3.
Корабли постоят и ложатся на курс, Но они возвращаются сквозь непогоду. Не пройдет и полгода - и я появлюсь, Чтобы снова уйти, Чтобы снова уйти на полгода. Возвращаются все, кроме лучших друзей, Кроме самых любимых и преданных женщин. Возвращаются все, - кроме тех, кто нужней. Я не верю судьбе, Я не верю судьбе, а себе - еще меньше. Но мне хочется думать, что это не так, - Что сжигать корабли скоро выйдет из моды. Я, конечно, вернусь, весь в друзьях и мечтах. Я, конечно, спою, Я, конечно, спою, - не пройдет и полгода.
«Но я до сих пор так и не смог понять – почему ты забыл свои собственные слова. О трусости и подлости. Почему забыл меня, а главное – себя самого? Почему позволил «им» украсть тебя у меня?» Когда в феврале 17 года в России происходит революция, Альфред этому рад, хоть никогда не осмелился бы об этом сказать самому Ивану. Слишком трогательно и серьезно русский цеплялся за пережитки феодального еще строя – за все эти царские регалии и пышные обряды, набожность, дворянские усадьбы и вишневые сады, казацкий и прочие варварские образы жизни, которым не было места в развитом промышленном обществе. Эта старомодность придавала Брагинскому на фоне других великих держав вид особенно причудливый и в чем-то гротескный и жалкий, но когда кого-то любишь – то любишь со всеми недостатками. И в то же время Джонс не мог не замечать, какими глазами Брагинский смотрит на любые технические новинки, на научные достижения, на его же, Альфреда, тугие нити железных и автомобильных дорог, огромные города, промышленные гиганты, на сдавившие русла рек плотины. Конечно, несмотря на всю старорежимность, Ивану и самому было чем похвастаться, но все это развивалось и строилось слишком медленно, слишком разрозненно. Быстро складывающуюся после отмены крепостного права капиталистическую систему сдавливало старое законодательство и устои, отчего все общество ломало и корежило, как в тисках. Прочие империи прошли этот тяжелый период намного раньше, а Америка его толком даже и не узнал – ведь на его земли люди бежали как раз затем, чтобы оставить законы и проблемы Старого света позади. Поэтому он не понимал – отчего Брагинский так тянет с этим переломом, который все равно неизбежен, и почему так держится за то, что уже отжило свой век. Быть может, дело было в том, что Россия слишком хорошо знал и себя, и свой народ? Сплетенный из сотен разных племен, разбросанный по необозримым просторам, который еще только начинал осознавать разницу между «подданством царю» и «гражданством страны»…***
Поэтому телеграмме о смерти Брагинского, пришедшей от Артура, Америка не верит ни мгновения. Да, произошел еще какой-то переворот. Да, начали волноваться и откалываться окраины. Да, часть русских земель занята германцами, австрийцами, британцами, французами, канадцами, итальянцами, греками, сербами, японцами, китайцами, румынами, турками… но… но… Неужели это может убить – да еще такого, как он?! Франциск перенес не одну революцию, Альфред сам прошел через Гражданскую войну, Феликс и многие другие страны порой вообще исчезали с карты мира, но, черт побери, все они живы! Да и как Иван мог погибнуть сейчас – в самом конце войны, сбросив ярмо отживших порядков, да еще когда Альфред начал тоже превращаться в великую державу? Разве он не обещал…***
Великая война закончена, но вестей от Брагинского по-прежнему нет. И все же что-то удерживает раздираемую Гражданской бойней и интервенцией Россию от окончательного распада. Значит, дух страны – растерзанной, голодной, разоренной – все еще жив. Поэтому когда правительство Альфреда тоже направляет на русский Дальний Восток войска – он уже и сам не знает, чего хочет: встретить Ивана или же, напротив, никогда не попадаться ему на глаза. Так как даже не знает, за что ему придется оправдываться – за то, что плохо помогал «белым», или за то, что так долго не признавал «красных». Правительство США юлит, торгуется с Колчаком, строит планы по отрыву от России Сибири и Дальнего Востока, выдает то колчаковцев - большевикам, то большевиков – «белым», тогда как люди на улицах требуют оставить Россию в покое. Кто-то выражается еще яснее - «Руки прочь от Советской России!» Но там – на