***
Дреер сидел за рабочим столом, внимательно вчитываясь в какой-то документ. По крайней мере, любой человек, зашедший к нему в кабинет в эту минуту, именно так бы и решил. Мало того, он бы мгновенно подумал, что лучше зайдет попозже, ведь у Лаксуса был такой вид, что о приятной беседе и речи быть не могло. На самом же деле врач не читал никаких бумаг. Вернее, он держал перед собой историю болезни Фрида, смотрел на слово «помолвлен» в графе «социальный статус» и думал совершенно не о том. Влажные после душа волосы были в крайнем беспорядке, как и мысли в голове. Кажется, совсем недавно он ждал не дождался, как бы побыстрее избавиться от пребывания Мираджейн Штраус в своем привычном мире. И теперь наконец-то дождался. Мужчина даже не думал, что будет что-то испытывать по этому поводу, ведь такое развитие событий было предопределено; это было в порядке вещей, как он сегодня утром сказал Джастину. Их со Штраус больше ничего не связывало, что тут думать? Лаксус не мог успеть к ней привязаться, да и с какой стати. Но, кажется, он действительно слишком далеко зашел в попытках понять девушку. Врач отдавал себе отчет в том, что ему было интересно и непривычно соприкасаться с её жизнью, пусть на краткие моменты. Поэтому то, что он испытывал сейчас, было сродни острому, но быстро утихающему сожалению, порыв которого толкнул Дреера вперед, к теплым и неожиданно мягким губам. Он вполне осознанно попрощался с Мираджейн именно так. Не было никакой «затуманивающей глаза страсти» или как там ещё принято объяснять то, что происходит между едва знакомыми людьми противоположного пола. Как драка в доме любительницы восточных единоборств была необходима ей для разрядки, когда она чувствовала, что Дреер выворачивает её наизнанку своими правдивыми и желчными словами, так этот поцелуй был нужен мужчине. На его взгляд, эти две ситуации были очень схожи: они оба хотели защититься друг от друга, каждый по-своему. Лаксус вынудил беловолосую Штраус открыться перед ним, показав, что видит её насквозь, хотя это было слишком смелым утверждением. Конечно, она в ответ хотела вытянуть из него что-то более стоящее, чем равнодушие. И она почти добилась своего, а потом собралась просто взять и уйти после всех своих слов. Просто сдаться! Она не сдавалась до последнего, отвоевав у самой себя право на счастье, а ему поддалась, и это казалось мужчине сплошным надувательством. Поэтому он не смог удержаться. Дреер усмехнулся, прикрыв ладонью глаза. Изумление, написанное на её лице… Она действительно не ожидала. Не вышло у неё оставить последнее слово за собой, он всё испортил. Что ж, ладно… «Хватит», — решительно подумал блондин и склонился над бумагой. Теперь никто не сможет отвлечь его от работы, с которой он хотел управиться за сегодняшний день. Никто, кроме… В дверь постучали. — Войдите, — вздохнул начальник отделения. В кабинет вошла Эвергрин, подозрительно окидывая взглядом привычную обстановку и хозяина кабинета, как будто ожидая подвоха. — Привет, — подошла она, всё так же сканируя каждую деталь пространства своими очками, и сложила руки на груди. — Я уж думала, ты тут всё порушишь, или ещё чего похуже. — Чт... С чего бы это? — поперхнулся Лаксус. — Ну, если бы ты себя видел, когда я видела тебя, то ты бы не спрашивал, — закатила глаза медсестра. — Вот, что странно: Джастин теперь просто светится от счастья. Не знаю, что уж там у него произошло… — И ты решила выпытать у меня подробности? — усмехнулся мужчина. — Умный какой. Ты, знаешь, тоже до ужаса довольный, — продолжила возмущаться Эвер. — Все как с ума посходили!.. Дреер позабавился. — А с тобой-то что не так? — Со мной как раз всё так. Ты будешь рассказывать? — С ума сошла? — Ну и ладно, — надулась девушка. — Не очень-то и хотелось. Она отвернулась, недовольная, что так и останется в неведении касательно творящихся вокруг неё загадочных событий. У Лаксуса вдруг зазвонил телефон. Глянув на номер абонента, он многозначительно посмотрел на свою не в меру любопытную помощницу, которая обиженно фыркнула и вышла за дверь. Что Скарлетт от него нужно? — Алло? — поднес мужчина телефон к уху, как только дверь захлопнулась. — Дреер, прости, что сомневалась в тебе. От неожиданности врач слегка приоткрыл рот. Ему потребовалась пара долгих мгновений, чтобы найтись с ответом. В трубке раздался смешок. — Что за слово на букву «п» ты только что произнесла?.. — Очень смешно. Я серьезно, спасибо за Мираджейн. Голос девушки в трубке немного искажался из-за помех. Несмотря на то, что внезапная искренность Скарлетт была для Лаксуса полной неожиданностью, он испытал досаду. — Это вообще не то, за что стоит благодарить, ты не находишь? Он вдруг подумал, а рассказала ли Штраус своей подруге о случившемся на лестнице. Но раз хирург всё ещё не стоит перед ним с ножом в руке, то, наверное, нет. — Ты больше никогда не дождешься от меня таких слов, так что заткнись, — голос собеседницы был чуть ли не дружелюбный. Может, она тоже немного тронулась? — Ладно. Спасибо, что предупредила. — На самом деле, это не все, что я хотела сказать. Лаксус слегка напрягся. Что может быть ещё?.. — Я сильно переживаю за неё. Ей бы не помешали сеансы психотерапии. — На что ты намекаешь? — сухо спросил мужчина, откидываясь на спинку кресла. — На то, что ты будешь очень любезен, если проведешь с ней пару встреч. — Ты серьезно?!.. — Вполне. Врач еле удержался от язвительного комментария. Если Скарлетт решила, что он безопасен для её подруги, она точно спятила. Почему все вокруг пытаются навязать ему чужие проблемы?.. Ах да, потому что он врач. — Я… — он сжал пальцами переносицу и неожиданно согласился: — Ладно. Встречусь с ней пару раз, если она сама не будет против. Мне это не нужно. — Славно, — фыркнула Эльза на том конце. — А, Дреер. Самое главное: мне звонили из отделения: Бикслоу очнулся. — Что же ты сразу не сказала?! — Не перебивай, а? Буквально только что позвонили, а у меня там никто не в курсе, что это за пациент и откуда. Ну, если ты меня правильно понял… — Да. Конечно. Пока. — Пока. Лаксус нажал «отбой» и провел рукой по волосам. Похоже, Скарлетт решила изменить своё к нему отношение после целых трех лет ненависти. Поразительно, что