Umdlali

Говорят, сложнее всего бороться с собой, а со смертью и вовсе бесполезно, но самую отчаянную, молчаливую и тихую, чем и страшную войну человечество развернуло со временем: сражения на всех без исключения фронтах, тысячи раненых и убитых, вечная гонка, в агонии которой гибнет всё, что было дорого. Попробуй ухвати его за хвост — то оно тянется с черепашьей скоростью, превращая минуты в часы, то летит так, что не замечаешь, как недели сливаются в месяцы. Злейшую из из своих шуток время приберегло для тех, кто искренне счастлив, — дни сменяют друг друга с такой скоростью, что не успеваешь вздохнуть. Следующие двое суток Серхио прожил будто в облаке — ничего не видя, ничего толком не слыша, раз за разом погружаясь в ласковую безбрежность собственных чувств. Он перестал думать, как они с Торресом выглядят со стороны, ему было абсолютно всё равно, что видят и о чем шепчутся окружающие, неважно, лучшие ли друзья, такие как Икер, или рядовые служащие пансионата — уборщицы, повара, врачи, администраторы… На тренировках ему, с одной стороны, было тяжелее выдерживать привычные нагрузки — отчасти от небольшого недосыпа и просто потому, что секс, как и любая физическая деятельность, требует сил и энергии, но, будучи обладателем отменного здоровья и крепкого организма, Серхио мог без малейшего ущерба как для футбола, так и для личной жизни позволить себе ещё и не такие выкрутасы. Наоборот даже, избавившись от излишков скопившегося напряжения, он стал осмотрительней вести себя на поле, и, удивляясь сам себе, вдруг стал лучше видеть общий характер игры, её движение, будто бы множество маленьких кусочков с легкостью, повинуясь практически не осознаваемому мыслительному процессу, складывались в цельный рисунок. Он безошибочно определял, когда можно пойти в атаку, а когда, хотя все говорило о том, что на его фланге какое-то время будет спокойно, стоит внимательней последить за своими воротами. Даже похвала Винсенте подействовала на него иначе, потому что Серхио действительно изменился — так внутренне меняется любой человек, который понимает, что в его жизни появилось что-то, что уже не нужно защищать, что нельзя разрушить ни фырканьем скептиков, ни собственными сомнениями, что на самом-то деле и не принадлежит ему, потому что неподвластно разуму и несоизмеримо больше души. Рамос пробыл бы в этом спокойном состоянии почти-Нирваны как минимум пару-тройку вечностей, но ни одно абсолютное ощущение — полного ли счастья или беспробудного горя — не длится долго, это закон любого чувства — изменить, оставив после себя только послевкусие, постепенно сглаживающееся в памяти до неуловимого, смутного ощущения: "Да, это когда-то было". Гирьки ответственности на ногах всё тяжелели, неумолимо притягивая его обратно к земле. Серхио знал, что когда-нибудь должен будет вернуться, точнее — все страхи, сомнения и боль вернутся к нему, этакие старые знакомые, которым позволено входить в дом без приглашения, без стука, со своим комплектом ключей, заваривать чай и устраиваться на ночь в хозяйской постели. Судьба и так щедро отмерила ему несколько дней, на которые он ещё с неделю назад не смел надеяться, пора бы уже принять правду: то, что он так счастлив с Торресом сейчас, ни на волос не изменило ситуацию, Фернандо по-прежнему женат, он по-прежнему играет в Ливерпуле, за тысячи километров от Серхио… И Серхио по-прежнему не знает, что делать.   