Уходим в море

            Уже не дом, и те, кто в нём И с тем, и с этим миром в ссоре.

1989 год, 28 августа.

      По серому асфальту гналась круговерть пожелтевших листьев, зверски подхваченных по-осеннему холодным ветром. Небосвод уже который день был затянут тяжелыми темными тучами, больше похожими на Господнее проклятье, чем на преддверие очередного противного дождя, что так любит липнуть легкой одеждой к коже.       Старые окна в не менее старых домах снова тускнели, поскрипывая обшарпанными рамами, и терпеливо выжидали приход осени, даже не пытаясь насладиться последними деньками августа, впрочем, как и вечно пьяные старшеклассники из местной школы на окраине города Минск. Они продолжали бесцельно слоняться по улицам, утопая в грязи перегонного алкоголя, дешевых сигарет и даже каких-то легких наркотиков, что по радости доставались от черноголового одноклассника, привезшего травку из другой страны благодаря своим богатым родителям.       Тогда им было поздно говорить о духе патриотизма, выкидывая мраморный бюст Ленина с крыши соседней пятиэтажки, куда чудом забирались эти проходимцы подростки, словно маленькие глупые детки, вскоре побежавшие под юбку вечно нежной мамки, а на ходу жующие не первую пачку жвачки, лишь бы не дай бог не учуяла резкий запах табака или утреннего перегара.       Теперь, когда власть стремительно двигалась к своему логическому завершению и больше не штудировала пионерам мозги, молодые люди начали резко меняться. А впрочем, они всегда были такими же упрямыми, в какой-то степени тупыми и нахальными отморозками, несмотря на советское влияние. Залогом этому был внутренний мир, конечно же, свой у каждого отпрыска.       Возьмем, к примеру, мальчишку... хотя какого уже мальчишку? Парню через несколько дней семнадцать лет стукнет! Вот только любопытства у него, как у ребенка с разбитыми коленями после неудачной поездки на велосипеде, и глаза голубые, до черной жути доверчивые и открытые всему новому.       Так о чем мы там?.. Живет проходимец вон в той двадцатой квартире, на третьем этаже хрущевки, откуда частенько можно слышать громкую ругань постоянно ссорящихся мужа с женой. Ну, как и в любой настоящей семье, из-за ерунды. Парень довольно тихий, а если говорить более прямо, то совершенно незаметный и амебный. Сидит в своих четырех стенах и попусту тратит чистую бумагу. В общем-то, не зазря тратит, конечно: стихи он пишет, и весьма неплохие, на гитаре чуток бренчит да смотрит в свое единственное, заляпанное серой пылью отверстие в комнате.       Как вы уже догадались, он замкнутый и неординарный тип, зато с большими талантами. Вот только, зараза, курит много, дымит словно паровоз, да так, что в его непроглядно темной комнате с облезлыми серыми обоями на вещах и старой дырявой мебели лежит пепел вместо пыли, а дышать с каждым вздохом становится все труднее.       Докурив очередную дешевую сигарету, лохматый парень озадаченно вздохнул, снова глядя за мутное стекло. Там виднелись мрачная площадка с оглушительно скрипящими качелями и жутко пасмурный день. На заляпанном подоконнике лежала раскрытая тетрадка, исписанная разъезжающимися строками, и каждый клетчатый листок в ней был обязательно покрыт по углам каплями чернил от потекшей ручки или бессмысленными, невнятными рисунками.       Иногда вдохновение просто не приходило в нужный момент. Это было даже странно, ведь родители давно закончили очередной глупый спор ничем и теперь нервно звенели чашками на пропахшей недавним обедом кухне. Самое время что-нибудь сотворить, только вот почему-то сосредоточиться все равно не получалось, и окурок за окурком летел на проседающий пол, окрашивая его черными полосами пепла.       