уж тут сказать. И как долго это продлится?.. Видимо, Мираджейн действительно стало намного легче после всего случившегося. Дреер ни в коем случае не хотел сказать, что смерть сестры принесла ей облегчение — это было бы последней стадией сволочизма. Но на самом деле, если быть до конца честным… То она действительно освободилась от своего прошлого. Мужчина не знал, насколько тяжело ей будет пережить гибель Лисанны, но был уверен, что она справится. А что касается личных сеансов психотерапии… Лаксус подумал, что Штраус и близко его к себе не подпустит. Он даже не собирался настаивать. Пускай все остается так, как есть. Врач поднялся на ноги и вышел в коридор, где его ждала Эвергрин. — Я к Бикслоу. А с тобой мы поговорим позже. Недовольство отразилось на её лице, но, впрочем, оно так же быстро исчезло. — Тебе все равно придется объяснить мне кое-что, — прищурилась она. — Это касается Люси. Она действительно живет у тебя? — Откуда ты… — Я всё знаю, — ухмыльнулась медсестра. — Кроме того, что происходит у тебя в голове. Это мне понять не под силу… — Люси просто временно сменила место жительства, — закатил глаза Лаксус. — Ничего интересного. — Слишком много интересного, — возразила девушка, угрожающе наставив на него палец. — Ну ладно, я до тебя доберусь, будь уверен. Дреер сокрушенно покачал головой и махнул ей рукой, направившись на третий этаж, где находился его горемычный пациент. Ему не особенно хотелось обсуждать последние события с кем бы то ни было, и даже упрямая Эвергрин вряд ли добьется от него признания. Пускай разговаривает с Джастином, если тот сочтет нужным поделиться с ней. Перед входом в палату Лаксус немного помедлил, морально готовясь к встрече с Бикслоу. Он чувствовал, как выдохся от сегодняшних эмоций, которые превысили его обычный лимит в несколько раз. Если сейчас он столкнется с новыми проблемами… Врач вошел внутрь. Пациент лежал на койке. Его голова была перебинтована до самого лба, и белые ленты почти полностью скрывали злополучную татуировку. Когда Дреер подошел поближе, парень повернул голову на звук шагов и приоткрыл глаза, тут же прищурившись. Бикслоу медленно нашарил на тумбочке очки: видимо, он уже успел пожаловаться на плохое зрение, и медперсонал позаботился об этом. Движения его были неуверенными, но вполне осмысленными. Лаксус мысленно вздохнул. Это было неизбежно: зрение пациента сильно упало и никогда не восстановится до конца, хотя, конечно, его можно будет поправить. Сейчас он только-только очнулся, и все последствия операции проявляются в полной мере. Оказывается, у Бикслоу были зеленые глаза. Какие-то необыкновенно зеленые, врач даже на секунду усомнился, а не очередные ли это линзы. Но присмотреться он не успел, так как парень уже надел очки с круглой оправой. Дреера позабавил этот нелепый вид, но его интересовало другое. Зрение пациента ухудшилось, а что стало с его памятью? — Здравствуйте, — проговорил бывший шизофреник. Он внимательно разглядывал своего посетителя, словно пытаясь что-то у него молча спросить. Лаксус с обреченностью, которая отозвалась в нем неприятным болезненным уколом, понял, что Бикслоу его не помнит. Это означало, что он не помнит вообще ничего о последних событиях. — Привет, Бикслоу, — вздохнул врач. — Как ты себя чувствуешь? — Вы мой врач? — недоуменно смотрел на него парень. — Я чувствую себя… Я в растерянности, если честно. Не могли бы вы объяснить, что со мной произошло? Последнее, что я помню… — он нахмурился. — Свой тату-салон. Дреер подумал, что ещё никогда не видел человека настолько потерянного. Взгляд Бикслоу был настолько невинным и страдающим, что Дреер не мог собраться с мыслями. — Ты помнишь меня? — Мне кажется, что помню, — пациент привычным движением приложил к вискам длинные пальцы. — Но это только ощущение, никаких воспоминаний не появляется. Вас зовут?.. — Лаксус Дреер. И в последнюю нашу встречу мы были на «ты», может, тебе так будет легче вспоминать. Ты перенес операцию на головной мозг, которую проводили из-за возникновения опухоли в лобной доле. Пациент нахмурился, переместив пальцы на перебинтованный лоб. Он внимательно смотрел на высокого врача, который присел на стул. — Ты попал в больницу при неизвестных обстоятельствах, но, вероятно, у тебя есть родственники, которых ты разыскивал до того, как лишился памяти. Ты попал в мое отделение психиатрии с начальной стадией шизофрении. Страдал от зрительных галлюцинаций из-за воздействия опухоли на твой мозг и зрительный аппарат. И теперь после операции твое зрение ухудшилось, а память стерлась. Во время болезни у тебя была диссоциативная фуга, то есть раньше ты уже частично терял память о событиях из прошлого. Ты не помнил о своих родственниках и отказывался соглашаться с тем, что болен. Пока Бикслоу молча выслушивал всю информацию, представленную ему в таком сжатом виде, его глаза все больше расширялись, а по лицу расползалось выражение недоумения. Дреер не ожидал, что он будет слушать так спокойно. Может быть, ощущения парня подсказывали ему, что все это правда? — Опухоль возникла из-за свинца в татуировке, которую ты набил на своем лбу. Тебя оперировали вчера, сегодня ты пришел в себя. Сегодня двадцать третье декабря. Некоторое время перед тем, как я тебя выпишу, ты проведешь в больнице, так как ты должен восстановить свое здоровье. Так как ты себя чувствуешь? — Я… — тату-мастер взглянул на свои ладони. — Даже не знаю. Не могу понять и половины из того, что вы… ты говоришь. Голова тяжелая. Даже думать больно… — он слегка усмехнулся. — А память вернется? Лаксус коротко вздохнул. — Трудно сказать. Да и сейчас рано об этом говорить, тебе нужно просто отдыхать. На все вопросы я постараюсь отвечать тебе максимально полно, но ты должен понимать, что мои слова не должны приниматься тобой за реальную действительность. Лучше, чтобы ты попытался вспомнить сам, иначе нет даже шанса на то, что амнезия излечится. Бикслоу откинулся на подушку, нахмурившись. Некоторое время он молчал, глядя Дрееру прямо в глаза через стекла очков. Потом он поморщился, снял непривычные заслонки от мира и поморгал, пытаясь заставить взгляд сфокусироваться. — Это неприятное ощущение… — негромко поделился