Пророк

Я один... Навсегда. Так жесток небесный дар Было незачем рождаться В грозовой ночи.

Можно было даже подумать, что это одно из его видений, слишком уж невероятно. Но последние несколько дней были реальней, чем вся его жизнь. До сих пор он словно бы плыл между реальностью и видениями; всё путалось и мешалось, он не всегда мог отличить, что случилось на самом деле, а что только привиделось. Из памяти выпадали дни, недели и месяцы; он мог очнуться где-нибудь и не помнить ничего об этом месте и о том, как попал сюда; мог не помнить, откуда взялась одежда, которая на нём, как появились новые раны на теле. Но сейчас голова была на удивление ясной. Несколько дней без провалов в никуда, без выморочной слабости; несколько дней в своей собственной голове и своём собственном теле. Может быть, его судьба в самом деле переломилась, когда Крис вернулся и спросил его имя. Может быть, она наконец-то сжалилась над ним и позволила пожить нормальной жизнью. Три дня они путешествовали на товарном поезде, который вёз сосновые брёвна. Брёвна пахли одуряюще: смолой и лесом. Сидеть на них было не слишком-то удобно, но обоим было всё равно: Крис путешествовал и в худших условиях, например, в трюме корабля работорговцев, а Себастьян был рад любым ощущениям из реального мира. Они разговаривали; Крис смешил его рассказами о своих приключениях, и Себастьян вспоминал, как смеяться — кажется, когда-то давно он умел, но с тех пор уже забыл, как это делается. Видение посетило его всего один раз, и оно не было таким выматывающим, как обычно. Он словно бы со стороны смотрел: поезд сходит с рельсов, вагоны сталкиваются друг с другом, переворачиваются, брёвна катятся вниз по откосу… Если бы он был один, всё бы так и закончилось: люди никогда не верили ему. Но с ним был Крис — обаятельный, красивый Крис, который умел правильно разговаривать с людьми. Он добрался до паровоза, поговорил с машинистом — вот, небось, удивились машинист и его помощники, когда на полном ходу к ним в окно залез человек! — и поезд сбавил ход и на самом маленьком пару дотянул до ближайшей станции. Оттуда рабочих отправили проверять пути, и через некоторое время выяснилось, что на одном из участков вылетели крепления рельса. Если бы состав шёл полным ходом, крушение было бы неизбежно. Начальник станции, бледный от одной мысли о том, что могло произойти, пожимал им руки и не переставал благодарить. Крис улыбался и в ответ на вопросы о том, как им удалось узнать, что с рельсами не всё в порядке, говорил «вы понимаете, у моего друга что-то вроде дара…» Первый раз в жизни Себастьяна благодарили за это. Да, в самом деле, судьба его переломилась. Три дня на поезде, день на пароходе, ещё один — на дирижабле, и сегодня они оказались в том самом безопасном месте, о котором говорил Крис — в Мерхесе. Мерхес — не такая страна, куда можно просто так приехать и остаться жить. Здесь к любому гостю приставляют охрану, которая следует за ним по пятам, создавая всяческие неудобства — потому что охраняют они не гостя, а безопасность и благополучие самого Мерхеса. К тому же, для того, чтобы поселиться здесь хотя бы на некоторое время, нужно получить разрешение у правительниц — и разрешают отнюдь не всем. Себастьяну позволили подождать снаружи, пока Крис получал аудиенцию, и теперь он бродил по саду. Охрана за ним не следила — они только жестами показали, что ему надо разуться и оставить обувь возле них. Видимо, считалось, что босиком люди с запада злодейств творить не могут. Сад был самым обычным мерхесским садом, как и дом был самым обычным мерхесским домом. Никаких королевских дворцов — просто потому, что каждые два года в Мерхесе выбирают новый правящий клан, который, уж конечно, никуда не переселяется. Камни садовых дорожек под ногами были гладкими и горячими, насквозь пропитанными солнцем. Себастьяну хотелось абсурдного: лечь на дорожку, на горячие камни, прижаться к ним щекой, впитать этот солнечный жар. После холодного, вечно пасмурного Галнаадора, полного дождей и туманов, сухая мерхесская жара воспринималась, как благословение, как