С миру по нитке

— Девушке не к лицу папироса, — сказал Гергер, чиркая спичкой. — Тебя не спросила, — огрызнулась Нанаба, затянулась, прищурила глаза от дыма. — Сам куришь. — И то верно, — вздохнул он. — И пьешь. И пью, согласился про себя Гергер. Они сидели на плоской крыше, подстелив куртки и свесив ноги через край — падать, если что, невысоко, да и приводы пристегнуты. Рука сама потянулась к внутреннему карману, только на рубашке кармана не было, да и в куртке тоже не было ничего, на службе Гергер не пил, но рефлекс выработался. Краем глаза заметив движение, Нанаба цыкнула сквозь зубы, плотнее прихватила зубами папиросу. — Мало Майк тебя гоняет. Закатное солнце ныряло в облаках, то исчезая, то появляясь. Появляясь, светило в глаза. Гергер прикрылся рукой и заулыбался неуместно радостно. — Гоняет. А и пусть гоняет, завидует, что я такой веселый и холостой. Откинув голову и опершись сзади на руки, Нанаба глядела в облачное небо, предусмотрительно вынув папиросу изо рта: — Кажется, он достаточно долго был веселым и холостым. — Вот за что я люблю тебя, Банана? — Нанаба за такое коверканье всякому давала в глаз, даже Майк и помыслить не мог хотя бы в шутку так её назвать, а Гергер в своё время отхватил порядка семи фингалов и таки добился своего, называл, как нравилось. — Ты ж зануда, каких поискать. Чуть не по-твоему и бу-бу-бу, и бу-бу-бу. Молодая девка, а ворчишь, как бабка старая. О, я знаю чего Майк к тебе, как репей пристал, он на твоем фоне себя молодым чувствует. Лениво затянувшись и выпустив клуб дыма из приоткрытых губ, Нанаба поморщилась, подергала пальцами с зажатой папиросой, та уже истлевала, подбираясь к белой коже. — Зато ты никак не осознаешь свои тридцать лет. Всякому веселью своё время, — она пожевала губами, — ну или как-то так, поговорка такая есть, бабушка говорила. Он мазнул пятерней по её выстриженному затылку, взъерошил волосы. Нанаба дернулась, отмахнулась, пепел упал на штаны. — Черт тебя дери, Гергер! — пепел стряхнулся легко, не успев оставить следа, но Нанаба уже завелась. — Можно уже быть каплю серьезнее? Я не против веселья, но всему же есть предел. Ты знаешь, что тебя даже рядовые твои всерьез не воспринимают? Ну подойдет, мол, пожурит, поматерится, да и всё. — Знаю, — отозвался он. — Не боятся, и пусть. Мало у нас страхов? А карьеру я строить не собираюсь. Хотя, может и зря. А что? Стал бы майором, ну, когда Майка опять повысят, в комнату побольше перебрался бы, любовницу молодую завел, поди плохо? Нанаба побагровела, белая кожа залилась красным. Гергер потер плечо, куда пришелся ощутимый удар. — Эй, да я же не на твой счет, что ж ты такая обидчивая, а? Шучу я. На самом деле плюс в том, что жалованье больше, вино можно получше покупать. — Гулять в кабаках подороже, — поддакнула Нанаба неодобрительно. Гергер весело кивнул, о чем тут, мол, спорить. Солнце зашло совсем, скрывшись в ровном отрезке горизонта между озером и лесом. — Всё же ты такая зануда, Банана. — А ты жизнерадостный кретин, — отозвалась она. — Но я всё равно тебя люблю, — сказал он вдруг, и Нанаба улыбнулась, едва приподняв уголки губ. Она верила в эту любовь: искреннюю, глубокую и совершенно платоническую. — Взаимно. Солнце понемногу уступало место бледной восходящей Луне.