он. — Я очнулся с какой-то странной сильной потребностью что-то сделать, но не смог вспомнить, что. А ещё… Я не могу найти одну вещь. — Какую? — поднял брови Лаксус. — Все вещи тебе вернули после осмотра. — Я всегда носил её с собой. Точнее, на себе, — слегка улыбнулся парень. Дреер подумал, что, по крайней мере, эта черта присуща Бикслоу в любом состоянии. — Ожерелье с маленькими тотемами. Оно всегда было для меня своеобразным напоминанием о наиболее значимых событиях в моей жизни. Забавно, что именно сейчас оно исчезло… Воспоминание проплыло в сознании врача: бледная Хартфелия пальцами скручивает кожаный шнурок. — Я думаю, мы его отыщем, — пообещал врач, уже начиная обдумывать план. — Тебе сейчас полагается постельный режим и много сна. Ты ещё не восстановился, так что отдыхай. — Потом… ты расскажешь мне о том, что происходило? Подробнее? — спросил Бикслоу, пытаясь совладать со смятением, которое отражалось на его лице. Лаксус не мог себе представить, что бы чувствовал на месте этого пациента. Было видно, что ему больших усилий стоит держать себя в руках, а о расслабленности не могло быть и речи. Наверное, это было сродни тому, как человек пытается вспомнить какое-нибудь слово, вертящееся на языке, и напрягается изо всех сил, боясь, что оно ускользнет. Только в данном случае это была не одна сотня слов, ситуаций и ощущений. — Да. Отдыхай, — повторил Дреер. — И постарайся расслабиться, потому что в противном случае твой мозг не сможет начать восстановление. Ответом ему был пронзительный, но беспомощный взгляд. Врач вышел в коридор, прикрыл за собой дверь палаты и привалился к прохладной стенке, закрыв глаза. Как ему поступить? По сути, Лаксус уже выполнил свою задачу, и здоровью Бикслоу ничего не угрожает. Вообще-то, если бы он захотел, то мог бы прямо сейчас потребовать у Макарова увольнение, потому что оба пациента, порученных ему, поправляются. Но Дреер-младший чувствовал, что обычная ответственность, которую берет на себя любой достойный врач, уже давно переросла во что-то большее, и ему не безразлична судьба Фрида и Бикслоу. По крайней мере, пока оба находятся внутри этих стен. Что будет потом, мужчина не знал. Невероятно сложно было заставить себя сделать сегодня ещё хоть что-то, но врач уже решил, что ему придется разговаривать с Хартфелией по поводу таинственного ожерелья их пациента. Он даже не знал, чего ему хочется меньше: оставаться в больнице или идти домой. Надо же, он уже не может спокойно заявиться в свою собственную квартиру… Хартфелия. Ну почему даже у неё есть какие-то проблемы? И почему он согласился в них участвовать? Лаксус тяжело вздохнул и отправился собираться.***
— Привет. Ты не передумала? — Нет… Конечно, нет. Там же, где обычно? — Да. Тогда до встречи? — Давай. Люси кинула телефон на диван с расчетом на то, что он не отскочит и не упадет на пол. Помедлив немного, она и себя кинула туда же, забросив ноги на спинку, а голову свесив вниз. В этой позе девушка частенько застывала у себя дома, когда не хотелось делать абсолютно ничего, а не самые радужные мысли настойчиво ломились в голову. Забавно, что сейчас она не у себя дома, но, кажется, ничего не изменилось. Хорошо, что Лаксус не видит этого вопиющего безобразия. Помимо Хартфелии в нелепой позе, в комнате и так было от чего впасть в прострацию: вся она была завалена вещами. Люси привезла пару мешков со всем необходимым из квартиры, но сил хватило только на то, чтобы их распаковать. Оставалось прибраться, и для неё желательно бы сделать это до появления Дреера. А то придется складывать всё обратно и снова увозить. Люси практически не спала, мучаясь от мыслей, прямо как в тот день, когда они с Нацу расстались. И два месяца после этого… Сейчас все её переживания по этому поводу вернулись, но к ним теперь добавились ещё и терзания по поводу Бикслоу. Девушка то и дело застывала на месте, с трудом вспоминая, что ей нужно сделать, и периодически стирала с лица невольные слезы. Она не хотела бы видеть никого, но ведь Леви… Может, ей полегчает, если она с ней поговорит? Нацу… Люси почувствовала, как воспаленные глаза начинают увлажняться, и моргнула. Она так устала от этих мыслей. Раз за разом прокручивая перед глазами все сцены из их совместной жизни, Хартфелия чувствовала, как горечь разъедает её сердце, потому что все они утыкались в ту сцену в палате незнакомой ей девушки — Лисанны. Выходит, это была она. Когда Нацу сказал ей, что он устал… Что больше не видит смысла в отношениях… Выходит, он врал; он просто променял её на другую девушку… Столько ей наплел, а это были просто отговорки и оправдания… Люси стиснула зубы. Сколько можно?! Почему спустя столько времени она продолжает убивать себя этими мыслями? Нужно жить дальше, а она всё продолжает мучиться. Но как быть?.. У них было столько хорошего, неужели это всё ничего не значит? Воплощение печали, Хартфелия перекувыркнулась через голову назад, соприкоснувшись ступнями с прохладным полом. Так, хорошо. Прибраться, собраться, встретиться с Леви. Всё по плану, ничего лишнего. Лаксус подарил ей день безделья не для того, чтобы, возвратившись, найти у себя в квартире селедку, растекшуюся в соленой луже соплей. Она должна хотя бы постараться… Люси закинула лицо к потолку и застонала, схватившись руками за голову, но затем одернула себя и отправилась в ванную приводить себя в порядок.***
