Диагноз

Если бы Мираджейн в тот вечер знала, что стоит подождать всего пару часов, и ей напишет Лаксус Дреер с предложением встретиться, она ни за что бы не ответила согласием Ивану. Она сидела дома, отзваниваясь Эльзе каждый час о своем самочувствии, и медленно сгорала от потребности что-то сделать. Когда позвонил Иван, она уцепилась за возможность развеяться, как за соломинку. Миру метало меж двух огней: огромного желания связываться с этим странным человеком не было, но зато было любопытство и липкий страх от мысли, что, отказавшись от встречи, она потеряет единственного собеседника. Ведь Дреер ясно дал понять, что за пределами больницы Штраус ему не интересна, а значит, не стоило ждать непонятно чего. Наглец так старательно убеждал её в своем безразличии, а потом взял и поцеловал. Теперь беловолосая девушка могла только сжимать кулаки и молча возводить глаза к потолку каждый раз, когда вспоминала о лестничной площадке третьего этажа городской лечебницы. Когда гнетущее горе внутри неё немного утихло, их с Дреером последний разговор вспоминался ей особенно ярко. И всё же, всё случилось так, как должно было. Она согласилась на встречу в ресторане с юристом, выставив тому жесткое условие, что это никакой не романтический ужин, а деловая встреча. Иван посмеялся в трубку и сказал, что не собирался просить её надевать вечернее платье. Могло показаться, что он искренне недоумевает, почему Мираджейн вообще заговорила об этом, но Штраус было не провести. Она решила перестать бегать от интуиции, которая, слава богу, практически разморозилась, и чутко прислушиваться ко всем ощущениям внутри неё. В данном случае интуиция вопила, что Иван человек, лишенный бескорыстия. Ей приходилось как бы заново учиться чувствовать. Хоть медитации помогали сохранять рассудок ясным, но они закрывали её сердце от всех эмоциональных течений. Мира настолько привыкла смотреть на свои переживания со стороны, что когда они перехлестнули через край и сломали предел, который можно вынести, она оказалась совершенно беспомощной. Теперь она не отстранялась от чувств, а наоборот смаковала каждое из них, при этом стараясь не допустить одержимости. Всё было в относительном порядке, пока она не сталкивалась с объектами, порождающими в ней шквал эмоций. А потом ей написал Лаксус, и она прокляла свою поспешность в выборе. Делать уже было нечего, и девушка затолкала чувство вины куда подальше. Она не обязана ни перед кем отчитываться, особенно перед Дреером. От этой мысли ей должно было стать легче, но почему-то не стало: было и так понятно, что все дело в её собственных желаниях. Иван был как какое-то стихийное бедствие, внезапно обрушившееся на её накренившуюся жизнь, и оттого она не могла сопротивляться возникшему внутри неё интересу. Но это было неуютное и не совсем приятное чувство беспомощности перед неизвестностью. Мира позволяла теперь себе даже это, но ей панически не хотелось погружаться в жизнь этого человека ещё больше. Ей казалось, что она не выплывет на поверхность, если будет все время общаться с Иваном, и навсегда останется в ночи на кладбище, каждый раз вспоминая ту промозглую трагическую ночь. Скарлетт была очень довольна, когда Штраус сообщила ей о своих планах. Подруга приехала к ней домой, когда Мира, одетая в белый защитный костюм, в котором можно и в космос, задумчиво красила стену в одной из недоделанных комнат. Эльза, оценив усилия и темпы работы главы семейства, переоделась во второй такой же костюм и принялась помогать, ворча по поводу того, что повсюду её преследует спецформа, ни на минуту нельзя расслабиться. Потом, когда Мираджейн, стараясь не улыбаться, аккуратно оттирала краску от лица хирурга, та обреченно махнула рукой: — С пациентами и то легче не запачкаться. Чужую кровь смывать не особенно приятно. Ну, выкладывай, что тебе наплел Дреер? Про встречу с «тем типом на кладбище» беловолосая тихушница, само собой, ничего не сказала. Этот договор явно был ошибкой, так пусть за это никто, кроме неё, не несет ответственности. Пока Штраус абстрактно пересказывала их с врачом короткий диалог сообщениями, Эльза одобрительно кивала, повергая подругу в немалый шок. На вопрос о том, неужели непримиримая вражда двух лучших специалистов больницы утихла, Скарлетт сложила руки на груди и поджала губы. — Ты знаешь, — она взяла предложенное ей зеркальце и потерла и без того теперь красную щеку, досадливо цыкнув. — Дреер был готов на все, чтобы вылечить Бикслоу и Джастина. Без шуток, он пошел против закона, и, по правде говоря, ему светило судебное разбирательство. Но, по счастью, Марвелл его боготворит. Это вообще не первый случай, когда Лакс плюет на все моральные законы и добивается своего. Так что будь осторожна, дорогая, — в карих глазах Мира с возмущением увидела лукавство. — Как это понимать? — суховато уточнила она, а Скарлетт рассмеялась. — Я просто забочусь о тебе, глупая, — пояснила та. Глухое раздражение, мгновенно взметнувшееся в груди, ясно дало понять Мираджейн, что она ещё не скоро будет готова к опеке. Особенно, когда ей намеренно чего-то не договаривают. — К тому же, — продолжала Эльза, — он даже разрешил Люси жить с ним. Вот уж не думала, что такое когда-нибудь случится. Представляешь, эта неделя первая, за которую я не услышала ни одной жалобы от Хартфелии. Ни одной! — она подняла палец к потолку. «Хартфелия», — подумала Мира. Так вот, кто был «секретаршей». Она ничего не стала спрашивать у Эльзы, решив, что сначала встретится с Лаксусом, а потом уже решит для себя, насколько она влипла. Если он так изменился (тут Штраус понимала, что она несправедлива — в конце концов, эти изменения происходили у неё на глазах, хотя она ничего не знала об их причинах), то как будет вести себя сегодня? Девушка проигнорировала пристальный взгляд Скарлетт и принялась собираться. Подруга осталась ждать Эльфмана, чтобы обсудить с ним какие-то дела, а вдогонку Штраус прилетело: — Захочешь, расскажешь. Затем была эта беспрецедентная прогулка, в ходе которой Мираджейн с нарастающим ужасом понимала, что сила притяжения к Лаксусу Дрееру не поддается контролю её разумной составляющей. Она винила в этом его, а кого же ещё. Потому что теперь было очевидно: психолог запустил процесс внутри неё ещё в их первую встречу, сам об этом не подозревая. Впрочем, с него сталось бы сделать это специально, и иногда Мире казалось, что это всё один продуманный план, а она была так невнимательна, что не успела связать все ключевые моменты воедино. И она была близка поверить в наличие этого коварства со стороны Дреера, если бы не одно «но»: изначально это было не в его интересах. Стало быть, он тоже до последнего не догадывался о том, к чему все это приведет. К чему? — спрашивала себя девушка и не находила ответа. А потом этот голубоглазый доктор Фауст поставил в один ряд со всеми её переживаниями её интимную жизнь. Вот так, одним махом, он дал ей понять, что для него нет вообще ничего святого в чужом существовании, и что любой жизненный аспект заслуживает только лишь сухого медицинского анализа. Никаких переживаний, совершенно! Этот человек совсем забыл, что существует жизнь помимо его диагнозов?.. Штраус так и подмывало спросить, а всё ли в порядке с его личной жизнью и имеет ли он право так уверенно заявлять ей о сексуальной неудовлетворенности. Дреер был таким отстраненным, он вообще мог подпустить к себе кого-то настолько близко? Ответ, который пришел ей на ум, заставил всё внутри похолодеть. Наверняка, Лаксус давным-давно воздвиг стену между понятиями любовь и секс, продистиллировав кровь от эмоций и отделив физику от порывов душевных. Это заставило её скривиться и присмотреться к Дрееру ещё внимательнее. Он столько лет работал с чужими переживаниями, осталась ли хоть капля их в нем самом? Потому что, о боги, он так искренне говорил о том, как ему на все наплевать. Из его уст это звучало не как бахвальство или попытка надавить на жалость, а как обычный факт, с которым сам субъект давно примирился. Мираджейн настолько углубилась в размышления, пока они молча шли по заснеженным улицам, что едва не прозевала момент, когда их беседа перешла на личности. Она могла бы многое сказать замершему напротив неё мужчине; на языке вертелось много вопросов и отрицаний, но она не хотела сводить всё к яростному спору. Пускай их общение будет на этой глубине, дальше она сама