Пророк

Время войн, катастроф, Я читал по картам снов И на грязных площадях Я взывал к толпе. Но пророк для людей И колдун, и лицедей. В их глазах я видел страх- Страх душой прозреть.

«Тебе не скучно одному?» — спрашивал иногда Крис, когда ему приходилось уходить; Себастьян в ответ только смеялся. Скучно жить может быть только тому, кто никогда не умирал. Нет, Себастьяну не было скучно никогда. Он мог помогать домочадцам — ему всё было интересно: как готовят на кухне, как ухаживают за животными, как выращивают овощи. Ему можно было поручить любую работу, которую другие считали монотонной и нудной — он выполнял её и радовался одному тому, что имеет возможность это делать. Он мог просто гулять по саду и любоваться всем вокруг, всё трогать и щупать — шершавую кору деревьев, гладкие листья, нежные лепестки цветов. Мог и вовсе не делать ничего, кроме как просто жить, радоваться каждой секунде и быть безумно, невероятно счастливым. А ночью у него был Крис, и быть счастливее было просто не в человеческих силах. Себастьян мог сколько угодно целовать его, трогать его — и он укладывал Криса на спину и целовал с ног до головы, гладил — твёрдые мускулы под бархатистой кожей, такой горячий, такой сильный… Крис долго не выдерживал — опрокидывал его на постель, прижимал своим телом к ней. Себастьян смеялся, обхватывал его за спину, шептал «ты слишком торопишься всегда, нам же некуда спешить, сам говорил» — но потом ему становилось уже не до смеха. Крис словно поделился с ним жизнью. Себастьяну казалось, что он впитывает его силу и энергию, когда он прижимался к его обнажённому мощному телу, когда Крис целовал его, когда они засыпали вместе. Но так как Крису от этого ничего плохого не делалось, то и волноваться было не о чем. Дни текли медленно и размеренно. По вечерам, в конце недели, они приходили на главную площадь — там собиралась добрая половина города. Обменивались сплетнями и новостями, заигрывали друг с другом, рассказывали истории. Чуть позже, когда солнце окончательно скрывалось за горизонтом, начинали играть музыканты, и мерхессцы выходили потанцевать в жёлтом свете фонарей. Чем ближе к полуночи, тем яростнее отбивали ритм барабанщики, тем пронзительней свистели флейты, тем громче трещали трещотки — и танцующие, подчиняясь ритму музыки, плясали быстрее. Невозможно было усидеть на месте — и даже Себастьян, который поначалу боялся толпы людей, шёл танцевать вместе с Крисом, а потом, запыхавшись, повисал на нём, возбуждённый и счастливый. В иные дни они брали лошадей и уезжали за городские стены в тот час, когда пастухи гнали стада домой, и над дорогой стояли тучи пыли, вздымаемые копытами лошадей и коров. Ездили верхом по степи. Ночью она пахла иначе, чем днём — дневные цветы закрывались, раскрывались ночные, с дурманящим ароматом. Дул прохладный ветер, протяжно и грустно кричали ночные птицы. Потом ехали к реке, тёмной и таинственной, поблёскивавшей в свете лун, как металл. Крис пытался научить Себастьяна плавать, но пока тот научился только лежать на воде — это так ему понравилось, что он не понимал, чему тут ещё учиться. Он опрокидывался на спину и позволял воде себя поддерживать, расслаблялся и смотрел в звёздное небо – это было похоже на полёт. Крис — тот, конечно же, умел плавать. Нырял бесшумно, без брызг и всплесков, как какое-нибудь речное животное; пропадал и возникал опять уже совсем в другом месте. Двигался в воде так же изящно, как и на земле. Как-то раз он нырнул до самого дна и достал оттуда перламутровую ракушку. А в другой раз переплыл реку и принёс Себастьяну цветы с другого берега – белые нежные цветы на длинных гибких стеблях. Потом Крис выходил на берег, Себастьян выходил за