5.
Крым, февраль 1945 года Или толкотня в одном здании в Тегеране тоже не пришлась русским по вкусу, или они захотели пустить пыль в глаза – но на время конференции в Крыму каждая из делегаций получила в свое распоряжение по целому дворцу. Которые к тому же располагались в разных поселках. Артур жил от Ялты дальше всего - в Воронцовском дворце в Алупке, Союз – в Юсуповском в Кореизе. Ближе всего к городу – в Ливадии - поселили Альфреда и его людей. И большинство заседаний проходило или здесь, или на «территории» Брагинского. Это был ЖЕСТ. Таким расселением русские ненавязчиво дали понять, какую из приехавших стран-союзниц считают сильнейшей. И в какой видят будущего соперника – не давая ее людям лишнего повода покидать стены Большого белого дворца, и держа под контролем все возможные контакты между американской и британской делегациями. Англия эту «рассадку по чинам» тоже оценил, а потому был мрачен, как только может быть мрачна «империя, над которой не заходит солнце», предчувствуя, что дни ее могущества сочтены, а обставляют ее бывшая колония и привычно отсталая, ненавистная страна. Которая, вроде бы, была побеждена. Причем, именно здесь, в Крыму. По вечерам «Британский лев» часто выходит на террасу Воронцовского дворца, украшенную его каменными собратьями, и смотрит в темное море, в котором не отражаются звезды. Альфред больше скучает. Умом он понимает, что именно сейчас и здесь - в гулких от пустоты залах, из которых немцы вывезли все, что не было крепко прибито, а русские наспех заполнили только самой необходимой мебелью – решаются если не «судьбы мира», то судьбы большинства стран. Но, как и все народы, хитросплетения политики он не любил и отчасти презирал – и, как и все, от этого частенько страдал. А потому нередко поднимал глаза к уже высокому, предвесеннему небу, в котором кружили птицы, и нетерпеливо вздыхал. Каждый из них должен был чувствовать, что место его сейчас не здесь. Союз-то эту мысль с Джонсом точно разделял – это было заметно по поджатому рту, закушенной нижней губе, по хорошо знакомым Альфреду складкам на лбу и вокруг глаз. Ивану вообще доводилось много ждать и терпеть, но чувства, снедавшие его, он всегда пытался скрыть. Хоть другая страна уже давно бы отозвалась резким словом, а то и свернутой кому-нибудь шеей. Любопытно, что и Союз - при всей своей «простонародности» - открыто выказывать нетерпение себе тоже не позволял. Или ему не позволяли – черт их там разберет. И все же, наверняка, Брагинский думает о том, что прямо сейчас советская армия освобождает территорию Польши и занимает Восточную Пруссию, затягивает петлю вокруг Кенигсберга, а сам он в это время «загорает» в курортном поселке. К несчастью, именно эти успехи и позволили их «боссам» не спешить с обсуждением дел. Но все когда-нибудь заканчивается. Бумаги согласованы и подписаны. Кто-то из отсутствующих спасен, кто-то предан, кто-то раздавлен, кто-то вознагражден. Брагинский не забыл ни о ком из своих многочисленных родственников и друзей – всем выбил выгодные условия и компенсации, закрыл даже ряд вопросов, угрожающих восточно-европейским народам еще со времен Средневековья. Вот только едва ли кто из них будет ему благодарен – не тот у человечества характер. «Впрочем, любые бумаги чего-то стоят лишь когда за ними стоит реальная сила. Воображаю, какое лицо будет у Союза, когда он узнает, чем я обладаю. Пусть средства по превращению людей в супер-солдат и не существует… зато оно имеется для стран». Но 11 февраля, когда Альфред уже мысленно прикидывает, в составе какой эскадрильи полетит бомбить Дрезден, к нему подходит Артур. Зло сверкает глазами, смотрит исподлобья, голос у него сухой и резкий. Хоть за эту и прошлую большую войну они уже многое прошли вместе, Альфреда старший брат по-прежнему не простил. А теперь к этой неприязни, похоже, прибавится еще и ненависть, замешанная на ревности к более молодому и удачливому сопернику. Только теперь до Америки доходит смысл слов Ториса, хоть и сказанных про Ивана (или про самого Литву?) – «не становись сильнее его, потеряешь навсегда». «Еще одна вечная рана на моем сердце. Как мы вообще умудрились все тут собраться?» Воистину, хочешь рассмешить богов – расскажи им о своих планах. Или мечтах. Альфреду давно хотелось примирить Ивана и Артура и самому занять достойное место рядом с ними. Но реальность привычно ответила утонченной пародией. Ну, а если уж совсем честно - в илистой мути его желаний прятался золотой мир грез, в котором он, «Град на холме», спасал всех и вся, и в первую очередь - этих двоих. После чего они оба становились его верными спутниками, не завидуя и не пытаясь ударить в спину. «Бред, который в лучшем случае можно вылить на страницы очередного комикса. Скажи я такое всерьез – Артур утопит меня в своем яде, а Брагинский вышибет все зубы. Если, конечно, дотянется». Мысль о сверхоружии давно крутится в голове. Ничего, ждать осталось совсем недолго. - Черчилль хочет задержаться на пару дней. Навестить места сражений, посетить кладбище наших солдат. - И? - Мне бы хотелось, чтобы ты сопровождал нас с Союзом. - Нас? - Ну, ты ж не думаешь, что наш любезный хозяин позволит нам ходить по своей территории без присмотра? - Не думаю. Только я-то тут при чем? Веночки помочь донести? Глаза у Англии темнеют, ноздри раздуваются. Но он не уходит. И тут только до Альфреда доходит – брат боится. Привычно боится России и просит у него помощи. Уж как умеет. «Что ж, по крайней мере, число политиков и интриг сократится втрое. Что не может не радовать».