Звезды горят во тьме

Это должен был быть последний день пребывания в штате Техас. За это время группа успела выступить в Форт-Уэрте, Эль-Пасо, Далласе и Сант-Антонио, проникнуться историей Миссии Аламо, вспомнить о своем сердце, любви и жизни в Кафедральном Соборе Святого Патрика, пропустить через себя дух викторианской эпохи в Макфарланд-Хаусе, узнать о телекоммуникационных гигантах Техасской Силиконовой долины. Но все равно этого было мало. И хотя города уже сливались в один, улицы превращались в непрекращающуюся вереницу, и в публике вокруг сцены не запоминалось каждое лицо в деталях как раньше, когда, казалось, перед смертью вспомнишь каждое из них, они все равно не могли остановиться. Часами тряслись в автобусе, проваливаясь в сон, упираясь лбами в стекла маленького дома, приютившего их на время странствий. Концерты выдавались разными. Где-то публика была словно одна огромная сонная муха, где-то была бушующим морем – громким, с толкающимися волнами. Однако с каждым из них однажды случался момент на сцене, когда закрывали глаза, и в этой крохотной эфемерной темноте они замирали и чувствовали. Мысли были обо всем и ни о чем одновременно. Почему-то именно в это мгновение могло вспомниться все и сразу. Перед глазами мелькали лица родителей, любящие улыбки и теплые руки, запах тела, школьные слезы и смех, вспыхнувшие свечи в темных комнатах, дрожащее пламя, утро в окне, слепящее солнце, жмурящиеся глаза от дождя, вкус январских снежинок, губ любимого человека, ночь в черной туши, горящие миражом в этой темноте далекие звезды, такие маленькие, но переполненные надеждами. Они наблюдали в себе это кино под названием жизнь, операторами которого были они сами – с трясущимися, неумелыми руками. Как жить? Да черт его знает. Не знал никто из них, да и вообще никто вокруг не знал. У кого ни спроси – сами все на ощупь да осторожной поступью.

***

Он задумчиво смотрел на ее лицо, впервые подмечая самые мелкие детали. С удивлением заметил несколько веснушек: три на носу, две на левой щеке и четыре на правой. Но не мог даже сказать, идет ей или нет. Незаметно мысли перетекли к ее глазам. Его поразило, что только сейчас он подумал о том, что сероватые глаза у нее вероятно от отца, которого он никогда не видел. Знал лишь, что в юности Рика его ненавидела. Но кем же он был? Американец, или может быть, даже русский? Изменилось ли что-то теперь? Может быть, они даже общаются?.. Обычно равнодушный к таким вещам, у ее матери Рен запомнил глубокие карие глаза. - Ты о чем задумался, Тао? – она громко высасывала остатки коктейля через трубочку. Рену этот звук всегда напоминал сморкание. - Как называется этот стиль? Рика вопросительно посмотрела. - Ну вот это все. Волосы эти… Как это называется, начес? Одзава расхохоталась. - Ну ты и дед, Рен, - она облизала блестящие от алкоголя губы. – Начес, да. Что еще тебя интересует? - Да в общем-то ничего, - Тао сделал глоток, обмазав пространство вокруг взглядом. Он показался себе здесь особенно нелепым. В строгих брюках и рубашке, в то время как большая часть толпы была одета примерно так же, как и Рика. Кожаные куртки, ботинки на толстой подошве, браслеты с шипами. - Смотри, - она сняла джинсовку и положила ее на стол. - Ну, и что это за чудик? – Рен повернул к себе значок. - Ози Осборн. Для меня он икона хард-рока. Представляешь, мужику семьдесят два года, не знаю, сколько времени он употребляет наркотики, бухает, и при этом делает потрясающую музыку. Врачи не понимают, как он еще жив. - И что в этом крутого? То, что он обдолбыш со стажем? - Нет конечно. Это просто интересный факт. А так, для меня это в первую очередь безумно талантливый человек, который создает произведения искусства. У него невероятный вокал. - А