ним, обнимал его – мокрого, прохладного от воды, ― и увлекал за собой на одеяло. И говорил ему, тихонечко смеясь: “Нам некуда торопиться”. И был ужасающе, чудовищно неправ. *** …небо раскололось и полыхало. Над землёй повисло огромное, круглое, похожее на брюхо зверя, и из него один за другим падали продолговатые снаряды. На земле они взрывались — вверх летели фонтаны грязи, обломков. Люди метались между этими фонтанами, кидались то в одну, то в другую сторону, некоторые падали на землю и закрывали голову руками, как будто это могло их защитить. Себастьян видел женщину, которая лежала на земле, среди обломков и пыли, вниз лицом; руки её были неловко подвёрнуты, волосы слиплись от крови. В ушах у него звенело и гудело… — Себастьян! Себастьян! Он попытался вздохнуть и не смог. Судорожно закашлялся, вода хлынула у него изо рта и из носа, и только после этого он смог вздохнуть, открыть глаза и понять, где находится. Он стоял на коленях на берегу реки и хватал ртом воздух; в ушах у него тоненько звенело. Крис был рядом — поддерживал его и обеспокоенно заглядывал ему в лицо. Вокруг была всё та же южная тихая ночь. Небо на месте, река поблёскивает в лунном свете, кричат ночные птицы. Всё это уже ничего не значило; он знал, что дар к нему вернулся. — Ты чуть не утонул, когда я тебя вытащил, ты не дышал… — говорил Крис, поглаживая его по спине. — Что случи… Себастьян повернулся и прильнул к нему, спрятал лицо у него на плече. Его бил озноб. Он не мог поверить, что так скоро… Он посмел было поверить, что Бог вернул ему его жизнь. Но ему не дали даже года. И полгода не дали, как глупо было надеяться, что ему — ему! — позволят прожить всё оставшееся время, как обычному человеку! Крис обнимал его, стоя рядом на коленях, и Себастьян сильнее вцепился в него. “Может быть, это только один раз,” — подумал он, зная, что это неправда. “Пожалуйста, пусть это будет только один раз!” — Ты что-то увидел? — шёпотом спросил Крис и положил руку ему на голову. — Тебя что-то напугало? Себастьян не ответил ничего; его бил озноб и накатывало знакомое чувство беспомощности и слабости. Он крепче прижался к Крису, и тот больше ни о чём не спрашивал, только медленно гладил его по мокрым волосам. Когда Себастьян чуть-чуть пришёл в себя, Крис уложил его на расстеленные одеяла, сам лёг рядом, прижал его к себе и до утра рассказывал истории. Себастьян слушал, то и дело проваливаясь в видения, как в чёрный страшный омут — но даже тогда, когда со всех сторон была темнота, он всё-таки знал, что вернётся, вынырнет. И будет жёлтый свет костра, потрескиванье веток, и тихий, низкий голос, рассказывающий диковинные истории, то смешные, то страшные, то пошлые, то трогательные. *** Первый раз в жизни Крис боялся. Он сталкивался с самыми ужасными монстрами и с людьми, которые были хуже любых монстров. Он знал, что такое голод, холод, боль. Но никогда раньше он не знал, что такое беспомощность. И не знал, как она страшна. — Мы тебя вылечим, — заявил он Себастьяну, едва догадавшись, что происходит. — Это не болезнь, — ответил тот, покачав головой. Но на Криса это впечатления не произвело. Что же, как не болезнь? Себастьян за несколько дней побледнел и похудел; он отказывался от еды и не выходил к общим трапезам. Мерхесски сначала обижались — отказ сесть за общий стол означает большое неуважение, — однако, узнав, что он болен, выказали самое горячее сочувствие и словами, и делами. Они приходили к нему в комнату, и по одной, и по нескольку человек; старались накормить его вкуснейшими сладостями и фруктами, усаживались на постель рядом с ним и развлекали его разговорами. Конечно же, к нему привели лучших мерхесских целительниц, однако те в один голос