***
Спешить домой было незачем. Мысль вызвала у Пилики кислую полуулыбку. Странно называть домом место, где тебя никто не ждет. После занятий она решила все-таки заскочить к Трею. Скупая надежда на то, что встреча с братом ее как-то обрадует, тряслась в рукаве драпового пальто. Район был рабоче-крестьянский, с тихими, сонными серыми улицами, пестрящими разве что яркими полотенцами, сушащимися на перекладинах балконов. Скромно стояли маленькие одноэтажные домишки, дворики с посаженными местными цветами. Летом Пилика из раза в раз встречала одну и ту же старушку в вискозном платье, соломенным веником подметающую пыльный асфальт около своего дома. Той было около семидесяти, и передвигалась она с большим трудом. Ее ноги были стары и серы, через тонкую пленчатую кожу просвечивали черно-фиолетовые шишки сосудов. Юсуи знала здесь уже всех соседей. Господин Ватанабэ жил через одну дверь от Трея, приходил за полночь и читал книги до половины третьего утра. На него никогда не было никаких жалоб от жильцов, от него никогда не было никаких жалоб и его самого по большому счету как будто бы и не было. Госпожа Хасэгава жила с маленьким ребенком, невероятно плаксивым и болезненным. Она всегда туго пеленала его и старалась быстро проходить мимо соседей, потому что очень сильно боялась сглаза. Еще одна квартира, соседняя с братом, практически всегда пустовала. Редко туда приезжал молодой мужчина – высокий, черноглазый, с глубокой трещиной в слабой улыбке. Кажется, его звали Силва. Когда Пилика позвонила в дверь, Трей стоял на пороге: лохматый, ленивый, в белой пене для бритья, потирал босой ступней щиколотку. Квартира встретила духотой закупоренных окон и рвущим сердце Пинк Флойдом. - Решила зайти после института, занести тебе бенто. Трей заулыбался, и Пилика улыбнулась тоже, мысленно подумав, что пена брату к лицу. - Тепленькое? Пилика прошла в сторону кухни, на ходу расстегивая пальто и разворачивая пакеты с горячей едой. - Вполне. Если что могу подогреть в микроволновке. - Не надо! Хочу есть в том виде, как ты приготовила, - это уже доносилось из ванной. Пилика огляделась. В квартире по обыкновению господствовал юношеский хаос: на полу валялось множество дисков и журналов с яркими картинками, скомканная одежда тут и там, на стуле приютилась грязная кружка кофе, который, Юсуи была уверенна, был заварен далеко не сегодня. В шкафчиках она обнаружила лишь три тарелки, и те были сомнительно чистые. В ванной обстановка показалась ей немного лучше. Некоторое время Пилика молча стояла и смотрела на Трея в отражении зеркала над раковиной. - Родители звонили, - сказано было неловко, и неловкость эта блестела, как капля трогательно розового йогурта, случайно разлитого два дня назад. Пилика помнила - Нэо не произнес ни слова, но молчание ведром помоев окатило с головы до ног. - Круто. Что просили передать? - Они беспокоятся о тебе. Пытались дозвониться, но… - О. Я, наверно, не слышал. - Двенадцать входящих? - Они двенадцать раз звонили сказать мне, чтобы я прекращал бить баклуши и взялся за голову? Ничего себе, охуеть! Улыбка шмякнулась на пол: робкая, испуганная - Пилике показалось, что Трей тут уже с остервенением втоптал ее в пыльный ворс ковра. - Ты и правда находишь это забавным? - Угу, - Трей смотрел в заляпанное зеркало и брил правую щеку. – Держу пари, сестренка, тебе они не звонят так часто, чтобы сказать одно и то же. - Ты ведёшь себя как ребёнок! - Зато вы что-то все охуеть какие взрослые, - Трей развёл руками, и, напевая песню, что по-прежнему гремела в наушниках, пошел к холодильнику. Чистой ложки под рукой не оказалось, поэтому, недолго думая, он принялся доставать йогурт пальцем. Пилика смотрела на происходящее с удивительно прискорбными выражением, настолько болезненным и огорченным, словно одна эта сцена стояла всех увиденных ранее, и отчаяние, охватившее её, не могло сравниться ни с каким другим. Трей капал йогуртом на пол, а комнату продолжал разрывать Пинк Флойд. - Пойми же, - Пилика подняла руки, словно хотела что-то показать, что-то сделать, может, постучать в дверь, в плотно зашторенные окна чужого дома. Тут же кисти безвольно упали вниз, разве что трухой не рассыпались от бессилия. - Тебе пора наконец повзрослеть. - Бла-бла-бла, я тебя не слушаю, я тебя не слушаю, ятебянеслушаю, - Трей плотно заткнул уши, бегая по комнате из стороны в сторону. - Я не слушаю тебя, я не слушаю тебя, мне... - Трей! Хватит! Юсуи продолжал прыгать с дивана на пол, плясать на ковре и без умолку говорить. Сцена походила на драматическую комедию, где даже главный герой, который всех веселит, понимал, что ему не хочется смеяться. Пилика опустилась на край дивана с печалью в лице, и пружины под ней в тон надсадно заскрипели. - Где ты сейчас работаешь? - Чиню двигатели красоток. Сестра тут же замолчала и не говорила больше пяти минут. Она была легко внушаема – и Трей это знал. Потому и не злился. Уверен был, что родители каждый день наверняка монотонно вдалбливали ей в голову, что она должна как-то повлиять на него, что она – единственная, кого он послушает. Но Юсуи не хотелось, чтобы на него влияли, не хотелось, чтобы его кто-то в чем-то убеждал. Ему хотелось жить, только и всего. - Не всем быть медиками, журналистами, бухгалтерами или бизнесменами, сестренка. Кто-то должен работать в магазинах или ремонтировать машины в автомастерских. - Но ты бы мог стать этим самым бухгалтером или журналистом, Трей! Ты бы мог приложить усилия, мог бы упорно заниматься в школе, мог бы… - Не мог бы, - Юсуи сел рядом и осторожно погладил сестру по плечу. Поводил пальцем, чувствуя колючесть шерстяного свитера. - Пили, тебе стоит расслабиться, серьезно. Декорации не изменить, даже если они откровенно паршивые и губят спектакль на корню. Но актер может неплохо развлечь зрителя – того, что наверху, и что затеял всю эту чертовщину. Пилика вспыхнула. Загорелась, будто небесный фонарь в желейной глубине ночи. Она резко повернулась к брату лицом, всматриваясь в глаза так проникновенно, словно действительно могла что-то понять. Ей казалось, что в прищуре, тусклом блеске этих глазах, в мелких морщинках под ними, она сможет увидеть, что брат лжет. - Да что ты такое говоришь, Трей! Если бы жизнь не зависела от человека и его решений и все бы было предначертано неизменной судьбой, то в рождении и самой жизни, не было бы никакого смысла! – Юсуи выдала тираду со всей горячностью, на которую только была способна. - А его и нет, - Трей даже бровью не повёл. - Вообще, сестренка, где ты это прочитала? Откуда столь прелестная красивая цитата? В каком очередном любовном романе ты её углядела? - А ты? Решил бросить все на самотек? Очнись, Трей, тебе двадцать шесть! Что ты собираешься делать потом? В сорок тоже будешь продавать мангу? - Да какая к черту разница, что будет в сорок? – Трей вспылил. - Не всем же быть такими умными как ты, сестренка, - уже мягче. Они вернулись к тому, с чего начали, и Пилика не знала, как еще можно продолжить этот разговор. Она так хотела понять Трея, и вместе с тем настолько была не способна его понять. Свое место в мединституте она выгрызла зубами, потому как ей двигала сильнейшая мотивация. Желание стать врачом настигло внезапно – наивное, детское, но в него так сильно хотелось верить, что Пилика погналась за ним, как за солнцем. То лишь мелькало у горизонта – неясное, почти призрачное, прямо как надежда, что щекотливо теплела в юном сердце. Поймай она его в руки, и, кажется, решилось бы столько проблем. У Трея не было ориентира, он выбирал те дороги, что ему были по душе и не знал лучшей жизни.***
(Главная тема эпизода: Richard G. Mitchell–The Lost Theme) Температура в Сан-Франциско последнюю неделю не поднималась выше плюс десяти, постоянные дожди затапливали город, стоявший на китах с горбящимися черными влажными спинами. Улица двигалась как большая, ленивая разношерстная кошка. Мелькали цвета от мраморно-белого до темного, почти дегтевого. Здесь смешалось множество людей разных рас. Яркая одежда пестрела, и Тао не то с досадой, не то с растерянностью отметил, что сам сегодня накинул коричневый плащ поверх шерстяного пиджака. - Опоздал, да? Рен медленно повернул голову и полоснул чужое лицо взглядом-лезвием. Асакура идеально подходил для этих улиц, вписывался в них, словно кусок недостающего пазла. И дело наверно было даже не в модных ярких цацках и тряпках, которые делали из Йо двадцатилетнего шалопая. Асакура был одет как типичный подросток на стиле, который слушают модную музыку и по ночам сбегает из дома на вечеринки. Черная шапка-колпак на дредах, белые кроссовки, руки в карманах свободных джинсов. Тао не смог сдержать усмешки. Какая глупость одеваться так, когда тебе вот-вот тридцать. Словно как те самые омерзительные акулы шоу-бизнеса, которые все стараются омолодиться. - Минута в минуту. Предлагаю пройтись здесь и дойти до Голден Гейт парка. Йо пожал плечами. - Куда поведешь, туда и пойдем. Тао внутренне ликовал. Эта встреча однозначно должна будет расставить все точки над «и». Рен начал с незамысловатых разговоров, чувствуя себя прекрасно, совершенно свободно, медленно разогревая беседу, замешивая ее в нужное русло и по ходу добавляя специи. Он не скупился на острые шутки, улыбался снисходительно, смотрел с легкой надменностью. Йо, казалось, ничего это и вовсе не замечал. - Удивлен, что ты решился встретиться снова, - Асакура не выглядел ни капельки удивленным. – Думал, запрешься в своем офисе, как человек в футляре*. Почему вдруг мост? - Классическое место для подобного рода встреч, разве нет? Йо усмехнулся довольно, словно этого вопроса и ждал. - Вполне. - Бывал здесь раньше? - Да, приезжали сюда все вместе. Рика была просто в восхищении! Не могла оторваться. Еле оттащили ее в автобус. – Асакура рассмеялся. С какой целью он это рассказывал – непонятно. Одзава грезила о том, чтобы поехать в Америку, еще со школы. Она окружала себя иллюзиями этой страны как могла: плакаты, обои в телефоне и на компьютере, книги из библиотеки об истории и культуре – словом, все, что только казалось возможным. Так что не было