Umdlali

— Уходи, — прохрипел Торрес, тяжело привалившись к стене, когда первый спазм прошел. — Пожалуйста. Серхио и не пошевельнулся. Любой на месте Фернандо попытался бы прогнать свидетелей. Даже в такой ситуации всё равно продолжаешь стесняться — только отъявленный мазохист захотел бы предстать перед близким человеком в настолько неприглядном виде или выставить на обозрение содержимое собственного желудка. Торрес снова скорчился над раковиной, а Серхио оставалось только беспомощно смотреть, как конвульсивно содрогается его спина. Он и раньше знал, что не брезглив, — не из тех, кто упадет в обморок от запаха пота или при виде грязи, — но страдания Фернандо не вызывали в нем не только отвращения, но и малейшего чувства неловкости. Серхио беспокоили только две вещи — хватит ли у Торреса сил, чтобы самому удерживать равновесие, и не потеряет ли тот сознание. Судя по всему, волноваться не стоило — организм Фернандо хоть и не мог похвастаться хорошей переносимостью алкоголя, но был крепким и выносливым, как и у любого профессионального спортсмена. Убедившись, что Торрес намерен справиться сам, Серхио оставил его одного — во-первых, чтобы не заставлять Фернандо помимо приступов рвоты бороться еще и с приступами стыда — Нандо и без того был в плачевном состоянии, во-вторых, чтобы залезть в собственную мини-аптечку, там наверняка должен лежать сорбент или еще какая гадость как раз для подобных случаев. С лекарствами ему помогали мама и Рене еще с тех времен, когда брат не был его агентом, а Серхио не выступал за сборную или Реал, где за здоровьем игроков следили целые команды врачей. Сейчас Рамос оставался одним из немногих, кто брал с собой собственный набор лекарств, — при наличии медпункта в этом не было никакого смысла, а любое самолечение не приветствовалось от слова совсем. Задача футболиста — играть и выполнять рекомендации врачей, а не ставить диагнозы и разбираться в списках противопоказаний. Любая мелочь вроде головной боли может оказаться только симптомом чего-то более серьезного, и принимать решение всегда должны специалисты. Однако убедить в этом Паки оказалось гораздо сложнее, чем просто раз за разом поддаваться на её уговоры. В конце концов, ради спокойствия матери Серхио готов был пойти и на большие жертвы, чем положить в чемодан пару-тройку блистеров с таблетками на всякий случай. Сейчас этот случай настал — врачи мгновенно поставили бы Торреса на ноги, но и так же мгновенно донесли о случившемся тренерскому составу, а в положении Фернандо это оказалось бы последним ударом по его месту в основе и имиджу, если бы просочилось в прессу... Вообще-то вся информация о внутренней жизни сборной считалась строго конфиденциальной, и ни игроки, ни тренеры, ни персонал не стремились выносить сор из избы, но все конфликты так или иначе становились достоянием желтых полос — Рамос уже видел пестрящие фотографиями статьи под заголовками а-ля «Фернандо Торрес не может справиться с собой и заливает неудачи алкоголем прямо в разгар чемпионата мира». Никто ничего не говорил, все молчали, а правда всё равно всплывала, хоть в форме случайных догадок или слухов, но — всегда. Серхио давно перестал этому удивляться, а пара проколов с журналистами быстро научили его договариваться с собственной честностью и прямолинейностью. Футбол — это спорт. Но еще это шоу на публику, развлечение для толпы, полный конкурентов бизнес и огромные, нечеловеческие суммы денег. Серхио смирился — у любого дела всегда есть и уродливая, пошлая сторона или нелицеприятная изнанка. На всякий случай Серхио убрал бутылку Бифитера (джина там оставалось еще на четыре пальца) в шкаф для одежды, на полку со своими драными маскировочными джинсами — лучше тайника как-то не придумалось, потом принес Торресу негазированной минералки и заставил его выпить почти всё, чтобы промыть желудок, — Фернандо смотрел на воду с невыразимой мукой, но не сопротивлялся. Сам понимал, что сразу станет легче. Рамос снова тактично оставил Эль-Ниньо наедине с раковиной. Серхио совсем некстати вспомнил, как однажды (кажется, ему было лет одиннадцать) Мири позвала в гости нескольких подружек, и они заперлись в комнате, обсуждая старшеклассников и секретничая. Серхио тогда порядком расстроился. Казалось бы, его детская мечта быть независимым и избавиться от вечного сопровождения старшей сестры сбылась, но, как всегда бывает с детскими мечтами, — сбылась не так и не вовремя. Сейчас, когда компания Мири перестала воспринимать его как неразумного ребенка, поняв, что он уже настоящий мальчишка со своими интересами и сердечными привязанностями (правда, Серхио никак не мог определить, кто же из подруг сестры нравится ему больше), он бы с удовольствием послушал их девичьи тайны, полюбовался Карлотой. Или голубоглазой и светловолосой Долорес. Или Мартой — у неё был очень звонкий, мелодичный смех и уже сформировавшаяся грудь, привлекавшая к себе внимание, а еще Марта разрешала Серхио звать