Umdlali

Лес. Изумрудно-зеленый, фентезийный. Огромные стволы вековых деревьев, уходящие вверх, далеко за пределы экрана. Серхио боялся, что на рабочем столе Фернандо будет стоять фотография его семьи, квартиры, спящего на хозяйском диване бульдога Помо. Или команды. Или — хотя на какой-то момент тлеющий уголек надежды вспыхнул искрами, обдав теплом, — они вместе, девятый номер и пятнадцатый, на поле в матче за сборную. Рядом на какой-нибудь пресс-конференции, хотя Рамос с трудом мог вспомнить хоть одну пресс-конференцию или официальное мероприятие в последние года полтора, на которых они бы присутствовали одновременно. «Ты всё-таки неисправимый дурак, Серхио», — в очередной раз подумал Рамос. Он снова попытался предсказать желания и чувства Торреса, отождествляя Фернандо с собой, забывая, что они на самом деле совершенно разные люди. Непохожие. Наверное, если бы судьбе не было угодно столкнуть их лбами, если бы не было того притяжения, которое отчаянно влекло их друг к другу, и Серхио, и Фернандо ограничились бы вежливыми приветствиями и чисто рабочими отношениями. Да и что могло быть у них общего? Рамос, который не мог и минуты усидеть на месте, вспыльчивый и иногда чересчур прямолинейный и резкий, весь сосредоточенный в движении изнутри наружу, в мир, и тихий интроверт Торрес, боящийся девушек, не терпящий агрессии, спокойно читающий книжку в своем углу. Нет, профессия, конечно, меняла обоих, одного обучая жизненной мудрости и умению держать язык за зубами, другого — напору и настойчивости в достижении целей, но... если смотреть правде в глаза, они не были бы даже друзьями, если бы не любили друг друга. Да, это Рамос мог любоваться фото своего ранчо между значками браузера, музыкального проигрывателя, корзины и иконок с предустановленными играми. Но Торрес... стремился к чему-то, понятному Серхио только интуитивно. Эль-Ниньо ориентировался на другие ценности. Надежда? Мечта? Рамос не мог сказать точнее, только смотрел на пестрый ковер из пучков сочно-зеленой травы, в которую вплеталась мелкая вязь бело-голубых цветов и бугры покрытых мхом кочек. Сквозь нижние ветви деревьев били косые лучи солнца, окутывая открывавшуюся взору поляну легким медово-желтым ореолом света. Здесь за каждым листком может прятаться фея, под каждой кочкой — скрываться вход в таинственное царство подземного народца, то самое, куда в детстве так и не смог попасть Серхио и в которое сейчас уже не верил. Вера, вот правильное слово. Рамос верил в себя. Верил своим друзьям. Верил в жизнь. И это делало его счастливым и успешным хотя бы на публике. Торрес верил в чудеса, происходящие где-то глубоко внутри, и жизнь цепко хватала его за ноги и руки и растягивала на дыбе, перемалывала жерновами реальности, а Фернандо только смотрел на происходящее будто со стороны. И улыбался. И изукрашивал себя татуировками с собственным именем и фамилией, на эльфийском. И... дальше становилось почему-то очень больно. Правду говорят, каждому дано ровно столько, сколько он может вынести. Серхио бы — не вынес. Фернандо всегда был сильнее его. Торрес открыл программу встроенной вебкамеры и проверил, не попадает ли в поле зрения чего ненужного — например, разбросанных по всему номеру шмоток Давида, смешным жестом поправил прическу и запустил мессенджер. Контактов у Фернандо было аж двенадцать, Олалья, разумеется, шла в списке первой. Второй сестра. Видимо, общий семейный аккаунт. Третьим Алан, тот самый, который «мой учитель английского языка»... и Рамос неожиданно для себя понял, что привычной вспышки ревности не последовало. Только желание еще раз прикоснуться. — Чехо, я... — Торрес внезапно вздохнул и зажмурился, потирая пальцами переносицу. — Я не знаю, как тебе сказать... Понимаешь, — бессвязно бормотал он, будто бы съежившись, — я... — Не нужно. Я всё понимаю, сам согласился, — кивнул Серхио, думая, что Фернандо всё еще беспокоится о том, как Рамос воспримет его семью. — Нет, — замотал головой Торрес. —Ты должен знать. Но я просто не мог этого сказать, боялся, что... Боялся. Значок с именем жены вспыхнул и