Рамос нутром чувствовал, что время для кульминации их с Эль-Ниньо общей трагедии ещё не пришло, он сам был слишком увлечен собой и собственными ощущениями, а Торрес хотя больше и не убегал, не прятался… но и не открывался так, как было нужно Серхио, чтобы не чувствовать себя безнадежно потерянным в этих отношениях. Фернандо не молчал, но его слова носили какой-то поверхностный характер. Любой на месте Рамоса не заметил бы и тени, малейшего отголоска того, что что-то не так. Когда они оставались наедине, Торрес с веселым смехом вспоминал общие эпизоды из прошлого, иногда с готовностью и гордостью рассказывал о дочке, если чувствовал, что Серхио слушает действительно из интереса, а не из желания расковырять старую рану, откровенно делился с ним сомнениями по поводу карьеры и, как казалось Нандо, уже частично утраченных способностей, пытаясь доказать больше себе, чем Рамосу, что уже не сможет двигаться так же быстро, как раньше, порой пытаясь найти в этом даже какое-то больное, отчаянное преимущество…   Казалось бы, куда откровенней, но всё это было не то. Не то, что заботило и волновало Торреса на самом деле, в глубине души, мучило и лишало сил.   Серхио не мог не видеть, что Фернандо, с какой бы готовностью ни отзывался на его ласки, как бы нежно ни смотрел, всё-таки самую страшную боль оставил при себе. Ни запинки, ни оговорки, ни крохотного признака — только тревожное чувство, что Торрес скорее похож на собственную бледную тень, и с каждым днем, словно жертва очередного местного Дракулы из пошленького американского фильма про вампиров, становится всё более и более — обескровлен? — странное, но, наверное, самое точное определение. Дальше Серхио старался не думать, потому что следующим логичным шагом было предположить, что именно он — причина такого состояния Фернандо, именно он отнимает у него силы и заставляет страдать. Следующим шагом… и Рамос плевал на логичные выкладки и разумные выводы, гнал от себя подобные мысли со всей присущей ему горячностью и решимостью. Только память Серхио обмануть не мог, раз за разом возвращаясь к тому эпизоду, когда Торрес в самый первый их вечер сказал, что Рамос изменился, что раньше тому и в голову не пришло бы просить. Как же мучительно страшно прозвучало это "Ждать и просить были исключительно моим развлечением". Как будто он тогда всё-таки не смог сдержать боль внутри, и она прорвалась наружу.   Эта фраза так остро, будто специально наточенными когтями, царапнула у Серхио внутри, до крови исполосовав, — еще не понимая, он просто почувствовал: вот оно, то самое, что может с легкостью уничтожить обоих. Сейчас, в очередной раз выныривая из сна, он был ещё в состоянии отбросить эти мысли как слишком сумрачные и тяжелые, да и катилось бы оно всё к черту — пусть Рамосу придется столкнуться со всеми побочными эффектами и последствиями его беспечности, но всё это будет потом. Первый звоночек затрезвонил с неожиданной стороны — ладно Серхио, он-то со всем справится, даже если и не справится — плевать, а что будет с Торресом? Сможет ли он выдержать и не сломаться, оставшись в одиночестве своей большой квартиры? Чисто по-человечески, Фернандо есть на что отвлечься — на восстановление прежних навыков, на семью… Серхио всегда легче переносил неудачи, когда думал о матери, сестре, племяннице, о тех, кто так или иначе нуждался в нем. Это дисциплинировало и отрезвляло, но Фернандо и без лишних напоминаний с самого начала был очень ответственным, строго придерживающимся принципов, ни на секунду не забывающим о чувстве долга. Возможно, сейчас жизнь подбросила им такую задачку, которую попросту нельзя было решить, не причинив кому-нибудь страданий, не отказавшись от чего-то равно дорогого и важного, и Фернандо в силу своих внутренних качеств оказался неспособным её решить, а, значит, неспособным и двигаться дальше.   Серхио вгляделся в лицо спящего Эль-Ниньо, пытаясь прочитать в нем то, что поможет узнать правду, но Фернандо — хотя бы во сне — был спокоен, его грудная клетка мерно вздымалась и опадала, а руки по-прежнему, привычно смыкались в круг на животе Рамоса, и при каждом вдохе их приятная тяжесть заставляла Серхио в очередной раз почувствовать, насколько дороги эти прикосновения, насколько ценны минуты их близости — кожа к коже, душа к душе, когда он с мучительным, томительно-сладким удовольствием забывал, что на планете есть кто-то, кроме него и Торреса.   