утверждали, что никакой болезни нет, а слабость вызвана тем, что Себастьян ничего не ест и не гуляет. — Диета не надо! — говорили они. — Есть надо! Всё надо есть! Мясо, рыбу, курицу, фрукты, бульон, орехи — всё! Но Себастьян не желал есть ни мяса, ни рыбы, ни курицы, ни фруктов, ни бульона, ни орехов. Он не желал ничего, он целыми днями лежал, глядя отсутствующим взглядом в потолок, и едва ли замечал, что делалось вокруг. За пару недель он исхудал так, что больно было смотреть. И если кому-то удавалось уговорить его выпить хотя бы стакан молока, все, кто принимал в его судьбе живейшее участие, бурно радовались. Крис сдаваться не собирался. Раз мерхесские целительницы не знают этой болезни и не умеют её лечить, он решил обратиться к западному врачу. Когда он рассказал об этой идее Хариде и попросил позволения привезти в дом человека с запада, та раздулась от возмущения, как будто её накачали горячим воздухом, и зафыркала: — Ты! Ты думаешь, с запада что-то лучше, чем у нас? Никогда! — она поднялась на цыпочки и затрясла пальцем у Криса перед носом. — Никогда не лучше! Нет! Никогда! Крис улыбнулся, подыскивая в голове слова, чтобы убедить её — у него не было права сейчас отступать перед упрямой мерхесской — но, видимо, что-то в его лице дало Хариде понять, как обстоят дела, потому что она внезапно сдулась. Посмотрела на него снизу вверх, пожала плечами и уже нормальным голосом сказала: — Ты хороший человек. Хороший человек делает, что надо делать. Надо с запада? Вези, я разрешаю. Может быть, найдёшь такого, который будет не совсем дурак. Крис отправился сообщить Себастьяну радостную новость. Чего только не достигла медицина на западе в последнее время — говорят, будто бы научились создавать механические протезы, которые ничем не уступают живым конечностям! Неужто они не смогут вылечить болезнь, которая идёт из головы? Себастьян был не один — одного его не оставляли. Вот и сейчас рядом с ним на кровати сидела, скрестив ноги, молодая девушка и тихонечко напевала ему песню из тех, что мерхесские матери поют своим детишкам. Себастьян вряд ли даже слышал её — взгляд у него был застывший, почти неживой. Когда Крис вошёл, певунья замолчала, тяжело вздохнула и вытерла глаза рукавом. — Плохо ему… — сказала она и поцокала языком. — Ай-яй-яй… Она вышла из комнаты, и Крис присел на её место, положил руку на горячий и сухой лоб Себастьяна. — Эй… Себастьян медленно моргнул, раз, другой, с явным усилием возвращаясь к реальности. — Она будет одна, а их будет целый отряд, — сказал он отстранённо, потом взглянул на Криса широко раскрытыми синими глазами и добавил: — Не говори ей. Криса передёрнуло, и он подумал, что не желает этого знать. — Послушай… — он постарался улыбнуться ободряюще. — Я знаю, как тебе помочь. Харида позволила мне привезти сюда доктора с запада, можешь себе представить, чего это мне стоило — она упрямая, как ослица, нет, как две ослицы! Но над нами сжалилась, хвала богам, и разрешила… — Это не болезнь, — прервал его Себастьян. — Это решит доктор, хорошо? Я привезу тебе самого лучшего доктора, обещаю. — Крис… — На западе сейчас всё научились лечить, я не удивлюсь, если за то время, что мы там не были, там нашли лекарство от смерти! Если уж они умеют… — Ты делаешь только хуже! — выкрикнул вдруг Себастьян, приподнявшись на локте, и Крис осёкся на полуслове. Себастьян не кричал никогда. И не… Да. И не плакал. Крис не знал, что дальше говорить или делать, а Себастьян рухнул обратно на кровать и закрыл лицо руками. — Чем больше людей вокруг, тем мне хуже, — глухо сказал он. — И это не болезнь. Доктор не поможет. А если тебя долго не будет, я не знаю, что со мной станет. — Я… — начал было Крис. И замолчал. Он