*** Здесь нет ни остролистника, ни тиса. Чужие камни и солончаки, Проржавленные солнцем кипарисы Как воткнутые в землю тесаки. И спрятаны под их худые кроны В земле, под серым слоем плитняка, Побатальонно и поэскадронно Построены британские войска. Бродяга-переводчик неуклюже Переиначил русские слова, В которых о почтенье к праху мужа Просила безутешная вдова: «Сержант покойный спит здесь. Ради бога, С почтением склонись пред этот крест!» Как много миль от Англии, как много Морских узлов от жен и от невест. В чужом краю его обидеть могут, И землю распахать, и гроб сломать. Вы слышите! Не смейте, ради бога! Об этом просят вас жена и мать! Напрасный страх. Уже дряхлеют даты На памятниках дедам и отцам. Спокойно спят британские солдаты. Мы никогда не мстили мертвецам.
От кладбища мало что осталось. Хоть прямой вины русских в этом нет – просто холм, на котором оно расположено, входил в оборонительную линию Севастополя. А потому война прошлась по нему не раз. Многие надгробия были разбиты, разбросаны по земле. Кладбищенскую ограду разобрали советские солдаты для создания укреплений. И судя по выражению лица Брагинского – особых моральных терзаний он не испытывал, как сейчас не испытывает смущения. Когда речь идет о спасении живых – их можно укрывать и кладбищенской стеной. А мертвые пусть сами хоронят своих мертвецов. Располневший с годами премьер-министр, его дочь и прочие члены британской делегации не говорят о погроме ни слова – лишь возлагают на уцелевшие могилы небольшие венки из алых маков. «Дорогое, однако, удовольствие». Наблюдая за братом, вторые сутки колесящим по крымскому побережью, Альфред пытается угадать, о чем тот думает? О безумной «атаке легкой кавалерии», в один день оставившей Британскую империю без большей части «золотой молодежи»? Или о своей раскаленной «тонкой красной линии», которую не может разорвать никакой враг? Однако же Артур оказывается куда менее сентиментальным - или же успевает разобраться со своими воспоминаниями раньше - и негромко, словно говоря сам с собой, произносит: - Знаешь, я ничуть не удивлен, что ты сегодня здесь. В конечном итоге ты родился с серебряной ложкой во рту. Сидел себе за океаном, гонял дикарей, наживался на наших войнах… Альфред хочет возмутиться, но Артур подносит к губам тонкий палец в белой перчатке: - Тише. Все познается в сравнении. Так вот – я не удивлен, что ты стал великой державой. Но я удивлен, что ею остался он, - косит он неприязненно зеленым глазом на стоящего неподалеку Брагинского. – Ведь еще тогда он был самым слабым из нас. - Только в ваших фантазиях, - усмехается Америка. – Поэтому он сегодня здесь, а из вашей дружной компании сюда дотянул только ты. Англия замолкает явно обиженно. Но все же продолжает разговор: - Ладно. Не будем о «том времени». Но после того, что с ним произошло за последние 25 лет, – не выживают. Не то, что не становятся… Тем более, что он и вправду умер. - Не умер, - упрямо отвечает Альфред, пытаясь убедить самого себя. – Кто же тогда стоит от нас в двух шагах? - Вот. Вот он, тот самый вопрос. Кто это или что это? Я никогда не любил Россию, что тут скрывать, но это… оно еще страшнее. А главное – сильнее. Как иначе объяснить такое чудо возрождения, как… - У каждого чуда есть имя, фамилия и отчество, - тоже негромко, но очень четко произносит Брагинский. Смотрит на «проштрафившихся» гостей чуть насмешливо, но без злобы.***
На Малахов курган, на груды покореженных советских пушек, ложатся венки из белых лилий - возможно, специально, чтобы позлить Брагинского. Но он молчит, а по пути в машину их настигают льющиеся из какого-то окна «Бомбардировщики». Удивленный Америка даже останавливается на миг, чуть отстает от группы. Вслушиваясь в знакомую мелодию, глядя на изувеченный город и на море, которое сейчас безразлично, как и стоящий рядом Брагинский – Альфред, наконец, осознает, что прежний Россия, его Иван мертв. С губ нечаянно срывается: - Так кто же ты? Кажется, Союз ждал этого вопроса: - Тот, кем он хотел стать. Тот, кем должен был стать. Чтобы стоять сегодня здесь, под этим небом, а не гнить под какой-то плитой. От этих слов хочется закричать так, чтобы это небо упало на землю, но ответить