ничего удивительного в том, что увиденное могло ее по-настоящему потрясти. Единственное, Рен никак не мог представить, как могли выглядеть ее эмоции в этот момент. Глупо было конечно думать, что человек останется прежним спустя столько лет, но Тао никогда даже вообразить не мог, что Рика так изменится. Асакура был все тот же, словно и не вставал со школьной скамьи; Лайсерг показался ему уже намного менее робким, но по-прежнему неумеющим скрывать истинные чувства. В ту их встречу на вечеринке «интересных людей» Тао точно уловил с его стороны плохо скрываемую неприязнь. Джоко лишь перестал глупо шутить, да и вообще шутить в принципе. Но все эти перемены были ничтожно малы по сравнению с переменами Рики. -… но больше всего ей полюбились магазины с продуктами здорового питания. Не представляешь, как она с ними носится, ей богу! Каждый день ходит туда в половине шестого и покупает максимум на пятьдесят баксов. Магазин-то в двух шагах, вот и тащит в гостиницу какие-то странные фрукты, вроде драконьего глаза или американской маммеи. Ну, а мне-то что? Главное - вкусно. - Благо, что Джун таким не страдает. Ест больше меня. На любые замечания один ответ: «Чем жирнее, тем питательнее!». Едва они прошли через ворота Гейт парка, как Асакура тут же достал телефон и принялся фотографировать все подряд. Рен смутился, как смущаются подростки, которым стыдно, когда их мать начинает снимать какой-нибудь заурядный пейзаж на старую дешевую мыльницу. Девайс Асакуры явно не был куплен на рынке за пять центов, но дело было и не в этом. И оттого Тао чувствовал себя еще более сконфуженно. - Зачем ты это делаешь? – наконец не выдержал он. - Как зачем? – Йо действительно удивился. – Это же воспоминания. Не то что бы Рен забыл, что это такое, но слово прозвучало как-то резко и почти странно. - Сейчас мы колесим по миру так или иначе каждый день. Даже поездка от одного магазина к другому – своего рода путешествие. Знаешь же, существует такого рода бегство, похожее на искание встречи*. И жизнь, как бы ты от нее не прятался, всегда находит тебя. Примерно так проходит моя. Думаю, сейчас я знаю, ради чего должен двигаться, к чему иду, - Тао смотрел Йо в глаза и понимал: тот не врал. Ни на секунду. - Меня окружает те, кого я люблю, и кто любит меня. И вместе мы можем свернуть горы. - Думаешь, я провожу время в одиночестве? - Да. Простота этого ответа на мгновение вышибла воздух. Рен усмехнулся: цинично, высокомерно, почти уничтожающе. Как делал это всегда. От этой улыбки люди разбегались, будто зашуганные крысы. - Из тебя плохой психолог, Асакура. Вокруг меня всегда полной людей, которым только и хочется что-то мне сказать. - То, что ты не хочешь услышать? Рен не нашелся, что ответить. Ход был пропущен, и Йо снова наступал. - Понимаешь, да? Тел много. А души, - Йо улыбнулся, - ни одной. Тао молчал, хотя ему было так много чего сказать в ответ. Так много рассказать про бессмысленно проведенные вечера в компании этих самых тел – мертвых пластмассовых игрушек с кислотным запахом. Он мог бы рассказать о том, как видит одинокие улицы, на самом деле переполненные людьми, у которых внутри, до самого дна – зияющая пустота. Дурацкий кукольный спектакль окружал его изо дня в день. Эти мысли дышали ему в затылок, всегда прятались за спиной, но Тао никогда не смотрел им в лицо. Кто он, чтобы рассуждать о таких вещах? Мысли, которые не приносят пользы – это и не мысли вовсе, это хлам из-под разрушенного воздушного замка. И Рен гнал их всеми силами и бессилием, лишь бы только никогда не увидеть этих свинцовых глаз. Он чувствовал, как Асакура постепенно загоняет его в угол – шаг за шагом оттесняет к краю шахматной доски. Тао остался совсем один – черный король, чью армию разгромили до последней пешки. Если еще пару диалогов назад Йо наступал ему на пятки, то теперь же он надавил на горло. - Перестань, - наконец произнес Рен. - Я ненавижу, когда на меня так смотрят. - Как же? – Йо интересовался искренне. Почти с любопытством. - Свысока? - Да. Словно знают что-то такое, чего мне никогда не понять. - Ты-то как раз понимаешь. Асакура был беспощаден. Мягкая улыбка все еще оставалась на его лице, полыхала всеми оттенками солнца и любви - какой-то беспредельной, совершенно не обоснованной. Она ласкала взгляд и вместе с тем безжалостно крошила скорлупу. Тао бы предпочел, чтобы Йо пробормотал это тихо, шепотом себе под нос, ведь тогда можно было бы сделать вид, что он не расслышал. Рен выжал силы на высокомерную усмешку. Поправил галстук, одернул шерстяной пиджак. Посмотрел прямо в пламенные, горько-янтарные глаза. - Мне кажется, это ты кое-чего не понимаешь, Йо. Я не добрый и послушный мальчик. Во мне нет никакого благородства и желания помогать слабым. Я не подаю милостыню просящим, не кормлю бездомных животных, и я могу совершенно спокойно пройти мимо старухи, у которой какой-нибудь пьяный в хлам отморозок отбирает сумку с последними сбережениями. Мне совершенно плевать на проблемы других, я ничего не чувствую, когда по телевизору говорят, что какой-нибудь отпетый преступник расчленил женщину. Он лишь очередной. Таких как он - тысячи, и все они делают то, что хотят. Этот мир не изменить и уже не спасти. Здесь все повторяется из раза в раз, а люди так и не научились с этим бороться. Не знаю, что ты там себе выдумал относительно меня, но это правда, как она есть. Нравится тебе это или нет. Сизая дымка тумана растеклась по саду, облаком сгущаясь вокруг кроны деревьев. Щебет речитативом доносился откуда-то из глубины, и вместе с тем казалось, что он завладел всем пространством вокруг, как тот самый дымчатый туман. Они опять долго шли молча, но Тао ждал. Ждал, хоть и старался не показывать. Что предпримет Асакура на этот раз, когда Рен открыл перед ним свой портрет Дориана Грея?