всегда мог что-то сделать. Он всегда мог всё изменить. Он мог сделать невозможное. Но он не мог помочь Себастьяну, и первый раз в жизни осознавал, что не может сделать ничего вообще. — Мне легче, когда ты со мной, — сказал Себастьян, отнимая руки от лица и поднимаясь опять. Он улыбнулся, и на секунду Крис перестал видеть то, каким мертвенно-бледным стало его лицо, как он искусал губы, какие тёмные тени залегли вокруг его глаз и какими неестественно яркими стали сами глаза. Глаза человека, который сам — перекрёсток миров… Крис обнял его, и Себастьян прильнул к нему, как раньше, прижался к нему всем телом. Но когда Крис поцеловал его, отклика не получил — Себастьян опять застыл, и взгляд его обратился внутрь. Крис держал его в объятиях, пока он не пришёл в себя, измученный и измотанный очередным видением. И когда Себастьян открыл глаза, Крис, несмотря на то, что ему самому было страшно и тяжко, сказал: — Расскажи, что ты видишь. Может быть, тебе станет легче. И Себастьян, нащупав его руку своей и переплетя их пальцы, срывающимся голосом начал рассказывать ему кошмары — и Крис понял, что сам он в жизни видел далеко не всё, и есть в мире бездны такие глубокие, каких ему не постичь никогда. *** Тяжёлая ночь подходила к концу, и за окном начинало светлеть. Себастьян заснул буквально полчаса назад — до того его мучили видения, и Крис сидел рядом с ним, обнимал его, согревал, пытался вернуть к реальности. Сейчас Крис сидел на полу у стены и в трепещущем свете керосиновой лампы рассматривал изображения на шёлковом свитке — мерхесском варианте печатной книги. Свиток намотан на два стержня, и по мере прочтения с одного стержня ткань сматывается, а на второй — наматывается. Читать мерхесскую вязь Крис не умел, но букв в свитке было мало, а картинок — много. Картинки изображали весёлые похождения трёх мерхесских девиц и носили весьма фривольный характер. В нынешней главе девицы пытались заколдовать огромного осьминога, чтобы тот мог их ублажать, но выходило у них постоянно не то, что задумано. Крис как раз разглядывал картинку, на которой девицы, одурманенные своим собственным зельем, забыли про осьминога и наслаждались обществом друг друга, когда Себастьян вдруг сказал: — Тебе не надо было возвращаться. — Ты не спишь, — констатировал Крис и отложил свиток. — Не надо было, — повторил Себастьян, и Крис махнул на него рукой: — Брось. Что ты говоришь? — У тебя жизнь впереди. У тебя может быть всё, что захочешь, — слабым прерывающимся голосом заговорил Себастьян. — Я видел, я знаю. И ещё может быть. Всё, что захочешь. Приключения… деньги, друзья, любимые. Если ты сейчас уйдёшь, Крис, это будет. Крис открыл было рот, чтобы сказать что-то — но не сказал ничего. Разве он в самые малодушные минуты не думал, что ему, в самом деле, не стоило возвращаться, чтобы спросить, как зовут пророка? Разве не думал он о том, как несчастны они оба теперь? О том, что, кажется, это он вернул Себастьяна к жизни — но только ненадолго, не навсегда, и теперь ему ещё хуже, чем было раньше, потому что теперь он знает, как бывает? О том, что ему, Крису, тоже хуже — потому что он нашёл своего человека, нашёл того, кого наконец-то готов был взять с собой, привык к мысли, что теперь они будут вдвоём — но теперь его у него отнимает страшный дар? Разве он не думал уйти? — Уходи, — сказал Себастьян, словно прочитав его мысли. — Уходи прямо сейчас. Обо мне тут будут заботиться. Так будет лучше. Я уже принёс тебе несчастье и принесу ещё больше, если ты не уйдёшь… так что уходи. Я больше никогда не буду тем, кто тебе нужен. Крис поднялся на ноги. Себастьян с кровати следил за ним широко раскрытыми глазами; в предрассветных сумерках его лицо казалось