Июль подкрался незаметно и почти не ощущался — вместо привычной летней жары непривычная зимняя влажность, а расписание чемпионата мгновенно приучило его ориентироваться в потоке времени только по матчам — четыре дня до Парагвая, три дня, два… Путь от игры до, при удаче, следующей игры, почти как зарубки на свечах в Средневековье. Свеча этого отрезка времени, сочась воском, будто кровью, истаяла уже наполовину.   Рамосу оставалось только ждать, чего он так не любил, пока какая-нибудь мелочь или незначительная деталь снова не лишат его покоя, на этот раз окончательно — так упавшая в нужное время и в правильном месте снежинка превращается в сметающую все на своем пути лавину. Это утро уже принесло с собой первые тревожные темные облачка на горизонте — главные признаки приближающегося снегопада.   В окошко осторожно постучали. Серхио, дрейфовавший в расслабленной полудреме, едва не подпрыгнул в постели от удивления и... страха? Даже понимая, что никто, кроме Икера, не знает об их с Фернандо прибежище, он все равно прокрутил в голове с десяток различных объяснений и оправданий, почему они с Торресом вдруг оказались в одном домике на окраине пансионата.   Конечно же, это был Касильяс, мгновенно, еще через закрытое окно принявшийся отчитывать Серхио — они безбожнейшим образом проспали. Кажется, вчера Фернандо в какой-то момент хотел поставить будильник, но Рамос настойчиво и почти ревнуя отнял у него телефон.   — Быстрее, не то тренировка начнется с разминочной игры "найди Торреса с Рамосом", — проворчал Икер сурово, но по-доброму, тоном, которым детям пытаются объяснить, что не нужно провоцировать кошку, дергая за хвост, — она может и оцарапать, и тогда будет больно.   Рамос только примирительно кивал, успев вставить несколько "Спасибо!" в монолог Касильяса, и сейчас раздраженно прыгал на одной ноге, пытаясь попасть в штанину. Торрес тоже проснулся и осторожно выглянул из спальни. На мгновение их взгляды со стоящим на пороге в дверях Икером встретились, и они кивнули друг другу — сухо, с холодной вежливостью, но без напряжения. Никто из них не таил обиду, просто они, оказавшись на противоположных от Серхио полюсах: — лучший друг и любовник, — выдерживали таким образом необходимый нейтралитет, за которым скрывалось непонимание.   Сразу после этого Икер прекратил свои капитанские увещевания и, чтобы, по его словам, не привлекать лишнего внимания, направился обратно к стадиону.   Благодаря Касильясу Серхио, а потом и Торресу, по договоренности прибежавшему на несколько минут позднее и с другой стороны, достались только обычные для опоздавших аплодисменты и красноречивый взгляд Винсенте — неприятно, но не самое плохое, что могло случиться. Их с Торресом могли и застать вместе, какой был бы скандал…   От этих мыслей на Серхио всегда накатывала звериная тоска — что бы он ни чувствовал, эта связь для большинства все равно будет неправильной, именно что даже не извращенной — неправильной. Люди с большей готовностью простили бы ему какую-нибудь девиацию, чем согласились принять, что мужчина может хотеть другого мужчину, искренне и чувственно, не пытаясь сделать из него заменитель женщины, не компенсируя травмы детства. Мужчина, любящий другого мужчину и при этом остающийся мужчиной... Нет, такой мерзости общество категорически не может допустить. Как обычно — похоть, ненависть, желание унизить, любые комплексы и растущие из них фетиши, это если даже не приемлемо, то достойно сопереживания... Что угодно достойно, только не любовь. Пытаясь найти поддержку, Рамос поймал взгляд Фернандо, который по-прежнему смотрел на него с тихой лаской, — и испугался.   Может быть, Серхио Рамос и Фернандо Торрес будут и дальше жить долго и счастливо, но Серхио на мгновение показалось, что в чуть суженных от солнечного света зрачках Эль-Ниньо промелькнула тень их смерти.