Umdlali

Кто-то прошел по коридору — гулкие, отрывистые шаги, и Торрес вздрогнул, отпрянув от двери, стремительно, как вода отступает от края стакана, если наклонить его в сторону. Ровно на мгновение Фернандо повернул голову на звук, но для Серхио этого оказалось достаточно, чтобы почувствовать себя хуже. «Смотри на меня, мразь». И мгновенное — что? Что — ещё раз? Его ли это мысли? Злоба — его ли? Да. Словно извиняясь, Серхио, чуть привстав, поцеловал Фернандо в висок, почти целомудренно и как-то неправильно в контексте сложившейся ситуации. — Серхио, пойдем отсюда, прошу, — почувствовав, что Рамос снова стал способен к конструктивному диалогу, попросил Торрес. — Нас могут застать вместе. — Вот будет скандал, да? — хихикнул Серхио. — Не смешно, — буркнул в ответ Фернандо. — Пойдем, пожалуйста, — потянулся к ручке двери и тут же удивленно охнул — Серхио перехватил его запястье с такой силой, будто хотел раздробить кости. Понимал ли Рамос, как это глупо? Сколько идиотизма в таких детских капризах? Вот — смешной карапуз в джинсовом комбинезончике, топает еще не устойчивой ножкой, потому что ему только что отказали во втором мороженом, а потом хватает мать за руки и тянет вниз, валясь на пол, — она не обращала на него внимания. Рев, крик, сопли, желание разрыдаться от обиды и больно-больно поколотить. Квинтэссенция Серхио Рамоса. Фернандо было страшно, и все. Вот и вся разница. Опасность привлекала Серхио, утягивала с головой в томительный водоворот, манила, он представлял вытянувшиеся лица Давида, Карлеса, Сеска, Андреса, Пепе, Хаби, Хесуса, Жерара... всех-всех, когда они наконец увидят правду, увидят, что он и примерный семьянин Эль-Ниньо вытворяют друг с другом в душной и тесной каморке под носом у персонала, дикие и почти ослепшие от удовольствия. Для Рамоса это значило бы только одно — долгожданную свободу. Счастье любить открыто и распоряжаться каждым мгновением, когда они друг для друга. Почему он понял это так поздно? Почему уступил тогда? Гордость? Ревность? Глупость? Он должен был держать Фернандо рядом так крепко, как вцепился в него сейчас, когда уже ничего нельзя изменить. Неужели его псевдорыцарство и излишняя самоуверенность не позволили сообразить, что «да какая-то девушка, всего лишь» в состоянии тихо и без апломба и пафоса пересидеть его, перетерпеть. И он проиграл. Никогда не проигрывал никому и ничего, боролся до конца, а тут умудрился снова и снова методично опускать руки каждый раз, когда судьба давала ему шанс или когда этот шанс нужно было заработать, выцарапать, отнять (да, даже у безобидной и скромной женщины, на высоченных каблуках едва доходящей ему до плеча) — что угодно. Это терзало его, как агония фальшивой, но раз за разом повторяющейся ноты в любимой мелодии фламенко. Осколки разрушенной гармонии, царапающие по стеклу. Как Фернандо мог сойтись с Серхио в желаниях — сейчас? Рамосу и самому было бы страшно, будь он на месте Торреса, если бы он рисковал не только репутацией, но и семьёй. Тело Эль-Ниньо напряглось в руках Серхио, будто он готов был в любую минуту взвиться, оттолкнуть Рамоса, убежать. Серхио словно нехотя подумал, что весь уютный и спокойный маленький мир Фернандо будет разрушен — пресса, интервью, косые взгляды окружающих, потоки грязи в интернете. Простит ли Олалья мужа-изменщика? Какие дни назначит родительскими, через суд, разумеется, чтобы Нора могла пообщаться со своим непутевым папашкой-геем? Будет ли Торресу хоть вполовину так же горько потерять семью, как Серхио — отпустить Фернандо? Навсегда, потому что дальше только хуже. Торрес сделал еще одну слабую попытку высвободиться, нечаянно задев ногой горку пустых банок на полу, и шепотом выругался — они надсадно звякнули с такой силой, что гул затих только через несколько секунд. Хорошо хоть не разбились. Фернандо снова мотнул головой в сторону выхода, настороженно прислушиваясь к звукам, доносившимся из коридора. Вдруг кто-то решит проверить, что за шум в кладовой? Серхио вспомнилось, как они впервые отважились поговорить друг с другом о том, что хотели бы попробовать в постели — точнее, как Рамос взял инициативу в свои руки и попробовал, а потом наводящими вопросами и ласками выпытывал у Фернандо скромные признания. С женщинами в этом плане было как-то неприлично легко — что-то они делали сами, стараясь ублажить партнера, и часто первыми пытались вытянуть на откровенную беседу при малейших признаках того, что секс превращается в рутину. Остальным нужно было просто прошептать что-нибудь ласковое и намекнуть. Торрес... Во-первых, поначалу их просто тянуло друг к другу с нечеловеческой силой, а вместе было слишком хорошо, чтобы задумываться о классификациях. Эти искристые вспышки радости при каждой встрече — это симпатия или что-то большее? Желание заботиться и защищать — простая ли дружба? И что тогда делать с живым электричеством, покалывающим внутри каждый раз, когда Серхио касался Фернандо? А поцелуи, ласки до полного изнеможения, после которых остается только звенящая в голове пустота и слабость в ногах — это тогда что? И где грань, пройдя которую можно однозначно сказать — да, я, Серхио Рамос, — гей, а Фернандо Торрес изменяет со мной своей девушке. Во-вторых, у Серхио складывалось ощущение, что секс Фернандо воспринимал