источник жизни. Солнце согревало, выплавляло всю дрянь, всю ледяную пустоту, освещало все тёмные уголки. Может быть, всего-то и надо было, что найти друга и сменить климат, чтобы страшный дар съёжился и перестал управлять всей его жизнью? Он свернул с дорожки, сел прямо в мягкую траву, оперся спиной о ствол большого дерева и вытянул босые ноги. Кругом стрекотали насекомые — кузнечики, что ли? — пахло цветами и мёдом. По дорожке мимо него прошла деловитая птица, похожая на курицу, только больше и пестрее; остановилась возле куста смородины и принялась клевать ягоды. Всё это очень было похоже на рай, таким, каким его расписывают священники в храмах. Себастьян раньше часто ходил в храмы, надеялся, что там ему помогут — но священники обещали и помощь, и рай только за большие деньги. Остаться бы здесь… Он закрыл глаза, откинул голову назад и прислонился затылком к дереву. И тут увидел. Оно пришло легко, не мучительно, и опять он словно бы наблюдал со стороны; маленькая смуглая девочка в расшитых золотом шароварах и длинной вышитой рубашке, с золотыми браслетами на руках и ногах, с волосами, убранными в две косички, лезла через густые кусты. Ветки цеплялись за её одежду и волосы, тогда она останавливалась, хмуро и сосредоточенно выпутывалась и продиралась дальше. Вот она, наконец, вылезла из прохладной тени кустов на свободное пространство. Это был заброшенный уголок сада. Кажется, здесь давно никто не появлялся. Лежало упавшее и засохшее дерево, трава была — выше девочки ростом. И стоял колодец с покосившимся журавлём. Девочка перелезла через дерево и направилась к колодцу. Цепляясь за торчащие из неровной кладки камни, залезла на него. Крышка колодца была заколочена. Но девочка взялась за край и попыталась её оторвать. Крышка не поддалась, но прогнившие доски, на которых девочка стояла коленями, вдруг провалились, и девочка с криком полетела вниз. Себастьян резко открыл глаза и вскочил на ноги. Полусонное, ленивое состояние с него как рукой сняло. Он чувствовал: то, что он увидел, произойдёт вот-вот, в любой момент. Что же делать? Кидаться назад и звать охрану? Не успеет! К тому же они не говорят на западном наречии, а он — по-мерхесски, и пока им удастся объясниться, будет уже поздно! Он растерянно оглянулся по сторонам. Никого, даже пёстрая птица ушла по своим делам. Он один, и он один знает, что может произойти. И у него никогда ничего не получалось изменить. На секунду его охватило отчаяние, но в следующий момент оно сменилось решительностью. Сейчас всё не так, как раньше; один раз у них с Крисом получилось изменить будущее, может быть, теперь получится и у него самого. Он знал, куда идти, видение вело его. Так же, как и девочка, он продрался через кусты и оказался у колодца. Тут он увидел её вживую. Она уже забралась наверх и взялась за крышку. — Стой, слезь оттуда! — крикнул Себастьян, забыв о том, что она вряд ли его поймёт. Девочка резко повернулась к нему с виноватым выражением на смуглом личике, как кошка, застигнутая на месте преступления… …и доски под ней провалились, и она с криком полетела вниз. — А, чёрт! — вырвалось у Себастьяна беспомощно и испуганно. Он одним махом перепрыгнул поваленное дерево, бросился к колодцу и заглянул в него. Глубоко, темно и пахнет затхлостью; но на дне была вода, девочка не разбилась — как раз когда Себастьян заглянул, её голова показалась над поверхностью, и раздался отчаянный крик, во много раз усиленный колодезным эхом. Себастьян быстро оглянулся в поисках чего-нибудь, чего угодно, что могло бы ему помочь. Вокруг журавля обмотана была цепь, на которой раньше висело ведро. Себастьян подёргал её, чтобы убедиться, что она не оборвётся, потом оторвал ещё несколько досок, поранив себе руки до крови, схватился за цепь и полез в колодец. Никогда раньше он не делал ничего подобного. Крис бы справился легко, Крис мог залезть даже на башню, безо всякой цепи, а он? Слабый, измученный постоянной болью, которая только сейчас отступила… Но он всё-таки лез вниз, обмотав цепь вокруг руки. Кладка была неровной, камни торчали