прыгать не будет. И внезапно всё изменилось: Лаксус предположил, что в детстве ей пришлось вытерпеть лишение и обиду, а Штраус почувствовала, как твердая опора под ногами крошится и осыпается куда-то вниз, и вот-вот она полетит за остатками самообладания, потому что врач видел гораздо больше, чем она могла спрятать. Если он видел те детские переживания, то не мог не видеть и её симпатию. И он не давал ни единого знака! Это было несправедливо. Опять её самоконтроль уступал выпестованной твердолобости этого блондина. Для человека, который так беспринципно разносил её в пух и прах, создавая впечатление того, что любому прохожему понятны причины состояния Штраус-старшей, он выглядел слишком спокойным. И Мира взорвалась, подобно водородной бомбе. Как выяснилось, это того стоило: Лаксус перешел в оборону. Девушка выдохнула: оказывается, он тоже умеет нервничать и терять слова. Вся спесивость слетела с него в одно мгновение, обнажая болезненное выражение лица и пронзительный взгляд светлых глаз. Мираджейн даже дыхание задержала, боясь спугнуть невиданную картину метаний доктора Дреера. Он чуть было всё не испортил, сознавшись в своем расчетливом порыве на лестничной площадке. Мираджейн мгновенно вообразила, что тогда он просто испытывал её терпение. Но судя по реакции Лаксуса, он поцеловал её не потому что хотел поставить эксперимент, а потому что он… хотел. Просто хотел сделать это, несмотря ни на что. Эта мысль не дала девушке окончательно рассориться с врачом, ведь она подобралась так близко к истине. Она видела, что он чем-то сильно озабочен. Его неестественная бледность навевала мысли о физическом истощении — от Эльзы Мира знала, что Дреер мог чуть ли не ночевать в больнице неделями. Если учесть, сколько ему за последнее время пришлось потратить сил на Джастина, Бикслоу, Люси и её саму, то непонятно было, как он вообще ещё держится. А ведь ещё были какие-то внешние факторы, о которых бывшая модель не имела понятия. К примеру, эта жесткая усмешка, когда речь зашла об отце Лаксуса. Гнела ли его их размолвка? Штраус вспоминала все, что когда-либо рассказывала Скарлетт, но та чаще всего просто поносила начальника психотерапевтического отделения, на чем свет стоит. Из этих ругательств Мира запомнила только, что главврач — дед Лаксуса, и тот от этого ставит себя выше других. Ей это казалось маловероятным, потому что объективность хирурга вызывала сомнения, а Дреер не был похож на человека, пользующегося связями. Знала она и про Хартфелию — миловидную блондинку с мягким характером, сводную сестру Лаксуса. Обычно Эльза рассказывала про этих двоих на контрасте: Люси выступала на стороне света и добра, а её заносчивый и язвительный брат был порождением тьмы, не меньше. Так что Мира, на самом деле, ничего не знала про того человека, который шел рядом с ней, смотрел на неё странным взглядом, вечно ерошил короткие светлые волосы и иногда тер переносицу, пытаясь разгладить залегшую между бровей складку. Весь его облик был пропитан непоколебимым одиночеством, самодостаточностью и уверенностью в своих знаниях. Он всегда поступал так, как считал нужным и никогда не щадил чувств других людей. Наверное, он и своих чувств не щадил? Он сказал ей о том, что необходимо уметь отдыхать, но разве сам Лаксус хоть когда-нибудь расслабляется? Позволяет ли он себе испытывать облегчение? Разве можно назвать его здоровым человеком?.. Они стояли друг напротив друга, и Мира сосредоточенно думала. Непонятно, что он видел в её глазах, но даже без слов было ясно, что между ними что-то есть. Интерес, симпатия, раздражение, несогласие, желание одержать победу, напряжение… Все это было. И главное, что это было взаимно. А потом… Случился какой-то фарс, нелепая случайность, будь она проклята. В один миг доверие Лаксуса разбилось об низкий голос, позвавший её по имени. Штраус буквально ощутила кожей эти ранящие осколки, ведь часом ранее мужчина упомянул, что его отец постоянно пытается получить доступ к его жизни, не брезгуя подстрекательством других людей. И вот, пожалуйста, Мираджейн, связанная с Иваном настолько, что согласилась прийти на встречу в дорогой ресторан. В глазах Дреера это, наверное, выглядело в сто раз хуже, чем было на самом деле. И было очень просто представить его дальнейшее поведение: игнорировать источник раздражения. Игнорировать её. Внезапно это стало для неё катастрофой. Поэтому в ресторан Штраус заходила с таким чувством, как будто в ней перегорела лампочка. От прощального взгляда оледеневшего Лаксуса ей хотелось тихонько завыть. А ещё с отстраненным злорадством и каким-то нехорошим восторгом Мира поняла, что её «демоническая» часть пробудилась вместе с этим свербящим чувством внутри грудной клетки. Сердце сокращалось горячо и быстро, и давно забытое желание крушить все вокруг поднималось до самой гортани, едва не вырываясь наружу с рычанием. Словно огромный адски-горячий кокон окружил её, и девушка взглянула на человека, который оказался в этом повинным. Иван Дреер сел напротив неё за столик, не подозревая о том, в какой опасной близости от стола находится его голова. Штраус привычно ужаснулась жестоким мыслям, вырвавшимся на свободу, и немного остыла, приходя в себя. Сознание она не теряла, как бывало раньше. Демон наконец-то подчинялся разуму. Мира закинула ногу на ногу, лихо откинула копну белых волос за спину и осклабилась на Ивана. Тот выглядел монументально в строгом пиджаке, обхватывающем мощные плечи; его ненормально-черные глаза не отражали электрическое освещение зала, а поглощали его. Какое-то время они просто смотрели друг на друга. Это была молчаливая борьба. Штраус чувствовала, как струна радостной ярости внутри неё звенит от натяжения. Это было приятное чувство. Иван больше не был таинственным незнакомцем с мрачным очарованием и безупречными манерами; перед ней был сильный и опасный манипулятор, которому от неё что-то было нужно. Осталось узнать, что именно. Дреер-старший, кажется, был не впечатлен её внезапной задиристостью. Он, в свою очередь, вряд ли считал её опасной. При их разговорах он всегда подчеркивал свое уважение и восхищение по отношению к девушке, делая ей одолжение, ведь она не могла вернуть комплименты назад. И теперь по всем законам психологии она была внутренне обязана ему. А обязанный человек не представляет опасности. В течение нескольких минут он пересмотрел все свои планы, касательно мисс Штраус, и нашел, что в этом знакомстве для него обнаружилась огромная выгода. Раз уж расклад симпатий оказался не в его пользу, это можно было заставить работать на него. К тому же у него был козырь в рукаве. — Я знаю, о чем вы сейчас думаете, Мираджейн, — начал он. — О чем же? — ей действительно было любопытно, что он скажет. — Вы полагаете, — он сложил перед собой руки, сплетя длинные пальцы, — что я знал о вашем знакомстве с моим сыном, и потому намеренно проявил свое участие. Так? Мира неопределенно пожала плечами. — Как вариант, — она смотрела на него, вдавливая взглядом в обитое кожей кресло. — Это неправда, — спокойно ответил Иван. — Для меня это полная неожиданность. Думаю, как и для вас. Он посмотрел на неё участливо и вздохнул. Подошел официант, и Дреер-старший, даже не глядя в меню, сделал заказ. Штраус спохватилась и потянулась к объемному справочнику блюд, но Иван мягко предложил: — Если вы не против довериться моему вкусу?.. Она махнула рукой. Вкус у её собеседника, несомненно, был, а еда — последнее, что её сейчас волновало. Хотя… За соседним столиком девушка заметила молодую семью с маленькой дочкой. Девочка, блаженно закрыв глаза, смаковала десерт, пока её родители о чем-то спорили. Надо же, люди умудряются найти проблемы даже в походе в ресторан. — И вон тот десерт, — указала она официанту на девочку, лукаво улыбнувшись, и тот понимающе кивнул, шепнув: «будет сделано». Когда с этим разобрались, Мира вновь посмотрела на Ивана. Тот улыбался. Девушка нахмурилась. — Так вы его отец. Мужчина пожал плечами: «так уж получилось». — Невероятно, — пробормотала она. — Почему же, — возразил Дреер-старший. — Если помните, мы с вами сошлись на том, что жизнь обожает случайные совпадения. Столкнуть лбами двух непримиримых членов семейства перед лицом милой дамы — это страсть как забавно. «Милая дама» саркастически хмыкнула. — Доктор Дреер — лечащий врач моего… жениха, — оказывается, для неё стало так непривычно называть Джастина женихом. Подумать только, всего неделю назад она собиралась выйти замуж. — Неужели? — Бывшего жениха, — нехотя уточнила Мира. — Не спрашивайте, пожалуйста. — Ладно, — согласился Иван, склонив голову. — В тот момент, когда я назвал Лаксуса своим сыном, ваше лицо… Вы просто его не видели. Видимо, вы достаточно близко друг друга знаете, и он весьма нелестно обо мне отзывался, я прав? «Недостаточно близко», — подумала Штраус.  — Я только лишь знаю, что вы в размолвке, — коротко пояснила она. — И нет, мы не так давно начали находить общий язык, — девушка постучала пальцами по столу. — Скажите, мы можем сделать вид, что ничего не случилось? Мне интересно, зачем вы меня сюда пригласили. Вряд ли обсуждение семейных проблем входило в ваши планы. Мужчина задумчиво кивнул, но не ей, а своим мыслям. — Я думаю, нам все равно придется… обсудить некоторые моменты, касающиеся Лаксуса. Видите ли, я вовсе не хочу лишаться вашего доверия из-за обиженного мальчишки. — Всего лишь обида? — подняла брови блондинка. — Разве можно настолько обидеться? Хотя вопрос, скорее, в том, чем можно так сильно обидеть собственного сына, чтобы при встрече он даже не поздоровался? Иван молча потирал подбородок, раздумывая над ответом. Черные глаза осмотрели все помещение, чтобы вновь вернуться к упрямо сложившей руки на груди собеседнице. — У наших членов семьи по мужской линии есть одна особенность. Младшие никогда не признают делом то, чем занимаются старшие. К примеру, я никогда не понимал своего отца, который делам больных и чужих, по сути, людей, уделял куда больше времени, чем своей семье. Во мне жило эгоистичное мнение, что каждый человек должен разбираться со своими проблемами сам. Конечно, тогда в этом присутствовало безрассудство юного максимализма, — скривил губы мужчина. Мираджейн слушала. — У нашей семьи были некоторые финансовые трудности, мы были вынуждены во многом себе отказывать, но отца, как казалось, это вовсе не волновало. Тогда я решил во что бы то ни стало выучиться на прибыльную профессию, чтобы моей собственной семье никогда не пришлось бы ни в чем нуждаться. Иван несколько удивленно поднял глаза на официанта, принесшего первую часть заказа — вино и сырную тарелку. Штраус выдохнула, осознав, что этот человек безраздельно завладел её вниманием, и что если бы он не отвлекся, она даже не заметила бокала, как по волшебству появившегося возле её правой руки. Мира, поколебавшись, пригубила бордовую жидкость, и замерла. Она даже глаза прикрыла. Язык прошелся по губам, пытаясь догнать внезапное блаженство вкуса. Мягкий ягодный букет с легким терпким привкусом дуба и чего-то ещё. Девушка, опомнившись, моргнула. Иван с полуулыбкой смотрел на неё, в угольно-черных глазах засветилось лукавство. Он даже стал казаться менее контрастным с теплой гаммой уютной обстановки зала. — Каберне Фран старого урожая, французский дуб. Я хотел вас приятно удивить. — И, видимо, пленить, — пробормотала Штраус, но Дреер-старший услышал и улыбнулся шире. — Брать вас в плен мне без надобности. Я рассчитывал на вашу капитуляцию. Мира незаметно вздохнула. Как бы ни было хорошо Каберне Фран, расслабиться с этим человеком не получится. — Но что более важно, — продолжил мужчина, — мне хотелось бы, чтобы вы правильно меня поняли. Поэтому я и завел этот рассказ о жизни своего семейства. Если вы не против. Девушка покачала головой — ей было интересно, и вряд ли Иван думал иначе. — Как я уже сказал, профессия выбиралась мной из выгоды. Ума и настойчивости хватило на то, чтобы поступить на юридический факультет, а затем совместить судебное дело и бизнес. Это обеспечило мне приличный доход, но раньше, чем дела начали идти в гору, случилось непоправимое — я влюбился. Мира, испытав некоторую неловкость от слишком долгого зрительного контакта, отвела взгляд в сторону. — По иронии судьбы моя будущая жена увлекалась психоанализом и быстро нашла общий язык с моим отцом. Настолько быстро, что вскоре была приглашена стажироваться на врача в психиатрическом отделении. Вы чувствуете, куда это нас приведет? Мираджейн и вправду почувствовала, что вот-вот получит ключ к разгадке странной связи между событиями. Она не рискнула бы предполагать, но, кажется, Иван решил облегчить её муки. — Когда родился Лаксус, наступило самое счастливое время моей жизни. У меня было все, чего я когда-либо хотел. Но, как выяснилось, за исполнение желаний нужно платить, — он сцепил пальцы, — и не деньгами. — Дела требовали моего постоянного присутствия, и я начал понимать, что не всегда был справедлив к отцу. У меня был реальный шанс развить свою контору до масштабной компании, и я старался, как мог. И за всем этим я упустил две самые главные вещи: Лаксус рос умным ребенком, нежно привязанным к матери, а она посвящала всё больше и больше времени пациентам моего отца. Мы много спорили с ней об этом; я хотел, чтобы она перестала этим заниматься, но в родители Лаксусу достались два самых упрямых человека на свете. Мы несколько отстранились друг от друга, и когда я узнал, что моя горячо любимая жена больна, было слишком поздно. Её общение с психически неуравновешенными пациентами, моё постоянное отсутствие, наши грандиозные ссоры — всё это не прошло просто так. Обострилась её собственная неврастения, а потом она начала таять на глазах. Я не знал, что мне делать. Иван помолчал, заняв руки бокалом. По его лицу мало что можно было прочесть. Мира удивлялась, как она сразу не разглядела сходство между старшим и младшим Дреером: какие-то правильные и резкие черты, которые могли спрятать любые эмоции, а вместе с ними и правду от чужих глаз. — Не знаю, кто был виноват в её смерти больше. Разумеется, Лаксус винил меня и был прав. Но когда и он с головой ушел в медицину, начав исследовать психические отклонения… Я просто не мог оставаться спокойным! И видеть попустительство моего отца, который не поощрял, но и не запрещал ему этого… Сколько бы я ни пытался повлиять на своего сына, все было впустую. Он смотрит на жизнь совершенно иначе, и я со своим страшным опытом для него просто пустой звук. Вернее, он как раз пытается быть максимально на меня не похожим, так что, может, ещё не все потеряно, — мужчина горько усмехнулся. — В нашу последнюю встречу, отвечая на ваш вопрос… Я пытался заставить его отказаться от поступления в медицинский вуз, предлагал любое другое обучение за любые деньги. Он решил, что я пытаюсь купить его, и мы сильно поссорились. Как оказалось, навсегда. Мираджейн молчала, переваривая информацию. Иван не требовал от неё никакого отклика, но вряд ли рассказывал ей всё это ради удовольствия. — Так значит… — она запнулась, — с того момента вы не поддерживали никакого контакта и впервые за долгие годы встретились час назад? Дреер-старший склонил голову. — Не вдаваясь в подробности, да. Лично увиделись мы первый раз. Это не значит, что я не наводил справки и не интересовался делами сына. Я старался быть в курсе событий, но не давать ему повода думать, что я хоть как-то пытаюсь посягнуть на его жизнь. — Но Лаксус упомянул, что вы подсылали к нему людей, — возразила Мира, пытаясь уличить собеседника во лжи. — Старались переманить в фирму. — Это было намеренно лишь однажды. Не стоило и пытаться — это, как вы можете представить, не способствовало улучшению отношений. После того случая, когда Лаксус узнавал о том, что человек хоть как-то связан со мной, он обрывал с ним любые контакты. Один раз он даже отказался лечить пациента, узнав, что это я направил его в больницу. Штраус нервно сглотнула и подавила неуместное желание рассмеяться. Что уж говорить об их странных отношениях. Лаксус просто наглухо закроется и больше в жизни не заговорит с ней, даже не поморщившись. Ведь он привык отрубать все нити, неугодные ему. Она пока не могла понять, как ей следует ко всему этому относиться. — Если допустить, что вы сказали мне правду… — помедлила она, и Иван поднял голову, глядя ей в глаза. — Не кажется ли вам, что ваше беспокойство о сыне необоснованно? Лаксус полностью сформированный человек, профессионал- психиатр, мастерски разбирающийся в тончайших вопросах человеческой личности. И не смотря на это, вы продолжаете упорно пытаться надавить на него своим авторитетом и вовлечь в дела своей фирмы, предположительно прекрасно понимая нелепость и тщетность своих попыток. Мне кажется это, по