Диагноз

Каждый год к концу марта снег стаивал почти окончательно, и дороги уже не хлюпали черной жижей, которая превращалась к этому времени в слой серой пыли. Она вздымалась от колес проезжающего транспорта, летела в лицо, забивалась в ноздри и глаза. Примерно в эту пору Макаров откладывал свои дела, пропадая из больницы на несколько дней. По возвращению он вызывал Лаксуса к себе в кабинет и сообщал о том, что тому полагается недельный отпуск. Дреер, как обычно, говорил, что отдохнет он в мае, а сейчас ему хватит и обычных выходных. Его дедушка вздыхал, внимательно смотрел на внука с печалью в светлых глазах и давал добро. Лаксус пожимал плечами, стараясь сохранить маску спокойствия и безучастности. Но оба знали, как и где он проведет эти два дня, поэтому этот весенний вызов в кабинет главврача всегда отдавал горечью прошлого. Лаксус закидывал свой белый халат подальше, отправлялся домой и бросал в сумку вещи, которые ему будут необходимы, а из шкафа доставал мотоциклетную куртку и закрытый шлем. Потом он шел до исписанных дешевыми баллончиками гаражей в соседнем дворе, открывал один из них и кашлял от пыли, скопившейся за зиму внутри этой маленькой железной коробки. Все тени, жившие тут до его прихода, моментально разбегались по углам, страшась дневного света. Мужчина аккуратно сдергивал бесформенный защитный чехол со спортивного мотоцикла, оголяя плавные, обтекаемые черты. Вероятно, разработчики модели были очень наблюдательными натуралистами, потому что по форме черно-желтый транспорт напоминал осу: массивная передняя часть и тонкий, высоко отставленный конец над задним колесом. Такая конфигурация позволяла совершать резкие повороты и отлично маневрировать на трассе, но для поездок по обычной загородной дороге была совершенно излишня. Дреер не раз корил себя за эту необдуманную покупку. Свобода самостоятельной жизни и возможность распоряжаться крупной наличностью, доставшейся ему совершенно неестественным образом, ударили в голову юному студенту. Впрочем, это была не главная причина, а всего лишь обстоятельства. Мужчина, повзрослев, признался самому себе в том, что на самом деле его вдохновила на этот поступок совершенно обворожительная шатенка, любительница байкерских тусовок и гоночной езды в нетрезвом виде, девушка, которая чуть не размазала его мозги по тротуару, когда ему было шестнадцать. Тогда авария была неизбежна: красотка за рулем ехала выше допустимой нормы, а парень бежал сломя голову, от злости не видя, куда. Когда он очнулся в реанимации, девушка, уже выпившая, зашла в его палату «извиняться». Все это закончилось тем, что Кану (так звали эту беспутную дочь влиятельного бизнесмена, у которого не было на нее времени) освободили от ответственности, а пострадавшему, то есть Лаксусу, выплатили большую сумму в качестве компенсации за физический и моральный ущерб. Как раз на них парень и купил впоследствии мотоцикл. Кроме того молодые люди стали встречаться, но не так, как обычно люди понимают значение этого слова. Не было ни ухаживаний, ни романтических свиданий, на которых влюбленные неловко объясняются в любви, да и любви как таковой не было. Они встречались раза три в неделю; Кана катала Дреера на своем байке, и от быстрой, опасной езды обоим сносило крышу, поэтому заканчивались такие прогулки чаще всего у девушки в квартире на раскладном диване. Ей было восемнадцать, и она была платницей в престижном вузе, который и видела-то всего пару раз, не заходя внутрь. Лаксус никогда до нее и после не встречал человека, настолько уверенно прожигающего свою жизнь, разменивая её на сплошные, порой довольно сомнительные удовольствия. Он как раз готовился посвятить себя спасению жизней, поступив в медицинский университет, и их исключительно физический интерес друг к