отовсюду — предательские, замшелые камни, любая опора норовила выскользнуть из-под ноги или руки. — Держись, — говорил он, стиснув зубы, — я тебя вытащу… Цепь вдруг перестала разматываться; Себастьян, отчаянно цепляясь одной рукой, другой дёрнул цепь раз, другой, но нет. Длины не хватило. Видимо, в те дни, когда колодцем пользовались, вода стояла гораздо выше. Девочка уже не кричала — когда её голова показывалась над поверхностью воды, она успевала только сделать вдох, прежде, чем погрузиться обратно. Сам по себе он, может, на это не решился бы, но его босая нога соскользнула с камня, он вскрикнул, вцепился рукой, не удержался, на несколько секунд повис на цепи, не смог удержать её в руке, и полетел вниз. Бухнулся в тепловатую вонючую воду, погрузился с головой, успел подумать «всё? Конец?», успел хлебнуть этой отвратительной воды, потом вынырнул, едва успел глотнуть воздуха, как в него вцепились маленькие руки; девочка в отчаянной попытке спастись попыталась залезть к нему на плечи. Он опять погрузился с головой, но тут же опять вынырнул, почувствовал под ногами дно и, наконец, встал на ноги, цепляясь за осклизлые стенки. Воды было ему по шею. Девочка, вся дрожа, кашляя и скуля от ужаса, стояла коленями у него на плечах и цеплялась за него. Цепь раскачивалась примерно в метре над ними. Самостоятельно им отсюда было не выбраться. — Держись, ребёнок, — дрожащим голосом сказал Себастьян. — Нас отсюда вытащат, я тебе обещаю. Девочка плакала, дрожала и повторяла «мама, мама». Кажется, это слово во всех языках звучит одинаково. Дно под ногами было вязкое, ненадёжное. Себастьян чувствовал, как босые ступни медленно погружаются в эту обволакивающую грязь. Сколько они тут продержатся? Будут девочку искать? Кому придёт в голову искать её здесь? Вверху был светлый неровный квадрат. Вверху было солнце и была жизнь. Здесь — затхлость, сырость, вонь и мерзость, и плачущий ребёнок у него на плечах, и он опять ничего не может сделать… Что, неужели теперь? Вот так? Когда он только начал думать, что может пожить нормальной жизнью? Когда он первый раз подумал, что, может, он не один? Они с Крисом и не узнали друг друга толком, и неужели не узнают больше? — Помогите! — крикнул Себастьян отчаянно. — Помогите!! Он поскользнулся на вязком иле, потерял равновесие, девочка в ужасе закричала, но он сумел удержаться на ногах. Нет, бесполезно звать на помощь. Кто их услышит? В этот угол никто не ходит… Едва он успел это подумать, как светлый квадрат затемнился; в колодец заглянула чья-то голова, и вслед за этим мужской голос испуганно завопил: — Ай-яй-яй-яй! — Помогите! — закричал Себастьян с новыми силами. — Мы здесь, мы живы, слышите?? Сверху он услышал крики и шум. Это означало, что помощь всё-таки пришла. *** Мерхесски любят мужчин с запада исключительно в самом прямом, прикладном смысле. Им нравится их экзотическая внешность и то, что от западных мужчин дети почти гарантированно рождаются здоровыми и сильными. Во всех остальных смыслах мерхесски западных мужчин не любят. Те, впрочем, чаще всего отвечают взаимностью, главным образом, потому что местные красавицы не дают им прохода. Свистят вслед, отпускают шуточки, распускают руки… Приструнить же их не представляется возможным, потому что они всегда ходят вооружёнными, а у гостей всё оружие отбирают, да к тому же за гостями всегда следит охрана. От всего этого самолюбие обычного западного мужчины страдает так, что жалко смотреть. Крис обычным западным мужчиной не был, поэтому ни капли не страдал, даже когда одна из охранниц главы клана ущипнула его пониже спины. Он только подмигнул ей. Но недостаточно быть необычным мужчиной, чтобы получить разрешение жить в Мерхесе. Особенно учитывая, что Харида — глава правящего клана — терпеть не могла любых чужеземцев. Она и две её сестры сидели на низком широком диване, скрестив ноги, и смотрели на Криса, как три очень суровых идола. Их тёмные лица, казалось, были высечены из камня. Крис же сидел перед ними на подушке, смотрел снизу вверх, а позади него стояли две охранницы, вооружённые до