меньшей мере, странным. Дреер-старший долгое время не отвечал, размышляя над чем-то. Мираджейн могла только гадать, над чем. Между тем, принесли их ужин. Но ни он, ни она так к нему и не притронулись. — На самом деле… — медленно начал мужчина, — у меня не такой уж большой выбор. Я хотел бы оставить сыну что-то ценное, имеющее реальный материальный вес, и передать ему свое дело. Я считаю, что это мой долг. Разумеется, Лаксус не обязан соглашаться, но мне хотелось бы, чтобы он мог мне доверять, чтобы он знал, что всегда может попросить о помощи, и ему не откажут. — А что если он просто не нуждается в помощи? — не сдержалась блондинка и фыркнула. — Что если он живет своей жизнью, никак не зависящей от вашей? Вы не можете не понимать этого, я в это не верю. Он сделал все, чтобы освободиться от вашего влияния, сделал себя сам и устроил свою жизнь по собственному разумению. Разве это не повод гордиться своим сыном? Не повод радоваться, что для него гораздо большую ценность имеет жизнь человека, а не деньги? Я вас не понимаю, — тряхнула головой Штраус. — Если вы правда думаете, что хотите помочь ему, то, похоже, вы сами себе лжете. Либо вы лжете мне, рассказывая об этом. Но я не знаю, зачем. Зачем вы мне лжете, Иван? — впилась она в собеседника синими локаторами, вкручивая в него сильный посыл. Он, казалось, немного побледнел, словно не ожидал такой мощной защиты, переходящей в нападение. Умные черные глаза оценивающе прошлись по девушке, и, судя по всему, Дреер-старший, остался очень доволен увиденным. — Я хотел предложить вам сотрудничество. Ещё в нашу первую встречу вы показались мне смутно знакомой, вызвали интерес. Я проникся вашей историей, — Иван говорил горячо, быстро завершая фразы и делая между ними паузы. — Мне очень не хватает таких людей, как вы, Мираджейн, умных, проницательных, умеющих делать правильные выводы. Ваши несомненные таланты нашли бы свое применение на новом рабочем месте. У Штраус дернулась бровь. — Так вы хотели предложить мне работу? Вы не знали, что я общаюсь с Лаксусом? — Не знал, — повел плечами мужчина. Звучало это искренне. Девушка прищурилась, пытаясь понять его. — Но теперь знаете, — протянула она. Он лишь кивнул, не видя причин отрицать очевидное. — Прежде чем вы попытаетесь уличить меня в корысти, — предостерег он собеседницу, — я хотел бы закончить мысль. Мужчина дождался её вопросительного взгляда и продолжил: — Как я сказал, вы показались мне знакомой. Я перебрал дела фирмы за последние два года, и почти не удивился, когда нашел вашу фамилию в одном из них. Мираджейн недоверчиво выдохнула, выпрямляясь в кресле. Неужели. Как она могла упустить это из виду?.. — Наши юристы занимались делом известного модельного агентства и фирмы «Black&White». Штраус прикрыла глаза, силясь справиться с дрожью. Десерт, выглядевший просто восхитительно, был забыт. Прошлое все-таки настигло её.

***

Эльза Скарлетт хмурилась и ждала продолжения рассказа. Мира позвонила ей поздно вечером с просьбой приехать, и сейчас было уже давно за полночь. Разбитая и расклеенная подруга ломала себе руки, то и дело замирая на полуслове. Хирургу постоянно приходилось тормошить её, но сейчас та словно ничего не слышала, уйдя глубоко в воспоминания. — Он сказал… Сказал, что знает про мои долги, знает всю историю про мое унизительное согласие на выплаты со стороны Роуга Чени. Что мое молчание, если смотреть со стороны, было куплено. — Дрянной шантажист! — разъярилась Скарлетт. — Он предложил тебе работу, пройдясь по всем больным местам! — Да, — усмехнулась Штраус. — Он почти заставил меня почувствовать себя обязанной ему. Встреча с Иваном закончилась скоропостижно: в шоке уставившись на мужчину, медленно свирепея, Штраус сказала «нет». Он проделал много работы, покопавшись в её грязном белье. Мало того, что это было дико неприятно, так Дреер-старший сумел выставить все в выгодном для себя свете. — Ни при каких условиях, — рыкнула Мираджейн, сдерживая себя. — Я никогда не буду у вас работать. — Не торопитесь, — покровительственно улыбнулся он. — Если вы подумаете, то увидите, что это очень выгодное для вас предложение. Вы сможете не только закрыть все долги, но и выйти из-под влияния подписанного вами договора. Согласитесь, это отравляет душу. Штраус хотела только одного — чтобы Иван Дреер никогда не встречал её на кладбище той ночью. Кажется, он прочитал это в её взгляде. Эльза мягко обняла подругу, выводя её из оцепенения. — Ну что ты, дорогая, — тихо проговорила она. — Ничего страшного не случилось, тебе не нужно ни на что соглашаться. Ничего критичного. Иван не сможет связать тебя никакими юридическими обязанностями, он всего лишь тонкий психолог. Как и его… — она поморщилась, — сын. Мираджейн рассказала ей все. От поцелуя на лестничной площадке до своих переживаний посреди заснеженного двора. Скарлетт не могла и слова произнести — Штраус была безутешна. Эльза была готова проклясть весь род Дрееров, но почему-то не испытывала удивления. Если кто и мог понравиться её воинствующей, одержимой внутренними демонами подруге, так это голубоглазый мизантроп с непробиваемым самомнением. Как она проворонила это?.. — Думаю, Лаксус превзошел своего отца в психологии, — пробормотала Мира. — Хотя они похожи в методах, это бесспорно. Любые, даже грязные приемы, лишь бы добиться своего. — Хочешь, я с ним поговорю? — спросила Эльза, и подруга отчаянно замотала головой. — Не надо. — Мира, мне кажется… — она замялась. — Дреер, я имею в виду Лаксуса, не стал бы тратить свое время на тебя, если бы в нем что-то не поменялось. В последний месяц я очень пристально наблюдаю за ним. Конечно, наша вражда всегда исходила, в первую очередь, от меня, но и он был не особенно доброжелательным. Но его пациенты и ты… В общем… — хирург не могла найти нужных слов. — Я не строю никаких иллюзий, Эльза, — откинула белые пряди Штраус, пожевав губы. — Мы очень разные люди, которые, ко всему прочему, не умеют доверять другим. Я прекрасно понимаю, что это всего лишь эмоции, а они проходят. Может, даже лучше, что мы перестанем взаимодействовать. Скарлетт неопределенно хмыкнула. «Нет уж», — подумала она. — «Перестанете взаимодействовать и оба замкнетесь в своей скорлупе. Я слишком давно не видела тебя настолько живой, чтобы допустить это». Хирург ужаснулась своим мыслям. По всему выходило, что она, прежде ненавидевшая Дреера, хотела, чтобы он повлиял на её подругу. Аловолосая девушка расширила ноздри от негодования. Лаксус расстроил помолвку Джастина и Миры, как она просила, но теперь внутри неё родилось подозрение, а не по своим ли он это сделал мотивам. Он так яростно осуждал её за подобную просьбу. Неужели провел? Мираджейн тяжело вздохнула, переводя на неё взгляд. — Я устала, — сказала она. — Устала работать ради заработка, устала мучиться неизвестностью и пытаться заглянуть в завтрашний день. Мне противно от всего этого. Такое ощущение, что жизнь на большую часть состоит из зимней ночи, и лишь иногда ты просыпаешься, приходя в себя. А в остальное время просто существуешь в полусонном состоянии, запертый в собственных мыслях. Ни вздохнуть, ни выдохнуть, — она опустила голову. — Сама себе тюрьма. Эльза молчала. Её мысли метнулись к заключенному в камере несостоявшемуся мужу. Вот, кто точно заперт. — Ну так поменяй что-нибудь, — немного резче, чем хотела, ответила она. — Ты, Мира, никогда раньше не сдавалась. Штраус запустила в белые волосы тонкие пальцы, пряча лицо, и кивнула. Она не видела, как исказилось лицо подруги от этого жеста. Скарлетт мягко погладила её по спине. — Это же не конец. — Нет, — сухо усмехнулась Мираджейн. Воскресшая внутри неё дьяволица мирно наблюдала за происходящим, больше не пытаясь вырваться наружу. Как будто она выбрала сторону и теперь дарила своей оболочке ощущение уверенности в себе. Действительно пришло время что-то изменить. Вдруг у Эльзы зазвонил телефон. — Какой черт так поздно… — она осеклась, увидев номер. — Алло. Штраус с неясной тревогой смотрела, как напрягается лицо Скарлетт. — Поняла. Еду, — отрывисто сказала она кому-то и сорвалась с места. — Что случилось? — догнала её подруга в коридоре. Девушка сосредоточенно смотрела перед собой. — Ещё не знаю. Похоже, с Лаксусом что-то случилось. — Что? — выдохнула Мира. — Не знаю, — повторила Эльза. — Я тебе позвоню. И Скарлетт вылетела за дверь, даже не надев пуховик.