другу противоречил всем его представлениям о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной. Несмотря на юный возраст, Дреер довольно ясно представлял себе, что именно хочет видеть в подруге своей жизни, но под это описание Кана явно не подходила. Она была… взрывная. По-другому и не скажешь, но вряд ли это можно назвать комплиментом. Непостоянная, вздорная, обладающая пагубными пристрастиями, девушка тщетно пыталась склонить Лаксуса к тому же. Единственный раз, когда он попробовал с ней поговорить о её жизни, закончился колючими глазами и фразой: «Отвали, Лакс». Может, любви у них и не было, зато был азарт — у каждого свой. Если девушка упивалась своей властью над неопытным Дреером, то у него было огромное стремление вытащить Кану из болота. К его огорчению, она не горела желанием смотреть правде в лицо. И хотя юноша тогда ещё не был врачом, он позже расценивал весь период их знакомства, как самый первый и самый неудачный медицинский опыт в его жизни. Опыт, который закончился трагично. Их встречи не могли продолжаться вечно, но Лаксус не мог оторваться от этой испорченной соблазнительницы. Макаров не одобрял выбор внука и уговаривал его прекратить терять голову, но его слова едва ли были услышаны. Тогда между ними уже успела вырасти стена, об которую разбивались все отчаянные попытки пожилого врача помочь юноше разобраться в жизни. Впрочем, постепенно взрослеющий Дреер был далеко не глуп и обладал вполне проницательным взглядом на многие вещи, поэтому все равно собирался отказаться от Каны. Рано или поздно… Но судьба сделала выбор за него. Когда ему было девятнадцать, и они стали встречаться все реже, девушка снова попала в аварию. Но на этот раз не пострадал никто, кроме нее. Эта поездка стала последней в её жизни. Кана разбилась, и все поэтичные сравнения её с хрупкой вазой были бы не уместны. Лаксус не пришел на похороны, но упрекнуть его было некому. Отец Каны даже не знал, что она встречалась с внуком Макарова. Он не испытывал невыносимого горя. Все чувства как будто притупились, причем это произошло ещё до ужасной новости о гибели его… девушки. Только сожаление неровным краем резануло его внутри. Этот дурной сон приносил много эмоций, от дикого счастья до черной злобы, но теперь он оборвался. Мужчина всегда вспоминал об этом, когда делал технический осмотр своего BMW. В эти весенние дни ему приходилось сталкиваться со своим прошлым, которое уже покрылось пеленой забвения, но все же несло свой отпечаток на его настоящей жизни.

***

Двадцатипятилетний Лаксус несся по старому шоссе в пределах допустимой скорости. Мощный двигатель на 193 лошадиные силы исправно работал, ровно урча под ногами. Мягкие повороты приносили внутреннее умиротворение: без суеты, без спешки, но при этом так быстро. Шлем полностью скрывал голову, и в его отражении мелькали ряды деревьев удерживаемого обочинами леса. Этой дорогой водители пользовались очень редко, предпочитая изворотливой и потемневшей трассе другую — прямую и светло-серую. Отсюда Дрееру была видна пролегающая ниже полоса с темными фигурками тяжелых фур и быстрых, как мошки, легковушек. Самого̒ его более чем устраивала местами покрытая трещинами, но в остальном ровная и добротная поверхность дороги. Раньше люди действительно строили на века. Лаксус иногда думал, как он выглядит со стороны: наверное, круто. От этого становилось как-то по-мальчишески весело, и тогда он забывал про то, что практически не разбирается в мотоциклах, да и мотогонками никогда не увлекался. Если можно крутануть ручку и сделать так: «брыыынь, бррынь, брынь», то какая вообще разница, для каких целей тебе этот красивый механический конь. Макаров относительно его средства передвижения был в счастливом неведении, и, честно говоря, мужчина до сих пор