Umdlali

Ему снился Торрес. Вообще-то Серхио безбожно опаздывал. И ладно тренировка, за отсутствие на Бернабеу ему, конечно, ой как влетит, да и потом в случае чего долгий и серьёзный разговор с тренером и собственной совестью Рамосу обеспечен, но это всё же не так страшно, как пропустить юбилей свадьбы одной из тетушек по линии матери, на котором он кровь из носу должен был присутствовать. Серхио возвращался с побережья в Мадрид — гнал без остановок, не глядя на стрелку спидометра. Всё равно никому и в голову не придет оштрафовать его за нарушение скоростного режима — есть в статусе известной персоны и всеобщего любимчика и хорошие стороны, что бы кто ни говорил о тяжком бремени популярности. Ни с чем не сравнимое удовольствие на самом-то деле, когда все твои проблемы решаются простой улыбкой или (для самых стойких) автографом. Перед поворотом на Фуэнлабраду Рамосу пришлось заехать на заправку — индикатор уровня топлива призывно мигал уже который час, а на дисплее горела надпись, что бензина при таком расходе хватит ровно на двадцать девять километров. Серхио тормознул у колонки, заглушил двигатель, разблокировал крышку топливного бака и кивнул заправщику: — Полный! Худощавый мальчик в форме подбежал к нему со странной улыбкой на лице. Конечно же. Серхио узнали. Немного помедлив, Рамос вышел из машины и, с нетерпением глянув на счетчик (тот слишком медленно отматывал литры), тоже узнал, но кое-кого другого — с двумя бутылками минералки и пачкой крекеров под мышкой, надвинув кепку на глаза, Торрес шел к своей недавно приобретенной беленькой ламборгини. Серхио проводил его взглядом. Вообще-то Эль-Ниньо, хоть и любил дорогие авто, ещё больше не любил, как он это называл, "понтоваться", и первая шикарная тачка стояла у него в гараже месяца три, а на спортивные он пересел только потому, что больше всего на свете терпеть не мог излишнее внимание к своей персоне и преследовавших его даже на дороге папарацци. Скоростной автомобиль мог с легкостью уйти от назойливых журналюг, остальное Торреса не интересовало. Серхио над ним подшучивал, конечно, — он сам купил первую гоночную ауди с первых зарплат в Реале. Разбил, впрочем, так же быстро. Торрес бросил свои нехитрые покупки на пассажирское сиденье. — Фернандо! — позвал Рамос, и тот резко обернулся к нему. — Что ты здесь делаешь? — удивленно и даже с вызовом спросил Серхио, забыв о приличиях. Действительно. Что мог Торрес, играющий сейчас в Ливерпуле, забыть на заправке в мадридской провинции? И не просто Торрес — тот самый, прежний Торрес. Широкие мешковатые джинсы с привычно выбеленными на бедрах полосами, простая черная футболка с рисунком, небрежно уложенные пряди светлых волос под кепкой. Торрес, которому далеко ещё до первого ламборгини, который ещё краснеет при каждом поцелуе, если перед этим пристально посмотреть ему в глаза и прошептать на ухо что-нибудь неприличное. Серхио намеренно при любой возможности наклонялся к Фернандо близко-близко и, специально лаская шею своим дыханием, бормотал, зарываясь носом в его волосы, какую-нибудь пошлую, но жаркую фразочку. И детская безмятежность вкупе с юношеской горячностью и безрассудностью захлестывала их с головой. И откуда взяться сейчас этому Фернандо-из-прошлого? Неоткуда. Серхио и не поверил увиденному настолько, что даже на секунду почувствовал, что спит, отчего заправочная станция, поплыв разводами, исчезла в вихре цветных пятен, забросив его и Торреса обратно на пляж, отгородив глухой стеной от тетушек, работы, тренировок и всего остального, в этот момент наносного и ненужного. Фернандо молчал. Он спустился к берегу — оказалось, что на Торресе нет обуви, да и футболки тоже нет, а джинсы закатаны по щиколотку. — Пойдём. — Тёмная на фоне отражавшегося от воды света фигурка Эль-Ниньо повернулась к Рамосу. Серхио скинул кеды, оставив их на теплом песке, и подошел к Фернандо. — Пойдём, — повторил он, бережно обнимая Рамоса за талию, нежно, как девушку, но ощутимо утягивая за собой. Серхио сделал шаг — джинсы мгновенно потяжелели, напитавшись водой. Теплое море ласково перекатывалось по камням у берега. Где-то впереди покачивалась на волнах ярко-оранжевая цепь буйков. Торрес одобрительно улыбнулся: — Не бойся. Пойдём. Серхио и не думал бояться — обхватив Эль-Ниньо за шею, он, ощупывая босыми ступнями дно, зашёл в море сначала по колено, потом по пояс, и наконец его плечи оказались под водой. Рамос встал на цыпочки, чтобы было удобней двигаться вперед — Фернандо тащил его на глубину. Серхио попытался сделать ещё шаг, но нога нащупала лишь пустоту впереди. В ту же секунду песок под ногами и вовсе исчез, будто и не было. Рамос едва успел сделать вдох, прежде чем его и Торреса поглотило море, — и не было ничего лучше, чем вот так медленно погружаться в ласковую, сострадательную пучину вместе с Фернандо. Серхио понял, почему тот так тянул его за собой — теперь ему тоже не хотелось обратно, в прежнюю жизнь, хотя легкие уже распирало от нарастающего давления. Здесь они могут навсегда остаться вместе, только двое, в танцующей вечности. — Я люблю тебя, — сказал Серхио, но море проглотило его слова, превратив звук в пузырьки