Прозрачные глаза с хорошо скрытым раздражением недобро блеснули во мраке комнаты, и тут же тетрадка была захлопнута длинными пальцами юноши, со свистом полетев на неубранный диван. Недовольный герой нашей истории, кое-как нацепив на себя кожаную куртку-косуху, резко раскрыл неподдающуюся старую дверь и быстро проскользнул в коридор, оставляя за собой тянущуюся тень. — Егор, опять? — знакомый, привычно мягкий голос прозвучал внутри сознания как гром среди серого, но все же спокойного неба, оставив мерзко холодное ощущение в груди сбегающего подростка.       Медленно завязав шнурки на кедах, парень все-таки решился и чуть повернул голову в сторону исходящего звука, но молчание свое не собирался нарушать, по-прежнему оценивая ситуацию. Сердце немного ускорило свой темп, а кровь в ушах осознанно застучала.       Взрослая женщина небольшого роста, со светлыми волосами и уже давно появившимися морщинками вокруг глаз стояла в дверном проеме двери на кухню и протирала дрожащими от тремора руками донельзя сверкающую тарелку. Не повезло же ему с таким расположением комнат в квартире: обязательно застукают, если захочешь по-тихому улизнуть. — Нет, мам, — в конце концов, тихо буркнул сын, разворачиваясь, чтобы застегнуть помятую куртку. Все-таки на дворе уже почти осень, сырая и холодная.       Он обманывал. Обманывал не первый день, не первый месяц, да и не первый год, не думая о последствиях и о новых болезнях матери, хоть Наталья Федоровна и так обо всем давно знала, молча глядела на депрессии, молчаливость сына, плохую успеваемость в школе, которую он в наступающем учебном году окончит, если не забросит окончательно. Даже на серьезную зависимость от курения она перестала реагировать. Она устала от этого: от жизни в такой разобщенной семье, развалившейся и гниющей своими нервными отношениями; от боязни за ребенка, пропадающего каждый раз в неизвестном направлении; от мужа, который должен вот-вот припереться опять пьяный в стельку. Впрочем, она просто устала от всего. — Вернись, пожалуйста, до ночи, — снова повторяла свои ежедневные слова домохозяйка.       А Егор сдержанно кивал, понимая, что все равно не сдержит обещание и что мать об этом в любом случае знает, и вспоминая, как она каждое утро слышит угнетающий скрип входной двери и еле слышимые шаги заваливающегося к себе на кровать сына которого женщина ласково накрывает теплым тяжелым одеялом.       Входная дверь снова отчаянно хлопнула, оставив за собой лишь черную пустоту в материнской груди. Парень снова болтался на краю необузданной свободы, которая казалась сейчас такой реальной, такой настоящей. А ведь на самом деле это был сон, только всплывший в бодром организме в жизни, наяву, а не в старой холодной постели.       Егор мчался уже по знакомой до скуки дороге, огибая темно-серые подъезды таких же хрущевок, как и его собственный дом, что уже вызывало сомнения в молодой продутой голове. Ведь дом - это нечто родное, твоя душа, пусть даже мрачная до чертиков. Но такого чувства в груди малого просто не существовало, когда он пребывал в железных оковах своей комнаты.       Эти уже порядком голые, желтые деревья и серое непроглядное небо, которое давно приобрело такой тошнотворный цвет, казалось, хранили больше личного, чем знакомые облезлые стены квартиры с тех пор, как улетучилось сизым туманом безоблачное детство. Наверное, в них теперь и заключался тот самый «дом», а то место, где парень проводил некоторые из своих ночей, быстро и безвозвратно приобретало значение «здание», где можно временно перекантоваться, словно в очередном дешевом мотеле. Только вместо проституток и пьяного персонала потерявшая надежду мать и пришедший с бодуна из-за очередного выдуманного праздника на заводе отец.       