***

«У него была сильная лихорадка, и…» «Пять миллиграммов…» «Уже поздно…» «Чьи-то слова? Или его собственные мысли?..» Лаксус лежал в темноте с закрытыми глазами. Или с открытыми — он совершенно не чувствовал тела и не мог знать наверняка, что находится вокруг. Может быть, он окончательно спятил, и теперь так будет всегда. Перед глазами навязчиво крутились цветные ромбы, которые болезненно пульсировали и рябили, прямо как в психоделических клипах. К счастью, его мозг, похоже, не мог создавать реальные образы, обходясь абстракциями. Он был под чем-то. Дреер попытался перечислить названия препаратов с наркотическими свойствами и понял, что ему это сделать не удастся. Оставалось смотреть на цветные геометрические фигуры и не паниковать. Паника ещё никогда ни к чему хорошему не приводила, верно?.. Неизвестно, сколько он так лежал, но через какое-то время без малейшего перехода вокруг сделалось светло, и он смог открыть глаза. Лаксус с облегчением моргнул, и постепенно перед его взглядом сфокусировалась текстура потолка, в которой затерялась больничная лампа. Ну надо же. Какой знакомый вид. Он попробовал поднять руку, чтобы убрать капельницу, но тело словно налилось свинцом, лишая его способности двигаться. «Это как же сильно меня накачали», — недовольно подумал мужчина. Но, по крайней мере, не болела голова, и это не могло не радовать. В остальном, Дреера одолевала растерянность. Что послужило его отключке, он прямо сейчас установить не смог бы — необходимо было провести анализы и полное обследование. Впрочем, это наверняка было связано с его черепно-мозговой травмой. Тем страннее, что анальгетики ему дали наркотические. Или же… Мужчина через силу поднял руку к голове и вздрогнул. На ней были бинты. Кажется, произошло что-то посерьезнее обморока. Он довольно долго лежал, приходя в сознание, и ждал, пока кто-нибудь объявится. Через некоторое время дверь распахнулась, и на пороге возник Макаров, за которым следовала Эвергрин. — Пришел в себя, — с облегчением вздохнула она и принялась проверять капельницу, не скрывая свей тревоги. Оказалось, что Дреер её вынул. — Что все это значит? — сурово посмотрела она на своего начальника. — Это значит, что ты накачала меня наркотой, — соизволил ответить врач. — У тебя был болевой шок, — вмешался дедушка. — А потом ты перенес операцию. Блондин нахмурился. — Операцию?.. Так ты, Эвер, теперь мой лечащий врач? — поднял он брови, глядя на смутившуюся девушку. — Нет, твой лечащий врач я, — не согласился Макаров. — А Эвергрин проявила большое рвение помочь. — Что произошло? Русоволосая медсестра неуверенно глянула на главврача и, получив его кивок, заговорила: — Люси позвонила ночью в больницу. Твое состояние очень напугало её; первую помощь она оказала и советовалась насчет госпитализации. На скорой мы привезли тебя сюда, у тебя была сильная лихорадка и повышенное внутричерепное давление. Мы дали тебе обезболивающее, сделали МРТ… У тебя произошел полуразрыв аневризмы сразу после того, как ты упал в прихожей. Лаксус… — Хреново, — заключил он, прикрывая глаза. Она могла ничего больше не говорить, всё и так было ясно. Стук сердца сильно отдавался в пострадавшей голове. В инсультах мозга приятного мало. А при геморрагических инсультах к тому же погибает восемьдесят процентов пациентов. Из двадцати оставшихся большая часть остается инвалидами. — Я думал, мигрень — всего лишь последствие моей травмы. — И ты молчал?! — обычно спокойный и доброжелательный Макаров был в ярости. — Ты мог умереть от субарахноидального кровоизлияния, Лаксус! Ты… Тебе просто невероятно повезло! — Совсем невмоготу стало недавно, — тихо признался Дреер. Он уже догадался, что его эмоциональный срыв добил бедные артерии мозга. — Так меня оперировали? — Да. Мы позвонили Эльзе, — Эвергрин тоже была очень серьезной. Всю ночь они с Люси не спали, следя за больным. Лаксус легко перенес операцию, и его состояние стабилизировалось очень быстро, во что было трудно поверить. Но это была поистине ужасная ночь. — Она приехала моментально, оперировала сама. Удалила кровь и клипировала аневризму, всё прошло очень быстро и гладко. Сказала, что жизни ничего не угрожает, и что в твоем случае повторная угроза кровоизлияния маловероятна. Но добавила, что будет лично следить, чтобы ты обследовался, как минимум, раз в месяц. И… сказала, что если ты решил умереть, то она сделает тебе лоботомию. Лаксус нервно усмехнулся. Скарлетт спасла ему жизнь. Невероятно. — Господи, боже, — пробормотал он. Его внезапно пробрал озноб при мысли о том, что он чуть не умер. Если бы помощь не подоспела, могло бы произойти полное кровоизлияние, и тогда — привет, Лисанна Штраус. Кровь бы попала в желудочки мозга, и всё. Кома, а потом холодный деревянный ящик. — Как ты себя чувствуешь? — спросил Макаров, тяжело садясь на стул. Он умолчал о том, что от сильных переживаний у него у самого чуть не случился инфаркт. Но он-то как раз проходил обследования и не раз в месяц. — Голова не болит. Зрение в порядке. Двигательная система приходит в норму, — отрапортовал Дреер-младший, для пробы пошевелив пальцами рук и ног. — Ничего не помню с того момента, как лишился сознания. Где Хартфелия? — Она зайдет позже, — откликнулась Эвергрин. Медсестра присела на кровать пациента и провела ладонью по его лбу, покачав головой. — Лакс, ты такой умный, но такой идиот. Мужчина растерянно смотрел на свою подопечную, видя на её лице неподдельное переживание. Он перевел взгляд на дедушку, и тот кивнул в подтверждение её слов. — Я оставляю тебя на стационаре, пока не поправишься полностью. А потом поговорим о твоем увольнении. Эвергрин не должна была этого слышать. — Что? Что, ты увольняешься?.. — она хватала ртом воздух. Лаксус поморщился и посмотрел на деда с упреком. — Я вас оставлю, — сказал он, сжал на мгновение руку своего внука и вышел из палаты. Над койкой повисло молчание. — Ты увольняешься? — тише спросила Эвергрин, во все глаза глядя на Дреера. — Но почему? И почему я узнаю об этом только сейчас? Люси знает? А Джастин? А… Блондин тихо застонал, и девушка испуганно замолчала, тут же бросив взгляд на кардиограмму. Но всё было в порядке, просто Лаксус не был готов к такому количеству вопросов. — Я собирался поговорить с тобой на Новый Год. — Прекрасно, — начала накаляться девушка. — Замечательно! Бросишь меня тут? Глаза за стеклами очков опасно поблескивали. В них ясно можно было прочитать искреннюю обиду. — Разве тебе здесь плохо? — вопросом на вопрос ответил врач. — Но это же… — ей не хватало слов от возмущения. — Я без тебя не справлюсь! — Брось, Эвер, ты всегда отлично справляешься без меня. Ты мне жизнь, между прочим, спасла. — Люси спасла. И Эльза. И мистер Дреер. И… — И ты, — закончил за неё Лаксус. — Но поговорить я с тобой хотел не об этом. Ты будешь слушать или будешь обижаться? Эвергрин вздохнула и приготовилась к нелегкому разговору.