зубов. В общем, будь его самолюбие таким же болезненно чувствительным, как у большинства его соотечественников, он чувствовал бы себя препаршиво. — Какая нам польза от вас? — спросила Харида, самый старший и самый суровый идол. — Я могу делать многое, о умнейшая из мерхесских женщин, — почтительно ответил Крис. — Всё, что будет угодно твоей милости. К тому же, я знаю ваш язык… — Это плохо, — сказала правительница, — мы этого не любим. — …очень плохо знаю ваш язык, о, ярчайшая из небесных звёзд, — не растерялся Крис. — Зато я могу добыть всё, что вам будет угодно, хоть из самых адских глубин. — Что нам может быть нужно в адских глубинах? — поинтересовалась Въеарх, младший из идолов и на вид — самый снисходительный. — Всё, что нам нужно, есть в Мерхесе. — Нам не нужно ничего, чего в Мерхесе нет, — подхватила Атия, средний идол. — Но это только одно из моих умений, — возразил Крис. — Я могу делать всё, что вам угодно. Мне приходилось быть моряком, поваром, воином, торговцем, укротителем диких зверей, акробатом, охотником… — Тот, кто умеет всё сразу… — начала Атия. — …не умеет ничего, — бесстрастно заключила Харида. Вот уж воистину сёстры по разуму! — Мой друг — пророк, о храбрые сёстры, — Крис пустил в ход последний козырь. — Ему открыты и прошлое, и будущее. Если вы позволите нам остаться, он будет предупреждать вас об опасностях, которые грозят вашей славной стране! — Если он пророк, то должен был предсказать тебе мой ответ. — Он говорил, что твоё решение будет мудрым: ты согласишься, и это принесёт тебе выгоду, — мгновенно ответил Крис. Но на Хариду это не произвело никакого впечатления. — Значит, он плохой пророк. Я говорю — нет. Вам нельзя остаться в Мерхесе. До завтрашнего вечера вы оба должны покинуть город, и это моё окончательное решение. Крис поднялся с подушек, ещё не сдавшись, ещё не перестав думать — как же уговорить? Что сказать? Должен быть способ! Им нужно остаться здесь на какое-то время, Мерхес — единственное место, куда не сунется никто из герцогов… Но он не успел придумать ничего, не успел ничего сказать, потому что с улицы донеслись крики и вопли, и сёстры переглянулись — кажется, даже немного удивлённо. Одна из стражниц подошла к стрельчатому окну, отодвинула тяжёлую парчовую занавеску, выглянула и вдруг вскрикнула: — Джамиля! Тут произошло удивительное: каменно-невозмутимое лицо Хариды дрогнуло, чёрные глаза расширились, она обменялась со стражницей парой фраз, слишком быстро, чтобы Крис мог что-нибудь понять, а затем вдруг вскочила и, звеня многочисленными украшениями, почти побежала прочь. Сёстры бросились за ней, и стражницы тоже, подталкивая Криса впереди себя. Он, впрочем, и не сопротивлялся: если уж правительница города меняется в лице и бежит на улицу, то ему точно надо идти туда же и смотреть, что произошло. Во дворе перед домом собралась целая толпа, галдящая и шумящая. Они окружили Себастьяна, и Крис в первое мгновение подумал, что происходит что-то страшное. Например, что они пытались его утопить: Себастьян был мокрым и грязным с ног до головы. Однако вряд ли они пытались утопить его вместе с мерхесской девчонкой, которая цеплялась за его шею обеими руками. К тому же, рядом с ними бил себя в грудь и рвал на себе волосы круглолицый паренёк, который со свойственной всем мерхессцам экспрессией восклицал: — О, я презренный грязный пёс, порождение гнусной землеройки и поганого червя! Посмотрите все на меня, как я жалок и ничтожен рядом с этим храбрейшим человеком, который не боится ни смерти, ни боли! Бейте меня плетьми, топчите меня ногами, я виноват во всём! Крис встретился взглядом с Себастьяном, и тот растерянно улыбнулся ему. Он ведь ни слова не знал по-мерхесски, так что вряд ли понимал, что вообще происходило вокруг него. Едва Харида увидела девочку, которую Себастьян держал на руках, как закричала: — Джамиля! — и бросилась к ней. Девочка же вскрикнула: — Мама! — и из объятий пророка перешла прямо в руки правительнице, которая прижала её к груди и осыпала поцелуями под восторженные крики толпы и причитания круглолицего