это кто? – Рен рандомно ткнул на очередной значок. Глаза Рики стали похожи на кукольные. Широко распахнутые, на мгновение, казалось, остекленевшие. - Курт Кобейн, Рен… Неужели ты его не знаешь? - Без понятия, кто это. - Один из величайших гитаристов. Он играл в группе «Нирвана». Был также солистом. - Почему был? Все-таки окочурился от наркоты? Рика в этот момент пристально посмотрела в глаза, и Рену показалось, что в образе ее, в дуновении ауры от нее что-то изменилось. Он уловил злость, и это была для него новая эмоция от Одзавы. Его это порадовало. Словно открылся очередной сундук с каким-то сокровищем, секретом. В то же время он видел, сколько еще сундуков было заперто. И он не знал, где искать ключи, как открыть оставшиеся, как повернуть этот замок до щелчка. И, самое главное, он не знал, нужно ли ему вообще это. - Он покончил с собой. Рен чувствовал все больше, что совершенно ничего не знает об этой жизни. Что толкает людей на подобный шаг? Ючи ведь тоже играл на инструменте, но по той же ли причине этот Кобейн тоже выбрал смерть? - Ему было двадцать семь лет. Рен попытался представить, что надевает рубашку этого человека. Ему ведь тоже двадцать семь. Что бы его могло подтолкнуть на такой шаг? Да много, наверно, чего. Но почему-то о таком пути он никогда не думал. Размышлял, порой, о бессмысленности происходящего вокруг, но жизнь затягивала, скручивала, замешивала в свое русло, казалось, без разрешения. И не оставалось ни времени, ни сил, чтобы вытаскивать эти мысли из архивов. Иногда они неожиданно всплывали из мертвого океана, проявлялись на белых листах, распятых на поверхности, обнаженные перед небом. Рика немного подвинула куртку, показывая очередной значок. - Это Боб Марли. - Ну, он то хотя бы живой? Рика помотала головой, с каким-то, казалось, сожалением проведя по лицу на этом куске пластика. - Он считается самым известным исполнителем в стиле регги. Это безумно душевная музыка, и в то же время яркая, энергичная. Под нее ты готов танцевать, и одновременно чувствуешь, что можешь встать против целого мира. Марли умер от рака. Ему было тридцать шесть. Как думаешь, какие были его последние слова? Рен посмотрел на значок. Ему не нравились африканцы чисто внешне, но это лицо казалось каким-то невероятно одухотворенным. В его глазах узнавалась мудрость и глубина. - Наверное, что-то в духе «деньги не могут купить жизнь». У Рики был взгляд, словно она прочитала книгу с совершенно неожиданным концом, и какое-то время еще переваривала его, пытаясь осознать, действительно ли все так, как там написано. - А ты не промах, Тао Рен. В яблочко. Она общалась с ним так, словно они впервые встретились на том самом вечере «интересных люде». В смысле, они и правда там впервые встретились. Спустя восемь лет. Но Рика говорила так, будто они впервые встретились вообще, будто и познакомились на том самом вечере. Быть может, они правда впервые тогда познакомились другом с другом, с теми, кем они на тот момент были. И все же, Рену казалось это странным. Он не знал почему, но ему не хотелось делать вид, будто не было куска жизни «до», но понимал, что о таком не попросишь, да и не объяснишь. PAU VALLV - Rise Они выбрались на улицу покурить, и, возможно, немного оградиться от гудящей толпы. Ночные огни бисером рассыпались по городу. Рен не видел в этом ничего особенного, но Одзава смотрела так, будто видела подобное впервые. Он пригляделся, но так и не смог найти чего-то примечательного. Просто очередной город, просто дома-дома, как целая гора препятствий, или лабиринт, ведущий непонятно куда. - Что ты там такое видишь? Рика подошла ближе и показала пальцем. - Смотри, какие огромные глазницы у этих домов. Моргают, будто присматриваются к нам и тоже чего-то