серым, губы и глаза — чёрными. Крис шагнул к нему и опустился рядом с ним на кровать. Протянул руки, обхватил его, приподнял и прижал к себе, и Себастьян, резко выдохнув, вцепился в него, как утопающий. — Ты мне нужен, — сказал Крис, одновременно понимая, что это действительно так, и что он делает окончательный выбор, после которого его жизнь назад не повернётся. — Любой. Что бы с тобой ни было, ты мне нужен, я тебя не брошу. Он почувствовал, что Себастьян стиснул его ещё крепче. В следующую секунду он начал торопливо целовать его в губы, в щёки, в лоб; Крис ощутил его слёзы на своём лице. — Не бросай меня, — шептал Себастьян между поцелуями, — не бросай меня, пожалуйста, Крис, не бросай меня… Пока я ещё узнаю тебя, не бросай меня… Казалось бы, любовные объятия должны приносить радость — но в это утро Крису они принесли только горечь. *** Крис делал, что мог. Если ему доводилось взглянуть в зеркало, он видел, что и сам исхудал и едва ли похож на прежнего себя. Скорбная морщина залегла между бровей, лицо осунулось, и теперь ему приходилось потрудиться, чтобы вернуть прежнее насмешливое и наглое выражение на место. Он практически не отходил от Себастьяна. Держал его в объятиях, пока тот блуждал сознанием по неизвестным далям, успокаивал и утешал, когда тот приходил в себя. Уговаривал поесть, уговаривал выйти на прогулку. Себастьян ему покорно повиновался. Если Крис говорил, что нужно поесть — он ел. Нужно пройтись — выходил вместе с ним гулять. Но еда для него больше не имела вкуса, и он больше не мог наслаждаться прогулкой. Он словно был отгорожен от жизни каменной стеной. Вкус, цвет, запах, ощущения остались по одну сторону, а сам Себастьян — по другую. И Крис не мог перетянуть его обратно, как бы ни старался. Вначале ему казалось, что если гулять с ним, если приводить его в конюшню — там Себастьян обнимал свою мохнатую лошадку и говорил ей, что она выбрала плохого хозяина, а она фыркала ему в ухо и прихватывала его за щёку мягкими губами — то Себастьяну станет лучше. Или, по крайней мере, не так плохо. Но чем дальше, тем меньше Себастьян проводил в реальном мире. Тем меньше реагировал на всё, что происходило вокруг. «Пока я ещё узнаю тебя…» — но Криса он тоже узнавал всё меньше. Измученный, истощённый, с лихорадочно блестящими невидящими глазами и посеревшим лицом, он был похож на безумца. Бормотал что-то еле слышно; временами можно было разобрать обрывки фраз, от которых мороз шёл по коже. Иногда он просто стонал, как от сильной боли, кусал губы до крови и метался по кровати. Мерхесски больше не щебетали весело, сидя у его кровати; одного его вида было достаточно, чтобы они затихли и начали говорить только шёпотом. Да и навещать их теперь стали гораздо меньше. Крис знал, почему: однажды девушка, пришедшая проведать пророка, положила ладонь ему на лоб; Себастьян резко открыл глаза и сказал ясно и чётко: «Твой ребёнок родится мёртвым». Девушка шарахнулась прочь, и с тех пор количество гостей сократилось, а многие начали поговаривать, что Себастьян приносит несчастье. «Почему вот так с нами?» — думал Крис, и ответа не находил. «Выгонят нас» — думал он ещё. Если произойдёт то, что предсказывал Себастьян, вряд ли даже Харида сможет — и захочет — их защитить. Они окажутся без крыши над головой. Несчастному пророку, который даже в сознание почти не приходит, вряд ли будет хуже — а вот самому Крису будет ещё как. Он ложился рядом с мечущимся Себастьяном, притягивал его к себе, и тот затихал ненадолго, прижавшись щекой к его груди. «Мне так жаль,» — говорил Себастьян иногда, когда приходил в себя. И Крис целовал его закрытые глаза и губами собирал слёзы с его щёк. «Мне тоже, — отвечал он, — мне тоже».