* Показать уродливое отражение – вот единственный способ разрушить глупые иллюзии наивного Йо. - Суровый ты. Тао едва не подавился вдохом. В ту же секунду ему захотелось ударить Йо в лицо. Наотмашь, со всей силы. Потому что этот чудик смеялся. Не в голос, не захлебываясь хохотом, но искренне. Обезоруживающе искренне. Хихикал себе под нос, как будто находил все это смешным. Всю эту гневную тираду, в которой Рен, может, даже больше признался в чем-то самому себе, чем Асакуре. Люди вокруг хохотали, болтали, и их мерные шаги в серые лужи, в гладкий блестящий асфальт, звучали аккордами, аккомпанирующими голосу. - Я ждал, что ты скажешь нечто подобное. Можешь пытаться убедить меня в чем угодно, Рен Тао, - Йо неожиданно посмотрел в глаза так пристально, так глубоко, что Рен едва нашел силы, чтобы не отвернуться. – Можешь говорить, что мотивирован, что у тебя настрой победителя и ты добиваешься того, чего хочешь, но в действительности ты - эмоциональный калека. В этот момент Рен звучно наступил в серую лужу, несильно забрызгав штанину. Только у Тао было полное ощущение, что он не вышел почти сухим из воды, а провалился в эту лужу целиком, впечатался в нее лицом с чавкающим всплеском. - Знаешь, - Йо наконец перестал так пристально смотреть в лицо, но Рен знал, что бдительность этого сторожевого пса не усыпить. – Мне не сложно представить, как ты жил эти годы. В смысле, я знаю, что ты каждое утро вставал в семь, пил кофе без сахара и бежал на работу, где между перерывами просил делать все то же кофе. У тебя есть деньги. Много денег. – Асакура ненадолго замолчал. Холст неба постепенно заливала розовая акварель: заляпывала, забрызгивала полупрозрачными кляксами. Следующие дни обещали быть ветряными. - В принципе, - Йо снова заговорил, все еще не глядя на Тао, - кто угодно мог бы подтвердить, даже не зная тебя, что ты хорошо устроился и отлично живешь. Нашел свое место в мире. В слякоти под ногами Тао заметил черного жука, карабкающегося на подгнивающие листья. Рассмотрел, наступил каблуком дорогих кожаных ботинок. И почувствовал себя тем же жуком, раздавленным во влажной грязи. Пружина внутри напряглась, заскрипела, затрещала по швам. Тао загнали в цугцванг, и он почувствовал, как его прорывает. - В том-то и дело, Йо! У меня отличная жизнь! Все мои переживания – мелочи, которые ничего не стоят по сравнению с настоящим горем. Только душу все равно ломит. Рен ждал отклика, мгновенной передачи паса, ведь каждая их реплика друг другу – футбольный мяч, летающий над полем от игрока к игроку, от ворот к воротам. Но Йо как будто чувствовал, что именно сейчас нужно замолчать. Дать возможность обоим прочувствовать паузу, разделившую два берега, отчертившую границу между ними. Рену оставалось только стоять на свежей земле и беспомощно оглядываться на ту, что осталась позади. Он думал, что Асакура уже никогда заговорит – настолько отстраненным тот выглядел. Йо не улыбался. Как будто чувствовал, что вот уже почти, вот уже близко. Только смотрел отстраненно куда-то на медную листву. Они остановились возле пустой лавочки, и тогда Асакура наконец заговорил. - Да, Рен, наша жизнь действительно прекрасна. И как это ни странно и парадоксально звучит, именно поэтому мы не можем быть спокойными. Нам не хватает боли, понимаешь? – Йо опять улыбался. Уже не так широко и лучезарно - его улыбка растворялась вместе с солнцем, уступая место кротким вечерним сумеркам. - В глубине души нам не хватает ее, чтобы совесть не бушевала, зная, что ты так или иначе расплачиваешься за свое «счастье». Но, Рен, запомни. Счастливым может быть каждый. - От чего ты так в этом уверен? – что-то горькое, жалкое и тоскливое одновременно, медленно трепыхалось внутри Тао. В голове опять возник образ Ючи. Воспоминание двенадцатилетней давности, из светлого Рождества. Племянник играл Лакримозу Моцарта – лучший подарок, как он считал, для семьи. В памяти Рена перед глазами стоял пот на белых висках и покрасневшее, румяное лицо, склонившееся низко-низко над клавишами. Сразу же за этим воспоминанием явилось другое: Ючи стоит один на маленькой сцене в гостиной, прожектор высветляет его фигуру добела, крошечную грустную точку в океане черной, равнодушной пустоты. Ни звука вокруг, и только в голове: тихо, шепотом почти что – Лакримоза. Он