заморгал, на экране появилось всплывающее окно с её фото — видеовызов. Динамик ноутбука затренькал мелодию. Торрес медлил. — Ответь, — чувствуя его нерешительность, настоял Серхио. — Всё в порядке. Я с тобой. — И Торрес нажал на кнопку «Принять вызов». Еще до того, как на экране ноутбука появилась картинка, Рамос услышал смешной громкий писк. Правда, Серхио понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что это Нора во всю мощь детских легких кричит «Папа!», обращаясь к Фернандо на английском. Вот Рамос и получил ответ, каково детям расти в двуязычной среде. — Привет, мое золотце, — улыбнулся Торрес. Серхио же абсолютно растерялся — он не знал, на кого смотреть. Кем любоваться. То ли энергично ползущей по огромной двуспальной кровати малышкой в желтом платье, то ли Фернандо, чья улыбка была прежней. Прежней. Это слово колотилось у Серхио в груди, подстраиваясь под его собственный сердечный ритм. Прежней. — Папа, — подобравшись к ноутбуку с той стороны, Нора от радости шлепнула по клавиатуре ладошкой. Изображение погасло, но вскоре появилось снова — под смех Олальи, которая вернула видео на место и уселась на кровати с малышкой на руках. — Егоза, — она поправила Норе платье. — Привет! — Привет! — отозвался Фернандо. Нотки напряжения в его голосе мог бы заметить только Рамос. — С днем рожденья, солнышко! — добавил Торрес, увидев, что Нора снова смотрит на него. Она пролепетала что-то в ответ на смеси испанского, английского и детского. — Какая ты у меня теперь большая. Папа очень по тебе соскучился. Серхио, смотри! Рамос послушно придвинулся в поле зрения камеры. — Настоящая принцесса, — честно сказал он. Пока Нора была больше похожа на маму, такая же маленькая и смешная, как и Даниэла года полтора назад. — Привет! — он кивнул Олалье, и нотки напряжения в его голосе мог бы заметить только Торрес. — Серхио! Как я рада тебя видеть! — рассмеялась та. Что самое страшное, она не лукавила. — Действительно принцесса, — Олалья с нежностью поцеловала дочь в макушку, покрытую светлыми тонкими, чуть вьющимися волосами. — Еще ничего не понимает, но чувствует, что сегодня все уделяют ей внимание и балуют. Первое платье за завтраком уже запачкала, потребовала переодеть в следующее. Рамос поймал на себе внимательный взгляд Норы — огромные карие глаза бдительно следили за подозрительным незнакомцем рядом с папой. — Нора, это Серхио, мой друг, — по-английски сказал ей Фернандо и затем повторил по-испански. — Нора, — улыбнулся ей Рамос. — Я Серхио. Очень рад познакомиться с такой чудесной девочкой и поздравить её с первым днем рождения. Как у тебя дела? — Га! — ответила ему Нора крайне серьезно, но уже без былой настороженности. К этому времени ей надоело сидеть на руках у мамы, и она принялась болтать ногами, как и все маленькие дети абсолютно не заботясь, что точечные удары красивых желтых лакированных туфелек на липучке попадают аккурат маме по щиколоткам. Почувствовав мятежное настроение дочери, Олалья выпустила её на покрывало, и Нора снова поползла к ноутбуку, поближе к папе. — Папа, га! — повторила Нора, тыча пальцем в экран. Торрес рассмеялся и повернулся к Рамосу: — Судя по всему, «Га» — это ты, Чехо. — Дядюшка Га к вашим услугам, — Рамос скорчил рожицу Норе, что привело её в восторг. — Ладно, не буду больше вам мешать. Передавай всем привет, — кивнул он Олалье. — Скоро увидимся. — Обязательно. Вылетаем десятого вечером. Не знаю, получится ли встретиться до финала, так что я желаю вам удачи. Мы все верим, что вы победите! — Спасибо! Поцелуй за меня вашу принцессу. Пока, — он помахал в камеру и ободряюще сжал руку Торреса, мысленно пытаясь передать ему, что всё по-прежнему в порядке. Просто пришло время дать Фернандо побыть наедине с женой. Может быть, дать сказать то, что он не отважится сказать при Рамосе. Серхио встал на негнущихся, ватных ногах и потек к двери. Без чувств, без мыслей, только звон в ушах. Рамос увидел все, что хотел... Он увидел гораздо больше, он увидел то, чего не хотел и не ожидал увидеть. Серхио осторожно прикрыл за собой дверь номера. Мимо