***
С тех пор как Лаксус купил эту квартиру на деньги, полученные от продажи старой, где он жил ещё с семьей, тут побывал только Макаров, да сантехник. Его, в общем-то, это вполне устраивало. Так что Люси стала первой особой женского пола, которая переступила порог его личного пространства. — Раз родственники должны гостить друг у друга, — иронично поинтересовался Дреер, вешая пальто, — почему же мы тогда не пошли к тебе домой? Хартфелию выдал румянец. — Я… Ну ты знаешь… Живу не одна. — Неужели? – удивился парень. — Да. Мы с Нацу решили пожить вместе. — В твоей квартире, — уточнил он. — Ну а что! Лаксус покачал головой. — У тебя есть какая-то неутомимая жажда брать всех обездоленных под свою опеку. — Он не обездоленный! Вообще молчи. Это не твое дело, братец. — Нет, — пожал плечами хозяин квартиры, — но он всего лишь маленький мальчик, который будет вести себя хорошо только до тех пор, пока все происходит так, как ему нравится. В критической ситуации он просто, — Дреер сжал кулак, а потом резко разжал, как будто стряхивая воду, — бам! И лопнет. Хартфелия глубоко вдохнула. — Это ты бам-бам. Совсем. Нацу просто умеет радоваться жизни. А ты нет. Лаксус внезапно перестал иронизировать: — Если он обидит тебя, ты не должна это терпеть, поняла? Ты сразу выставляешь его за дверь. С твоей способностью видеть в людях только хорошее я иногда вообще удивляюсь, как тебе на шею до сих пор никто не сел. — Ты сел, — хихикнула Люси. Он смерил её взглядом. — Ты слишком доверчивая. Ты готова безропотно поверить человеку, полагаясь лишь на чувства. К примеру, даже сейчас ты принимаешь все мои слова близко к сердцу. — Ну а что же, мне жить, как ты? Никого к себе не подпускать и черство анализировать каждый жест человека, с которым мне просто приятно и легко? К тому же ты не можешь сказать, насколько правдивы будут заключения твоего ума. — Я опираюсь только на факты, и это дает гарантию достоверности моих выводов, — возразил Дреер, уходя из прихожей. — Лакс, — девушка прошла за ним на кухню, — это хорошая схема для лечения людей, а не для взаимодействия с ними. Ну, скажем… — она замахала руками на пытающегося перебить её парня. – Ты лечишь пациентов, основываясь на уже готовых методиках. Но каждый пациент индивидуален, поэтому ты обычно составляешь для каждого свою собственную программу. — Ну и что? — А то, что ты не вправе судить людей, основываясь только на своем собственном видении. Невозможно знать наверняка что-то про другого человека, потому что он воспринимает информацию иначе. А ты иногда бываешь раздражающе самоуверен. — Как правило, это приносит свои плоды, — с легкостью не уступил Лаксус. — Ладно, ладно, я не хочу сейчас с тобой спорить, — Люси сдалась и с любопытством оглянулась. – Может быть, потом... Должна признать, тут очень чисто и уютно. Что удивительно, — теперь она смерила его взглядом, лукаво улыбнувшись. — Что, мне, по-твоему, жить в свинарнике? – приподнял брови Дреер, доставая бутылку и разливая по бокалам красное вино. – Держи. Пусть уж все будет по заведенной традиции. Хартфелия озадаченно приняла бокал. — День Рождения, — торжественным голосом провозгласил Лаксус. – Двадцать семь лет. — Можно просто за знакомство, — закатила глаза Люси. – Уже порядочный срок, как-никак. Ты даже иногда не грубишь – думаю, это прогресс. — Я пригласил тебя в гости, это ли не показатель, — усмехнулся он. – Ну, или ты напросилась… — Похоже, придется подождать ещё столько же, — девушка картинно вздохнула.***
— Почему ты не хочешь поступать в университет? Вино было выпито едва ли наполовину, но Лаксус всерьез опасался, что Люси охмелела. Щеки ее пылали, а язык немного заплетался. Дреер почувствовал укол совести. Девчонка, похоже, совсем не употребляет, а тут он со своим сомнительным гостеприимством. — Разве плохо жить, не имея высшего образования? — собравшись с мыслями, ответила она. — Пока я жила... Пока родители... Так, Люси, соберись, — она нахмурилась. Хартфелия ни с кем об этом не говорила раньше, кроме Макарова. Но тогда ей казалось, что все звучит так, как будто она хочет его разжалобить, а сейчас... В конце концов, Лаксус, может быть, и не самый открытый и доброжелательный человек на свете, но с ним можно было говорить о чем угодно. Даже о смерти. Дреер терпеливо ждал, пока девушка вынырнет из тягостных воспоминаний. Все это было крайне странно. Разговоры по душам никогда его не интересовали. Более того, он очень редко встречал людей, с которыми ему хотелось бы обсуждать что-нибудь более личное, чем температура на градуснике. А вот что творится у Хартфелии в голове, ему было узнать любопытно, и сейчас выпал шанс немного разобраться в ее личности. Медицинский интерес, так сказать. Найти для нее определение: наивная и беспечная дурочка или же по-настоящему проницательная, но до невозможности добрая сирота? Разумеется, Лаксус допускал и то, что все эти выводы могут быть поверхностными и не дать полной характеристики всех качеств его знакомой. Он знал её уже давно, и