паренька. Крис не вполне мог в это поверить, но, кажется, Себастьян спас дочку правительницы. Чуть позже выяснилось, как было дело. Круглолицый паренёк, оказывается, был нянькой Джамили — единственной дочери суровой Хариды. Сегодня он никак не мог уложить её для дневного сна, и в конце концов решил припугнуть: сказал, что если она не уснёт, то за ней придёт монстр из заброшенного колодца и утащит к себе. После чего Джамиля притворилась, что заснула — на самом же деле она, как истинная дочь своего народа, решила найти монстра и убить его своим карманным ножиком. Она дождалась, пока няньку сморит сон, затем тихо-тихо поднялась с кровати, вылезла в окно и отправилась к колодцу… Куда и провалилась. И была бы сейчас мертва, если бы не Себастьян. А нянька вовремя проснулся и, к счастью, догадался, куда могла пойти девочка, так что и её, и её спасителя вытащили. Мерхесски очень трепетно относятся к детям, особенно — к дочерям, наследницам и продолжательницам рода. Человек, который спас ребёнка, по мерхесским законам считается его вторым отцом — или второй матерью — и, соответственно, входит в семью. А уж члена собственной семьи мерхесски никуда не выгонят. — Он всё же хороший пророк, — шепнул Крис Хариде, уловив момент. И она не нашла, что ему возразить. *** Крис остановился в дверях комнаты, где поселили Себастьяна, раздумывая, входить или нет. День был тяжёлый даже для него, а для Себастьяна — и подавно; наверное, не стоило его будить. Но он всё-таки вошёл. Мягко ступая по пушистому ковру, подошёл к нише, где стояла широкая низкая кровать, и прилёг на краешек рядом с Себастьяном. С улицы в большое стрельчатое окно дул прохладный ветер, пахнущий ночными цветами. Пели сверчки, грустно кричала какая-то птица. Где-то вдалеке утробно мычали лягушки… В Мерхесе ночью никогда не бывает полной тишины. И полной темноты тоже: небо редко затягивают тучи, и луны заливают всё вокруг молочным светом. Даже светят они по-другому, чем в Галнаадоре: свет мягкий, обволакивающий, тёплый. Спящий Себастьян в этом свете казался совсем молодым, ужасно красивым и вовсе не таким измученным, как в их первую встречу. Вообще, чем больше они были вместе, тем меньше потустороннего оставалось в нём. Страшное, нечеловеческое сияние ушло из глаз, как будто его дар отступил в сторону. Там ему и место. Сегодня Крис окончательно убедился в том, что Себастьян — «его» человек. Только «его» человек, слепленный из того же теста, мог полезть за девчонкой в колодец. Не зря судьба их свела вместе, не зря Криса словно бы стукнуло, когда он увидел его в первый раз. Себастьян мог бы стать для него идеальным партнёром, идеальным спутником. Достаточно безрассудный и храбрый, чтобы решиться на почти безнадёжный поступок, достаточно удачливый, чтобы спастись. Способный предвидеть опасность. Его человек. Раньше Крису никогда не хотелось взять кого-нибудь с собой. Слишком опасно, слишком большая ответственность… Гораздо проще ни с кем не сходиться близко. Полезные знакомства вместо друзей, случайные связи вместо возлюбленных. Удобней и быстрей. Но Себастьяна он отпускать не собирался. Глаза у него закрывались сами собой. Он почти уснул в неудобной позе на краю кровати, когда Себастьян пошевелился, открыл глаза и посмотрел на него. — Я долго сплю? — пробормотал он неразборчиво. Крис улыбнулся и сделал отрицательный жест. — Нас недавно отпустили. Я хотел с тобой поговорить, но ты спал. — Спал, как люди спят, а не как обычно, — сказал Себастьян уже более внятно и сел в кровати, отбросив в сторону лёгкое покрывало. Он был голым по пояс, и в лунном свете Крис увидел шрамы у него на шее и на плече. — Это откуда? — вырвалось у него. На нём самом хватало шрамов, но таких жутких, стягивающих кожу вокруг — не было. Такие могут получиться только если долго не лечить раны. Себастьян неловко повёл плечами, заметив, как Крис смотрит на него, и отвёл взгляд. — Собака, — сказал он. — Какая собака? — Большая, — он замолчал, и Крис не стал расспрашивать дальше, только молча смотрел. И после небольшой паузы Себастьян опять заговорил. — Я