побаивался ему рассказать. Конечно, пришлось повозиться со сдачей на права, но в итоге он получил возможность беспрепятственно перемещаться на большие расстояния, когда ему это было нужно. Например, сейчас его путь лежал мимо одного селения деревенского типа и дальше, где дорога была уже совсем не ровная. Тут скорость передвижения резко падала, и Дрееру приходилось старательно объезжать колдобины. За столько лет никто не удосужился проложить нормальную дорогу к их маленькому семейному домику на природе. Город съедал все силы и время. Наконец мужчина проехал последнюю полосу соснового леса и оказался на просторной поляне, где, почти примыкая к лесной зоне, стоял просторный деревянный дом. Он уже долгое время прозябал здесь в одиночестве никому не нужной недвижимостью, записанной на имя Макарова Дреера. Тот изредка наведывался сюда, любовно проверяя состояние памятного жилища. Около него когда-то разбили сад, но он почти весь зарос. Вот и сейчас, сняв душный шлем и расстегнув куртку, Лаксус зашел, казалось, в обжитую прихожую, куда вот-вот выйдут хозяева встречать гостей. Но подтверждать эту иллюзию никто не спешил. Единственным человеком, которого можно было назвать полноправным хозяином этого светлого, хорошо обставленного одноэтажного дома с искусной резьбой на карнизе крыши, была мама Дреера. Но с тех пор, как она умерла, дедушка с Лаксусом не спешили сюда возвращаться. А отец… Лаксус, наверное, никогда его не простит. Ивану Дрееру здесь делать было нечего. Врач прошел в просторную гостиную, деревянный пол которой приятно поскрипывал. Обстановка была нехитрая: книжный шкаф с полупустыми полками, диван, старенькое пианино, которое давно бы следовало настроить, вот только играть на нем было некому. На круглый стол, накрытый белой вязаной скатертью, падал свет из широкого окна. Лаксус подошел ближе. Его внимание привлекла книжка, оставленная, видимо, дедушкой. Он должен был быть здесь ещё вчера. Специально для него? Книжка оказалась семейным альбомом с фотографиями. Дреер протянул руку, почти нежно проводя пальцами по обложке. Он и забыл, что среди оставленных вещей в этом доме сохранилась такая ценность. Мужчина раскрыл альбом наугад, разглядывая снимки, сделанные ещё на мыльницу. Свадьба родителей. Макаров лучится от счастья, обнимая невестку. Отец тоже непривычно улыбчивый и молодой, ещё не отравленный своей гордыней. Его родители вдвоем дома: светловолосая зеленоглазая красавица в длинном свитере, явно принадлежавшем не ей, а чуть смуглому, высокому мужчине с топорщившимися черными короткими волосами. Иван тогда ещё не опустил солидную бородку, какую видел у него Лаксус в их последнюю, абсолютно безрадостную встречу. Он перелистнул пару страниц. Да, а вот это уже интересней: маленький Дреер на руках у матери. Ползающий на четвереньках Дреер. Нелепый детеныш, с точки зрения взрослого мужчины, разглядывающего изображение самого себя. Видимо, каждый член семьи считал своим долгом сделать фотографию с младенцем на руках, поэтому несколько страниц пришлось перелистывать. Некоторые окошки, где раньше были фотографии, пустовали. Наверное, дедушка забрал их себе, — решил Лаксус. Сам он осторожно вытащил всего один снимок: мама что-то объясняет четырехлетнему мальчику, на лице которого нет никаких шрамов. На губах женщины играет легкая улыбка, а Лаксус чуть нахмурен. Эта привычка осталась с ним и по сей день. Дреер бережно спрятал фотографию во внутренний карман куртки, но потом не удержался и добавил туда ещё одну. На втором снимке была запечатлена вся семья. Мужчина вздохнул. Он не любил ностальгировать, вполне обходясь без этого в своей повседневной жизни. Но так получалось, что каждый раз, приезжая положить цветы на могилу матери, он неизбежно возвращался мыслями в свое прошлое.