один. Один. Один. – От чего ты, блядь, так в этом уверен, сукин ты сын, Асакура? Рен сел на скамью и неожиданно закрыл лицо руками. Словно ребенок, он сжимался, закрывался чем-то невидимым от Йо – неминуемого торнадо, беспощадного палача, который не слушал мольбы. Ветер скулил, забитой собакой просился под куртку, чтобы укрыться. - Почему Ючи не смог? Душа сорвалась с реберных петель и камнем бросилась в глубину. У боли была мертвая хватка, и она сдавливала горло. Рену казалось, что он падает: нескончаемо, свободно, уже не обремененный мыслями о приземлении, скорости, пейзаже вокруг, калейдоскопом проносящегося перед глазами. Все стало неважным. Йо не спешил ничего расспрашивать, и Тао был мысленно благодарен ему за это. Потому что самоубийство Ючи - это не сплетня из продуктового магазина, не новости из телевизора, которые теперь будет обсуждать всякий, кому не лень. Это не история, которой надо делиться в беседе за чашкой чая, чтобы чем-то занять гостей. Рен сам не верил, не понимал попросту, как Асакуре удалось выбить из него эти слова. Ничто не могло быть хуже, чем делиться всеми этими ужасными подробностями, рассказывать, будто бы ты был непосредственным участником драматических событий. Рен не был. Второстепенный герой - вот кем он оставался до сих пор. Потому ему и казалось, что он не вправе даже заикаться об произошедшем. Таково было мысленное обещание перед самим собой. После нескольких молчаливых минут Йо многое понял сам. Воздух между ним и Тао будто опробковел. Асакура не стал выяснять, как и когда. Ему словно бы было достаточно Рена. Отстранённого, не говорящего ни слова, и в то же время в этот миг открытого, словно та самая большая книга доверия. Они молча сидели на холодной скамье и думали каждый о своём. - Мелочи твои переживания, говоришь? Ничего не стоят по сравнению с настоящим горем? А как же Ючи, Рен? Это мелочи, по-твоему? - А что с ним? Это он умер, не я. - Не будь ребёнком, Рен, - Йо чуть подался вперёд, снова пристально смотря в глаза. Тао смотрел в узкие зрачки. - То, что произошло, повлияло на тебя даже больше, чем ты можешь представить. - Да? И что же поменялось, блядь? Блесни проницательностью, Асакура, давай. - Ты действительно хочешь, чтобы я сказал? Тао сглотнул. Его внезапно охватила трепещущая растерянность, от которой тут же стало стыдно. Он ненавидел, когда Йо становился таким. - Ты шокирован до охуения, Тао. В твоей умной, забитой бумагой и числами, голове, не укладывается то, что произошло. Как же так? Как же кто-то настолько маленький и хрупкий, как Ючи, смог сотворить с собой такое? Как этот ребёнок мог оказаться настолько отчаянным, но в то же время смелым, чтобы отказаться от жизни, которая ему противна? И главное: почему я так не могу? - Я не планирую кончать жизнь самоубийством, Асакура. Ты бредишь. Йо по-странному хмыкнул. - Брось, Рен. Для чего ты все ещё пытаешься закрыться? Разве мы не прошли уже дальше этого? Дальше. Глубоко за ограду, уже практически в самую суть. Рен горлом чувствовал это, словно Йо был комом, медленно пробирающимся внутрь прямо через глотку. И Тао чувствовал, что ему больно, что он почти задыхается, но Асакура не останавливался. Они снова долго молчали. Небо наливалось болезненной синевой, и ни у кого вокруг не было пластыря, чтобы заклеить ему кровоподтеки. Израненное, влажное - оно замерло, не дыша. В один момент ему все показалось абсолютно бессмысленным. И этот мост, и шумно-дышащий океан, и чайки, что зовут на помощь кого-то, кого попросту нет. Тао почти тридцать, и он не сделал в своей жизни решительно ни черта, чтобы быть счастливым. Он отдал себя жизни совершенно чужой и ненужной. Каким-то иллюзорным эффектам, трюкам искусного фокусника, чья улыбка была широкой и нарисованной. - Если есть то, что тебе дорого - береги это. Защищай, борись, умирай. Во что бы то не стало. "А если этого нет?". - Что за глупости, Йо. Мы же не в детском саду, чтобы так говорить, в самом деле. Наша жизнь - не книги. - Ты не веришь в любовь? - Я не верю в сказки, - Рен замолчал, пытаясь подобрать слова. Говорить было по-прежнему тяжело, но теперь он чувствовал, что ему хочется. - Я вообще мало во что верю. Мало что заслуживает доверия в этом мире. Я верю в реальность. Верю в то, что есть нечто, чего нельзя изменить. Нельзя продлить жизнь до бесконечности, нельзя создать вечную любовь, хотя бы потому что мы не вечны сами. Это наглая ложь, но мы были созданы по её подобию. Вылеплены из глупых надежд и веры в то, что мечты сбываются. А ни черта подобного, понимаешь. Тао достал сигарету и закурил. Горечь застряла между пальцев. - Я хочу тебе кое-что сказать. - Собираешься спросить разрешения? Говори уже. - Тебе придется многое сделать, чтобы исправить то дерьмо, в которое успел вляпаться с головой. В действительности же все, что происходит с тобой – только вой выбор. Ты можешь опускать руки, глотать транквилизаторы, не вставать с постели сутками, и это твое право, никто не смеет упрекнуть тебя в этом. Можешь собраться и проживать эту жизнь с придыханием, дрожа от нетерпения почувствовать что-то еще, получать удовольствие, используя всевозможные ресурсы. И это тоже твое право. Но не ищи причины тому, что у тебя чего-то не получается. Мол, ты не способен и прочие дела. То, что у тебя не получается – тоже твой выбор. - Слишком красиво говоришь, Асакура. Зачем? Это же не имеет ничего общего с нашим миром. Рен говорил уже для формальности. Теперь ему было почти что легко говорить. Но он должен был сказать это последний раз, и Йо понял его. Тао внезапно подумал, что встреча запомнится ему шагами-аккордами по асфальту, играющему жалобно, будто грустный кларнет.***
