***
Они снова уезжали на черном автобусе, выжатые, словно тряпки, высосанные этим концертом через трубочку. Лишь бросили свои тела на диваны, не в силах пошевелиться. Те были мягкие, обделанные телячьей кожей, которая неприятно прилипала к вспотевшим красным щекам. Изао сидел в кресле и читал газету, скрестив ногу на ногу. - Принести тебе воды? – Йо взял Рику за руку и посмотрел ей в лицо. Та была бледная, разве что не сливового цвета, губы ее напоминали растрескавшийся асфальт – серые, сухие, где-то залитые помадой, словно кровью. - Да, было бы хорошо, - она слабо улыбнулась, прикрыв глаза и сглотнув так тяжело, словно глотала камень. Йо вытащил из холодильника бутылку и засунул себе под футболку. - Что ты делаешь? – Джоко пытался размять запястья, прокручивая кисти. Он был весь мокрый от воды - первое, до чего он смог дотянуться. Вылил ее на себя с таким наслаждением, словно сама жизнь обласкала и исцеловала его с ног до головы. - Холодная слишком. Хочу немного согреть. - Йо правильно делает, - Изао не отрывался от газеты. На буквы он смотрел с каким-то раздражением, сильно сминая при этом края бумаги пальцами. – Не хватало еще, чтобы Рика простудила голос. Окна автобуса плотно закрывали жалюзи, и оттого казалось, что в нем как-то тесно. Пахло потом и изнеможденными сердцами. Тихо работал кондиционер, выдыхая струи охлажденного воздуха. - Да, сегодня явно выдался не наш день, - Лайсерг вздохнул, вытолкнув воздух так, словно он был ему неприятен. Провел рукой по голове, пытаясь откинуть мешающие прядки со лба. Зеленая краска постепенно вымывалась, и волосы скорее теперь напоминали выгоревшую на солнце траву. - Неправда, Лайсерг, каждый день наш. Посмотри на этот город и на людей, которые пришли на наш концерт. У меня исписалось две ручки, пока я раздавал автографы! Космоград дает нам уйму возможностей. Нет, это жизнь дает их нам, а мы их берем и не сомневаемся. - Йо, меня радует твой оптимизм, но посмотри: Рика отравилась и с трудом дожила до конца этого концерта. У меня еще и струна порвалась на самом важном моменте, - лицо Лайсерга выражало необъемлемую печаль. Казалось, он потерпел главное поражение в своей жизни и уже не имел никакой надежды на просветление. На лбу его пролегли морщины, и брови прогнулись, казалось, под их тяжестью. - Да почему самом важном-то? Мы исполнили двенадцать песен, не было среди них одного единственного значимого момента. - Может, стоило… - Что? – Хаттори резко включился, отбросив газету. – Отменить концерт? Лайсерг, ты с ума сошел? - Но ведь выступили мы ужасно. - Чтобы я этого не слышал, - он не повышал голоса, но буквы из его рта вылетали, словно пули. Действительно самое опасное оружие. Прячься, спасайся кто может.– Распустили здесь сопли. Вы должны всегда вести себя так, словно это ваш лучший концерт, и сам Бог собственными руками сложил звезды для вас в нужном порядке. Никаких слез, никаких разочарований. Даже если земля разверзлась под вашими ногами, вы должны вести себя так, будто так и задумано. Это и называется профессионализм. Это и отличает вас от певичек в прокуренных пабах, которые так и останутся там собирать подачки, потому что не готовы к ответственности. Диттел поджал губы, грохнув взгляд на пол. Остальные вздрогнули, словно услышали, как что-то и вправду упало. Не найдясь, что ответить, он взял со стола яблоко и отгрыз небольшой кусок. Пережевывал он его долго, будто пытаясь запомнить – его вкус, насколько твердая у него кожица, как оно хрустит, когда грызешь его передними зубами или восьмерками. - Джоко, ты сегодня был настоящей звездой. Твои шутки отлично разрядили обстановку, - смех из Рики выдавливался с трудом - последние капли из тюбика. - Грех не пошутить, когда у Лайса было такое лицо. Он смотрел на эту порванную струну, ей богу, как будто это ядовитая змея. - Я очень боюсь змей! - Видимо, и струн тоже, - Джоко закинул ноги на стол, довольно улыбаясь. - Да нормальный был концерт. В Токио и не такие были. Помните, как у Йо гитара слетела с ремня и упала ему на