получается лишь: - От него у тебя лишь тело. - Ну что ж тут поделаешь. Не всем везет, как тебе и Артуру. Хотя, думаю, со временем, ты его поглотишь. - Он умер. Ты убил его. Светлые брови сходятся к переносице так знакомо, что на миг Альфреду вериться, что перед ним и впрямь Иван. Только в шинели с красными и золотыми звездами и высокой фуражке, из-под которой не выбиваются волосы - так коротко они острижены. - Как ты убил того мальчишку, которого он когда-то любил, – когда влез во всю эту грязь. Вчера и сегодня твои с Артуром люди устроили в Дрездене хорошее представление. Для меня. Что ж, я оценил. Думаю, ему бы тоже понравилось. Как и черепа японцев, посылаемые твоими солдатами в дар трепетным американским девушкам. К тому же огненный шторм – это ведь не единственный козырь в твоем рукаве. Да, капитан Америка? Что еще явит миру «Град на холме»? Ответа он, конечно, не дожидается. Вздыхает и вытягивает из кармана портсигар. - Но я тебе, в отличие от него, нотаций читать не буду. Из уважения к нему же. Америке внезапно становится смешно. Все же Союз неимоверно забавен, когда пытается строить из себя взрослую страну – от которой у него действительно только внешность. А все остальное – сплошной восторг подростка, верящего, что мир можно изменить. «Но разве ты сам так не думаешь? Разве у подножия Статуи Свободы не висит табличка?»«Вам, земли древние, — кричит она, безмолвных Губ не разжав, — жить в роскоши пустой, А мне отдайте из глубин бездонных Своих изгоев, люд забитый свой, Пошлите мне отверженных, бездомных, Я им свечу у двери золотой!»
И вдруг с каким-то ужасом осознает, что нет – не думает. Раз готов смеяться над таким же, как он сам. «Я – тот, кем он хотел стать», - крутятся в голове слова Союза. «Быть может, Иван любил меня лишь за это? За попытку создать царство Божие на земле?» По спине будто ползет холодная змея. Сегодня для Альфреда воистину день открытий. Раньше ему казалось, что Союз – это Тень России. Но, похоже, он Альтер-эго самого Альфреда. СССР - нечто похожее на США до безумия – только не внешне, а нутром и предназначением. Нечто, способное лишить Америку самого смысла его существования. Потому что оно будет бить по его слабостям и прорастать через его достоинства – ведь корень у них один. Тянущийся от Античности через христианство и идеи Нового времени. Русская православная империя принесла себя в жертву ради создания «универсального государства», в котором происхождение не играет роли, и потенциально способного не просто повести за собой другие народы, но включить их в себя. «И которое может отнять эту роль у меня». Ведь пять лучей красной звезды означают то же самое, что семь белых - на короне Леди Свободы. Единство всех континентов Земли. Но эту Тень – эту страшную пародию на него и на Ивана – еще можно уничтожить. И да – он не будет ни о чем сожалеть. Мальчишка, в которого когда-то был влюблен Россия, действительно умер. И действительно давно. В конце Великой войны, которую сейчас зовут Первой мировой. Как когда-то умер тот ребенок, которого таскал на руках Артур. И тоже - ради того, чтобы сегодня оказаться здесь. Под высоким небом, которое держат на своих вершинах Крымские горы. Быть может, среди разбитых памятников на Каткартовом холме даже валяется табличка с именами всех троих. Но скоро ветер и дождь соскоблят с покореженных камней и их. А гуляющие по ночному Крыму туристы будут время от времени натыкаться на пару молодых мужчин в мундирах прошлого столетия или на юношу с ребенком в белой кружевной рубашке, и тут же об этом забывать. Мало ли в курортной зоне снимают кино? Примечания: В тексте использован отрывок из стихотворения Константина Симонова «Английское военное кладбище в Севастополе», 1939 год. О расчленении американскими военными тел японцев и использовании их в качестве сувениров (зубы, уши и другие части тела иногда изменялись, расписывались различными надписями, соединялись в различные «изделия»): https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%B0%D1%81%D1%87%D0%BB%D0%B5%D0%BD%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B5_%D1%82%D0%B5%D0%BB_%D1%8F%D0%BF%D0%BE%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D1%85_%D0%BF%D0%BE%D0%B3%D0%B8%D0%B1%D1%88%D0%B8%D1%85_%D0%B0%D0%BC%D0%B5%D1%80%D0%B8%D0%BA%D0%B0%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%BC%D0%B8_%D0%B2%D0%BE%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D0%BE%D1%81%D0%BB%D1%83%D0%B6%D0%B0%D1%89%D0%B8%D0%BC%D0%B8 Аналогичная статья есть и на английском языке. Позднее подобные сувениры вывозились американцами и из Кореи с Вьетнамом. Западная географическая традиция насчитывает семь континентов, а не шесть (пять из них населены), как наша. Вообще, в разных моделях число континентов варьируется от 4 до 7. Поэтому встретив где-то в статье утверждение «континент Европа» - смеяться не стоит.