***

После того, как Эвер с задумчивым видом покинула палату, Лаксус, наконец, позволил себе расслабиться. Впрочем, удалось ему это с трудом — мужчина до смерти не любил бывать в больнице в качестве пациента, лишенного возможности хотя бы пройтись по коридору. Однако это никогда не мешало ему безжалостно укладывать на стационар своих собственных пациентов. Поэтому он был несколько раздосадован, когда дверь его палаты снова осторожно приоткрылась, и внутрь шагнул как раз-таки его пациент. Бикслоу несколько стесненно улыбнулся и, прикрыв дверь, подошел к постели своего врача. — Люси сказала, что ты очутился в больнице не по своей воле, и что не сможешь никого лечить, пока не поправишься сам. — А где же сама Люси? — поднял брови блондин. — Она… — парень выглядел растерянным. — Работает? В эту минуту Дреер почему-то представил Хартфелию, сидящую на диване в комнате врачей, остекленевшим взглядом уставившуюся в одну точку. — Как прошел ваш сеанс? Она принесла альбомы? — Да, именно их. Я действительно вспомнил некоторые фрагменты, которые были связаны с Мексикой и отцом. Но вот… — Не про лечение? — Нет, — губы его скривились. — Я хочу съездить в Монтеррей, и, может быть, что-то встанет на свои места. А ещё, — запнулся он, — там была девушка на рисунке. Она со мной работала. Люси сказала, что она недавно умерла. Лисанна Штраус, ты её знал? Лаксус удивленно хмыкнул. — Совсем не долго, — не растерялся он. — Я знаком с… её старшей сестрой и братом. Но, как мне кажется, ты хотел обсудить не это. Бикслоу недовольно глянул на психиатра. Ему было непривычно, что кто-то читает его так хорошо, но в то же время, именно поэтому он доверял Лаксусу. Хоть и не помнил его. — Да, это по поводу Люси. Она стала… — он вдруг улыбнулся своей мысли, но как-то невесело. — Похожа на тебя. — Что значит «похожа на меня»? — нахмурился Дреер, облокачиваясь на подушки. — Когда ты не хочешь, чтобы к тебе приближались или донимали расспросами, твое лицо превращается в каменную маску, — заявил пациент. — Глаза как будто выцветают, и хочется сразу же или подколоть тебя, или сбежать куда подальше. Слушая такие комментарии относительно себя, Лаксус невольно восхитился наблюдательности бывшего шизофреника. Эта черта, выводившая его из себя при лечении больного, несомненно, делала из Бикслоу одного из самых интересных людей, с которыми он когда-либо общался. — И у неё теперь такой же взгляд, такое же лицо, как будто она скопировала твою манеру поведения. Я не знаю, но, кажется, вы близко знакомы, — протянул он. — То есть ты хочешь обсуждать со мной не свои собственные проблемы, а проблемы своей медсестры? — уточнил Дреер. Парень уловил неодобрение в его голосе. — Как ни странно, это связано и с моими проблемами. Мне кажется, что если я ничего не сделаю в ближайшее время, то потеряю нечто очень важное. «Как тонко», — подумал врач. — И что ты хочешь, чтобы я сделал? — Выпиши меня, — не стал тянуть Бикслоу. Какое-то время Лаксус смотрел в зеленые глаза, светящиеся уверенностью в своем решении. Бинты пациенту разрешили снять, и теперь голову покрывал тонкий слой жестких черных волос. Шрам, оставшийся после операции, был уже не так заметен. — И что тогда? — Я вернусь, как только вспомню. — А если Хартфелия из-за этого совсем замкнется? — Ты не позволишь. — Какая слепая вера в мои силы. — Не слепая, а обоснованная. Лаксус скрипнул зубами. — Как ты верно заметил в самом начале, я не могу лечить людей, пока сам не выздоровею. А ещё я уволюсь, как только мое состояние станет удобоваримым. — Да ладно, — не поверил Бикслоу, меняясь в лице. — Расскажешь Хартфелии — останешься тут навсегда. — Ты ей не рассказал? — изумленно спросил парень. — Она же совсем отчается. — Вот именно поэтому и не рассказал, — хмуро парировал врач. Он вдруг не выдержал: — На самом деле, для неё все ещё хуже. Я собираюсь перебраться в другой город. Бикслоу уставился на блондина. — Навсегда? — Возможно. Они помолчали. — Поэтому Хартфелии я помочь не смогу. — И скоро ты уезжаешь? — спросил пациент, что-то решая для себя. — Как только улажу все дела. — Тогда у меня ещё есть время. — Смотря на что. — Я успею… вернуться. — Ты так решил? — Да, решил, — Бикслоу помедлил. — Многие будут скучать по тебе. Лаксус фыркнул. В эту секунду дверь в очередной раз отворилась, и в палату зашла Люси Хартфелия. — Лакс!.. — она осеклась, заметив компанию врача. — О. Я зайду попозже… Хотя нет, — она остановилась, слегка прищурившись, — тебе вообще-то нельзя вставать, Бикслоу. Тот состроил хитрую морду. — Доктор Дреер как раз меня выписывал. «Доктор Дреер» онемел от такой наглости. А ведь с Бикслоу станется шантажировать его прямо сейчас тем, что он знает про его увольнение. Люси ошарашенно смотрела на врача. — Серьезно? Пациент выжидающе поднял брови. Лаксус уже принял решение, но откровенное вымогательство со стороны парня едва не заставило его передумать. Он неохотно сказал: — Да, я его выписываю. Бикслоу довольно похлопал начальника отделения по плечу, явно дурачась: — Прекрасно! Знал, что на тебя можно положиться, — и он, улыбнувшись Люси, поднялся и вышел прочь. — И тебе не хворать, — проворчал Дреер. Хартфелия сделала пару неуверенных шагов ему навстречу. — Что, он все-таки решил сбежать? — невесело усмехнулась она. — Да черт его знает, — устало махнул рукой Лаксус. — Привет, спасительница. — Привет, — теперь она улыбнулась искренне. — Как дела? — Живой, — ответил мужчина. — Что удивительно, — внезапно девушка резко перестала улыбаться. На её лице отразилось негодование. — Дреер, ты понимаешь, что у меня на виске, — она яростно схватила длинную светлую прядь, — появилась седина?! Ты совсем уже! Никогда, ты слышишь, никогда так больше не делай! — она вдруг всхлипнула и обессиленно рухнула на его койку, сжимая переносицу пальцами. Психотерапевт невольно отметил, что этот жест ему очень знаком. Он сам часто так делал. — Было бы из-за чего расстраиваться, — он дотянулся и мягко отвел её руку в сторону, вынуждая посмотреть на него. В карих глазах ясно читалась усталость. — Я просто испугалась за тебя, — проговорила она уже спокойно. — Я вчера только привела свои эмоции в порядок, а тут ты берешь и падаешь в обморок прямо с порога. — К слову, об эмоциях, — усмехнулся Лаксус, не желая обсуждать свое состояние. — Ходят слухи, ты превращаешься в мою достойную заместительницу, холодную и опасную зимнюю леди? Медсестра скривилась и пробормотала: — Слухи, значит. Плевать я хотела на слухи. — Что произошло? — Да ничего, Лакс, — она посмотрела на него. — Просто в какой-то момент мне стало противно от самой себя. Ну и… — запнулась медсестра. — Что-то внутри схлопнулось. Зато больше не болит. А вот что произошло с тобой? Дреер вздохнул. Он через это проходил. Вопрос девушки он решил игнорировать. — Брось, Хартфелия. Контроль означает подавление. Контроль — это значит, что ты боишься. А мне кажется, ты достаточно смелая, чтобы найти другой способ решения проблем. Люси какое-то время молчала, явно уйдя в себя. — Может, ты прав. — Разумеется, я прав, — недовольно поморщился мужчина. — А теперь иди и лечи своего болезного, хватит со мной прохлаждаться. До Нового Года он всё ещё на твоем попечении. — Ты теперь тоже на моем попечении, — пожала плечами блондинка, на что её брат возвел глаза к потолку. «Только подумать, я пациент своих пациентов», — мелькнула