хотел сказать им, что в их доме будет пожар. А они, кажется, решили, что я угрожаю им, поэтому натравили на меня собаку. Я думал, что умру… Но у меня этого никогда не получалось. — А на лице откуда? — спросил Крис, уже не в силах остановиться. Это было мучительно, но он хотел знать. Себастьян коснулся рукой длинного шрама, пересекавшего его левую щёку, и ответил: — Хлыстом. Не надо было хватать его лошадь за поводья. Крис ощутил мгновенный прилив гнева, такого сильного, что он еле сдержался, чтобы не ударить в стену кулаком. Его били хлыстом по лицу! Он бы с удовольствием выпустил кишки тому, кто это делал. Всё это звучало для него слишком страшно, слишком пугающе. Не из-за насилия, он многое повидал и многое испытал, у него у самого хватало шрамов. А из-за беспомощности Себастьяна. Из-за зверства людей, которые делали это с ним. Он ведь не мог защищаться. Не хотел и не мог драться, в отличие от Криса, который всегда знал, на что идёт. Крис все свои шрамы получил либо в сражениях, либо в результате несчастных случаев — но он сам это выбрал. И это честно. Это нормально. Он нападал первым, вторгался в чужие владения, посягал на чужое имущество и чужих супругов, нарушал табу, лез в самое пекло и хватал за хвосты чертей — вполне справедливо, что временами приходилось расплачиваться за это своей шкурой. Но Себастьян ничего этого не хотел. Он каждый раз хотел только предупредить этих никчёмных злобных людей о несчастьях, а в ответ его травили собаками, хлестали по лицу, били и бросали умирать. Крис поймал его руку — хотел сжать ободряюще, потому что не знал, что сказать — и под пальцами ощутил ещё один шрам, точнее, несколько шрамов, пересекавших запястье. Себастьян не смотрел на него. — Никогда не получалось, — сказал он, точно извиняясь. — Кровь останавливалась, верёвка рвалась, яд не действовал, из воды меня вытаскивали. Крис машинально гладил его запястье большим пальцем. Этого он тоже не мог понять: как человек может хотеть лишить себя жизни? Он не боялся смерти, но умереть, не увидев и не испытав всего, что можно увидеть и испытать за короткую человеческую жизнь, было бы очень обидно. Жить ему хотелось всегда, даже тогда, когда он попал в плен к линоканцам и полгода провёл, работая в арбаритовой шахте. Нечеловечески тяжёлый труд, жестокие надсмотрщики, невыносимые условия жизни, если можно назвать жизнью существование, когда ты работаешь до тех пор, пока не упадёшь, где стоял… Его товарищи по несчастью теряли надежду очень быстро. Многие предпочитали предпринять заведомо безнадёжную попытку напасть на охрану — в таком случае, их ждала относительно быстрая смерть, которую они считали лучшим выходом, нежели медленное умирание в шахте. Но только не Крис. Он считал, что лучше такая жизнь, чем пустота и небытие, которые ждут его после смерти. И цеплялся за жизнь, как никогда. Жить, жить, жить, чтобы ещё раз увидеть солнце, небо, зелёную траву под ногами… Если для этого понадобилось бы не полгода, а год, два, три видеть вокруг только белые стены шахты, зверские морды надсмотрщиков, измождённых товарищей, — он был к этому готов. Даже в таких условиях ему хотелось жить. С другой стороны. А что, если не год? Не два, не три, а всю жизнь? Если бы он знал совершенно точно, что заперт в шахте на всю жизнь, и ему никогда не выбраться, не будет ни солнца, ни неба, ни зелёной травы… Захотелось бы ему жить дальше? И зачем так жить? Теперь он уже не был так уверен, что не понимает Себастьяна. — Тебе настолько тяжело? — тихо спросил он. — Я не могу объяснить. Они помолчали, Крис всё ещё держал его руку в своей. Себастьян, наконец, поднял на него глаза и улыбнулся. — Но сейчас я радуюсь, что у меня никогда не получалось, — сказал он и лёг обратно в кровать. Крис тоже улыбнулся и устроился рядом с ним поудобнее. — Я постараюсь, чтобы ты радовался этому и дальше. Себастьян положил голову ему на плечо и закрыл глаза. Как бы страшно и больно ему ни было в прошлом, главное — что всё это осталось позади. Крис позаботится о том, чтобы впереди было только хорошее. Только самое лучшее.