ногу? Фанатки с первых рядов все рвались подуть ему на ушибленные пальцы. Вот это умора была. Тут просто декорации немного сменились, а суть то все равно одна. Помещение снова заполнилось вдохами и выдохами, в него вытекал смех и немного голосов. Немного звуков проливающейся воды, трескающихся яблок, постукиваний ботинок по полу. Теперь это уже был наполовину полный стакан. А дальше уже как посмотреть. Автобус уносил все дальше, нес их, баюкая в своей укромной ладони, куда-то, где должно было быть хорошо. Куда-то, где можно будет смыть и печаль и радость, и боль и счастье, просто оставшись живым и немного уставшим.***
Солнце топило, люди тонули, не трепыхаясь. Изредка лишь лицо вылизывал ветер, пытаясь залечить раны. Рика остановилась, прижав ладонь к груди. Она чувствовала, что там наступило сонное царство, анабиоз, и река, текущая в ней, обмелела. Ноги ныли, голова все еще болела, но по крайней мере ее больше не тошнило. Она решила прогуляться во внутреннем дворе гостиницы, но долгое время не могла найти места, куда бы приткнуть себя. Беседки и лавочки были заняты, и ей не хотелось сейчас сидеть с кем-то еще. Рика пошарила в карманах штанов, выцепила сигарету. Неожиданно даже для себя самой закашлялась так, что еще полминуты не могла остановиться. Перышки воздуха щекотали изнутри горло, не давая нормально вдохнуть. В этот момент она увидела, как из гостиницы выходил Тао. Он был в сером чехле – так Рика для себя обрисовала его пальто. Рен тоже нырнул в его карманы, видимо, в поисках сигарет. - Да черт возьми, где она… - Вам прикурить? – Рика протянула зажигалку. Рен уперся в нее взглядом, внезапно почувствовав, что ему стало тесно и как-то совершенно некуда двинуться. Одзава затянулась и снова закашлялась. - Разве певицам вообще можно курить? - Сегодня мне точно можно все. - Дрянной день? – Рен внимательно посмотрел на ее руки. Черный лак кое-где облетел, но ему почему-то даже показалось, словно так и задумано. Отдавало каким-то драматизмом, будто Рика только-только встала со школьной скамьи. Вот сейчас она начнет ругаться, злиться, обматерит Тао и хлопнет дверью, если бы она тут была. - Я бы не сказала. Просто немного усталость сцапала. - Сцапала? Это как? - Ну, обняла своими руками и держит пока, не отпускает. Как ребенок, который боится спать без матери. Рен помолчал. Они некоторое время шли вдоль беседок и клумб, хмурясь от ветра. К гостинице с чемоданами торопились новые постояльцы, перемазанные усталостью от долгого пути. Их лица были желты, как растопленное масло, изредка моргали своими бездонными лунными кратерами. - И все-таки, неужели певицам можно курить? Рика удивленно задержала взгляд на лице Тао. Можно было подумать, будто он волнуется, но, кажется, от такой мысли даже мертвый рассмеялся бы в голос. Она поняла его в этот момент: ему точно так же не было о чем спросить. Ветер хватался пальцами за ее куртку и тянул назад, словно желая что-то показать. Все-таки, идти на улицу в чулках в сетку было плохой идеей. - Нет, конечно. Для связок это гадость редкостная. На них оседают яды и канцерогены, и оттого они теряют эластичность. Я стараюсь редко это делать. Пыталась много раз бросить, потому что Хаттори ругался, но, когда с подросткового возраста уже… Сам понимаешь. А ты почему вдруг начал? Помню же, ты терпеть не мог табак. - Так оно и бывает. Сначала ты что-то терпеть не можешь, а потом понимаешь, что, оказывается, не способен без этого жить. Это была крайне странная фраза, и Рика совершенно не понимала, как ее трактовать. Рен заводил ее в какую-то чащу леса, при этом не говорил ни слова, куда именно, и Одазава почему-то чувствовала, что бесполезно озираться по сторонам. - И много есть того, чего ты терпеть не можешь? Рен убрал руки в карманы, зажав сигарету между губ и сделав несколько быстрых тяжек. Дым хлынул через ноздри. - Достаточно. Теперь ответ был настолько односложным, что Рика опять не понимала, как поддерживать диалог. Ей хотелось в гостиницу. По правде, она и не знала, что еще его можно спросить. Она