воздуха, которые, мерцая и кружась, взметнулись к поверхности. Его собственные волосы вальсировали вокруг его лица, а свет косыми лучами раскрашивал тело Торреса причудливыми узорами из полос. Рамос не выдержал и вдохнул — соленая вода заполнила легкие. Рядом с ним, всё так же прижимая к себе, не отводя взгляда, тонул Фернандо. Солнце, дрожащий над головой бледный кругляш, померкло. Серхио открыл глаза и обвел взглядом комнату, не совсем понимая, что на самом деле видит, — в голове всё плыло от тепла. Он зажмурился и прижался щекой к предплечью Фернандо — тот спал, тесно придвинувшись к нему сзади, одна рука расслабленно лежала под шеей, другая покоилась на животе, обнимая, образуя защитный круг, способный уберечь от всего на свете, любой напасти, любого разочарования. Так Серхио чувствовал себя только рядом с Торресом. Ни одна живая душа, ни одна женщина, да что там — даже мама не могла дать ему этого совершенно сумасшедшего ощущения полного принятия, возможности безоглядно раствориться в другом, соединиться с ним так, чтобы никто и никогда не смог разделить части нового целого, чтобы даже не смог понять, кто из них где. Счастье? Да, только такое острое, сводящее с ума, что хочется выть. Рамос снова ощутил жестокое эхо своих прошлых мыслей и чувств, будто перед началом следующей серии в мелодраме посмотрел краткое содержание предыдущей. Забавная мысль, конечно, если не брать в расчет, что это его, Серхио, жизнь. Чёрт возьми, единственная. Новой не будет. Он осторожно повернулся на другой бок, лицом к Торресу. Фернандо спал — до чего же беззащитное чудо жизни: веки плотно сомкнуты, рот чуть приоткрыт, дыхание мягкое, поверхностное и спокойное. У Серхио больше не будет такого утра. Никогда. Другие — пожалуйста, но вот это их утро с Торресом единственное, завтра от сегодняшнего дня останется только память, а было бы так здорово, если бы это злополучное сегодня не кончалось. Злополучное потому, что слишком счастливое — их ждёт четвертьфинал Чемпионата мира, игра с Парагваем. Нельзя недооценивать соперника, но Рамос понимал, что это далеко не самая сильная сборная, и у них есть реальный шанс наконец-то пройти, переступить роковой для испанцев рубеж одной четвертой. А ещё… Торрес. Серхио потянулся к нему и поцеловал в губы, ещё спящего, наслаждаясь их теплом и пружинящей податливостью, пощекотал языком, скользнув от уголка до уголка, проведя по яркому контуру, прикусил нижнюю, и снова прижался, замерев на несколько секунд, пока Торрес не проснется. Тот вздрогнул и открыл глаза. — Доброе утро, — прошептал, снова жмурясь и облизывая губы. Одного этого Серхио оказалось достаточно, чтобы у него перед внутренним взором промелькнул с десяток вариантов дальнейшего развития событий, один другого краше. Он даже не смог бы сказать, что именно вызвало в нем такие чувства — то, как Торрес провел языком по губам после их поцелуя, или то, как он сказал это банальное "Доброе утро" — сонно, тихо, расслабленно, нежась в их общей постели. — Как тебе со мной спалось? — очаровательно улыбнулся Рамос получившейся двусмысленности и снова потерся щекой о плечо Фернандо. Тот насупился и попытался напустить на себя серьёзный вид, но всё равно не смог скрыть смущения. Что-то кольнуло у Серхио внутри — только Торрес от таких словечек мог с быстротой сжимающейся от прикосновений мимозы превратиться в кисейную барышню. Что-то вспыхнуло у Серхио внутри — кто бы знал, как ему нравилось видеть, что этот прекрасный языческий божок стесняется, взрослый, самостоятельный, с которым они вместе проделывали в постели головокружительные вещи… краснеет, когда Рамос, лукаво щурясь, говорит ему пошлости. А Серхио… просто наслаждался им, его телом, которое хотелось гладить долго-долго, смаковать как изысканный десерт или тающие во рту восточные сласти, понемногу, останавливаясь, делая паузы, ловя оттенки, замирая на каждой грани, чтобы через мгновение снова погрузиться в водоворот чувств — выласкать каждую клеточку, зацеловать от макушки до пят, расчертить прикосновениями паутинки неведомых линий, о которых не знает никто, кроме Серхио. Впервые за столько времени, за столько долгих лет, Рамос мог себе это позволить. Его всегда пьянило это дикое ощущение восторга, смешанного со спокойствием и уверенностью, когда не нужно каждый раз, отчаянно цепляясь за остатки сознания, сгорать, не в состоянии унять боль. Серхио нравилось смотреть на Фернандо после каждого поцелуя, нравилось проводить языком по коже и отстраняться, поднимая глаза — лукаво — видеть, как чутко Торрес отзывается на каждую ласку, и намеренно дарить ему самые острые, самые интимные. — Знаешь, что? — Серхио приподнялся на локтях и навис над Фернандо. — Ну? — тот насторожился, заметив опасные огоньки в глазах Рамоса. Тот приник губами к его шее и ответил: — Я хочу тебя. Я хочу заниматься с тобой любовью, прямо сейчас. Так долго, как только смогу, слышишь? Торрес предсказуемо залился краской. Но вместо того, чтобы молча кивнуть, как он делал обычно, Фернандо подался к Серхио навстречу и, прижавшись разгоряченным лбом к его виску, прошептал: — Я хочу, чтобы мы опоздали на ужин. И после этого смутился ещё сильнее.