совершенно иначе. Для Торреса в сексе не существовало элемента завоевания, жестокости или самоутверждения. Ему не нужны были благосклонность и внимание элитных, породистых, модельной внешности девушек (и чем больше, тем лучше), чтобы хорошо себя чувствовать. Ещё подростком Фернандо, робея и стесняясь, познакомился с понравившейся ему девочкой, робея и стесняясь, поцеловал её, а затем несколько лет ходил с ней за ручку, болтал по телефону и обменивался письмами, потом познакомил с родителями, и только потом они оба лишились невинности в объятиях друг друга. И так, неторопливо и размеренно, осмелели настолько, что даже попробовали несколько новых поз как раз к тому времени, когда Серхио впервые, подкрепляя слова недвусмысленными действиями, признался Фернандо, что обычных ласк стало недостаточно. Что он хочет Торреса так сильно, что даже оргазм оставляет после себя тянущее чувство неудовлетворенности. Торрес отреагировал любимым способом — он покраснел. С того момента Фернандо потребовалось еще довольно много времени, чтобы понять, что Серхио предлагает ему не только и не столько секс, сколько испытать ту грань чувственности, которая до этого была ему незнакома. Но какой бы сумасбродной инициативе Серхио Торрес ни поддавался, он все равно умудрялся оставаться внутренне целомудренным, скромным и невинным, так что Рамосу хотелось соблазнять его снова и снова. Но не сейчас. Сейчас Серхио хотелось только власти. Он мог взять Торреса прямо здесь, грубо и больно, мог ударить его, мог начать шантажировать обещанием придать их отношения огласке, если тот откажется выполнять все его прихоти, — агонизируя и страдая едва ли не меньше, чем Фернандо. При этом с кристальной ясностью понимая, что это ни на шаг не приблизит его к желаемому, только вызовет отвращение и тошноту. Наверное, нужно дойти до совершенно дикой, оскалившейся степени отчаяния, когда чувство кристаллизуется в осязаемый сгусток боли. Когда от голода готов жевать декоративные, криво окрашенные фрукты из дешевой пластмассы, прекрасно зная, что этим невозможно спастись. Власть... Тело ответило Серхио сразу же — томительной, сладкой пульсацией внизу живота. Рамос отпустил руку Фернандо, но только для того, чтобы ухватить его футболку за горловину и дернуть вниз. Торрес сморщился — края ткани больно впились в шею. Рамос притянул его к себе, чувствуя, что возбуждение Фернандо сошло на нет. Это было сродни самому точному, самому болезненному удару в пах, но Серхио было некуда отступать. Он снова мягко поцеловал Торреса, стараясь быть как можно нежнее. На это Фернандо не мог не откликнуться, пусть сначала скованно и неохотно, но не сдаться было невозможно. С только ему свойственной открытостью Торрес первым пробрался пальцами под одежду Серхио, сдвинув вниз, на бедра, нижнее белье. Ладонь Фернандо была мягкой, а движения — привычными, бережными и в то же время чувственными. Власть? Из приоткрывшихся губ Рамоса вырвался стон, прерывистый, будто бы смешок. Действительно, Серхио был целиком и полностью во власти его Эль-Ниньо. Торрес мог в любой момент изменить темп движений и заставить Рамоса кончить за минуту. И был бы свободен от назойливой требовательности Серхио — останется только вытереть руку о первый попавшийся кусок ткани и уйти. Фернандо не делал этого — его тело было по-прежнему напряжено, и он всё еще прислушивался к звукам, доносившимся из коридора, но ни взглядом, ни жестом не показывал нетерпения или досады. Происходящее явно не доставляло ему ни капли удовольствия, но Торрес с тошнотворным благородством делал все, чтобы Серхио получил свое. На мгновение Рамос все-таки забылся, потерялся в ощущениях, но вспышки белой ярости пронзали его, как иглы, — в позвоночник, чтобы от сжавшихся в комок нервов судорогой свело каждую мышцу. Невозможным усилием он накрыл ладонь Фернандо своей, заставляя остановиться, и отвел его руку. Торрес вопросительно толкнулся носом в шею Серхио. Тот тяжело дышал, в висках пульсировало, в голове гудело... Только злость и жгучая ревность помогали Рамосу сохранять ясность. Слишком. На этот раз Серхио заступил за край, игры с самим собой кончились. Если бы Торрес сопротивлялся как раньше — в шутку, краснея и смущаясь, постепенно сдавая позиции, Рамос, наверное, смог бы притормозить и сдержаться. Но Фернандо действительно не хотел его, почему — неважно, ведь это значило, что секс терял свою изначальную привлекательность, превращаясь просто в средство, инструмент, чтобы раз и навсегда поставить на Торресе свою метку, доказать Фернандо, что тот принадлежит ему — не по собственному решению, не по любви. Принадлежит. Против воли? Тем лучше. Тем чище чувство обладания, без эмоциональных примесей. Серхио часто пытался рационально объяснить свою ревность, как мог приглушал её всеми возможными средствами... Всё, что с ним происходило с тех пор, как Торрес уехал в Англию… Всё, что скопилось внутри, прорвалось наружу. Тугая пружина достигла предела сжатия и распрямилась с ошеломляющей скоростью, разрушая все на своем пути. Серхио толкнул Фернандо к стене. Торрес тихонько охнул. Чтобы не упасть, ему пришлось навалиться на ближайшую полку, та с треском просела под его весом. Словно в замедленной съемке, Серхио смотрел, как зашатались стоящие на ней бутылки.