слабо представляла, о чем же можно говорить сейчас с Тао. Что он здесь делает ей не хотелось узнавать. Вернее, она думала, что это совершенно не ее дело, и как-то инстинктивно чувствовала, что не стоит в это лезть. - Как Ючи? Я надеюсь, он все еще играет на пианино? Рен почувствовал на мгновение, как его тело отвердело. Словно застывшая глиняная скульптура, он ненадолго замер. Потом посмотрел на Рику – солнечные мечи пронзали ее фигуру насквозь. Волосы, облитые сочащейся золотой кровью из прорезей белых парусов, словно светелись. Горели молочным пламенем. Он ясно видел, она задала этот вопрос без задней мысли. Асакура ничего ей не рассказывал. Он достал из кармана пальто сигареты и снова закурил. - Рен? – Рика ощутила эту странную паузу, но голос пока не выдавал каких-либо подозрений с ее стороны. Тао затянулся и полез во внутренний карман пальто. Достал оттуда два сложенных в несколько раз листка. Один из них, тот, что, он был уверен, прочитала Джун. Об этом можно было догадаться по нескольким разводам на бумаге. Печать памяти и скорби. Второй он когда-то нашел в портфеле Ючи. Вернее, вырвал его из какой-то тетради. Кажется, по школьной математике. Рен протянул Рике листок, и та растеряно на него посмотрела. Очевидно, ей и в голову не могло прийти, что все это значит. «Один день моей жизни наносит мне раны, которые заживают потом месяцами. Я не успеваю латать их, разве что прикрывать улыбкой, чтобы другие не догадались, что я "не в порядке", что я не “чего ты такой грустный” и у меня “ничего не случилось”. Все нормально, хочется мне сказать, а на самом деле хочется выкрикнуть у меня не "все будет хорошо", у меня не "отвлекись на что-нибудь" и не "просто не думай об этом". У меня все плохо, я не могу найти от этого спасения ни в чем, ни в каких хобби и каких бы-то ни было занятиях вообще, от этого нельзя сбежать, пока ты жив, и я не могу об этом не думать. Я сплю не для того, чтобы высыпаться, а чтобы дать себе передышку, чтобы не чувствовать эту жизнь, эту боль, это отчаяние». Рика читала, и во взгляде ее отражалась боль. Но она все еще не понимала, и потому снова растерянно посмотрела на Тао. Тот кивнул, и она принялась читать второй листок. Рен смотрел на нее в упор, следя за каждым малейшим движением черт. Он не отрывал взгляда. Видел, как медленно двигались ее глаза, цепляясь за каждую строчку. И как постепенно начинали блестеть. Рика чувствовала, второй с каждым прочитанным словом ей словно добавляют что-то горькое в рот, и оттого хотелось скривить его. В груди давило, сжимало, дергало, будто ветер мушку, застрявшую в паутине. «Мы уставшие люди, Рен. Попробуй доказать, что с этим можно бороться. Лично у меня не получилось». Она еще минуту смотрела на этим последние строчки, не в силах оторвать взгляда. С корнем она вырывала свое лицо из этого листка, но тот словно схватил ее обеими руками за шею, не желая отпускать. Не уходи. Болей дальше. Чувствуй. Тао смотрел на нее. Он видел слезы, они застывали бисером на нитках ресниц. Ему показалось, что он видит море. Точно сам Мексиканский залив разлился в этих глазах. Руки Рики подрагивали, рот ее кривился, но ей не удавалось произнести ни звука, и Рен почувствовал, что уже сто раз пожалела, что начал все это. Меланхоличная школьница решила пожаловаться на свою жизнь, поглядите-ка. Вот как он это все видел. Бросил игральные кости, и теперь ждал, какой исход выпадет. Дверца приоткрылась, не намного, лишь через самую щелочку проскальзывал свет. Но ему уже казалось, будто он стоит в знойный день прямо под солнцем, которое выжигает его до костей. Рену хотелось затворить эту чертову дверь, запереть на засов и заколотить досками. Его словно обожгло, когда она бросилась к нему, рыдая и прижимая к себе руками. Беспомощно он стоял, смотрел на солнце, которое слепило глаза, на дрожащие мандариновые макушки деревьев. Он словно собственными глазами в этот момент видел вечность. Видел, как тихо и бесшумно она проходит, осторожно крадясь, делая мягкие шаги по траве. Проплывая где-то