проходил Андрес — пришлось на время собраться и перекинуться с ним парой слов. О чем был разговор, Серхио не помнил. Или даже — не понял. Проводив взглядом Иньесту, Рамос развернулся и пошел куда-то. Медленно. На пути ему попалась лестница, и Серхио едва не стошнило, пока он спускался, — голова кружилась, и Рамосу казалось, что он падает, валится куда-то вниз, сквозь плотные слои неизвестной тягучей материи. Зато теперь у Торреса больше нет от него секретов, Серхио знал точно. Как и знал, что именно в этом крылась причина упертого молчания Эль-Ниньо, причина нежелания идти на контакт, объяснять. «Я не знаю, как тебе сказать...» «Ты должен знать...» «Но я просто не мог...» Пока Олалья держала Нору на руках, пышное желтое платье дочери солнечным облачком закрывало её бедра и талию. Заставить себя не разглядывать супружескую постель для Серхио было легче легкого — это как не опускать руку в кипяток, боль мгновенно подсказывает, чего делать всё-таки не нужно. Когда же Нора поползла к отцу, Рамос не мог не увидеть... На Олалье были спортивные лосины и простая белая майка, не скрывающая чуть выпуклого живота — небольшого, может, четвертый месяц, но сомневаться не приходилось, жена Фернандо беременна. Кажется, Серхио на автопилоте добрался до домика. Кажется, у него не нашлось ключа, и он, ухватившись за ручку двери, сбил замок — это было не сложно, механизм держала только встроенная внутрь защелка. Бутылка Бифитера ждала Рамоса там, где он её оставил — в шкафу для одежды, завернутая в его драные джинсы. Серхио открыл её, сморщился, когда запах алкоголя ударил ему в нос, сделал глоток, чувствуя, как внутри разливается приятное тепло... и одумался. Поставил джин обратно на полку и закрыл дверцу шкафа. Картинка в голове постепенно складывалась. Это Серхио пребывал в счастливом неведении, а Торрес знал с самого начала. И даже в теперешнем положении Рамос не мог винить Нандо, что тот не сказал ему всей правды. Серхио услышал хруст гравия за окном — Торрес почти бежал по дорожке, дернул уже пострадавшую дверь так, что она чуть не слетела с петель, и заскочил внутрь. — Чехо, я пытался сказать. Я с самого первого дня только и думал, что должен... Но струсил. — Тише, — мягко ответил Серхио. — Тише. Он без сил опустился на диван. Торрес сел рядом. — Я понимаю, ты меня сейчас ненавидишь, но я меньше всего на свете хотел, чтобы ты узнал об этом так... Рамос молчал. — Чехо, — умоляющим голосом позвал Фернандо. — Я — «Га», забыл? — попытался улыбнуться он. Этот ответ Торреса, конечно, не устроил бы, поэтому Серхио продолжил говорить, тупо уставившись на сжатые руки, почему-то в крови: — Я тебя и правда сейчас ненавижу, Нандо. Мне хочется тебя ударить, причинить боль, чтобы ты очнулся, огляделся по сторонам и понял, что ты несчастлив. И даже в те минуты, когда тебе кажется, что всё в порядке, что все так живут, а у тебя тоже есть радость в жизни, очаровательная Нора, верная, любящая и преданная тебе жена... Ты всё равно не счастлив так, как мог бы быть. Я не знаю, был бы ты счастлив со мной. Не могу сказать. Предполагаю, что, наверное, нет. Но когда кто-то, кого ты так любишь, страдает и причиняет боль сам себе... Рамос замолчал, а затем, словно вспомнив о чем-то важном, спросил: — Мальчик? — Да, врачи говорят, что мальчик, — голос Фернандо звучал глухо. — Вы уже выбрали имя? — Серхио, — просто ответил Торрес, будто его спросили, где находится столица Испании или как называется наша планета. — Не нужно, — почти шепотом отозвался Рамос. — Правда, не нужно. Назовите... Лео. — В честь Месси? — нервно хохотнул Фернандо. — Нет, — Серхио повернулся к нему. Он был совершенно серьёзен. — В честь меня. Пусть весь остальной мир так думает, про Месси. Пусть. Это будет тайна, о которой знаем только мы вдвоем. Что-то... не тронутое другими. Маленькое знание о тебе, на которое претендую только я. Только я имею такое право — знать, почему твоего сына зовут именно так. Если хочешь, конечно же, — спохватился Рамос. — Значит, решено. Моего сына будут звать Лео. Если вдруг девочка... то Леона. Я обещаю.