не могут разглядеть. Кто там стоит? Что они делают? Мне кажется, им бы хотелось узнать. А что, если в каждом таком слепящем глазу живет звезда? Представляешь, целый город, в котором живут звезды. - Но ведь есть и темнота. Не все они горят. - Быть может, где-то звезда еще не проснулась. Быть может, еще не пришло ее время. А может стать и так, что этой темноте не нужно становиться звездой, но ей нужны звезды вокруг. А иначе, без темноты, как же ты узнаешь, что это звезды? Был вопрос, который Рена беспокоил все же больше, чем какие-то непонятные глазницы у домов. - Ты говорила, что быть слабым – это хорошо. Не приведет ли это к жалости к себе? - А что плохого в жалости? Если не я, то кто? Я в первую очередь должна относиться к себе с сочувствием, заботой. Любовью. А-то, знаешь, раньше для меня не было более жестокого судьи, чем я сама. Никто не мог так убедить меня в том, что я никчемная, жалкая, что не заслуживаю счастья. Я думала, что каратели вокруг, но карателем всю жизнь была я. Она поежилась, продолжая вглядываться в глаза домов, а они продолжили вглядываться в нее. - Знаешь, вспоминая ту девочку раньше, ту маленькую девочку. Мне так жаль ее. Мне так хочется обнять её за плечи и сказать, что она прекрасная. Что она удивительная. Что внутри нее так много. Не знаю, почему я была так жестока. И в этот момент он, кажется, особенно понял, почему они сошлись в школе. Потому что, несмотря на, казалось, такую большую разницу снаружи, внутри они были невероятно похожи. Удивительно, как при таких разных жизнях, оказались наполнены теми же чувствами. Во времена школы он никогда об этом не задумывался, и лишь сейчас его голову посетила эта мысль. Как вообще могли сойтись настолько разные, будто из параллельных вселенных, люди? Они и не общались-то толком. Так, лишь мог наблюдать со стороны. И ему нравилось. Просто нравилось смотреть, как она двигается, как заходит в класс, и ее сумка с усталостью плюхается на стол. Не была она ни на кого похожа, вот что, наверное, тогда привлекло в ней. Никто в школе так не одевался, ни у кого не было тоннелей в ушах, каких-то непонятных веревок на запястьях. Девушки вокруг ходили в туфельках, носили кокетливые юбки, нежно красили глаза, румянили щеки. Рика красилась крайне редко, и если и делала это, то весьма странно. Просто обводила глаза черным карандашом. В такие дни Рену казалось, что от нее пахнет слезами. Что это значит Рен объяснить не мог, да и описать тоже. Он настолько глубоко погрузился в эти мысли, что уже даже не слышал, что еще говорила Рика. Понимал лишь, что речь ее становится все бессвязнее. Они были совершенно разные. И все же, вот так вот, наблюдая украдкой, Рен чувствовал между ними какую-то необъяснимую схожесть. В чем-то очень важном, что их определяло. Совершенно разные снаружи, но оба с кровоточащими сердцами. Это была боль. И Рен знал ее запах и вкус, знал, что это такое, когда она сидит в тебе, а ты не можешь ее никому показать. И остается лишь улыбаться изредка очередной паре глаз, делая вид, что все в порядке. Делая вид, что все так и должно быть, хотя на самом деле нихрена не так. Рика покачнулась, и Рен немного придержал ее за локоть. - Может, присядем? Она опустилась на ступеньки, держа в одной руке бутылку мартини. - Я вообще-то имел в виду скамейки. - И так нормально, - отмахнулась она. – Сам-то чего стоишь? Рен скептично посмотрел на ступеньки. Они не были невозможно грязными, все же территория здесь тщательно убиралась. Но он смотрел и понимал, что по этим ступенькам ходили люди своими ногами, наступали ботинками, в которых они могли прогуливаться где угодно. Непонятно зачем отряхнув брюки, Тао все же опустился. - Знаешь, как иногда называют Хьюстон? – она посмотрела на него