***

Было очень тихо. Толстые стволы сосен, рыжие сверху и темные внизу, создавали частокол из света и тени. В лесу было прохладнее, чем в городе, а где-то даже ещё лежал снег. Никого не было. Даже ветер молчал, лишь иногда лениво поглаживая вечнозеленые верхушки деревьев. Тихо… Если бы вы решили поискать Лаксуса в этом бору, чем обычно занимался его отец, когда они приезжали сюда, вы бы ни за что его не нашли. По крайней мере, если бы вы искали на земле или, скажем, за каждым стволом. На самом деле, нужно было бы идти прямо, потом направо, а потом по одному Лаксусу известным ориентирам. Тогда бы вы вышли на поляну, где растет раскидистая сосна, не похожая на своих высоких, стремительных сородичей. Хотя даже обнаружение этого места не дает вам гарантии, что Дреера вы там найдете. Но если быть очень внимательным или просто случайно поднять голову, которая непременно начнет кружиться от ощущения падения в разветвленные кроны деревьев, можно заметить подвешенную в удобной развилке меж толстых сучьев веревочную лежанку. Дреер смастерил её давным-давно, но она на удивление хорошо сохранилась. Лаксус лежал, сложив ладони на груди, закрыв глаза. Солнце проникало сквозь ветви, обрисовывая его пятнами. В воздухе витала изумительная смесь из запахов нагретой коры, смолы и прелой листвы. Мужчина мягко улыбался. Угловатые крылья носа трепетали, размеренно впуская в легкие жизненно необходимый воздух. Дреер чувствовал себя хорошо, как никогда. Все тяжелые мысли, от которых становилось так же душно, как и от городской пыли, словно впитались в золотистую на солнце сосну. Казалось, если Лаксус совершенно отстранится от реальности, он сможет почувствовать неспешный ток пробуждающейся жизни в этом могучем дереве. Или упадет с него… Он не проронил ни звука с самого утра. В безлюдном лесу это ощущалось острее; день за днем он слушал себя со стороны, а сейчас будто действительно услышал. Он хотел бы выбираться чаще. Не обязательно сюда — ведь есть куча мест, где он ещё не был. Но пока должность врача обязывает его думать о пациентах, а никак не о себе… Мужчина открыл глаза. Голубые и светлые они будто налились синевой, отражая небо. Насыщенность цветов придавала каждой детали природного мира весомость, четкость и значимость. В городе было все по-другому. Объемные серые массивы кирпича, законченность вздымающихся плоскостей и упрощенная геометричность форм. Дрееру, в общем-то, это даже нравилось, но он так привык к своей повседневности, что уже становилось тошно. Ему стало казаться, что лучше этого соснового бора ничего и быть не может. Ни одного повторяющегося изгиба. Идеальность пропорций. Лаксус отдыхал, созерцая картину, открывавшуюся ему сверху. На обратной дороге он подобрал кусочек коры и весь путь полировал его пальцами. Тут и там проталины затопило водой, такой чистой, что лес, казалось, растет и вверх тормашками. Лаксус заглянул в одну из таких луж и задумчиво посмотрел на свое отражение. День клонился к концу, и уже, несмотря на солнечный свет, тянуло вечерней прохладой. Вместе с ней на Дреера начала накатывать грусть. Сначала легкая, как ветерок, она разрасталась, выползая наружу, подобно туману с реки. Мужчина спустил её с поводка, не выдержав, и все мысли, которые исчезли днем, теперь подкрадывались сзади и прыгали ему в голову. Значит, пора было идти и отдавать дань умершим. Дреер надеялся, что когда-нибудь он перестанет это делать.

