4.
«Правду говорят, что по-настоящему боль нам причинить могут только те, кого мы по-настоящему любим. Больше всего в мире я любил и ненавидел Артура и тебя. До сих пор удивляюсь, как так вышло – ведь друг на друга вы похожи не больше, чем пламя и вода».Был озабочен очень воздушный наш народ: К нам не вернулся ночью с бомбежки самолет. Радисты скребли в эфире, волну найдя едва, И вот без пяти четыре услышали слова: «Мы летим, ковыляя во мгле, Мы ползем на последнем крыле. Бак пробит, хвост горит и машина летит На честном слове и на одном крыле... Ну, дела! Ночь была! Их объекты разбомбили мы дотла! Мы ушли, ковыляя во мгле, Мы к родной подлетаем земле. Вся команда цела, и машина пришла На честном слове и на одном крыле…».
Крым, февраль 1945 года. Музыка, доносившаяся из приоткрытого окна, удивляла. И тем, что кто-то в Севастополе слушает американскую патриотическую песню, и тем, что у живущих здесь людей вообще есть желание слушать песни. Да, конечно, солдаты Альфреда тоже не отказывают себе в радостях жизни, но на то они и солдаты, люди циничные. После того же, что «дети» Брагинского перенесли за последние годы – да и за последние десятилетия – у них не должно было остаться сил просто жить. Как можно жить, когда вокруг столько горя и зла?! Причем, не тех, что изображены на страницах дешевого комикса, который Альфред привычно перед выходом сунул в сумку, а самых что ни на есть настоящих и порой ожидающих прямо у порога. Поэтому кокетливый женский голос, поющий куплеты на английском, и веселый ритм джазовой мелодии Джимми Макхью, напоминавшие о безмятежных ярких огнях Нью-Йорка, о старлетках на звонких каблучках, о танцевальных площадках и уютных кафе – плывя по улицам полуразрушенного Севастополя выглядели дико. И все же люди жили, жил город и жила страна. Можно было бы решить, что все они лишены человеческих чувств, и что - словно животные или умственно неполноценные - не осознают происходящего. Некоторые страны откровенно шептались об этом по углам. Вот только никто не осмелился бы сказать подобное Союзу в лицо. Пусть «новый» Брагинский теперь и перестал напоминать своих оригинальных лидеров – образованных мальчиков из хороших и набожных семей, которые сбежали из дома, чтобы «творить добро», захватывая поезда и метая бомбы в царских чиновников и офицеров. И которые, попав в Кремль, решили эти же методы распространить и на нынешних политических оппонентов и прочих несогласных. Как говорится, «старые привычки отмирают медленно»…***
Впервые Альфред ощутил эту перемену на конференции в Тегеране больше года назад. Тогда ему самому, президенту Рузвельту и почти всей американской делегации пришлось из соображений безопасности переехать в здание советского посольства. В итоге общаться русским с американцами, да и самим воплощениям друг с другом пришлось гораздо чаще и плотнее, чем хотелось бы. «А ведь будь все, как раньше – и такое житье в тесноте, полное мелких нелепых происшествий, да еще с привкусом опасности из-за предотвращенного покушения – могло стать для нас обоих одним из самых ярких приключений и воспоминаний в жизни. А теперь… Он хотя бы помнит, что когда-то тут убили Грибоедова? Особенно, учитывая, что и сейчас – не будь тройного кольца пехоты и военной техники - местные с удовольствием взяли бы это здание штурмом». Поселили их с Брагинским буквально окно в окно – отчего оба были в курсе многих дел невольного соседа. Тем более что Союзу – после двух последних тяжелых зим и промозглых белорусских болот – здешнее, даже осеннее солнце явно пришлось по душе и жалюзи он опускал только, когда собирался работать или ждал посетителя. В свободное же время он сидел на увитой зеленью белой террасе, читая книгу, или просто грелся, прикрыв глаза, как сытый питон. По утрам они оба, раздетые по пояс, спускались в парк для пробежки и разминки, старательно делая вид, что в упор друг друга не видят. Союз, похоже, считал, что общаться с «империалистической державой, в которой культ материального преуспеяния достиг своей вершины, а стало быть и дна» - ниже его достоинства. Да и сам Альфред к нему не лез, предпочитая не бередить свои раны. Но иногда взгляд сам останавливался на крупной, но очень подвижной, ловкой фигуре Брагинского с незагорелой кожей, крупными каплями пота и тонкой, чуть заметной сеткой шрамов, каждый из которых Альфред знал, как свои собственные. Теперь в ее вязь вплелись новые, еще грубые, неровные рубцы. Вот только нынешний Иван переломает ему обе руки, если он только посмеет к ним прикоснуться. Артур, живший со своими людьми и сэром Черчиллем в доме через дорогу, приходил по темному брезентовому коридору, смотрел на царивший в «советско-американском» посольстве бардак недовольно и подозрительно, каждый раз цедя что-то сквозь зубы. То ли беспокоился за Альфреда, то ли за себя – боялся, что эти двое договорятся о чем-то важном у него за спиной. Три дня, полных суеты и дипломатических интриг – слишком мало, чтобы сделать какие-то определеленые выводы, и все же от Альфреда не укрылось, что в характере Союза стало проявляться больше сдержанности и меньше дикого, разухабистого романтизма и авантюризма, с которыми он когда-то заявился на мировую арену. Пропало из его манер и почти кичливое самодовольство, и