своими серыми глазами, казалось, сейчас, замыленными, как фотографии с расфокусом. - И как же? - Штат одинокой звезды. Рен усмехнулся. - Так ты одинокая? - Я звезда. С этими словами она поднесла бутылку к губам и сделала пару глотков. - Тебе не много? Она улыбнулась. - Хочется иногда напиться как подросток до соплей. Видишь, уже и поплакала. - Осталось еще рассказать всю свою жизнь, а потом проблеваться в туалете. - Ну нет, - она снова улыбнулась. Щеки ее были розовыми от алкоголя, а губы распухли. – Ни то ни другое я не планирую. Это прорезало словно скальпелем между ними какую-то черту. Так это Рен почувствовал. Особенно ощутил, будто они сидели по разную сторону изгороди. - Но можешь задавать какие-нибудь рандомные вопросы. Возможно, на какие-то я отвечу. «Даже так» - подумал Рен. Она все-таки и правда была не такой, как Йо, как Рен это и почувствовал в самом начале. Далеко не душа-нараспашку, далеко не улыбка для каждого. Далеко не с синдром спасателя. Кое-что, безусловно, в ней было от Асакуры. Но, скорее, тот посадил зерно, а Рика вырастила розу. И теперь она была маленьким принцем, она любила эту розу, заботилась о ней. Ради нее она была готова каждый день выпалывать сорняки, чтобы те однажды не выросли в огромные баобабы и не разорвали ее планету ко всем чертям. Он взял у нее наполовину пустую бутылку и отпил из горла. Эти несколько глотков он думал, что бы мог спросить, но почему-то совершенно ничего не лезло в голову. Рен поставил бутылку и немного поежился от ветра. Алкоголь хорошо разогревал тело, и холода он не чувствовал. Ему не нравилось ощущение ветра самого по себе, будто кто-то шутил над ним и трепал по щекам. - А как ты мастурбируешь? Рика не закашлялась сигаретой, которой затягивалась, ее глаза не расширились, брови не выгнули спины в удивлении. Ничто не пошатнулось в ней, она приняла этот вопрос спокойно, казалось, он прошел сквозь неё робким ветром, не дернув ни одной ветки, не шелохнув ни одного листочка. Она будто только и ждала, что Тао спросит ее об этом. Рена это бесило и распаляло одновременно. Однажды в детстве ему посчастливилось увидеть дыхание огня. Маленький мальчик, он стоял, замерзая, и смотрел за тем, как его сухой дед пытается раздуть угли, чтобы загорелся костер. И в какой-то момент и вправду вспыхнуло пламя. Первые секунды недовольно потрескивая, словно потягиваясь после долгой дремоты, хрустя каждой косточкой. А потом Тао завороженно смотрел на танец огня, гибкого, плавного. Так он его видел. И сейчас он ждал. Смотрел на угли, которые пытались ему подсунуть как неистовый пожар, и жаждал увидеть, как как спираль раскрутится и наконец выстрелит. - Руками. Мне нравится просто, без всякого изобретения велосипеда. Я не люблю игрушки, никогда не пробовала, например душем или что-то такое. - Понятно. Ценишь ручную работу, да? Рен выхватил уголок улыбки. Лишь самую малость Рика позволила себе это. Даже, может, и не себе, а Тао, ждущему, но так же не показывающему чего именно. - А у тебя, я так понимаю, хорошо развита мелкая моторика? Тао даже не сразу понял смысл подъеба. Но, когда до него дошло, он не выдержал и рассмеялся. Схватки хохота сжимали его ребра, живот его раздувался и сдувался, как растягивающийся вакуум. Они просидели так какое-то время, и в итоге Тао обнаружил, что они почти опустошили бутылку мартини. Он чувствовал, что его уже ведет, и что встать он сможет далеко не сразу. Рика прижалась к металлическим перилам, облокотив на них голову, и примостила пустой взгляд на асфальте. Рен не помнил, когда в последний раз был настолько пьяным. Одзава, словно слепой рукой, не сразу смогла взять бутылку. Сил и сознания ее хватило только на то, чтобы прижать ее к губам. - Эй, ты так уже не только до соплей