— Знаешь, такое чувство, как будто ты очень-очень долго терла глаза, — невинно заметила Леви. Эта девушка никогда не умела одеваться по погоде, и сейчас мерзла в своих джинсах и совсем не зимних сапогах. Пуховик её, похоже, тоже не сильно спасал, но на него был намотан огромный теплый шарф — явно мужской. Люси криво усмехнулась, и её подругу передернуло. — На тёрке... Нет, что ты, я сама жизнерадостность. Разве у тебя есть сомнения? — Ни одного, — Макгарден поджала губы и покачала головой. Они ходили кругами по парку, в центре которого уже замерзло озерцо. Всего неделю назад какой-то чудак решил проверить, насколько крепок лед, и провалился в воду. Кажется, после купания в городской проруби он не выжил. Бедный человек, о нем никто и не вспомнит… Но сейчас снег, покрывающий поверхность застывшей воды толстым слоем, был весь в цепочках следов. Дети с радостным визгом скатывались с горок на своих снегокатах и доезжали чуть ли не до середины озера. А на другой стороне, около самого берега, вода никогда не замерзала, поэтому именно там толклись и крякали утки, решившие перезимовать в городе. Люси бывала в этом парке бесчисленное количество раз, но сейчас в таком подавленном состоянии казалась себе неуместной для этого полного её собственных счастливых воспоминаний места. Высокие темные лиственницы тихо покачивались в зимней голубизне неба и иногда стряхивали с себя пушистый снег, от которого оставались маленькие ямки в сугробах, усыпанных желтой хвоей. Так было каждую зиму, и Хартфелия раньше всегда любовалась этой простой и естественной картиной, но сегодня будто большая тень нависла над ней. Снег оставался таким же белым, а солнце таким же ярким, но она не могла этого увидеть. — Люси, куда подевалась вся твоя радость? — наконец, не выдержала Макгарден, встряхивая головой. Из-под шапки выбились светлые кудряшки. — Ну никому ведь не будет лучше от того, что ты себя мучаешь. Я знаю про Нацу и его поступок, и я жила вместе с тобой весь год после его… выброса в твою сторону. Но всё же… Хартфелия скривилась. — Я всё это понимаю, — указала она варежкой на свою голову, — вот здесь. Но здесь… — варежка уткнулась в молнию пуховика на уровне груди. — Знаю… — Леви вздохнула. — Я тебя прекрасно понимаю. Ты мне так помогала, когда я ушла от Гажила, и я так хочу ответить тем же!.. Не хочу видеть тебя такой. — Ну уж прости, — фыркнула блондинка. — Люси… Они прошли ещё немного в молчании. — Прости, Леви. У меня такое чувство, как будто я погружаюсь в темноту, как бы это ни звучало. И даже то, что всегда приносило радость, сейчас вызывает сомнения. И я постоянно думаю… — Люси смотрела под ноги, следя за тем, как черные носки ботинок поглощают натоптанный снег. — Думаю, что неужели я недостаточно сильно любила? Где подвох? Нацу мне тогда сказал… что я слишком «неземная», и что… Да блин, — стиснула она зубы. — Я уже устала об этом думать, но так для себя ничего и не поняла. Мне-то в какую сторону двигаться? Прочь от теплых чувств, которые не нужны другому человеку и из-за этого пропадают совсем? — Твои чудесные чувства никуда не пропадут. Просто он не тот, кто тебе нужен, — осторожно заметила подруга, зарываясь подбородком поглубже в шарф. — А как это вообще определяется?! — с болью в голосе спросила Хартфелия, всплеснув руками. — Вот скажи, как это вы с Гажилом так просто снова сошлись? — На самом деле… — задумчиво протянула Леви, — мы оба сильно изменились после произошедшего. Я, конечно, могу ошибаться, но то, что у нас с Гажилом, это никогда не исчезнет. Не знаю, как объяснить… — Ты говорила мне, что в отношениях должно быть постоянное развитие, помнишь? И что, видимо, он не тот человек. Но я вижу, что ты по-настоящему счастлива, а значит, ты заблуждалась. Леви, расскажи мне, пожалуйста!.. Люси сжала кулаки, умоляюще глядя на невысокую девушку. Конечно, это вряд ли ей поможет, но ей просто необходимо было знать, что у двух людей в совместной жизни действительно всё может быть хорошо. — Попробую… Видишь ли, я была абсолютно уверена в том, что делала, — улыбнулась Макгарден в шарф. — Но сейчас вижу, как всё было на самом деле. «Сколько же времени должно пройти, чтобы увидеть всё со стороны?», — подумала Хартфелия. — Мы перестали друг друга понимать на тот момент. Фокс начал принимать мое присутствие, как должное, и я так же поступала с ним. Когда отношения становятся привычкой, ничем хорошим это закончиться не может, просто любовь постепенно исчезает. А я его очень люблю… Мне не хотелось, чтобы это так закончилось, хотя было очень больно… — Леви прижала ладони к груди. — Но я знаю, что он тоже любит меня. И мы стараемся друг для друга и находим в этом радость. А ещё я научилась прощать его, и мне всё легче это делать, потому что Гажил действительно начал видеть вещи, о которых я ему говорю. А я вижу то, о чем он говорит мне, про людей и повседневную жизнь. Мы уважаем друг друга и можем друг другу помочь, когда спотыкаемся. Пожалуй… — она нежно улыбнулась, — это самый дорогой подарок, какой я могла получить. Люси первый раз за последнее почувствовала, как и на её лице расцветает улыбка, когда она смотрела на сияющее лицо Макгарден. Когда та говорила о Редфоксе, то становилась похожа на солнце, и Хартфелия легко могла представить, как уютно её подруге в больших объятиях грозного и грубоватого на вид Гажила. Такой человек не располагает к себе, но Леви сумела увидеть в нем тот свет, который всегда зажигался во взгляде пирсингованного парня, когда он смотрел на свою девушку. Люси очень хорошо это помнила, даже если учесть, что довольно давно его не видела. — А ещё он сказал мне, что от многих вещей ему было отказаться гораздо легче, чем от меня, — зажмурилась Макгарден. Хартфелия выдохнула облако белого пара, который тут же растворился в прозрачном воздухе. Леви посмотрела на неё с опасением, не зная, какой реакции ожидать, ведь на её памяти Люси никогда не была в таком подавленном состоянии. Даже когда они с Нацу расстались, в её светлой подруге воля к жизни била ключом, а значит, произошло что-то ещё… — Вчера, когда мы встретились в коридоре, мне показалось, что я видела совершенно другого человека, — заметила психотерапевт. — Так же я знаю, что вчера оперировали твоего пациента. Что-то случилось?.. Люси сбавила шаг. Улыбка на её бледном лице снова померкла. — Не знаю, — тихо проговорила она. — Если честно, мне кажется, что это всё какой-то дурной сон, который продолжается уже целый год. Я думала, что успокоилась, не видя Нацу, но всякие мелочи постоянно о нем напоминали, даже моя квартира, а тут он объявился в больнице. А Бикслоу… О нем я вообще ничего не могу говорить, даже думать боюсь. И я совершенно не понимаю, что же мне делать со всем этим. Ещё и к Лаксу напросилась, а ему и так не просто. Хочется… Хочется лечь на диван, и чтобы все про меня забыли. — Это что ещё такое! — возмутилась врач. — По-моему, ты слишком много думаешь о других, а о себе совсем не заботишься. Слушай, я же психотерапевт, но я ещё твоя подруга и, к тому