насмешки над «примитивной американской культурой», которыми он часто исходил на предыдущих встречах. Прежний Россия, хоть и ясно осознавал свой возраст, никогда не позволял себе подобных выпадов ни в чей адрес. Тем более смешно было слышать все это от страны, которой не исполнилось еще и двух десятков лет – ведь «многовековую» русскую государственность и культуру Союз изначально тоже отвергал, как «отсталую и закоснелую», желая сбросить их с «парохода Современности». «Что ж такое нужно было сделать, чтобы ты не только все забыл, но и так возненавидел себя прежнего?» Одним словом, они провели под одной крышей несколько суток, постоянно сталкиваясь друг с другом, но ухитрились так ни разу и не поскандалить. Возможно, эта перемена была из дипломатических соображений, или же Брагинский просто устал от душной ненависти, в которой тонул последние годы, и потому больше не искал поводов для ссоры на ровном месте. Как-то вечером им даже удалось вполне нормально поговорить. Видимо, кто-то из охранников забыл на столике у террасы комикс, который привлек внимание Брагинского. Когда Альфред направлялся мимо него к лестнице, Союз неожиданно спросил, но не ядовито-насмешливо, а просто весело: - Стало быть, Капитан Америка? От неожиданности Альфред чуть не подскочил и внутренне напрягся, как если бы его уличили в чем-то непристойном. Даже ладони вспотели. Прежний Иван тут лишь мягко бы пошутил и рассказал что-нибудь о своих лубочных картинках, но вот от его «наследника» едва ли можно было ждать чего-то подобного. Но Союз не язвит, а лишь просит рассказать ему побольше - ведь начала он не знает, а оттого история выглядит ему не слишком понятной. И Альфред – пусть и сухо - рассказывает, как и для чего появился этот суперсолдат, как он познакомился с мальчишкой-сиротой и «сыном полка» Джеймсом Барнсом по прозвищу «Баки», как они вместе боролись против тайной нацисткой организации «Гидра»… После чего ждет отповеди о примитивности сюжета, о том, что супер-героев его люди выдумывают и любят из-за того, что им не хватает героев настоящих, о том, что все это – глупая и дешевая пропаганда. Но Брагинский спрашивает почему-то совершенно неожиданное: - Зачем он носит маску и скрывает свое настоящее имя? И Джонс только беспомощно улыбается в ответ. Все же Союз ровным счетом ничего не знает ни о страхах самого Альфреда, ни о таковых «маленького американца». Хоть когда-то он сам рассказал России об этом. Но…***
Крым, февраль 1945 года. Но, разумеется, даже после определенного ренессанса имперского духа, «сталинского ампира», с восстановлением в правах многих героев времен царской России и возрождением офицерских чинов и погон, прежний Иван не вернулся. И – вдруг неожиданно остро осознал Джонс – уже не вернется. Никогда. И никогда не вспомнит - ведь этого не напишут в учебниках - что они уже стояли здесь когда-то вдвоем (Бог мой, почти сто лет назад!), смотрели на британские корабли и на далекие белые звезды. Но одна из которых – око бога войны - горела тогда злым красным светом и висела над бухтой низко… так низко. А потом упала вниз, опалив весь мир, и лишила памяти самого дорогого ему человека. И сейчас словно смеется над Альфредом, вспыхивая под лучами прохладного февральского солнца, подмигивает с околыша фуражки нового России. Торжествует. Эта война пришлась ей явно по вкусу. И она-то точно знает, что прежний Россия больше не вернется. Имперская элита, в том числе культурная, истреблена, изгнана или работает на новую страну, реформа правописания (странно, что от перехода на латиницу все же отказались) отсекла от будущих поколений целые пласты письменных произведений. Их можно даже не запрещать. Их можно просто не переиздавать – большинство населения не станет ломать себе глаза о непривычную письменность. А главное, на всем этом фоне разрушен сам уклад жизни народа – ликвидированы сословия, из аграрной страны Россия превратилась в промышленную – и теперь мировоззрение и жизненный опыт будут передаваться не от «отца к сыну», а складываться под влиянием кино, газет, школы, общественных организаций, приятелей по двору. Еще поколение – и развитие техники и производительности труда окончательно добьют русскую деревню. А еще одно – и не останется в живых никого, кто помнил бы времена «старой» России. Примечания: Особенностью Тегеранской конференции являлась чрезмерно усиленная охрана. Которая была полностью оправдана, учитывая, что германцы действительно готовили во время нее убийство или похищение лидеров «Большой тройки» - операция была раскрыта советской и британскими разведками. А еще – учитывая, что происходила конференция в де-факто оккупированной стране, население которой не испытывало по отношению к Союзникам ни малейших симпатий. В августе-сентябре 1941 года советская и британская армии - из опасений перехода Ирана на сторону стран Оси (а стало быть - утраты контроля над местными нефтяными промыслами, железной дорогой и «южным коридором», через который СССР поддерживал связь с Союзниками) - оккупировали страну и свергли ее правительство ("Операция "Согласие"). Воцарившийся на время в Иране хаос привел к обрушению его экономики, массовым беспорядкам и голоду среди местного населения. Первый комикс о Капитане Америка вышел весной 1941 года.