Не лает, не кусает

      Юношеские соревнования Одаруми Тоге, несмотря на отмеченный красным кружком день в календаре, подбираются незаметно. Сангаку едва сбегает от возмущённой старосты («Тест по английскому! Контрольная по физике! Пять домашних заданий по японскому! Сангаку, тебя отстранят от клуба! Сангаку!!!»), запрыгивает в клубный автобус — в Яманаши не только у него соревнования проходят, — и засыпает до востребования.       Вообще-то в автобусе куда больше народа, чем Сангаку ожидал. Сегодня гонка только у горняков, но на сиденьях кукуют и спринтеры — наверняка просто поболеть за своих едут. В частности...       — Аракита-сан, а ты за кого болеть будешь? — по прибытии на место широко улыбается Сангаку, выглянув из-за спинки своего кресла.       — Я не болеть, а бдеть, чтобы наша подающая надежды мелочь не наворотила бед, — едко отзывается Аракита-сан и подталкивает локтем почти уснувшего рядом с ним Ашикибу-семпая. — Проснись и пой, долговязый, тебе антибиотики принимать пора.       Ашикиба-семпай благодарно шмыгает носом. Сильно же его прошибло, отрешённо думает Сангаку, раз антибиотики выписали. И зачем только поехал, сегодня, хоть и тепло, но к вечеру дождь обещали. Впрочем — Сангаку это чувствует, — во время гонки тоже польёт. Чтоб жизнь мёдом не казалась.       …она и не кажется. И даже не из-за лёгкого душика, оросившего дорогу и взмыленных горняков-первогодок. А из-за мальчишки с Хоккайдо, почти на голову выше Сангаку, но чудовищно худого и жилистого, сухого, будто долго вялился на солнце. У него убийственный каденс, пожалуй, не хуже, а то и лучше, чем у Сакамичи, — кстати, почему он не участвует? — из-за чего выкладываться приходится с самого старта. На веломайке Сангаку — четырнадцатый номер, у долговязого с Хоккайдо — двадцать второй. Всю гонку они едут колесо к колесу, молча, напряжённо — нет лишних сил, чтобы тратить их на пустые разговоры.       Трасса Одаруми Тоге длится чуть меньше тридцати километров, общая высота подъёма — тысяча восемьсот пятьдесят метров. Сангаку начинает повышать передачу на тринадцатом километре. За два километра до финиша, уже на восьмой передаче, в памяти неловко скребётся здравая мысль, что этим стоило бы ограничиться, но Сангаку голос разума старательно игнорирует. Наверное, это всё горы и адреналин. И крылья: сколько их уже — не сосчитать, большие, белые, вздуваются парусами над спиной, и Сангаку почти чувствует, как они трепещут, как ветер шуршит мягкими перьями.       На девятой передаче становится больно — не так, как обычно, почти ободряюще, а до ярких белых сполохов перед глазами. На десятой Сангаку кричит — но крылья всё ещё с ним, он всё ещё летит, всё ещё живой. И он всё ещё едет колесо к колесу с номером двадцать вторым.       Финишную прямую они пролетают одновременно. У Сангаку не хватает сил, чтобы оглянутся на табло, он просто знает — ничья. Первое место поровну.       Аракита-сан и Ашикиба-семпай ждут сразу за финишной чертой. На взводе, взмокшие и взъерошенные немногим меньше участников гонки.       Они же подхватывают Сангаку, когда он падает – вернее, самого Сангаку ловит Аракита-сан, а Ашикиба-семпай роняет на себя велосипед. И воздух вдруг кажется слишком густым, он затекает в лёгкие, от него хочется закашлять и отплеваться, как от солёной морской воды. Сангаку часто тяжело дышит, как-то опосредованно чувствует, как с него снимают шлем, велотуфли, довольно громко зовут по фамилии.       Через час выезжают второгодки. После них — третьегодки.       — По… почему Тодо-сан не поехал? — невнятно озвучивает Сангаку постучавшуюся в голову мысль. Очень актуально, что и говорить.       — Ему через три дня в Норикуру на гонку ехать, — ворчливо отзывается Аракита-сан, без особых сантиментов вылив Сангаку на голову полбутылки воды. Дышать становится немного легче, хотя теперь прохладные струйки заливают глаза и противно затекают за шиворот. С другой стороны, веломайка и так мокрая насквозь, хуже уже не будет. — Для него престижнее, а тут условия — швах... Онода-чан там же будет, кстати. Хотя, как по мне, Одаруми круче.       — А… — Сангаку переводит взгляд на Ашикибу-семпая, старательно давящегося кашлем. — Вижу. А Курода-семпай?       — Отдыхает, у него завтра апхил… А вот тебе теперь долго отдыхать, приятель. До десятой дошёл, да?       Сангаку опускает голову. Мокрая чёлка немедленно прилипает ко лбу, неприятно и зябко.       Аракита-сан ведь его несколько раз предупреждал беречь ноги. И Фукутоми-сан тоже напоминал не переваливать за восьмую. И Курода-семпай на днях выволочку устроил по тому же поводу…       ー Аракита-сан, ты сердишься? — понуро спрашивает Сангаку и неожиданно тонко взвизгивает, когда на шею плюхается холодное полотенце. Мокрые волосы легко ерошит не слишком ласковая ладонь, капли воды летят во все стороны, как с отряхивающейся собаки. Сангаку с опаской поднимает взгляд.       — Да на тебя сложно сердиться, хоть ты и чудишь, — Аракита-сан, вопреки ожиданиям, улыбается. — И вообще, победителей не судят. Поздравляю.       — Так ничья ведь… и я еле доехал.       — Чем ты недоволен? — с искренним недоумением фыркает Аракита-сан, и Сангаку опять становится неловко. Очень.       У Аракиты-сана просто талант какой-то ввергать его в полный ступор.       — Чудик, у тебя башка только для украшения? Если нет — подумай: один или нет, но ты на пьедестале. Порадовался бы. Всё, нацепи лыбу и светись, тебе такая унылая рожа не идёт.       Аракита-сан бывает очень убедительным.        — Пошли, надо глянуть, что у тебя с ногами, — добавляет он, и Сангаку даже не думает сопротивляться, когда Аракита-сан довольно бесцеремонно перебрасывает его руку себе через шею.       Между прочим, мог бы и на спине покатать... Но за такие мысли, даже шуточные, легче лёгкого огрести звонкий щелбан.         Аракита-сан заметно выше, поэтому идти, опираясь на его плечо, не очень удобно, но Сангаку это не волнует.        — До церемонии награждения времени ещё полно, второе место от вас на десять минут отстало… Чего лыбишься?       — Да так, — Сангаку пытается сузить улыбку на пару коренных зубов, но получается плохо. — Просто…       — Чудик и есть, — констатирует Аракита-сан. — А, блин, до нашего бокса пилить и пилить. Тебя понести?       — Аракита-семпай, давай я... — предлагает ломкий голос, но Аракита-сан решительно мотает головой:       — Не-не-не, Ашикиба, даже не думай. Ты у нас создание мало того, что больное, так ещё хрупкое, Шинкай завещал тебя беречь и не грузить. А то и сам сломаешься, и мелкого уронишь, как я вас потом собирать буду? И вообще, на тебе его байк и шмотки.       Сангаку смешно от растерянного и почти обиженного лица Ашикибы-семпая, и почти до слёз больно от пульсирующего глухого жара в коленях, но когда Аракита-сан, негромко ворча, на спине несёт его до отведённого Хаконе бокса, не думать об этом становится очень просто.