же, девушка, поэтому могу во весь голос заявить: Нацу просто ничего не смыслит в настоящих взаимоотношениях, он тебя профукал, и тут нет твоей вины. — Но я-то его люблю. Что с этим прикажешь делать? — у Хартфелии поникли плечи. — Как объяснить себе, что это не тот человек, которого нужно любить, раз он так со мной поступил? Девушки молча дошли до края озера и остановились. Весь этот разговор был похож на пар, вырывающийся изо рта: происходящие события от него никак не менялись. Но всё же Люси становилось чуточку легче от того, что Леви понимала её, как никто другой, хотя помочь ничем не могла. — Пройдет какое-то время, и всё встанет на свои места, — уверенно сказала Макгарден, щурясь на зимнее солнце. — Пусть сейчас кажется, что всё ужасно, но это обязательно закончится. Ты многое пережила после смерти родителей, и я всегда восхищалась твоим жизнелюбием. И никакой парень не стоит того, чтобы ты так расстраивалась. «Всё это не стоит твоих слез, Люси», — вдруг вспомнила похожие слова девушка. В сознании всплыло лицо мужчины, и его красные, пронизывающие глаза… — «Я не стою. Лаксус не стоит. Тот парень в палате Лисанны не стоит…» «Откуда ему знать?», — с горечью подумала девушка. — «А что тогда стоит? А если я до слез хочу любить всем сердцем?» Но вслух она произнесла: — Я очень рада, что могу с тобой поговорить обо всем этом. — Когда-нибудь ты расскажешь мне всё, — погрозила ей Леви. — Я подожду. — Я тоже подожду, — усмехнулась блондинка. Внезапно Макгарден спросила: — Лаксус правда согласился, чтобы ты жила у него? Недоверчивое любопытство во взгляде подруги позабавило Хартфелию. — Так говоришь, как будто он никогда в жизни ничего для меня не делал. Хотя… Дай-ка подумать… Девушки засмеялись. — Сама не знаю, что на него нашло. Но с ним тоже много странного происходит в последнее время. — Я заметила, — недоверчиво покачала головой Леви. — Ещё один человек, от которого держаться бы тебе подальше… Люси в очередной раз вздохнула. — Он мне помогает, но как-то по-своему. Со своим рационализмом и сарказмом… Трудно объяснить. К тому же я начинаю думать, что в некоторых вещах он прав. — Кошмар, — застонала Макгарден. — Он тебя испортит. — Я так просто не сдамся, — хмыкнула Люси. Они ходили по парку, пока, наконец, Леви не призналась в том, что у неё зуб на зуб не попадает. Тогда они решили посидеть в кафе, чтобы согреться. Горячий кофе пришелся как нельзя кстати, и, окончательно оттаяв, подруги попрощались. — Заходи в любое время! — махала Леви, и Хартфелия кивала и улыбалась, понимая, что не представляет, когда же наступит это «время». Напряжение, пропавшее во время прогулки, вновь дало о себе знать. Возвращаясь пешком в квартиру Дреера, девушка пыталась понять, что же она чувствует внутри себя, но там образовался такой плотный комок из всевозможных переживаний, что сделать это попросту не представлялось возможным. Она села на скамейку в каком-то дворе и просто смотрела на мир, окружающий её: на голубей, слетевшихся к её ногам в ожидании привычных крошек, и на громких краснощеких мальчишек, пинающих потрепанный мяч. Они были такими живыми, взмокшими и настоящими, когда кричали что-то друг другу, но Люси казалось, что всё это притворство, что они ну никак не могут быть искренними. Хартфелия ощущала себя пришельцем с другой планеты, который может копировать эмоции людей, но не ощущать их. Куда же делась её радость? Её извечное удовольствие от этой жизни, оно же не могло испариться?.. Мальчишечьи голоса слились в один далекий шум, а в глазах потемнело. Медсестра сидела на холодной скамейке до тех пор, пока не прошла внезапная слабость, а потом встала и медленно побрела в сторону дома, желая только одного: лечь на диван головой к низу и больше никогда ни о чем не думать.***
«…и нужно узнать, где живет та мелкая девчонка», — рассуждал Лаксус, поднимаясь по ступеням и запуская руку в карман. Но все размышления моментально вылетели из его головы, как только он отработанным за много лет движением повернул ключ в замочной скважине и открыл дверь. Его окутал непривычный и совершенно не характерный для его квартиры запах домашней стряпни. Дреер чуть не испугался, что ошибся дверью и нарушил чей-то семейный уют, но такого быть не могло. Мужчина настороженно прикрыл за собой дверь и принялся раздеваться, пытаясь понять, что именно ему не нравится. Запах привел его, как ни странно, на кухню. Но чего там Лаксус ну никак не ожидал увидеть, так это скрючившуюся на полу у духовки Хартфелию, поджимающую ноги к груди. На столе стояла начатая бутылка вина и пустой стакан. — Вот черт! — девушка повернула голову и, заметив высокую фигуру в проеме, поспешно вскочила, растерянно глядя на хозяина квартиры. — Я не слышала, как ты зашел. Дреер немного помолчал, оглядывая свою кухню и застывшую посреди неё блондинку, и, так ничего и не сказав, ушел в соседнюю комнату. У него внутри всколыхнулось странное чувство досады, как будто бы Люси его раздражала. Оно возникло ещё в самую первую их встречу и с тех пор неизменно появлялось каждый раз, когда Дрееру казалось, что девушка либо пытается о нем беспокоиться, либо ведет себя недостаточно сдержанно для взрослого человека. Но сейчас он сам позволил ей прийти сюда, поэтому было глупо упрекать Хартфелию в том… что она Хартфелия. В конце концов, — отвлеченно подумал Лаксус, — она всегда поступала так, как ей подсказывали чувства, и, хотя это порой приводило к плачевным последствиям, в результате которых страдала она сама, какое-то внутреннее сильное свечение не давало ей пропасть. Ему достаточно много времени понадобилось, чтобы разобраться в этом её мироустройстве, да он и сейчас не всегда понимал, как Люси вообще существует. Её действия не всегда поддавались разумному объяснению; она могла с большим пониманием относиться к самым важным вещам на свете, а потом взять и вытворить что-то такое, чего Дреер от неё меньше всего ожидал. Это каждый раз приводило его в замешательство, но, как бы там ни было… Все наблюдения мужчины сводились к тому, что Люси намного лучше и честнее да хотя бы его самого, поэтому то, как она живет, имеет большой смысл, пускай ему это кажется странным. — Лакс, — из-за косяка показалась