***

За их домом располагался огражденный невысокой решеткой дворик, к которому вела каменная тропинка. Лаксус с букетом, который слегка потрепался в дороге, стоял около надгробья, недавно вымытого и освобожденного от перегноя и прочего лесного мусора. Здесь уже лежали цветы, а от благовоний остались лишь палочки и пепел. Дреер стряхнул его на землю. Мужчина, недавно наслаждавшийся солнцем, теперь то ли от близости могилы, то ли по какой-то другой причине предавался тягостным раздумьям, которые были ему столь же ненавистны, сколь желанны. Тоскливое чувство, сжимающее грудную клетку, твердило Дрееру, что он устал быть один. Он столько раз с уверенностью убеждал себя, что он-то как раз из тех людей, кому никто не нужен; самодостаточный, независимый… несчастливый. И дело вовсе не в том, что окружающие люди не шли с ним на контакт, нет. Дело было в нем. Взять хотя бы Хартфелию; девушка так настойчиво пыталась добиться его доброжелательности все эти годы, но наталкивалась только на сарказм и холодность. При этом она не оставила своих попыток — Лаксус даже восхищался её упорностью. Но не более того. Он... Он просто не мог позволить себе привязаться к кому-либо. Привязанность подразумевает потери, которых он боялся, сильно обжегшись не один раз. Наверное, это трусливо, но видит бог, ему уже хватит. Хотя в мире есть люди, терявшие больше, чем он, но при этом оставшиеся доброжелательными и светлыми. Хартфелия, например… Что врать, он все же привязался к ней. Той толики симпатии, которая прочно засела в его душе, оказалось достаточно, чтобы начать бояться её потерять. Лаксус отдавал себе отчет в том, что он большой эгоист. — М… — голос, оказался сиплым, и Дреер прокашлялся. — Мама, здравствуй. Он положил букет перед надгробьем. Мужчина так долго смотрел на бездушный камень, что в глазах начало пощипывать, а к горлу подступил жгучий комок. Ради нее. Он так старался все это время… Отдавал себя больнице полностью и без остатка. Без устали работал, разбираясь в симптомах, ставя диагнозы, назначая лечения… Он справлялся даже с самыми безнадежными случаями. Заработал себе славу лучшего терапевта. Слушал музыку, идя на работу и возвращаясь с нее. Радовался мелочам. Не наладил отношения с дедушкой, который негласно поддерживал его во всем. Не помогал Люси, как положено настоящему старшему брату, и не участвовал в её жизни. Ну, хотя бы Эвергрин он смог помочь, да и то он сделал это из любопытства. И он устал, устал, устал от всего этого! — Я больше не могу, — сдавленно прошептал Лаксус, обхватывая себя за плечи. — Зачем ты умерла? Все было бы по-другому!.. Он дрожал. Брови сжались к переносице, выдавая напряжение, которое мужчина больше не мог сдерживать. Он быстрым движением прикоснулся к глазам, стирая скопившуюся там влагу. — Прости, я знаю, ты не при чем. Это был мой выбор, и я поклялся. Но я больше не могу, — плечи бессильно поникли. Груз ответственности за чужие жизни, жалость к себе и тоска по теплым чувствам вдавливали его в сырую землю. Хотелось выть. — Я хочу что-нибудь изменить. Хоть что-то. Рыдания, больше похожие на конвульсии, бились внутри него мощными волнами. Ни единой живой души в округе. Никто его не видел, так что можно было позволить... Лаксус быстро опустел. Стоя со склоненной головой, он провел рукой по затылку, ероша волосы, и вымученно усмехнулся. Нет. Он все равно не знает, как можно по-другому. Как не работать целыми днями в больнице, как не пронзать людей презрительным взглядом. Может, что-нибудь и изменится. Рано или поздно… Или он примет выверенное, точное решение, отдавая предпочтение голосу разума, а не безумным чувствам. А сейчас… Дреер уже ничего не видел, настолько было темно. Ночь опустилась незаметно, как это бывает в лесу, и на небе уже вовсю сияли звезды. Вокруг неприступной стеной чернел лес, который, казалось, угрожающе подступил к самому краю. Солнечный и приветливый днем, он превратился во что-то опасное и пугающее. Из пустого дома призывно горел оставленный свет. Мужчине показалось, что сейчас лампа погаснет или дверь закроется у него перед носом, и иррациональный страх хлестнул его своей плетью, заставляя живот мучительно сжаться. Лаксус, не желая этому страху поддаваться, с ровной спиной шел через двор, не оглядываясь, но все равно последние шаги проделал стремительно, резко захлопнув за собой дверь. Вздохнув от облегчения, он, зажигая и выключая свет во всех комнатах, по которым проходил, добрался до своей. Погасил электричество теперь уже окончательно, и по памяти нашел свою кровать. Вот она, родная. Скинув пропылившиеся вещи и, бросив их на ближайший предмет, очертаниями напоминающий стул, Дреер залез под холодное одеяло. Его все ещё немного трясло. К черту переживания и волнения. Они только изматывают, а ему это ни к чему. Самая приятная мысль за всю эту поездку посетила Лаксуса только сейчас, когда все остальные уже испарились. «Наконец-то я высплюсь» — блаженно закрыл глаза Дреер и упал в темноту.