её Титой. Правда, сама она обращалась к нему не иначе как Чучо, что раздражало до крайности — Чеко или Чечо он бы еще стерпел. Изгнанный из святая святых, Серхио притаился у входа, прижавшись ухом к двери, уж очень ему было интересно, кто вчера подложил Мириам любовную записку в её шкафчик, однако, как оказалось, послание скорее содержало в себе «прости-прощай, мы больше не можем быть вместе», потому что разговор перекинулся на обсуждение статьи «Семь способов избавиться от неразделенной любви», найденной в девичьем журнале. Под номером два — Марта читала для всех вслух — значилось представить объект своих чувств в самом нелепом или смешном виде, публично опозорившимся или учинившим несусветную глупость. Мири тренировалась на каком-то Хосе: сначала он в столовой уронил на голову учителю поднос с обедом, потом наступил на собачью какашку, потом в ход пошла фантазия, и он пришел в школу, забыв надеть штаны... В общем, таких неудачных дней у Хосе давно не было — у Серхио тоже, он невольно захихикал и был мгновенно обнаружен. Дверь открылась, Рамос от толчка растянулся на животе, и сердитый взгляд сестры пригвоздил его к полу. Из-за спины Мири на него поглядывала, надув пухлые губки, Долорес, и Серхио, воодушевленный статьей, представил, что её белокурые локоны на самом деле парик — вот он сбился на бок, наполовину закрыв её кукольное лицо, наполовину открыв лысину. Не в силах сдержаться, Рамос расхохотался до слез, не обращая внимание на исказившееся от обиды и гнева лицо Мири — теперь уже у Карлоты выросли густые черные усы. До Марты добраться он не успел — дверь с грохотом захлопнулась обратно, поэтому Марта продолжала ему нравиться до тех пор, пока он не узнал (по секрету от Мири), что она подкладывает вату в бюстгальтер, а это произошло только через два дня, потому что сестра не разговаривала с ним весь вечер и следующее утро. Насколько сейчас ему было не до смеха, не до стыдливых условностей. Вот он — оставивший грязную футболку на бортике душевой кабины, крепко вцепившийся в дверной косяк, по сути павший кумир, исказившийся, изломанный жизнью идеал — слабый, тайком плачущий ночами, постаревший и утративший былые умения Фернандо Торрес, который сейчас не в состоянии даже грамотно напиться. Бледный и жалкий. Вышвырнувший их отношения на помойку — только что предлагавший Серхио себя так, как это делают отработавшие свое шлюхи. И если отбросить в сторону внешнюю удачливость и лоск, Серхио был такой же развалюхой — пережеванный жизнью, потерявший остроту и яркость, выпотрошенный и опустошенный. Такой же предатель. Фернандо прав, как и всегда. Они во всём виноваты сами, оба заботливо выстроили себе по личному аду, своими руками — тут незначительная уступка страху, там маленький реверанс обществу, лишь крошечная заминка... и вот они уже забыли, кто они, отказались друг от друга. Один решил, что правильней будет без, а второй даже и не попытался понять, удовлетворившись простым и злым объяснением, что больше не нужен. После всего, что было. Годами изучая Нандо и его характер. Проводя дни и часы в его руках. Серхио смог поверить, что тот его разлюбил, — так просто. У него не было сил посмотреть правде в глаза, но не хватало их и отвернуться, зажмуриться. Рамос не знал, куда ему деться от боли. Не знал, наверное, даже, можно ли назвать болью то, что он чувствовал — будто чья-то невидимая рука вошла ему в грудь ровно там, где смыкаются ребра, сжала внутренности и сейчас тащит их вниз — медленно, неумолимо. Тянущее, выматывающее ощущение, от которого хочется метаться по комнате, ходить кругами, всадить кулак в стену так, чтобы оставить в ней вмятину, так, чтобы раздробить себе суставы и перекрыть душевную муку физической. Его будто самого затошнило — но если в случае Торреса организм взбунтовался от чрезмерной дозы алкоголя, то у Серхио против чрезмерной дозы безысходности бунтовала душа, а душе желудок не промоешь. И таблеточку не съешь. Эта мысль вывела его из оцепенения. Серхио подошел к Торресу, помог дойти до кровати, перетянув на плечи почти половину его веса, хотя тот вряд ли в этом нуждался. Чувствуя себя клушей-наседкой, развел в стакане суспензию белого угля — самое то при отравлениях, и пока Фернандо осторожно пил мелкими глоточками, отыскал ему плед и чистую футболку — у Торреса были ледяные руки и его бил озноб. Хлопоты отвлекали... Что будет, когда измученный Эль-Ниньо уснет, Рамос не хотел и думать — острые приступы одиночества, когда абсолютно некому высказать свои чувства, страхи и сомнения, накатывали на него судорогами, заставляя раз за разом возвращаться в мыслях к бутылке джина в шкафу, вспоминать тот самый привкус можжевеловой горечи от губ Фернандо, позволившего одеть себя и уложить в постель, точно безвольную куклу. Рамос провел ладонью по его щеке, успокаивающе поцеловал в лоб и про себя попросил — горячо-горячо, чтобы Торрес смог отдохнуть хотя бы пару часов и ничего об этом утре не вспомнил.