в голове мысль, от которой тонкие губы врача исказила сардоническая усмешка. Хартфелия, не дав ему опомниться, склонилась к его перебинтованной голове, и легко поцеловала врача в лоб. — Ты, пожалуйста, не умирай, — попросила она. — Я не знаю, где ты был в тот вечер и почему у тебя такой усталый вид. Но я вижу, что тебе непросто. Если ты захочешь поговорить об этом, не забывай, пожалуйста, что я всегда готова помочь. Все-таки я медсестра. И просто сестра. Ладно? Секунду Лаксус смотрел на неё удивленно, даже с некоторым напряжением, но затем расслабился и почувствовал, как становится тепло внутри. Он чуть развел руками: — Хорошо, Люси. Уже на пороге она обернулась. — Совсем забыла. Когда я была в салоне Бикслоу, то нашла альбом с портретами. Эти портреты рисовала Лисанна Штраус, там была изображена и её семья. Я подумала, может, стоит сообщить об этом Мираджейн? Дреер заметил её нарочито небрежный тон, и подумал, что знает причину очередного изменения состояния его сестры. Но он не сразу понял, что Хартфелия предлагает связаться с семьей Штраус ему. — Ммм, — протянул он осторожно, не давая ей повода заподозрить причину отказа. — Думаю, тебе стоит поговорить об этом со Скарлетт. И с Бикслоу. Ко мне никаких вопросов. — Ладно, как скажешь, — на удивление быстро согласилась девушка и отправилась искать хирурга. Смешно, что в обсуждении этой темы рвение к действию у обоих стремилось к нулю. Медсестра не могла знать о встрече Миры и Дреера, которая завершилась так печально, а Лаксус плохо представлял себе внутренние переживания блондинки. Он наконец-то остался один. Даже после столь непродолжительных разговоров он почувствовал, что сил нет совершенно. Дреер снова представил себе свою смерть: вот он лежит на белой простыне, а вокруг стоят люди: знакомые и родственники. Что-то в этой картине показалось ему смутно знакомым, но он не мог вспомнить, что именно. Мужчина нахмурился. Альбом Лисанны Штраус… И вдруг он вспомнил: сон, ему снился сон однажды. Кошмар, где все его пациенты собрались почтить память усопшего, а Эльза скальпелем полосовала его грудь. И Мираджейн, тогда ещё невеста Джастина, тянула его за руку, желая показать его беспомощность. Врача пробрала дрожь. Он бы перекрестился, если бы верил в бога. «Всего лишь совпадение», — успокоил свой взбунтовавшийся ум Лаксус, но выработанный годами критицизм не дал мысли на этом оборваться. — «Так же, как совпадение то, что Штраус встретила моего отца на кладбище на похоронах своей сестры. И когда я пришел домой, там совершенно случайно оказалась Хартфелия, которая вызвала скорую. Лисанна работала у Бикслоу в салоне — совпадение. Джастин дрался на мосту — совпадение. Я психотерапевт… Совпадение, не так ли. И всё это происходит на моих глазах...» Дреер категорически не верил в совпадения, но предположить, что все события, тонко связанные друг с другом — часть плана, продуманного кем-то, было жутко. Он привык брать ответственность за свою жизнь на себя, и другого способа к существованию знать не хотел. Если капризы судьбы все равно не в его власти, то хотя бы за свои поступки он полностью отвечает. Лаксус не мог и не хотел разбираться сейчас с проблемами — все равно, с чужими или со своими. Он позволил себе расслабиться окончательно, ощущая упрямую радость от осознания: «Жив! Я мог умереть, но остался жить». Он глубоко вдохнул. Так стоило ли напрягаться ради каких-то мелочей.

***

В лесу было тихо. Их дом обветшал, по всему полу были разбросаны листы бумаги. Лаксус наклонился, поднял один листок и понял, что это была фотография. На ней маленькая Эвергрин со своей семьей, среди которой стоит он. Девочка на снимке улыбается. Дреер вышел через заднюю дверь на террасу, вдыхая свежий воздух. Подтаявший снег и прелая листва. Неспешное течение жизни. Мужчина оборачивается — на плетеном стуле сидит молодой Иван. Без бороды, с бронзовой от загара кожей и чуть отросшими черными волосами. Они недавно вернулись из солнечного Кипра, потому что мама выпросила мужа взять отпуск. У Лаксуса были каникулы в школе. Все девчонки в классе вздыхали от его выгоревших, почти белых волос и ярко-голубых глаз, особенно заметных на загоревшем лице. Кажется, одна даже призналась ему в любви, но Дреер только пожал плечами: любовь — это биохимический процесс в организме. Он недавно через силу прочитал труд Канта, потому что слышал, как в разговоре с дедушкой отец что-то пошутил про философа. Поэтому он принялся объяснять девочке, что любовь — явление вредное, мешающее сосредоточиться на выполнении своего жизненного призвания и не дающее человеку быть нравственным. Девочка отчаянно покраснела и опровергла все умные и красиво изложенные рассуждения одним только словом. «Дурак!» Лаксус почему-то тогда сильно расстроился и весь вечер просидел в комнате, без былого интереса листая книгу в красивом переплете. Все напечатанные слова казались просто серой массой, бездушной и бесполезной по сравнению с этим жгущим щеки «дурак». Он тогда сделал два вывода: философы ничего не смыслят в настоящей жизни, а девочки дуры. Иван посмотрел на сына с гордостью и улыбнулся. Из двери вышла мама и обняла отца со спины. Её длинные светлые волосы упали ему на лицо, и Иван с наслаждением прикрыл глаза. Дреер моргнул, и родители пропали. Сосны закружили его в своем хороводе, голубое небо вращалось... Он был теперь в аудитории университета, и напротив него на парте сидела аловолосая девушка с младшего курса. «Внук главврача, да? Мне говорили, что ты ни с кем не общаешься. Слава покоя не дает?» «Меня зовут Лаксус», — с холодной вежливостью отозвался молодой человек. — «А тебя, грубиянка?» Девушка ухмыльнулась и поболтала ногой в воздухе. Дурацкая привычка. «Эльза. Эльза Скарлетт. Я буду лучшим хирургом в стране» В аудиторию зашла Хартфелия и погасила свет. Лаксус торопится на встречу и сильно волнуется. Он скучал по отцу и думал, что сегодня они могут помириться. Парень был готов простить его, он даже сильно нагрубил дедушке, который пытался его предостеречь. Он заходит на летнюю веранду кафе и замечает Ивана. Дорогой костюм, идеальная прическа. Он хочет подойти, но вдруг видит, как на его место садится девушка с пышной копной белых волос. Мираджейн поворачивается к нему и смотрит в глаза с сожалением, закусив губу. Дреер, чувствует глубокое разочарование, разворачивается и быстро идет прочь, не видя ничего вокруг, потому что повсюду снег. Но зато он слышит: как кричат что-то люди, как сигналит машина, как с диким визгом трутся об асфальт шины тормозящего мотоцикла, который через секунду врезается в парня. Он чувствует разрывающую на части боль во всем теле, особенно в голове, и думает: «Я умер». Он умер. Лаксус резко распахнул глаза. Морозный воздух приятно холодил лицо. Форточку кто-то оставил открытой. Мужчина тяжело дышал, чувствуя, как ненавистный халат пациента липнет к взмокшему телу. За окном было уже темно — он проспал весь день. Медленно и мучительно Дреер возвращался в реальность: он жив, мама мертва, Мираджейн далеко, а голова не болит. Не давая ему опомниться, в дверь постучали. — Войдите, — в собственном хриплом голосе ему почудился страх. Вдруг сейчас кошмар продолжится, и в палату, как и тогда, войдет Кана?.. Он вглядывался в открывающуюся дверь, невольно затаив дыхание. — Я включу свет? Лаксус со вздохом облегчения опрокинулся на подушки. — Да. Конечно. Загорелась дальняя лампа, не полностью освещая пространство, чтобы не вынуждать больного щуриться. Посетительница уверенно прошла к койке и села на стул. — Выглядишь, как будто только что убегал от гигантского монстра. — Ты приснилась, — не остался в долгу психотерапевт. Эльза только хмыкнула. — Чувствуешь себя как? — и, не дожидаясь ответа: — Ты крепкий, как камень, Дреер. Я в жизни не встречала таких стойких людей — у тебя даже осложнений после операции нет. — Нормально. Спасибо за... жизнь. — Пожалуйста, — Скарлетт внимательно смотрела на мужчину. — У тебя была травма головы, как мне сказали? Шрам оттуда же? Лаксус невольно потер правую сторону лица и кивнул. — Всегда думала, что ты просто неудачно подрался.