Разное: KHR!

Сколько себя помню, я был всегда только я. Чудо-ребенок, незаконнорожденный сын, отверженный беглец и скиталец, к четырнадцати годам растерявший всякую надежду и, как утопающий в соломинку, вцепившийся в предложение хитрого Аркобалено. Сколько себя помню, я всегда был один – виной ли тому жизненные обстоятельства или мои собственные решения, но мир всегда существовал отдельно от меня. Даже когда я прилетел в Японию и нашел там Десятого, единственного человека, которому оказалось не безразлично, что со мной будет, моя система не изменилась: был я и был Десятый – был Десятый и был я, потому что ставить себя на одну доску с таким бескорыстным и бесконечно добрым человеком казалось мне чем-то вроде кощунства. Был я, был Десятый и была толпа девчонок, которые ходили за мной по пятам, и настолько фальшивой была их одинаковая преданность, что мне даже лень было как-то реагировать. И была эта девчонка, Кёко Сасагава, которая, кажется, нравилась Десятому – для него она была одна, а, по мне, ничем не выделялась из этой бессмысленной толпы, и пусть не бегала за мной, как другие, не носила обедов и не заглядывала в рот, порой она смотрела на меня чуть дольше, чем того требовали их правила приличия, и я мог только надеяться, что Десятый этого не замечает. Но все-таки она ему нравилась, и я делал ей небольшую скидку – отвечал, если она заговаривала со мной, не спеша обливать презрением, и иногда смотрел в ответ – не дольше, чем нужно, просто чтобы она продолжала улыбаться. Десятый таял от ее улыбки, а у меня при взгляде на них в груди вскипало смутное тягучее раздражение, и приглушить его могла только мысль о том, что и я внес свою лепту в то, чтобы Десятый был счастлив. Наверное, в конце концов я тоже стал выделять эту девчонку. Иначе как объяснить то, что одним жарким летним днем, когда мозги у бейсбольного придурка (по его словам) плавились от жары и только что прошедшей контрольной, я вышел раздобыть для Десятого холодного питья – а оказался в укромном закутке под лестницей, где царила восхитительная тень, с глазу на глаз с Кёко Сасагавой. Щеки ее горели – это было видно даже в полумраке: то ли от жары, то ли от смущения собственной смелостью. Она протянула мне маленькую коробочку с обедом и, глядя на меня широко раскрытыми глазами, которые казались еще больше, чем обычно – может быть, из-за того, что находились так близко к моим – тихим шепотом попросила: - Гокудера-кун, возьми… Не знаю, зачем она это сказала. Слова тут были явно лишними. Я покорно принял из чуть заметно дрожавших рук коробочку и, движимый вполне естественным стремлением поблагодарить и успокоить, по-видимому, очень нервничавшую Кёко, наклонился ближе к ней. В голове не осталось не только слов, но и мыслей. Одно пришедшее невесть откуда ощущение того, что я все делаю правильно. Больше не было меня и не было Кёко, были только – двое, целые, неразделимые – мы. Первый раз в жизни я испытал это ощущение, поцеловав в темном закуточке под лестницей почти незнакомую мне девочку, которая нравилась моему Десятому. Я пожалел об этом спустя несколько световых лет, которые в человеческом мире равнялись едва ли пяти секундам. Я не знал, что Десятый будет так беспокоиться обо мне, что выскочит из класса практически сразу вслед за мной. Я не знал, что сказать моему Десятому, когда смотрел в его глаза – он растерял, казалось, всю свою доброту, всю свою исключительность – теперь это был просто обычный мальчишка, случайно увидевший, как целуется с другим девочка, в которую сам был влюблен. Безграничное удивление мешалось в его глазах со смертельной обидой, растерянностью и чуть ли даже не ненавистью к предателям. О, как хорошо я его понимал в тот момент. - Гокудера-кун… - прошелестел он, переводя взгляд с меня на нее. – Кёко-чан… Снова был я, и была она, и был Десятый, который стоял перед нею и мной, как дурак – в первый и последний раз мне пришло в голову такое сравнение – а потом покачал головой, словно не желая признавать очевидное, развернулся и побежал. Класс находился в другой стороне, но разве он сейчас думал об этом? На автомате я сунул в руки Кёко коробочку: - Прости, - бросил сквозь зубы и кинулся за Десятым – за Неудачником Тсуной, который всегда был последним в классе по физкультуре, который был последним вообще во всем, единственным в своем роде, и которому сейчас пришлось испытать такое жестокое разочарование. Вот уж нет, думал я, стиснув зубы. История не повторится. Шесть лет назад рядом со мной никого не было, но теперь у Десятого есть я. И какую бы ужасную глупость я ни совершил сегодня, я ни за что не дам моему Десятому совершить еще ужасней.