Umdlali

В этот раз дорога на стадион в Йоханнесбурге казалась Рамосу очень долгой — может быть, из-за плохих погодных условий или из-за того, что этого матча он ждал больше остальных, а может быть и потому, что в самолете ему впервые выдалась минутка спокойно и сосредоточенно обдумать происходящее и от предвкушения сразу не осталось и следа — Серхио одолели сомнения. Выбросить их из головы и попытаться вернуть себе боевой настрой при помощи многочисленных психологических приемчиков, которым охотно обучали игроков консультанты, оказалось не так легко. Наверное, такова расплата за то, что голова Торреса сейчас покоилась на его плече. Фернандо лежал закрыв глаза, слушая специальную медитативную музыку — мантру, что ли, Рамос в таких вещах не очень разбирался. Там уйму раз повторялось одно и то же непонятное высказывание на лунном языке, призванное придать сил, обеспечить удачу, успех и так далее, и тому подобное — впрочем, если Торресу это поможет забить первый гол на чемпионате, Серхио с удовольствием сам вместе с хором тибетских монахов готов необходимое количество сто-сколько-то-там-раз пробубнить иноверскую тарабарщину, не боясь даже согрешить, хотя был привязан к родной религии куда сильнее, чем Торрес. Рамос не без основания полагал, что сеанс медитации затеян скорее для того, чтобы заткнуть уши и ни с кем не разговаривать — Фернандо воспитывался  в более светской атмосфере, если можно применить этот термин ко времени конца двадцатого века. Рамос и сам не был особо набожным, но разученные в детстве вместе с мамой и сестрой молитвы глубоко вросли в него, позволяя каждый раз, читая их про себя, находить новые силы. Наверное, в повседневной жизни он не обращался к Богу так часто, как следовало бы, но перед ответственными событиями нужные слова сами вспыхивали внутри огненными буквами, замирая на губах — и Серхио поднимал глаза к небу, почти как Фернандо, и молился.   Рамос поглядывал на темную макушку Эль-Ниньо, каждый раз приходил к мысли, что не стоит его отвлекать, и каждый раз, не в силах удержаться, наклонял голову, чтобы по-кошачьи потереться щекой об уже чуть отросший, но все еще колкий ежик волос Фернандо, — и просто знал, что, несмотря на все старания, сегодня Торресу будет сложнее играть, чем во всех прошедших играх вместе взятых. Винсенте снова поставил Фернандо в основу — за что тот был искренне благодарен тренеру, но теперь спекуляции относительно его места в стартовом составе достигли апогея как среди болельщиков, так и в прессе, превратившись в грязное и гнусное противостояние злопыхателей и независимых экспертов с преданными фанатами и болельщиками, больше похожее на истеричный визг.   Торреса слишком любили, чтобы простить ему неудачное начало чемпионата, который уже близился к своему логическому завершению, а знаменитый девятый номер так и не показал высококлассной игры, чего ждали все — и среди этих всех дель Боске, его товарищи по команде, Серхио и он сам.   Как бы Рамосу ни хотелось убедить себя, что Нандо в состоянии выдержать этот непрекращающийся прессинг, чутье подсказывало ему, что Торресу все тяжелей выйти на поле с правильным настроем, а сбросить чувство ответственности за себя перед остальными (особенно когда ты постоянно видишь полные надежды лица) , чтобы обрести былую легкость, и вовсе невозможно. Очередной замкнутый круг — чтобы оправдать ожидания, Торресу требовалось только хотя бы одну игру провести, не чувствуя, что он должен что-то там перед кем-то оправдывать. В четвертьфинале чемпионата мира по футболу на такие поблажки рассчитывать не приходится. Ночное происшествие двухдневной давности казалось Серхио далеким, затянутым туманной пеленой и расплывчатым, уже на следующее утро он не мог вспомнить детали, хотя и понимал, что они врезались в память настолько отчетливо, что его психика только пыталась скомпенсировать полученный шок и подобной бесчувственностью защищала от нервного срыва. Серхио действительно было как-то всё равно. Утро принесло с собой облегчение, а солнечный свет разогнал кошмары. Торрес по-прежнему лежал рядом, и, что неудивительно, спал как убитый, Рамосу пришлось его расталкивать. Сердце у него при этом кровью обливалось и щемило от жалости, но на губах сама собой проступила улыбка — сонный-сонный Эль-Ниньо до неприличия очаровательно и беспомощно жмурился, когда пытался отползти на край кровати или натянуть на голову одеяло в попытке отгородиться от Серхио с его утренними поцелуями.   