светловолосая голова. Хартфелия смотрела на него с неуверенностью. — Я там ужин приготовила. Будешь?.. — А… — мужчина вдруг понял, что до сих пор стоит с домашней одеждой в руках. — Пожалуй, да, спасибо. Я сейчас. — Ладно, — кивнула ему девушка и скрылась из поля зрения. Лаксус переоделся, вымыл руки и вернулся на кухню. Ему было крайне непривычно то, что кто-то о нем заботится. Люси разложила по тарелкам курицу с картошкой, от которой шел изумительный аромат, и пояснила: — Мне нужно было чем-то заняться, а когда я не знаю, что делать, я начинаю готовить. — Полезное качество, — устало усмехнулся Дреер. — А по какому поводу вино? Я думал, ты не любитель алкоголя. — Нет, — она поджала губы. — Просто подумала, что это должно помочь расслабиться, раз уж ничто другое не помогает. Люди же не просто так становятся алкоголиками… — И ты решила попробовать? — уточнил врач. — Конечно, нет, — отмахнулась Хартфелия. Они ели в молчании, и Лаксус украдкой наблюдал за девушкой. Он никогда не видел её настолько погруженной в свои мысли, к тому же, судя по всему, мрачные. Она, конечно же, не станет рассказывать, если он не спросит, потому что боится его критики. Дреер был не до конца уверен, что хочет сейчас выслушивать чужие метания, но его немного напрягал тот факт, что даже его вечно неунывающая сестра может быть в депрессии. Так что когда они закончили ужинать, у него уже был вопрос. — Так почему ты не можешь расслабиться? Люси вздохнула, сползла с высокого стула и убрала тарелки в раковину. Залив их водой, она вернулась за стол. — Ну, я… Я ничего не понимаю. Мужчина приподнял брови. — Я тоже, поэтому спрашиваю тебя. — Да нет… В смысле, я совершенно не понимаю, что мне делать. Ты знаешь… — Люси разговаривала со своими руками, — мне всегда казалось, что осмыслить жизнь умом, разложить её по полочкам, как это делаешь ты, невозможно. — Кто тебе сказал, что я умею раскладывать жизнь по полочкам? — удивился Дреер. — Ну, ты всегда рационален до невозможности даже в таких вещах, как отношение к людям. А ведь люди, как бы они ни были замкнуты в рамки и правила социума и своих базовых инстинктов, обладают душой… Не знаю, как сказать. В общем, тем, что не поддается восприятию ума. Тем, что можно только почувствовать. — Рассказывай, что ты тут надумала, — велел Лаксус, решив, что в кои-то веки не будет поправлять свою названную сестру и просто даст ей выговориться. Хартфелия подняла на него измученный взгляд и слабо усмехнулась. Похоже, они подумали об одном и том же. — Так вот. Я никогда даже попыток не предпринимала начать оценивать жизнь, копаться в ней, как Эльза копается в своих пациентах. Это как будто бы противоестественно, тебе не кажется? С одной стороны, сейчас только так можно вылечить человека, предварительно разрезав его и внеся коррективы. Но с другой, это кажется безумием: резать человека для того, чтобы он почувствовал себя лучше. Вот я сейчас это говорю, но получается какая-то наивная чушь, — блондинка недовольно скривилась, проведя ладонью по лицу. — Ну и пусть. — Просто рассказывай. Не думай, что я как-то отреагирую. — Сразу видно, что ты психотерапевт со стажем. Врач усмехнулся. — И жила я себе как-то очень просто, принимая все ситуации, как само собой разумеющееся. Наверное, это у меня от природы, потому что только так я смогла справиться со смертью родителей. Может быть, по этой же причине меня не тянет к знаниям, и мне больше нравится, скажем, пообщаться с пациентом, чем прочитать труд какого-нибудь философа. Нет, ну, наверное, я могу это сделать, если очень захочу… — задумалась девушка, подперев подбородок кулаком. — И я не знаю, правильно ли это, и, наверное, такое отношение мешает мне в развитии. Но я совершенно не знаю, нужно ли что-то менять, а если нужно, то что?.. — Да у тебя кризис среднего возраста, Хартфелия, — полушутливо заметил Лаксус. — Только наступил он лет на шесть пораньше положенного срока. — Очень смешно, — закатила глаза девушка. — Так говоришь, будто я совсем безнадежна. — Ты все мои слова понимаешь с точностью наоборот, — вздохнул мужчина, продолжая разглядывать свою собеседницу. Ему кажется, или она стала выглядеть… взрослее? — Давай, не останавливайся. Это поинтереснее всяких трудов по философии, — хмыкнул он. Люси показала ему язык. Нет, ему, должно быть, показалась; она ничуть не изменилась. Но всё-таки… — И как относиться к людям, я тоже не могу решить. Вот, например, Нацу… — её голос моментально прервался. — Нацу ведь… — выдавила девушка через силу, — разлюбил меня и сказал, что не знает, зачем нужны отношения, после двух лет совместной жизни, в течение которых мы поддерживали друг друга, помогали друг другу разбираться во многих вещах… И самое смешное, — её голос внезапно поднялся на тон выше, — что сказав это, он просто ушел к другой девушке! Не нужны отношения, но он решил сделать предложение другой! — Люси выдохнула. — И как мне не противно, я всё равно его понимаю, понимаю, почему всё так закончилось. Как только я перестаю думать об этом, всё встает на свои места. Как только начинаю думать, чувствую себя разбитой. И всё равно кажется, что люблю его, — глаза Хартфелии в который раз наполнились слезами. — И как же так сделать, чтобы другие люди не могли ранить тебя, но при этом самой не превратиться в камень? И как же тогда любить другого человека и полностью доверять ему, не опасаясь, что в один прекрасный момент он просто возьмет и разрушит то, что тебе стало дороже всего на свете?! Девушка закрыла лицо руками и глухо застонала. Лаксус машинально потирал правую щёку, ощущая под пальцами неровность кожи — шрам, оставшийся ему на память о том, что самые близкие люди делают всего больнее. Он прекрасно понимал свою расколовшуюся на части сестру в этот момент. Всё, о чем она говорила — очень понятно и совершенно непонятно одновременно. Ум Дреера, который он так усердно тренировал, так и не помог ему разобраться в том, что касается чувств между людьми. Он только понял, что легче не доверять никому, тогда не придется обманываться. Хартфелия же так не умела, и поэтому была обречена на мучения. Но вместе с тем у неё было гораздо больше шансов быть счастливой, чем у него, потому что