напьешься. Остановись. Рика повернулась с каким-то неожиданно совершенно детским лицом. В глазах ее как будто застряли размытые на пленке ночные огни. - А чего бояться? Мы и так уже пьяны, как волки. - Скорее уж как псины. - Почему это? – она придвинулась ближе и, насколько могла, пристально посмотрела в его лицо. – Вот скажи, ты псина, Рен? Рен рассмеялся. И от абсурдности вопроса, и от того, насколько она в этот момент была непосредственна, немного глупа и как будто бы самобытна. Он не знал, как ему удалось довести их в гостиницу, нажать на кнопку вызова лифта, вспомнить этаж, понять, в какую сторону идти. Но в итоге они оказались посреди коридора, оба напротив нужных дверей. - Ну, покойной... Ой, - Рика хихикнула, прикрыв смеющуюся улыбку рукой. Рен смотрел на нее, и ему тоже стало смешно. У себя в голове он сравнил этот смех Рики с фырчанием ёжика. Одзава сейчас на него походила: волосы были растрепаны, где-то наэлектризовались, и оттого и правда немного имели сходство с иголками. Так Рену казалось в этот момент. - В смысле, спокойной ночи, во, - она по-хозяйски хлопнула Рена по плечу. - Спокойной, - в той же манере произнес он, продолжая смотреть на нее. Но никто не двигался с места. Молча они стояли, упираясь друг в друга взглядами. Никто не знал и не думал о том, сколько времени прошло. С нижнего этажа все еще звучала музыка, какая-то сопливая попса. Мимо них проскользнул какой-то мужчина и зашел к себе в номер, хлопнув дверью. В этот момент оба вздрогнули. Взгляд Рена сполз с лица Рики, крепко ухватился за сильно пульсирующую на шее венку. Он отсчитал десять ударов крови, и сглотнул, чувствуя, как пересохло во рту. В этот же момент почувствовав прикосновение чужого взгляда к своим губам. Мягкое, осторожное почти что-то. Franky - Touch me Они ринулись друг к другу одновременно, стукнувшись зубами. Почувствовав наконец ее губы на своих, Рен испытал облегчение. Его тоже хотели. По крайней мере сейчас. Он не помнил уже, когда в последний раз переживал из-за таких вещей. Руки неслись по телам, не задерживаясь ни на одном месте дольше пары секунд. Рен трогал изгиб её талии, сжимал мягкие ягодицы. Он застонал, когда Рика добралась рукой да его паха, приятно и одновременно больно сдавливая, и покрылся мурашками от легких поцарапываний ногтями по шее. Кончики её пальцев были холодными. Вероятно, она подмерзла, пока они выходили покурить из гостиницы. От нее резко пахло алкоголем, и Рену казалось, что, целуя ее, он становился еще пьянее. Она на секунду убрала руку, пытаясь попасть картой по детектору двери. Далеко не сразу, но раздался сигнал, что номер открыт. Рен крепко обхватил ее руками и ринулся в этот номер так, что они чуть не упали. Впечатал в стену, снеся торшер и, кажется, что-то с комода. Они вбивались в этой комнате во все подряд, впечатываясь бестолково, как мушки об горящую лампу. Будто боясь не успеть, словно времени безумно мало, а узнать нужно так много. На мгновение он оторвался от ее губ. - Что такое? Не ответив, Рен большую часть того, что было на столе и, подхватив Рики на руки, усадил. Она не стала возмущаться, хотя грохот раздался оглушающий, и явно что-то разбилось. Лишь притянула к себе за шею, впечатав свои губы в его, по новой начиная это безумие. Они на какое-то время даже замедлились, просто вот так целуясь и неторопливо оглаживая тела друг друга, больше чувствуя. Рен знал эти губы, которые сейчас так с голодом целовал, знал мягкость, припухлость у линий контура, по которым там приятно чертить языком. И это было похоже на огонь, или пусть даже на искру, но такую сильную, такую разрывающую, ослепительную, испепеляющую до наготы собственного существа. Держать в ладонях ее лицо, прикусывать губы, прижимать к