(Главная тема эпизода:Death Note OST – Kodoku) Рен чувствовал себя как никогда по-дурацки, но было уже поздно. Пресловутый магазин с продуктами на Ливенворт-стрит уже стоял напротив, маня красивыми вывесками и изобилием красивых фруктов и овощей, видневшихся через блестящие витрины. Какой черт его дернул сюда тащиться, Тао и сам не мог взять в толк. Это не была надежда на какие-то кардинальные изменения в жизни. Это было предчувствие. Это был шаг вперед – возможно еще не до конца осознанный, почти интуитивный. Рен переступил порог магазина уверенно и вальяжно, моментально привлекая к себе внимание. Прошел мимо прилавков, смотря на действительно чудаковатые овощи и фрукты, о которых ему день назад поведал Асакура. Лишь потом он догадался, почувствовав недоумевающие взгляды окружающих, что неплохо было бы взять тележку или корзину. Стало смешно вдвойне: в отеле, где он жил, кормили прекрасно в любое время по желанию гостя и никакой нужды в продуктах совершенно не было. Кроме того, Тао не могло не веселить ощущение, что он едет с тележкой и выбирает еду в продуктовом как какая-нибудь домохозяйка или старушонка, тратящая остатки сбережений. Наверное, Рен был слишком далек от жизни, раз в его представлении только такие люди могли посещать магазины. Он обошел все отделы, чувствуя себя словно в каком-то музее, только здесь экспонаты разрешалось трогать руками. Между тем, никого не было, и затея стала казаться еще более дурацкой, чем в начале. Для себя Рен мысленно решил, что даже если ничего не получится, то по крайней мере он сможет чем-то порадовать Джун. В конечном итоге, как ни странно, он заметил ее возле отдела с натуральными пастами. Видимо, судьбе такой расклад был на руку. Смотря на сосредоточенное и вместе с тем мягкое лицо, Рену внезапно вспомнилось, как в школе Рика часто кусала губы. Во время уроков, будучи утомленным каким-нибудь скучным предметом, он непроизвольно засматривался на пухлый красный рот, подмечая темные ранки и корочки. Рика постоянно трогала их языком, пальцами, а потом сковыривала ногтем и прикусывала. Так появлялись новые болячки, которые часто кровоточили, из-за чего губы были постоянно красные, почти бордовые, как спелая вишня. Это выглядело скорее неаккуратно, чем трогательно, но Тао тогда совершенно об этом не думал. Сейчас же у Рики были ровные гладкие губы, накрашенные матовой помадой, как это стало модно говорить "в стиле nude". На ней были коричневые брюки, цыплячьего цвета вязаный свитер с горлом и кремовое пальто, украшенное маленькой брошкой возле плеча. Рен не был точно уверен, но, кажется, именно такие цвета считались писком в далеких шестидесятых. Классика не умирает. При этом сама Рики совершенно не походила на какую-то леди прошлого десятилетия. Даже неаккуратный пучок на голове, закрепленный металлическими шпильками, как будто наоборот делал её свежее. Все увиденное действительно разительно отличалось от того, что Рен видел в последний раз. И это вызывало недоумение. Несколько дней назад, на маленькой сцене в холодном блеске прожекторов, Рика предстала порочной, роковой, соблазнительной. Образ менялся, перепрыгивал из рук в руки, как горящий уголек, и Тао никак не мог ухватиться. Они как-то одновременно посмотрели на друга - Рика белозубо улыбнулась и совсем по-детски подняла руку в знак приветствия. Ее улыбка отличалась от той, что Рен видел у Асакуры. - Не ожидала тебя здесь увидеть, - говорили ее матовые губы, и Тао неожиданно очень живо представил их в поцелуе. Ему не привиделась картинка в деталях, и может поэтому Рен не смутился - лишь мысль, но осознанная, ясная, полыхнула перед глазами. Он не думал, каковы могут быть теперь эти губы на вкус, чем пахнет дыхание Рики, ласковы ли прикосновения фарфоровых рук - достаточно было идеи. - Сколько дашь этой встрече по шкале от одного до десяти? - По какому критерию? - Критерию неожиданности, неоднозначности, исключительной случайности, просто чудовищной исключительной случайности. - Подожди, подожди, но ведь это уже несколько критериев! – смех Рики был бархатистый, и Рен почувствовал, как мимолетно что-то шелково-нежное полоснуло изнутри. Одзава бросила в корзину пару банок арахисовой пасты, на коробках которых пестрели яркие и громкие убеждения об исключительной пользе и богатстве витаминами. Сам Тао для вида схватил миндальное молоко и пачку каких-то странных непонятных орехов или бобов, точно ему