она не закрывалась от мира, какой бы он ни был. А Лаксус, однажды решив избавиться от всего плохого и неприятного, что исходило от других людей, даже не заметил, как и хорошее оказалось недоступным. — Скажи мне что-нибудь, Лакс, — попросила Люси. — Ты думаешь, я правда наивная и глупая? И что, конечно же, эта ситуация просто смехотворна и я зря так сильно переживаю, и что нужно освободиться… Дреер заложил руки за голову и потянулся, ощущая, как устало его тело. Разум устал ничуть не меньше, но раз она его попросила… — Конечно, ты наивная, Хартфелия. Хотя кто я такой… Но всё же да, в каких-то вещах ты поразительно наивна. Но это компенсируется тем, что ты умная. Хотя скорее… мудрая. Но ты совершенно не приспособлена к жизни в этом мире. Если бы ты попала в другие условия, в другой социальный класс… Хотя не знаю, может быть и там это твое внутреннее чувствование помогло бы тебе найти хороших людей, — рассуждал вслух мужчина. — То, что ты так сильно переживаешь, это вполне естественно, потому что ты всё принимаешь близко к сердцу… Но это не плохо, ведь ты не просто страдаешь, как люди очень любят делать, а делаешь над собой внутреннее усилие. Не могу сказать, что у тебя всё будет хорошо, потому что никто не может знать этого наверняка, — он едва заметно улыбнулся. — Но отчего-то я уверен, что именно так всё и будет. На Лаксуса уставились широко распахнутые светло-карие глаза, блестящие в свете лампы. Он видел, как волна эмоций прокатывается по бледному лицу девушки, выливаясь наружу неожиданными слезами. — Лаксус, — сдавленно выговорила она. — Ты, кажется, сошел с ума, раз говоришь мне всё это… Ты же всегда меня ни во что не ставил. — Сказала ты, сидя у меня на кухне, — парировал Дреер. — Может быть, это даже значит, что мне не совсем плевать на твою судьбу. — Я только что хотела сделать тебе комплимент… — протянула Люси, нервно усмехаясь и стирая соленые дорожки со щек, — но передумала. Мужчина ухмыльнулся в ответ. — Тебе полегчало? — Не знаю. Наверное, да. — Ну, тогда давай поговорим о некоторых вещах, касающихся дел насущных. Я имею в виду одного пациента, который очнулся сегодня без единого воспоминания о времени, проведенном в стенах больницы… Похоже, он зря сказал это в таком тоне. Казалось, Хартфелия не может побледнеть ещё больше, но теперь на ней не стало лица. Улыбка, возникшая было на её губах, погасла, и Лаксусу показалось, что от этого в комнате стало как-то темнее. Люси обхватила себя руками за плечи, упершись взглядом в столешницу. У неё в сердце до этой минуты было безвоздушное пространство, от которого реакция на все происходящие события вне её мира была близка к равнодушию. Но слова Дреера тонкой иглой вошли прямо в центр её груди и заставили там всё расшириться от непонятной, нестерпимой боли. Она сама не ожидала, что известие о том, что Бикслоу все-таки потерял память, так на неё подействует, а ведь вчера она решила, что всё так и должно быть. Подумать только, он не вспомнит о ней, и все эти странные, волнующие события просто забудутся… Хартфелия посмотрела на Лаксуса, и того передернуло от неподдельной боли в её глазах. — Совсем ничего? — тихо спросила она. — Бикслоу хватился своего ожерелья, которое, как я думаю, отдал тебе. Отдал ведь?.. Медсестра кивнула. — Похоже, он сделал это специально, чтобы ты обязательно встретилась с ним ещё раз, — Дреер не видел смысла лукавить, поэтому сразу же озвучивал очевидные ему вещи. Люси молча вытянула из-под кофты памятный шнурок с пятью вырезанными из дерева фигурками. Она не знала, зачем носит чужую вещь, но отчего-то не смогла просто положить её в шкаф и забыть о всех событиях, приведших к тому, что это ожерелье оказалось у неё. А теперь Бикслоу не помнит, почему захотел расстаться с ним… — Ты можешь передать ему, — сняла она украшение и протянула Лаксусу. Тот прищурился. — Разве тебе не хочется снова его увидеть? Внутри Хартфелии от этих слов словно хлопнула петарда, опалив сердце непонятной яростью. — Я больше не хочу мучиться, — выдавила она сквозь зубы. — Просто передай ему. — А я не хочу быть посредником. К тому же ты ключ к памяти Бикслоу. Поэтому ты должна, — жестко и холодно ответил Дреер. — Мучиться тебя никто не заставляет, это ты сама для себя решила. Люси онемела, словно ей дали пощечину. Только что он утешал её... Безжалостный светловолосый мужчина, сидящий напротив, давно дал ей понять, что здоровье пациентов для него важнее, чем всё остальное. Лаксус мог ей помочь, мог выслушать, но как только речь заходила о больных… И как обидно бы ей ни было, он был прав. Но она не ожидала, что замораживающий взгляд светло-голубых глаз вдруг смягчится. — Хартфелия. Ты же медсестра, и любишь своих пациентов. Бикслоу твой пациент, так помоги ему. Девушка опустила голову, и длинные светлые волосы скрыли её лицо. Она слабо кивнула, а руки, лежащие на столешнице, сжались в кулаки. Дреер с обреченностью заметил, как на её кофту падают маленькие капельки, оставляющие после себя тонкие темные дорожки. — Кошмар, — протянул он, вставая со стула. — Ты самое неудержимое явление в моей квартире после крана, который как-то раз начал подтекать и потом капал неделю, не переставая, пока у меня руки не дошли его починить. Давай ты себе тоже прокладку поменяешь… Люси на это то ли фыркнула, то ли всхлипнула. — Звучит не очень… — просипела она и вздрогнула от неожиданности, когда ей на голову легла тяжелая рука. — Знаешь, очень раздражало, когда он капал, — беззлобно заметил Лаксус, подойдя вплотную, и девушка, не выдержав, уткнулась лицом ему в ребра, обхватив руками за талию. Врач закатил глаза, слегка усмехнувшись, но руку с её подрагивающей головы не убрал. Глупая Хартфелия столько времени носила в себе всё это напряжение, ни с кем не делясь, и в итоге очутилась на его кухне, рыдающей ему в футболку. Из чего следовало бы сделать вывод: от напряжения нужно избавляться, как только оно возникает. Но ведь это Хартфелия, а выводы — не её сильная сторона. Мужчина никогда бы не подумал, что она когда-нибудь будет так доверчиво к нему жаться, а он будет её успокаивать. Чего только в жизни не случается, — подумал он с легкой самоиронией. — Лаксус… — с подвыванием проговорила