мимо листьев деревьев, словно машущих ему крошечными обгоревшими на жаре ладошками. Где-то мимо солнца, толкая глыбы облаков. Во всем этом он увидел какую-то невероятную тоску, непреклонность перед происходящим. Ничто не могло случиться по-другому. Что они могут в этом мире? Влияют ли их решения хотя бы на что-нибудь? И смеется ли невидимый наблюдатель там наверху над их жалкими попытками барахтаться? Уж он-то наверняка знает конец всего этого. Каждой истории. Быть может, мы и вовсе не в силах создать что-то новое. Иногда вот так, на мгновение останавливаясь от беготни и становясь безмолвным наблюдателем, голову Рена посещали удручающие мысли, что он, вот лично он, не играет в этом мире совершенно никакой роли. И не будь его здесь, все бы осталось точно так же. Солнце бы по-прежнему окуналось в закаты, вырастало из восходов и разбивалось в облаках, будто брошенная в белый кафель тарелка. Ветер бы тянул за ладошки деревьев, зовя их в путь, и корабли облаков бы тоже торопились приплыть туда, где их никто не ждет. Сомневаясь в том, что делает, Рен неуверенно поднял руки, так, словно уже и не умел этого делать и, будто закрывая клетку, в которой они оба оказались, прижал к Рику к себе.***
- Вот значит как, - Йо лежал на кровати, распятый на ней, смотрел в потолок. - Я до сих пор не могу поверить. Просто не могу. Как такое могло произойти? Почему? - Ты и сама догадываешься почему. Это было правдой. Этих двух писем хватило, чтобы понять. Еще когда они учились в школе, и она впервые увидела Ючи, ее поразило, насколько чувственно играет этот ребенок. Но она не понимала, что в этой игре, в каждом звуке – его собственная боль. Большая боль маленького человека. - Скорее всего, у него была депрессия на этом фоне. - Ты читал его письмо? Рика нарочно не употребляла слово «предсмертная записка». Слишком сложно было осознавать, что человека не существует. Даже если ты его мало знал, да и видела несколько раз в жизни. Не укладывается в голове, что люди могут быть подобны страницам книги – вырвал, и как будто ничего не было. И, возможно, читая такую книгу перед сном, перелистывая, заметишь, что между сценами есть какая-то недосказанность, и одна не перетекает легко в другую. И смотря на угольную ночь в окне, почувствуешь, что сердце разрывается, но и сам не сможешь взять в толк, почему. Лишь с каждым годом замечая, что страниц все меньше, и все меньше понимая жизнь. - Нет. Рика не удивилась. Асакуре было достаточно той встречи с Тао, чтобы уже так многое понять. - Ему ведь было… Господи, всего лет шестнадцать, семнадцать. Молчание кричало. Йо схватился за голову и некоторое время сидел так, не двигаясь. Через минуту он мелко затрясся - Рика подлетела к нему, без слов обнимая. Прижимая так крепко груди, как только могла. И чувствуя, как намокает ее футболка. Она гладила его руками, ласково целовала в макушку, словно мать ребенка, который устал и не хочет взрослеть в этом мире, полном отчаяния. Словно прося: «Забери меня, спаси меня, мама, я не могу больше, я не хочу больше, я не знаю, как жить дальше, если я не могу всех спасти». Он плакал, а она понимала, что не может ничего сделать, и что взрослеть все равно придется, а мир будет драться с тобой дальше, похлеще, чем хулиганы во дворе.***
Рио гнал по вечерней трассе, отдаленно слушая рев мотора. Для него он был уже словно колыбельная матери. Протянутые руки дорог были невероятно доброжелательны сегодня, приглашали его в гости. И Рио торопился, чтобы ворваться в их объятия. Он гнался в темноте, и бесонные глаза фонарей пристально смотрели на него, провожая взглядом. Словно следопыт, Рио колесил по свалявшимся в клубок нитям веретена жизни, не стараясь их распутывать. Быть может, это была запутавшаяся леска, закинутая в реку жизни, чтобы выловить из нее какой-то сокровенный клад. Вот так и движешься, видя лишь то, что освещают фары, и надеясь доехать до конца. Он остановился возле жестяной шкатулки – ее шестеренки лязгали. Очевидно, Юсуи все еще копался своих моторах. В автомастерской по