Повелитель Полуночи

Повелитель Полуночи ходил из угла в угол по кабинету в восстановленной Двенадцатой Башне, снова занявшей свою легендарную высоту в пятьдесят этажей. Источник искушения никуда не пропадал. Тлен снова заходил по комнате, плотно сцепив руки за спиной. Но его взгляд все равно остановился на письменном столе с поблескивающим позолоченным пером и золотой же чернильницей в виде кричащего черепа. Искушение стало невыносимым. Бороться дальше не имело смысла. Он бросился за стол. Перо замерло над листом. Капля темно-багровых, как подсохшая кровь, чернил скапливалась на кончике. Нельзя писать то, что он чувствовал или хотел написать, особенно после стольких бессонных ночей. Надо писать так, чтобы на бумагу изливалось не более десятой доли его переживаний. Может быть, сотой. Тогда шанс разочарования будет меньше. Надо было писать с осторожностью. Неосторожность в этих делах приносит одни только страдания, это Кристофер уже успел узнать не из прочитанных книг,а на своем собственном горьком опыте. Неосторожность разбивает сердце и приносит позор. Неосторожность позволяла тешить себя надеждой, пока он открывал негнущимися пальцами очередной конверт. Никаких высокопарных фраз. Все высокопарные фразы только для стихов, потому что там их можно оправдать творческим опьянением. Стихи к письму не прилагались, потому что их Тлен отправил отдельно, никакое письмо не было готово поглотить такую пачку бумаги. Последнее время он снова стал писать. И много. Но стихи это стихи, ничего постыдного нет в том, чтобы писать стихи. Уни критиковала его временами, и даже присылала исправленные черновики. Он не всегда соглашался, и несчастная стопка бумаги иногда по несколько раз кочевала в когтях зетека через море, пока строки не обретали своей конечной формы. Астора настаивала на том, что Кристоферу надо напечатать свои творения под псевдонимом. Но письма Уни просила писать скромнее, потому что их почту наверняка вскроют, и она не хотела для них обоих сложностей. А он не хотел насмешек. «А ты выглядишь жалким. Что с тобой? Влюбился?» - некстати всплыли в памяти слова Старой Карги, и Тлен яростно отмахнулся от воспоминаний. Не сейчас. «Моя дорогая Астора Мун! («Свет моей жизни, Уни!») Хочу сообщить тебе радостную новость о завершении восстановления Двенадцатой башни Инквизита. («Я восстановил дом. Мой дом») Тринадцатой останется Башня Иглы («Как вечное напоминание о моих ошибках»). Меня не оставляют мысли о нашей беседе. («За время нашей разлуки я прочел двадцать шесть романов о любви и не нашел там слов лучше и нежнее, чем слышал от тебя») Возвращаясь к мысленно к ней снова и снова, я нахожу все новые грани смысла, наполняющего мою новую жизнь («Я провожу ночи без сна, думая о тебе, о нас!»). Я с нежной тоской вспоминаю о том утешении, которое ты мне подарила, мой друг. («Если ты приедешь, я снова тебя поцелую. А потом еще раз»). Мое сердце снова бьется для новых открытий, которые мы можем разделить («Пожалуйста, приезжай»). Ты воскресила мою надежду на спасение («Люблю»), и позволила едва ли не впервые ощутить небезразличие и сострадание без капли унижения, вдохновив на работу («Люблю!»). Я обрел величайшее счастье понять и, как смею надеяться, быть понятым(«Скажи мне, ты чувствуешь тоже самое?»). Все это я прилежно вкладываю в восстановление Ночных Островов, дабы возродить их величие («Я сделаю Ночь ярче Дня, если ты дашь мне надежду»). С надеждой на скорую встречу («Приезжай! Если ты не приедешь, я сам приеду, я сбегу») и бесконечным сердечным уважением, («Люблю! Люблю и умираю от любви!») Кристофер» Тлен отбросил перо, с отчаянием перечитав письмо. Это было слишком очевидно, что сквозило между строк в этом клочке бумаги. Но это было... бесполезно отрицать. Он снова жалок. Он влюбился снова. И также глупо. Нет, Тлен послушно внял наставлениям Уни и даже Старой Карги, что его чрезмерная настойчивость может быть пугающей, и диалог конструктивнее импульсивных поступков... Он все принял к сведению, как и полагается Принцу. Кристофер откинулся в кресле, заложив руки за спину и блаженно закрыв глаза тонкими полупрозрачными веками. Его исчерченные белыми шрамами губы издали глухой и пылкий стон. Эта пытка была ему приятна, даже больше, она была ему желанна. Она не открывала бездны отчаяния, как было с принцессой, но наполняла тягучей тоской от невозможности встречи. Он очень ждал, мысленно звал свою Луну в темноту Горгоссиума, и невозможность покинуть полуночный остров делала его тюрьмой из тоски и одиночества. Ему было предписано ждать визитеров на Горгоссиуме, и не покидать его без надлежащего разрешения. А повода все не находилось... Но неужели нужен повод, чтобы Луна воссоединялась с Ночью? Где еще должна находится Луна, если не сердце мрака? Он взял тонкий брусочек воска и незаметно нарисовал по подсохшим чернилам прозрачный символ, состоящий из грозди прямоугольников и свисающего треугольника с точкой в центре. Повелитель Полуночи прижал восковой рисунок к стенке своего гротескного воротника, шепча в его центр заветные слова, и позволяя своему холодному дыханию пропитать воск. Чтобы услышать его слово нужно было знать, как разбудить эту печать. Хрипловатое дыхание, смешанное с бурлением жидкости от взбудораженных кошмаров в плену стеклянной колбы, сложилось в одно слово, которое должен был впитать воск. «Люблю» Он оторвал бумагу от лица и плотно запечатал конверт.