Люси. — Извини, что я к тебе пристала… — Прекрати извиняться, — отрезал Дреер. — Прости… — Хартфелия! Она только сильнее сжала его руками. — И тебя вылечим, — вздохнул Лаксус. — Тебе просто нужно отдохнуть, и перестать сомневаться в себе. Даже не знаю, что из этого важнее. — Угм… — пробормотала девушка и отстранилась. Мужчина усмехнулся, глядя на её зареванное лицо. — Вы, женщины, такие неустойчивые… — Вы, мужчины, такие дебилы! — не осталась в долгу блондинка, принявшись яростно тереть лицо. Дреер засмеялся. Люси чувствовала, как от этого низкого, заразительного смеха напряжение, больно впившееся в солнечное сплетение, начинает вибрировать и резорбироваться, как яд под воздействием антидота. Она облегченно вздохнула, усмехнувшись сама себе. Кто бы мог подумать… — А у тебя что произошло? Мужчина взъерошил волосы на затылке. — Ну… Скажем, я вылечил Фрида и помирился со Скарлетт одним махом. Хартфелия вытаращила глаза. — Как это возможно? — Может быть, я когда-нибудь и расскажу, — туманно ответил Лаксус, подходя к раковине и включая воду, намереваясь вымыть посуду. — И Хартфелия… — Да? — Не переусердствуй с домохозяйством. А то оставлю тебя здесь в качестве домового эльфа. — Испугал, — улыбнулась она. — Считай, что я так оплачиваю проживание. — Идет. Дреер с удовлетворением отметил, что она улыбается вполне искренне, и мысленно поздравил себя со вторым успешным сеансом психотерапии за день. Макаров бы мог им гордиться.***
На кладбище за чертой города было гораздо холоднее, чем в его центре, то ли от того, что через километр начинался почти незагазованный лес, то ли от того, что мертвых здесь было намного больше, чем живых. Воздух царапал горло при вдохе и кристаллизовался в легких, а темнота, подсвеченная снегом, тяжело ложилась на плечи. Маленькие шарики фонарей казались хрупкими светлячками в тени высоких деревьев. Мираджейн зябко поежилась. Она не хотела, чтобы Лисанна лежала здесь, посреди немых каменных плит, но, как ей объяснили, в единственном на город крематории в этом году происходили какие-то страшные вещи из-за разборок местной мафии. Штраус не собиралась вдаваться в подробности и настаивать не стала, к тому же Эльза с Эльфманом взяли на себя все звонки и прочие никому не нужные, но социально значимые организационные моменты. Мире было дурно от этой системы, её бросало в озноб от того, насколько формально и повседневно заканчивается жизнь человека; чего стоила хотя бы необходимость получения свидетельства о смерти. Её сестра, дорогая, родная душа, ушла из этого мира, а огромная бизнес-корпорация смерти тут же вцепилась в оставшихся живых: наперебой звонили из погребальных контор, в морге нетактично предлагали связаться с лучшими специалистами, а вывески о ритуальных услугах внезапно стали бросаться старшей Штраус в глаза на каждом углу. Скарлетт посылала всех с матом куда подальше, а Мираджейн понимала, что просто не справилась бы без своей боевой подруги. Эльфман не отходил от неё ни на секунду, и держал за руку, когда громилы-могильщики, перекидываясь шутками и руганью, выдалбливали лопатами яму в смерзшейся земле. И вот она стояла одна у свежего надгробия и плиты, на которой были лишь инициалы и даты жизни её младшей сестры. Нужно было уходить, да и девушка уже не чувствовала ног от холода, но она никак не могла заставить себя сдвинуться с места. Последние два дня прошли для неё, как в тумане, и Мира всё ещё не понимала, что происходит. Лисанны больше нет? Они разошлись с Фридом? Лаксус Дреер… Штраус помотала головой. Два дня казались двумя годами, но свежие чувства внутри напоминали, сколько времени прошло на самом деле. Она ощущала сильную, разрывающую на части боль, иногда превращающуюся в ярость, но приходилось сдерживаться, чтобы не сорваться на людях, окружающих её, будь то безликие чиновники или простые работники морга. Сейчас она стояла перед могильной плитой Лис и понимала, что теперь всё будет по-другому, но как — она не знала. Мираджейн коснулась пальцами ледяного камня. — Прощай, любимая. — Это непросто, да? Девушка дернулась от испуга, резко повернувшись к источнику низкого и мягкого голоса. Её тонкие пальцы мгновенно сжались, а тело само приняло защитную стойку. Незнакомец, кажется, всего этого не заметил, либо сделал вид. Высокий, в большой меховой шапке и длинном тяжелом пальто, очень дорогом на вид, он стоял совсем рядом и, видимо, какое-то время наблюдал за Мирой. Странно, что она его не заметила. — Я навещаю здесь могилу матери, а вас раньше никогда не видел. Значит, вы здесь впервые… — Вы меня испугали, — сказала Штраус, всё ещё пытаясь унять бешено стучащее сердце. — Простите, я не хотел, — склонил голову мужчина. У него были умные черные глаза, поблескивающие даже при отсутствии явного источника света, чуть смугловатая кожа и заостренный к низу нос с горбинкой. Черная аккуратная бородка с проседью довершала образ солидного человека со множеством тайн за широкими плечами. Но почему-то Мираджейн увидела в нем необъяснимое сходство с лоснящимся от обилия пищи вороном. — Ваша скорбь разлетелась по всему кладбищу, — пояснил человек. — Я не мог пройти мимо. — Я бы не хотела, чтобы кто-то ещё слышал её, — скованно ответила она. — Ваши прекрасные волосы и так белы от переживаний, так нельзя ли позволить себе отпустить хотя бы малую их часть в беседе со случайным незнакомцем? — в глубоком голосе мужчины было увещевание. За несколько минут он вызывал в Штраус необъяснимое притяжение, смешанное со страхом и каким-то глубинным протестом. К тому же он напоминал ей кого-то, но она никак не могла понять, с чем это может быть связано. Встретиться ночью на кладбище с таким странным человеком... Как бы там ни было, а ей нужно было идти, поэтому у неё был повод избежать пугающего разговора. — Извините, но мне пора, — Мира недоверчиво посмотрела на него и пошла прочь. Высокий мужчина занял её место перед плитой, скользнув по высеченной на камне надписи взглядом. — До встречи, мисс… Штраус, — донеслось до Мираджейн, но она только ускорила шаг, чувствуя сильное смятение. Даже когда она уже скрылась за деревьями, её не покидало ощущение, что ей в спину пристально смотрят два горящих черных глаза.