не удалось разобрать. На кассе не было очереди, и с минуту Рен имел возможность наблюдать, как Рика достает из сумки коричневый кошелек с каким-то забавным брелком. Белые изящные пальцы ухватили пару купюр и также ловко потянули замок. Ногти у нее блестели бежевым лаком. Глядя на Рику со стороны, вспоминались почему-то актрисы из 60-х, Лесли Хорнбри и Коко Шанель. Да. Шанель номер пять однозначно не хватало, хотя какой-то приятный еловый аромат духов все же чувствовался. - Угостишь сигаретой? - Что я слышу? Рен Тао скатывается на дно! – Рика говорила без злобы. Улыбка ее была живая, но далеко не такая простодушная и открытая, как у Асакуры. Эта улыбка была словно бы лишь для себя. Одзава курила Лаки Страйк. Страсть к крепким сигаретам не прошла с годами, что отчасти показалось Рену забавным. Словно та маленькая грустная девочка уже ушла, на ее месте теперь стоит уверенная Рика, но в которой все же осталось что-то от себя прежней. Что-то от того грубого, вечно огрызающегося подростка с кровоточащим сердцем. Сейчас к сердцу Одзавы было не подобраться. И Рен понимал – это не оборона. Не очередной защитный механизм. Рика изменилась, выросла во всех смыслах. Появилась и какая-то томная притягательность, и лукавое кокетство, и загадочность. Рика смеялась, шутила, улыбалась, и все это было так гармонично и в то же время аккуратно, что Тао с трудом скрывал изумление. Это не гусеница стала бабочкой, это мышь превратилась в пантеру. - Сколько бы ты сам дал этой встрече по своей шкале? - Вопросом на вопрос? Рика никак не отреагировала. Рена это спокойствие отчасти раздражало. Возможно, ему бы хотелось в глубине души сломать эту непоколебимость, превратить диалог в борьбу с постоянной передачей паса, как это было с Асакурой. - Я бы дала этой встрече единицу из десяти. - Так много? - По-твоему - закономерность? - Абсолютнейшая, - ответил Тао, хотя совершенно на самом деле так не считал. Проблема была в том, что он ничего не думал по этому поводу. В его голове было пусто, как случается пустовать чердакам, которые никто не навещал много лет. - Образ на сцене – задумка продюсера? - Нет, - Рика усмехнулась. – Моя. - Почему? - Это забавно, - она потерла покрасневшие пальцы. – Живой герой, возрождающийся каждый раз, стоит ему взойти на сцену. Неважно какую: крошечную ли настолько, что и сортиры бывают больше, или же огромную до такой степени, что можно бежать кросс. Рен позволил себе улыбнуться, пока Одзава взяла паузу на затяжку. На самом деле улыбка сочилась уже откуда-то изнутри, разрывала губы, распускалась дикой розой с острыми шипами. Тао было гораздо веселее, чем он мог позволить себе показать. - Так вот каждый раз, когда ты оказываешься на сцене, а напротив – хотя бы один человек, в тебе рождается герой. Рен ощутил какое-то волнение и оглянулся по сторонам. Некоторые люди стали останавливаться, пристально всматриваясь и переговариваясь между собой. - О, черт, - Рика резким движением бросила недокуренную сигарету в урну и отряхнула рукав пальто от осыпавшегося пепла. - Настала пора играть в Джеймса Бонда? - Уже поздно. Люди постепенно сгущались красками – смешивались цвета пальто, тона кожи и оттенки глаз. - Время пожинать плоды. - Что ж, тогда это весьма сладкие плоды. - Но ты не искришься радостью, - быстро подметил Рен. - Будем считать, что сейчас мне не хочется сладкого. А вообще, я хотела пораньше вернуться в гостиницу. Надо закончить кое-какие дела. - Тогда твои предложения? – Тао выбросил наконец бычок в урну и еще раз огляделся по сторонам. Оживление толпы усиливалось, и невольно он вспомнил, как в былые времена сопливые школьницы также караулили Йо и остальных, чтобы те расписались им в блокнотах. Тогда это казалось так безобидно и в то же время смешно, ведь никто не знал, во что на самом деле выльются эти приключения. Рика усмехнулась и закинула рюкзак себе на спину. - Как насчет небольшой пробежки? Они подорвались с места как раз в тот момент, когда люди уже перестали просто смотреть, замерев при этом посередине улицы. Их глаза начинали загораться пониманием, шепот переставал быть шелестящим. И Рен Тао – в костюме Вильяма Фиораванти, в лакированных туфлях Джон Лоб, расплескивая лужи и несясь через всю Ливенворт-стрит, ощутил вдруг такой прилив жизни, что, кажется, готов был бы бежать до самого утра. Закоулки сменялись перед глазами, один поворот за угол моментально переходил в другой, а рядом бежала Рика. В красивом драповом пальто нараспашку, в цыплячьем свитере с маленькой брошкой у плеча. Они бежали около десяти минут и, кажется, за эти десять минут Тао увидел больше Сан-Франциско, чем за все время своего пребывания в городе хипповой революции. Мелькали венские кофейни и булочные, пестрели яркие вывески магазинов, а повороты не кончались. Рен больше не слышал криков обезумевших фанатов за спиной, и это как-то моментально отрезвило. Дыхание сбилось, а в груди уже не болело ничего, кроме легких, перенасыщенных кислородом. - Оторвались? – Рика говорила почти ровно, но лицо ее трогательно разрумянилось, и теперь она совсем не походила на актрису из 60-х. - Если только от жизни, - Тао пару разу резко выдохнул и сглотнул. В горле сильно пересохло. - Таков рацион питания. Да и вообще, сладкое полезно, знаешь? - Такими темпами заработаешь себе диабет. Рика остановилась и, помедлив около секунды, повернулась вполоборота. - В таком случае это та болезнь, от которой бы мне хотелось умереть. Рен посмотрел Рике в лицо и тут же почувствовал, как в внутри забурлил смех, защекотал губы. Он смеялся не громко, не раскатисто, но так, что было действительно трудно остановиться. Смех выпархивал из него перьями, будто Тао вспороли и распотрошили.***