Ты должен был обследоваться, как только почувствовал недомогания! Идиот! Он хмыкнул. — Ты вообще всегда была невысокого мнения обо мне. — Всё меняется, — пожала плечами девушка, хмурясь. — Но ты поступил очень безрассудно. Дреер чуть вслух не спросил, как сильно должно было всё поменяться, чтобы после рабочей смены Эльза пожертвовала своим временем и зашла проведать его, но вовремя спохватился. Она не заметила его попытки, о чем-то размышляя. Лаксус вежливо кашлянул, и тогда хирург вдруг безо всякого предисловия выдала: — Мира мне всё рассказала. Мужчина никак не отреагировал на это заявление. В общем-то, он даже не сразу понял, о чем она говорит. После операции ему как-то не очень хотелось задумываться о Штраус. — И что же? — спросил он. — Она переживает, что ты все не так понял. — Переживает? — не поверил Лаксус. — Вроде, она не та женщина, которая переживает о том, что о ней думают другие люди. — Кому ты об этом рассказываешь! — тон девушки сразу же стал сердитым. Она опасно прищурилась. — Это так, но все же Мира была весь вечер сама не своя, рассказывала про Ивана и его шантаж… Дреер вопросительно поднял брови, и, сам того не желая, слегка сжал одеяло. — Ага, — довольно заключила Эльза. — Видишь, все не так просто. — Я ничего об этом не знаю, — холодно сказал мужчина. — И знать не хочу. Это не мое дело. — Я поверила бы тебе, — Скарлетт смаковала каждое свое слово, — если бы не твой явный к ней интерес. Лаксус потер переносицу, поморщившись. Как он во все это вляпался? Когда?.. — Чего ты хочешь? — сухо спросил он. — Моя просьба осталась той же, — девушка выглядела довольной. — Помоги ей. Дреер не выдержал: — А тебя не смущает, что без моего желания эта помощь будет только во вред нам обоим? Вряд ли Штраус обрадуется, когда узнает, что я согласился общаться с ней только потому что обязан тебе жизнью. Скарлетт помолчала. — Я не сказала ей, что оперировала тебя. Иначе она давно была бы тут. — Вот и не говори. Ко мне все равно нельзя, — Лаксус не собирался уступать. — Но она же нравится тебе. — Тем более странно, что ты вместо того, чтобы оставить меня истекать кровью, сделала операцию. — У меня другое мнение на этот счет, — усмехнулась Эльза. — И поверь, я спасала твою жизнь не из корыстных целей. Она выжидающе смотрела на блондина, который застыл со своим излюбленным непробиваемым выражением на лице. Помолчав, он твердо сказал: — Я не буду лечить Мираджейн Штраус. Скарлетт перестала ухмыляться. — Дреер. Почему? Ответь, иначе я пожалею, что спасла тебя. Мужчина устало вздохнул. Кажется, придется объяснять. Как же он этого не хотел, но Эльза, похоже, была настроена серьезно. Она ни за что не отстанет. — Что ты знаешь о взаимоотношениях лечащего врача-психотерапевта и его пациента, Скарлетт? Хирург выглядела озадаченной. — Ну… Между ними должно установиться доверие, так? Хочешь сказать, что ты не доверяешь ей? Дреер, но ведь… — Подожди, — перебил Лаксус. — Не торопись. Это не все. Он был очень недоволен тем, что приходится делиться с ней своими рассуждениями на этот счет, но другого выхода не видел. — Когда пациент начинает углубляться в свою проблему, происходит процесс перенесения. Это такой процесс, при котором потребность во внимании, желание тепла, поддержки и любви переносится на главного виновника — на врача. Ему приходится контролировать этот процесс с обеих сторон, если он плохой врач, и с одной, если он врач хороший. Я имею в виду, психотерапевту приходится бдительно следить за проявлением чувств пациента к собственной персоне и не поддаваться на провокации. Думаю, ты догадываешься, почему. Эльза задумчиво кивнула. — Это происходит в десяти из десяти случаях, но может протекать в разных формах. Привязанность к человеку, который помог тебе понять причины своей нервозности или другого заболевания, так просто не проходит. Во-первых, ты доверился ему и рассказал всё о своей жизни. Во-вторых, он слушал так внимательно, что стало казаться, что большего интереса к тебе никто и никогда не проявлял. Больные начинают свято в это верить. Но стоит врачу сказать, что это лишь лечение, как пациента накрывает волной ярости; болезнь обостряется, он не может переступить через себя. И пока он не избавится от этой болезненной привязанности, которая была необходима на время лечения, он не может считаться психически здоровым человеком. Эльза соображала мгновенно. — Ты думаешь, что Мира привяжется к тебе? — У Мираджейн не сложился брак по моей вине. Не хотелось бы стать заменой на почве своей профессиональной направленности. Лаксус много думал об этом. В его практике случаи нежной привязанности пациентов случались реже, но не из-за неправильности теории, а из-за того, что врач не щадил своих подопечных. Он мог поливать их грязью, доказывая их несостоятельность, мог унижать, мог довести до кипения молчанием. У него была своя, хорошо выверенная система взаимодействия, которая исключала возможность перенесения, а точнее, делала его отрицательным. Но все равно были пациенты, которые реагировали на грубость не так, как нормальные люди (в общем-то, они и не были нормальными), и начинали слепо любить Лаксуса. Он полагал, что так было с Джастином: его маниакальная привязанность к Мираджейн перенеслась на Дреера, а затем врач помог ей разбиться. Но при этом они сохранили хорошие отношения — Фрид действительно был прекрасным человеком, остро осознающим все свои поступки. Мужчина признался сам себе в том, что не хотел, чтобы Штраус... влюбилась в него, как в своего врача. Скарлетт обдумывала его слова, покачивая ногой. Дурацкая привычка. — Так она и вправду нравится тебе, — заключила она. — Из всего сказанного ты сделала вывод, выгодный только тебе, — возмутился Лаксус, взмахивая рукой. — Скарлетт, я не буду лечить её! Вот, что ты должна была понять. — Я поняла, — тряхнула алыми волосами девушка, поднимаясь. — Ты, Дреер… — она запнулась и сжала зубы. — Ты отличный психолог. — Спасибо. — Это не комплимент. Ты профессионал, и это мешает тебе жить. Поверь, я знаю, о чем говорю. — Ошибаешься, Скарлетт, — тихо возразил он. — Это единственное, что мне помогает жить. Девушка странно посмотрела на него. Ему показалось, что с состраданием. — Но если ты обидишь её, я знаю, где тебя найти. Я знаю, — подчеркнула она, вызывая у Лаксуса дурные предчувствия и неясную догадку. — Доброй ночи. — Доброй. Лаксус не смог заставить себя попросить её не выключать свет. Эльза ушла, и в палате снова стало темно и неуютно. «Фобия темноты», — напомнил Дреер сам себе, подавляя желание рассмеяться, как самый настоящий псих. Он снова остался один на один со своими кошмарами.