обыкновению пахло резиной и маслом. Трей был весь им перемазан, как и рубашка, об которую он периодически вытирал руки. По жестяной крыше громко топал дождь. Рио уселся на стул, даже не став стряхивать с него грязь. Банка крем-соды недовольно зашипела – он оторвал крышку и положил ее в карман. Рядом стояли наложенные друг на друга шины, как кольца свернувшейся змеи. Они провели так около часа – Юсуи шумя железками, Рио – сердцем. - Конечно я любимый сын и мне хотят самого лучшего. Разумеется, никто меня не отвергает, не противится моим интересам. И вовсе моя мать не старается умолчать о моем существовании, когда разговор заходит о детях. Знаешь, одну награду в своей жизни я все-таки получил. Она называется "главное разочарование семьи". Вот уж ярлык до конца дней. Рио слушал, все так же с наслаждением допивая крем-соду. - Но разве это помешало тебе найти свою святую обитель? Посмотри, ты управляешься с этой пташкой как виртуозный хирург. И инструментов явно ни чуть не меньше, чем у врача. - Это ты тонко решил провести параллель с Пиликой? - на лице Трея болталась улыбка, только держалась она на соплях. - Нет, чувак, я не буду врать сам себе. Я прекрасно понимаю, что моя работа не такая возвышенная, как у нее. Чего стоит отремонтированная машина по сравнению с отремонтированной жизнью? - Кто бы мне жизнь отремонтировал. - Могу поменять масло в твоем байке. Сойдет? - Трей потер лоб, измазывая и без того запачканное лицо. Оно сейчас было желтым, словно натертое воском, и такими же казались камешки зубов. Пауза снова наполнилась по горло лязгом железа. Трей продолжал ковыряться в капоте машины. Иногда ему казалось, что окружающие люди порой также стремятся покопаться в его душе. Что родители, что Пилика, что даже иногда Рио. Йо тоже когда-то пытался, но теперь он был за тысячи километров, и бросать спасательные круги ему было далековато. Да и Трей не тонул. - Разве обязательно, чтобы работа была возвышенной? Ты чинишь машины, и главное здесь то, что делаешь это именно ты. - Но я и не говорю, что моя работа ничего не стоит. Вернее, мне похуй. - Содержательный ответ, - Рио рассмеялся. - Ну, понимаешь, в том смысле, что мне без разницы, считает ли кто-то ее кто-то важной и все такое. Я люблю её делать, и мне не нужно никаких других причин, кроме этой. - Вообще все профессии важны. - Ну, и это тоже, - Трей бросил эту фразу, как смятый мешающий комок бумаги - не особо смотрел, куда попадет. Рио расстегнул пару пуговиц на рубашке и оглядел мастерскую. Воздух был влажным и плотным, им было тяжело дышать. - Можно у тебя тут музыку включить? - Мгнж кншн, - Юсуи промычал эту фразу, держа в зубах тряпку. - Можно, говорю. Умемия достал из кармана диск и вставил в старенький магнитофон. Послышалось кряхтение, устройство прокашляло начало песни, несколько раз все же прорезался голос, но это походило скорее на попытку петь прокурившей связки старухи. - Эта штука может нормально работать? - Дай мне, - Трей наконец оторвался от машины. Подошел, ударил несколько раз по корпусу магнитофона. После этого, на удивление, тот начал нормально воспроизводить звук. Заиграла «I Surrender»(1). - Ты машины свои так же чинишь? - Иногда, - Юсуи рассмеялся. Настроение дальше ковыряться в капоте машины у него перегорело, но лампочку ему было неохота менять. Перед Рио предстал очередной мюзикл – надрывно плакала песня, дождь продолжал плясать на крыше, Трей постукивал кедами по полу. Махал руками в разные стороны, крутился и топал ногами. Это был танец человека, рвущегося быть свободным. Как странна и порой непонятна эта жизнь. Решившись однажды быть счастливым, ты уже можешь заработать себе статус сумасшедшего. Трей улыбался, подпевая совершенно ужасно, и, кажется, сейчас нес это звание с какой-то даже гордостью. Рио привстал со стула, оставив на нем пустую банку из-под крем-соды, и ворвался на сцену, расталкивая пустоту руками. Они двигались вразнобой, нередко сталкиваясь телами. Тряся головами под аплодисменты дождя, слушая «Rainbow»(2) и не желая сдаваться.