(Главная тема эпизода:Max Richter – Path 5 (Delta)) Брат опять пришел за полночь и, лишь сбросив одежду, завалился спать. От него не разило алкоголем и даже дорогими крепкими сигаретами, что показалось Джун весьма странным. В щелке чуть приоткрытой двери Джун видела полумрак, рассеивающийся лишь стальным лунным блеском да восковым пламенем огней высоток Сан-Франциско. Рен спал на боку, свалив одеяло на край кровати. Обветренные губы его были плотно сомкнуты. Джун уже хотела уйти, как внезапно заметила листок, торчащий из внутреннего кармана рубашки. По расписанию завтра должна была быть стирка, а горничная вполне могла бы и не заметить, что в рубашке что-то есть. Мысленно объяснив себе так ситуацию и оправдав любопытство, Джун потянула бумажку. На вид она была довольно потрепанная, и что-то болезненное ткнулось под ребра, словно предмет в руках был знаком. Почерк Джун узнала с первой буквы. «Мне плевать, если меня вдруг не станет, потому что это все, с самого начала не имело никакого смысла. Я всего лишь ещё один больной одиночка, специя, заброшенная в котёл, но не предающая вареву вкуса. Я понятия не имею, для чего, ведь если от меня чем и пахнёт, то только ночным безумием, которое приходит ко мне внутрь и спит до рассвета. Утром оно не уходит совсем, оставляет что-то от себя, как обычно делают гости, чтобы был повод снова прийти на чаепитие. Мое ночное безумие не любит пить чай, оно любит меня и, возможно, единственное из всех по-настоящему. Моя комната - брюхо монстра, переваривающего меня оседающей на лице пылью. Я бы был готов остаться так, как антиквариат, как экспонат в музее, потому что даже его роль в этой жизни более осмысленная, чем у меня. Когда я иду куда-то, дороги нарочно плюют мне камни под ноги, и я бы и сам рад остаться на месте, ведь понятия не имею, куда иду. У меня нет ночника, и приходится ступать на ощупь, хотя мои ступни, кажется, тоже готовы врасти корнями прямо в эту гребаную резиновую дорогу, что вот-вот наверно завернет меня, как дурно пахнущий ковёр, и похоронит в сонной дремучей лощине. Дорога ненавидит странников, я тоже их ненавижу и не хочу идти. Я бы и рад остановиться, но когда все только начиналось, я думал, что я у берега, но не успел оглянуться, как оказался на глубине. Жизнь любит устраивать гонки среди пловцов, но я не умею плавать. Я осознаю каждый миг, что я - всего лишь песчинка в океане человеческих жизней, и потому даже не могу сказать точно, хочу ли осесть на дно или всплыть на поверхность. Я не ищу счастья, ведь оно - неугомонные чайки, которые лишь кричат океану и зовут куда-то, но никогда не подойдут ближе. Я не сгораю, во мне нет топлива даже, чтобы поджечь спичку. Да и не надо, на самом деле, потому что за спичками я вижу свечи в церкви, где лгут так, как никто никому никогда не лгал. Бог есть любовь, говорят мне, но, простите, что за странный утешительный приз - "на том свете тебе воздастся за страдания"? Какое значение сейчас имеет "тот свет", который, может быть, я не увижу никогда, который, может быть, как те самые чайки никогда не станет ближе, если я, вот прямо в эту секунду, сгораю дотла. Я осознаю, что я не единственная песчинка, странник и пловец, что мы все перемешаны в этом больном океане, с гноящимися язвами аморальной справедливости. Что мне делать со всем этим дерьмом, черт возьми? А эта темнота снова подбирается ко мне. Снова хочет оторвать мне руки, сожрать мои пальцы и хрустеть костями, сидя в углу. Ей снова неймется. Ей снова хочется бодрствовать, а мне хочется умереть. Мне не страшно и не больно, я просто до смерти не хочу видеть, слышать, чувствовать. Я больной ублюдок. Больной, не умеющий ценить жизнь как она есть, не умеющий любить то, что даётся лишь однажды. Мир для всех одинаковый - да, спасибо, я знаю, только чувствуем мы его все по-разному. Возможно, в моих генах какой-то брак, что-то неисправно, какой-то лишний болтик, из-за которого шестеренки моих часов временами перестают двигаться. Только жалко дёргаются, в надежде продолжить движение. Даже у них больше надежды, чем у меня. Мы уставшие люди, Рен. Нам некуда идти и нечего ждать. Попробуй доказать, что с этим можно бороться. Лично у меня не получилось». Джун смахнула кипящие слезы и положила письмо обратно во внутренний карман рубашки. Посмотрела на тихо спящего Рена, выключила ночник и вышла из комнаты, осторожно прикрыв дверь.