Nosferatu

Что такое вампиризм? Болезнь, уродство или безумие? Почему я так мучаюсь многие годы, которых бы хватило на две человеческие жизни? Каким же чудовищем я стал, если даже милосердная Дева Мария не слышит моих молитв? Я не был рожден таким. Меня таким сделали. Свое мерзкое обличие, свои тщеславные желания я получил как выражение любви, голода и власти над слабым духом. Ибо все смертные слабы духом по сравнению с вампиром. Я не сопротивлялся – ничуть! Ведь нет греха без червоточины. Я с радостью устремился к своей погибели. Ведь, и раньше шел ей навстречу. Я никогда не был безгрешен. Может, я умел сочувствовать, и, безусловно, я был щедр. Но что-то во мне дало трещину - я стал иным. Credo in unum Deum*. Аминь. Но для таких как я, катехизис** ещё не написан. Возможно, я – единственный вампир, для которого когда-либо исполнялись обряды миропомазания и елеосвящения***; остальные гибнут, и гибнут ужасно, в адском огне. А может быть, они и вовсе не гибнут, а продолжают существовать в клетке из гниющей плоти и шелка, и так же как я, молятся, чтобы тайные желания прекратили их мучить. Тихо, и даже свет не доходит до меня… Дружба, улыбки, любовь, словно далекие воспоминания в моей душе. Хотя мои глаза закрыты, видны мои кровавые слезы под веками. Я должен был понять, что это бесполезная игра с самим собой. Я снова хотел бы почувствовать твое тепло, что было так мимолетно. Ты луна моей жизни. Ты эфемерен. А был ли ты, или это мое больное воображение? Может я придумал тебя, стремясь к спасению, ища причину для забвения? Хотя мои глаза закрыты, я потерян. Моя козырная карта порвалась, а сердце охладело. Соленый дождь безнадежности стучит по мне, по моим развороченным душевным ранам. Я дышу лишь болью и печалью, но даже так намного легче, чем подвергать тебя такой жизни. Сейчас, когда уже поздно, мне хотелось бы о многом расспросить отца Юно. Лежа без движения в гробу, я чувствовал, как он совершал надо мной обряды. Я читал в его мыслях любопытство: обожжет ли священный елей мою кожу? Отец Юно хотел сам убедиться, был ли я тем чудовищем, о котором он только слышал во время моих исповедей. Любопытство не чуждо и благочестивым, как интересно… Глупец! Разве не слышал он, что я забираю кровь, губя души, каждый субботний вечер вот уже многие годы. Не мог же он верить всему, что пишут в дешевых бульварных романах и показывают в фильмах ужасов. Не такой он человек! Когда ничего не случилось, я почувствовал, как он испытал явное облегчение. Не в силах сдержаться, я слегка вздохнул, и в то же мгновение отец Юно, отскочив на добрых два метра, обмочил от страха штаны. Но перед этим священник оттянул мои губы, чтобы лучше увидеть четыре отточенных клыка. С годами они стали длинными и острыми, и мне не так легко было их скрывать. Он удивился тому, что никогда не замечал это бесспорное доказательство моей истинной натуры. Взяв мою руку, он напрасно сжимал запястье, надеясь почувствовать пульс. Отец Юно приподнял мои веки и стал пристально вглядываться в безжизненные чуть окровавленные зрачки. Ощутив лишь слабый свет, я мысленно послал ему приказ остановиться. Он оставил мои веки в покое и принялся втирать елей в мою грудь прямо над замершим сердцем. Я и раньше пугал его, но обмочился он впервые. Должно быть, моя подлинная суть не казалась ему реальной до тех пор, пока он не подумал, что я действительно умер. Ведь он сам совершил надо мною обряды, отпустил грехи и произнес молитвы, когда я делал свои последние вдохи. Я выглядел мертвым два дня, а затем пошевелился, дав ему знак, что подопечный его все ещё жив. Он таки закончил обряд, хотя ему и понадобился почти час, чтобы собраться с духом и найти в себе мужество сделать это. Истинно святой человек! Хороший парень. А теперь закрой гроб, положи камень и уходи. И никому не говори о судьбе странного, терзаемого душевными муками человека, который долго бродил вдоль стен собора. Мне жаль, отец Юно, что вам пришлось это сделать. Но я благодарен. Однако, возможно, вам стоило прислушаться к внутреннему – моему настойчивому и молящему – голосу и сжечь меня заживо.