За несколько часов следы душевных терзаний стерлись с лица Фернандо — остались только чуть припухшие, красноватые веки, чему Рамос наверняка не придал бы значения, если бы не знал правды. Даже если бы заметил, просто решил бы, что они действительно поздно легли накануне и Торрес не выспался — его птичий будильник после их позорного опоздания теперь принимался чирикать и щебетать неизменно вовремя, даже на пять минут раньше, на всякий случай. Серхио не мог смотреть на Торреса прежними глазами, любая попытка осмыслить, понять, что могло заставить того расплакаться, оставляла после себя только недоумение, растерянность и тянущую пустоту в душе, требующую настойчиво и капризно, как ребенок — новую игрушку, чтобы её заполнили, и как Рамос ни старался вести себя по-старому, сам чувствовал, что его поведение изменилось. Сделать вид, что ничего не произошло, оказалось неимоверно сложно, не проще чем, ошпарив ладонь кипятком, не отдернуть руку и не поморщиться.   С другой стороны, как бы кощунственно это ни звучало, Серхио испытывал к жизни благодарность за такие маячки — бывает, смотришь новости и диктор говорит, что на соседней улице произошла крупная автомобильная авария, и ты понимаешь вдруг, что давно не говорил близким, как они тебе дороги. Или в колонке криминальной хроники вдруг видишь заметку о шестнадцатилетней девушке, пропавшей без вести два месяца назад, — её труп нашли на берегу реки, и от апатии и лени не остается и следа, ведь тебе еще столько нужно успеть. Или краем уха слышишь об очередной войне — пока где-то там, далеко, но всё же становится страшно, и пусть это всего лишь эгоистичная боязнь за свою шкуру, но она заставляет взглянуть на этот мир и в кои-то веки увидеть его во всей его красоте и остроте, а не так, как обычно, — тусклым и серым, вялым и неинтересным,  будто через мутное стекло.   Теперь казалось преступлением хоть на секунду оставить Торреса одного, и Серхио не отставал от него ни на шаг. Он поплелся за ним даже в ванную, и пока тот умывался и чистил зубы, сурово поглядывая на Рамоса в зеркало, Серхио обхватил его сзади и, обнимая, разукрашивал спину поцелуями, отчего угрюмый, потому что совсем не выспавшийся Фернандо поводил плечами и в конце, ухмыляясь, шлепнул его по носу зубной щеткой. За это Рамос, зачерпнув пригоршню холодной воды, плеснул ей Торресу прямо в довольную мордаху, и тот долго и обиженно отфыркивался. Стекавшая по лицу Фернандо вода напомнила Серхио, что совсем недавно на её месте были слезы, скользили по щекам, потому что тот не мог сдержаться, и не успел Торрес опомниться от первой выходки, как Рамос, поймав его за подбородок, притянул к себе и поцеловал. Фернандо подался ему навстречу — что-то звякнуло, кажется, упавшая в раковину зубная щетка.   В салоне царило гробовое молчание, только тренерский состав, собравшись в тесную группку в хвосте самолета, о чем-то тихо переговаривался между собой. Касильяс на кресле в соседнем ряду пытался сделать вид, что не нервничает, — неподвижно уставился перед собой, крепко сцепив лежащие на коленях ладони. Серхио невольно почувствовал гордость, что играет с ним в одной сборной, в одном клубе, что Икер — его друг. Просто находясь рядом, Рамос учился у этого удивительного человека, чья выдержка, спокойствие и рассудительность позволили ему стать капитаном обеих команд. А еще только Касильяс знал, почему на колени Серхио наброшена куртка — чтобы никто не заметил, что под ней он и Торрес держатся за руки. Сухая и теплая ладонь