русском берегу – его никто не ждет. Ни прежняя Россия, ни Советская. Там стоит мгла, там творятся страшные вещи, и все вокруг – люди, вещи, города – словно осколки разбитого исполинского изваяния, которые еще не успело размести ветром, раскидать по разным углам. Альфред еще не знает, как долго он будет собирать эти разрозненные кусочки – все, что ему осталось от любимого человека. Не знает и истины, что как их ни склеивай - трещины все равно останутся. Нарисованные на вагонах русской армии белые звезды светят печально. Тускнеют, выцветают. Как и фотография Ивана – в лазоревом семеновском мундире с золотыми погонами, воротником-стойкой, аксельбантом и наградным крестом. В небо поднимается иная звезда – раскаленная, яркая и яростная. Но хозяина у нее нет до сих пор.***
Дом у Альфреда не такой уж большой, чтобы требовалось содержать прислугу, но Лоринайтиса он все же нанимает. Новое положение обязывает да и об Иване – если повезет - можно будет поговорить. За исключением разве что сестер Брагинского, Литва – единственный, кто знал его так же близко. О России литовец говорит мало и неохотно, и эти вопросы, и интерес Альфреда к его бывшему хозяину ему явно не по нраву. Лишь на Рождество приснопамятного 1922 года, когда они позволяют себе перебрать с выпивкой и пообщаться действительно по-дружески, на равных – у Литвы развязывается язык и он выговаривается, наверное, за полтора столетия разом. Если не за больше – некоторые из его откровенностей едва ли пришлись бы по душе Феликсу. Америка тоже честно раскрывает перед ним «природу» своего интереса – но бывший адъютант только ухмыляется этим «новостям». - Тебе повезло, если он на самом деле умер. Запомнишь таким, каким любил. Альфред даже малость трезвеет от такого заявления: - В смысле? - Когда ему очень нужно – он меняется. Как ура…ура…борос или как там зовут эту змею, что пожирает саму себя? Неважно, впрочем…. Важно, что вчера он был ниже тебя на голову, легким и тонким, словно переодетая девушка, и постоянно краснел… а сегодня это уже ты смотришь на него снизу вверх… Торис совсем раскисает, глаза у него слипаются, но он все еще бормочет о каком-то почти заключенном браке, о ноге в узорном сапожке – такой маленькой, что едва держалась в стременах… Альфред криво улыбается и набрасывает на «соперника» покрывало, решает, что тот просто досадует на Ивана за то, что он повзрослел и неожиданно оказался сильнее. Для Артура осознание факта, что его младший брат уже не ребенок, тоже когда-то стало полной неожиданностью. Внезапно Литва распахивает глаза и неожиданно четко произносит: - Не становись сильнее его – потеряешь навсегда. После чего снова проваливается в дрему. А через пять дней в мире появляется новое государство – Союз Советских Социалистических республик. И уже на следующие сутки, на банкете в честь Нового года Альфред понимает, что имел в виду Торис.***
Печально известный впоследствии строгий советский этикет еще не выработан, а потому Брагинский одет даже слишком небрежно. Тяжелые сапоги, штаны из грубоватой ткани, туго перетянувшая грудь куртка из черной кожи, такая же кепка, из-под которой в разные стороны торчат отросшие светлые волосы. Но дело вовсе не в одежде. В этом человеке, так похожем на Ивана, нет ничего, что напоминало бы о том, кто стал первой любовью Альфреда. Ни спокойной сдержанности, ни манер, ни застенчивости и задумчивости, ни тонкой иронии над всем вокруг, но в первую очередь – над самим собой. «Этот» Брагинский слишком прям, слишком смел и самоуверен. Он не любит рассуждать попусту, не умеет ценить красоту и все то, что «нельзя потрогать руками» или исследовать методами современной науки. Он готов продать все сокровища и дворцы, которыми когда-то так гордился… его предшественник, чтобы нанять и воспитать у себя инженеров и ученых, которые навсегда перекроят саму землю Российской империи. В нем есть свое обаяние, чем-то напоминающее хулиганское – злобное, озорное – но это совсем другой человек. И смотрит он на Альфреда, как на чужого – словно их никогда и ничего не связывало друг с другом. Поняв это, Америка возненавидит укравшего тело России паразита с той же силой, с какой когда-то любил самого Ивана.