себе так сильно, что этой теплой мягкости становилось больно. Это было не соитие - это было сопротивление. И он чувствовал, что в нем непременно нужно взять первенство, и Рика, кажется, чувствовала это тоже, и нужно было успеть, и нельзя было останавливаться. Нельзя было прекращать бегать губами по шее, сжимать волосы на затылке, прикасаться к груди, выцеловывать ореолы, вытаскивать друг друга из одежды, нельзя ни на минуту. Они словно оба за каждым вдохом, прикосновением, двигались куда-то вперед, рвались на полной скорости, сами не зная, что их ждет. Быть может, где-то там, куда они несутся, они умрут или выживут, но остановиться было уже нельзя. Рен не успел рассмотреть ее тело, они торопились, будто подростки, у которых пятнадцать минут до прихода родителей. Хотел лишь поскорее почувствовать, как она направит его член внутрь себя, желая его, жаждя его, как содрогнется в удовольствии и какой в этот момент у нее будет стон. Долгий, с тяжестью, будто задыхаясь, или же короткий, легкий почти что, но лишь потому, захлебывалась ими по горло. Рика, словно подслушав его мысли, хотя Рену казалось, что в ее голове сейчас совершенно пусто, плотно обхватила ствол рукой, проводя по нему вверх, словно выжимая, и вниз, сильнее сдавливая у основания. Она не касалась головки, что его невероятно злило, но показать это - было бы поражением. Рика смотрела, смотрела прямо в глаза, и ему казалось, что полыхало в них нечто дьявольское. Нечто, что не дано испытать человеку. Тело его словно подожгли, Рен чувствовал себя, будто его целиком поместили в огонь. В тот самый костер, который он так ждал, когда тот разгорится. Он вошел резко, вторгся в ее теплую плоть, в ее существо, смотря в это дьявольское пламя перед его лицом. Рика проиграла несколько секунд, не осилив остановить расплывающиеся от удовольствия уголки губ, не пережав кислород своему тихому, но такому наполненному выдоху. Рену не хотелось давать ей передышку, но стоило ему протолкнуться глубже, как она тут же сжалась, издевательски медленно, влажно промазав языком по горлу, от ключиц до самого подбородка, выдохнув ему на губы. - Чего замер, Тао? Дьявол. Не милая девочка в плюшевой оболочке, не мягкая неженка с ангельскими белыми локонами и кашемировой кожей. Они не сдерживались. Вжимались друг в друга телами, губами, ладонями. Рика так сильно прижимала его к себе ногами, будто Рен мог остановиться. Отзывалась, жила, проживала каждое мгновение целиком, каким он был твердым внутри нее, как обнимал рукой ее горло, как шумно выдыхал на ухо, словно выливая густое тепло прямо в ушную раковину. Рен чувствовал, что скорее всего не сможет кончить, да и Рика тоже. Из-за опьянения он двигался все хаотичнее, теряя концентрацию, но огонь не потухал, и был лишь один выход – сгореть до самого пепла. Ее грудь была мягкой и теплой в его руках, и стоило ему опалить ее горячим выдохом, как Рика тут же вся вздрогнула, громко простонав. Рен уже не знал, кто из них шел впереди, а кто был в отстающих, его хватило лишь на то, чтобы поцеловать ореолы и непростительно нежно коснуться сосков языком. Рика кончала громко. Царапала спину, пульсируя внутри, крича, хныкая и всхлипывая. Она обмякла, словно кукла, из которой высосали жизнь, но была по-прежнему мягкой и теплой. Рен почувствовал себя странно, будто все это время комнату раздирали звуки, бушевали, штормились, а теперь все резко стихло. Он был в темноте, держал в руках Рику, и больше ничего. Он уложил ее на кровать и вздохнул, посмотрев в окно. Член все еще стоял, но у него не было сил довести себя до конца, да и желание пропало. Огня больше не было. Лежа на спине с каменным стояком и чувствуя себя совершенно по-дурацки, он заснул в этой странной, темной и тихой комнате.