Фернандо спокойно лежала в его, легко и почти безжизненно. Серхио оставалось только надеяться, что у Торреса остались силы, чтобы отстаивать еще и свою карьеру, хотя бы на один вечер. Рамос попытался поставить себя на его место, просто представить, через что Эль-Ниньо пришлось пройти в последние несколько лет, и почему-то такой итог показался ему слишком, до злорадства логичным — все попытки Фернандо поступить так, как было, по его мнению, лучше и правильней, привели лишь к тому, что он ввязался в непрекращающуюся борьбу с собой, попутно пытаясь обустроиться в незнакомой стране, обжиться в новой роли отца семейства и примириться с тем, что их с Серхио дороги разойдутся окончательно. Ввязался — и, видимо, выиграл, потому что от прежнего Эль-Ниньо не осталось и тени. А привело это к единственно возможному результату — Торрес устал. Торрес не хотел больше ничего. Ему, наверное, было даже плевать не только на сборную Парагвая, но и на всю страну целиком. А близость Серхио не причиняла ничего, кроме боли, кроме вихря сожаления и горечи, и сейчас ладонь Фернандо лежала в его руке как белый флаг: "Я сдаюсь. Я больше не могу". От этого Рамос был не в силах его защитить, а помочь… только если в мелочах — например, как вчера, когда Эль-Ниньо после обеда уснул в гостиной и Серхио в пять минут заставил остальных не шуметь.   Рамосу так хотелось склониться к нему и попросить: "Держись, Торрес, потерпи еще чуть-чуть, пожалуйста. Совсем немного осталось", но это значило лишь в открытую озвучить собственные требования и ожидания. И это значило бы соврать — "немного осталось", как же. Так, жизнька.   Он осторожно вытянул у Фернандо один наушник и пробормотал: — А хочешь, сбежим перед посадкой в автобус?   — Зачем? — Торрес поднял голову и непонимающе сощурился.   — Ну… не знаю, можно пойти в зоопарк. Есть же в Йоханнесбурге зоопарк.   — Он уже закрыт, — всё еще недоумевал Фернандо.   — И отлично. Мы перелезем через ограду, подкупим сторожа и вместе с ним пойдем будить тигров. И жирафов. У них еще такие кисточки на рогах смешные.   — А потом?   — Потом найдем самого большого слона и поедем на нем кататься по городу и горланить неприличные песенки.   — Тебе не кажется, что после этого нас с тобой упекут в психушку? — всё-таки Торрес улыбнулся.   "Ты и без "этого" себя до неё доведёшь", — мрачно подумал Рамос, а вслух сказал:   — Тогда мы будем как в том фильме с Джеком Николсоном… Плевать на все, измываться над персоналом, часами играть в "Монополию" и в покер на сигареты, а по ночам готовить Побег.   Фернандо вздохнул. Он не спрашивал, зачем вдруг Серхио понадобилось нести этот бред, не допытывался, что тот хочет этим сказать, он просто кивнул, выключил плеер и, смотав наушники, убрал его в карман. Понимал и с благодарностью включился в игру. — То есть, мы сбегаем сейчас из аэропорта, чтобы попасть в лечебницу, а затем сбежать и оттуда? — поинтересовался он. — Именно, — серьёзно закивал Серхио. — Это чтобы добраться... ммм… — он вспомнил про заунывную мантру, — до Луны. Особая последовательность — аэропорт, зоопарк, психушка. Всегда так — чтобы попасть куда-то в очень хорошее место, нужно очень долго бежать из других. Нам и то неимоверно повезло — чудеса случаются только в Йоханнесбурге и только перед игрой с Парагваем.   — И только если тебя зовут Серхио Торрес или Фернандо Рамос, — не удержался Эль-Ниньо. — Я думаю, мы построим там домик из солнечного ветра, разобьем сад, в котором посадим лунные лилии, и станем основателями первой школы лунного футбола. Представляешь, как скучно там без футбола? И слонов там нет, — внезапно добавил он слишком грустным тоном, чтобы воспринимать всерьёз.   — Почему нет? — пришла очередь Серхио удивиться.   — Потому что, — заговорщицки наклонился к нему Фернандо, — слоны с Луны уже не слоны, а слуны.   Кажется, услышав их хохот, на них даже Винсенте глянул с любопытством.   В иллюминаторах далеко внизу показались огни города, самолет плавно пошел на посадку.