Люси слишком часто опровергала определения, которые он ей давал. Начиная с «богатой и избалованной дочурки Хартфелиев» и заканчивая «ничего не понимающей в жизни бестолочью». Ничего подобного за ней не обнаружилось. Люси, наконец, поведала ему немного о своем детстве, о тех временах, когда она получала уйму знаний, которые никогда бы не пригодились ей в реальной жизни, в которую она окунулась ещё до смерти отца по собственной воле. — Меня устраивает быть медсестрой, — улыбнулась она. – Я ухаживаю за людьми независимо от того, какой у них характер и положение в обществе. Они все оказываются равны, очутившись в больничной палате. Только амбиции у всех разные. Мне вот хочется думать, — девушка прерывисто вздохнула, — что мне удастся своим хорошим отношением напомнить им, что все они смогут жить счастливо, если смогут обуздать свою болезнь. — Мы говорим о душевнобольных людях, — наконец заметил Дреер, внимательно глядя на нее. — Я знаю. Мне кажется, что им в первую очередь можно помочь на психологическом уровне. — Тебе должно быть известно, что не все наши пациенты страдают от проблем на работе или неразделенной любви, — он недоуменно поднял брови. — Если ты можешь своей улыбкой вылечить опухоль мозга или остановить вирус, поражающий нервную систему, так давай. — Но ведь в любом случае, — упрямо гнула свое Хартфелия, — проблемы возникают от неполадок в нашем центре, — она постучала себя по лбу, — и им же вылечиваются. Все сигналы нашего тела идут в мозг, а на его дееспособность можно повилять, создавая определенное настроение... Лаксус только качал головой. — То, о чем ты говоришь, имеет место быть, и эмоциональный фон важен, но он не может быть основой медицины. — Да как нет-то? — Люси уже начала терять суть разговора. — Я не училась лечить людей, это правда. И не хочу. Потому что у меня каждый день самая что ни на есть практика, причем серьезная. Моя задача в том, чтобы сохранить желание пациента жить. Помочь ему… Разве нет… Она прикрыла глаза и почувствовала, как засыпает. — Бывали ли у тебя пациенты, которые как будто живут в другом мире? – сонно спросила она, уронив голову на стол. – При этом сложно сказать, что они ненормальные – тут это определение вообще лишается смысла. Нормальные для кого? Они просто видят вещи по-другому. — Были. Но, по крайней мере, никто из моих пациентов не отказывался от лечения. Они мучились от неполадок с психикой. — А я ухаживала за старушкой, — мечтательно улыбнулась Люси. – Она была такая добрая… А у меня сердце щемило от того, как родственники с ней общались. Как с прокаженной. Девушка замолкла. — И что? – спросил Лаксус. – Эй, не засыпай! — А? – воззрилась на него Хартфелия. – А, ну да. Она все рассказывала про звезды и про древние народы, которые, якобы не исчезли бесследно, а просто ушли из этого мира в другой. У нее глаза так светились, как будто она знает гораздо больше, чем говорит. Так ласково и с каким-то безграничным терпением. Потом девушка с тоской добавила: — Она недавно... Я сидела с ней, потом ушла, а на следующий день... Так грустно... Люси опять замолчала. Наверное, подумал Дреер, она ни с кем не делилась своими идеями. Ему, привыкшему анализировать все и вся, все эти размышления казались непонятными, совершенно необоснованными. Даже как будто дикими. Но сейчас важнее было то, что девушка, кажется, уснула. — Люси, — почему-то шепотом позвал он. Она промычала что-то невнятное. — Тебе надо домой, — настойчиво продолжал Лаксус. – Ты думаешь, Нацу обрадуется, когда узнает, что ты осталась на ночь непонятно где? — Стафь мня ф покое, Лакшуш, — недовольно пробормотала девушка. — Дела… — развел руками гостеприимный хозяин. – Мы так не договаривались. Я вызову тебе такси. Он подождал немного, глядя на разлегшуюся за его столом особу. Что-то внутри него отказывалось выставлять её наружу. Тут эта мечтательная девчонка была под его присмотром, ей ничего не угрожало. И все-таки... В итоге, он усадил сонную и вяло сопротивляющуюся Люси в подъехавшую машину и взял с нее слово, что она позвонит ему, как только доедет, иначе он из-под земли её достанет. Сказал это на всякий случай громко, чтобы таксист услышал и уж точно довез свою пассажирку до места назначения. Дреер сам себе удивился. Тоже мне, заботливый папаша. Он всячески этого избегал, но все равно переживал за Хартфелию. Где-то глубоко внутри. Очень глубоко. На секунду у него внутри даже что-то неприятно сжалось, и он подумал: «Не хотелось бы... её потерять». Сбитый с толку, Лаксус прошелся по темным улицам, замерз и вернулся домой. Дождался звонка и безрадостного «приехала». И лег спать. Люси так и не сказала ему потом, что Нацу устроил истерику и обвинил её во всех грехах человеческих. Наговорил много всего, чего любящий человек не сможет и под пыткой выдавить из себя. А она даже не смогла ничего объяснить, просто с отрешенной радостью думала, что завтра на работу. Там её будут ждать пациенты, которым она действительно нужна. P.S. Прости меня, Нацу, так надо :D