Проще сказать, наш кудрявый голубоглазый мальчишка был, скорее, кочевником, нежели оседлым. Ему нравилось путешествовать, открывать невероятные грани затуманенного будущего, да и, сидя во дворе на заборе, мечтать, к величайшему горю Натальи Федоровны, стать известным хотя бы на всю Россию и Беларусь — мир уже на тот момент был не по-детски велик в его голове — желательно рок-музыкантом, обрел он эту мечту благодаря жеваным кассетам со Стингом, которые, кстати, по близкой дружбе передал ему Сашка. К нему-то и спешил сейчас, в частности за сигаретами, наш маленький по возрасту, но не по росту поэтический принц.       Сейчас Егор не помнил в подробностях, как познакомился со своим закадычным другом, но сказать мог одно: музыка для них была чем-то святым, поэтому только она могла их так крепко-накрепко свести, познакомив двух несчастных хулиганов в детской комнате милиции.       Да, соглашусь, музыка к подобному отношения никакого не имеет. Но по крайней мере, когда парни раскуривали последние сигареты за решеткой камеры — а для Егорушки это было впервые, так что можно считать, что это Саня его подсадил на противный дым из окна в тогдашние еще тринадцать лет — и дожидались, когда же окончательно выдолбают родителям мозг еще не обожратые на тот момент полицаи. После их отправят в деревню, слава те господи, не в Саратов, хотя все равно неприятно, но другого выхода воспитания «горя лукового» не находилось.       Ребята тогда почти сразу разговорились. Сначала о грустной жизни, затем о том, как и кого зовут, что, оказывается, Саша старше голубоглазого паренька всего на два года и живет близко от его дома. Так и дошло до самого главного: внезапно прояснилось, что подростки увлекаются мастерством музыки, Александр так вообще на бас-гитаре играл, да и слушают они одну и ту же группу.       Далее у них все строилось по принципу "одна гитара — значит играем по очереди, одно пиво - ничего, сойдет, на двоих выпьем, одна сигарета...одна пачка сигарет — разделим каждую штучку в блоке на половину". Все это к тому, что прочное равноправие и доверие между этими двоими настроилось довольно-таки стремительно.       Матери Егора, конечно, было неуютно видеть, как сын становится зависимым от курения, да еще и конкретно вкладывает душу в свою новоиспеченную музыкальную группу, заполняясь сверху донизу дурацкими мечтами, отдаваясь в греховный мир компании, с которой по сей день гулял каждую ночь. Но изменить она ничего не могла, ибо была настолько слабой духом женщиной, что, казалось, последнее хрупкое существо в ней не выдержит и разобьется на зеленые осколки.       Почти каждое утро, когда Наталья Федоровна выходила в магазин за покупками, она видела около входа в продуктовый знакомую гримасу пьяницы Павла Ивановича, веселого и добродушного соседа, который когда-то хотел стать, как и ее непутевый сын, музыкантом, и стал, что теперь играет ровно в девять часов утра на том же месте возле магазина, дергая струны своей заклятой семиструнки, тем самым пытаясь нажить себе копеечку. Поэтому женщина и надеялась, что Егор одумается и все-таки поступит хотя бы в техникум, ведь желала сыну светлого будущего, а не сон на ковре в прихожей квартиры избитой жены.       Тем временем шустрый мальчуган уже подбегал к непримечательной пятиэтажке из красного кирпича, где, скорее всего, его дожидался закадычный друг, как всегда, около потрескавшихся стен и заржавевших массивных дверей подъезда под накрененной вправо цифрой «два». Ничего не скажешь в пользу теперешнего ЖЭК-а. Ах, если б вы знали, в какие темные дебри спустя много лет он покатится. Жильцы обплюются.       Стрельнув взглядом по давно знакомому месту, русый мальчишка обнаружил, что приятель еще не вышел к назначенному времени. И пусть это было вчера. В то время не было ваших мобильных телефонов или смартфонов, как их сейчас называют. В Интернет не выйдешь, не напишешь другу: «Выходи». Максимум, что ты можешь сделать, — это заорать на весь двор: «Тащи свою задницу на улицу!» — а после этого выйдет на балкон сердитая бабулька-соседка либо мамка твоего другана, да расшугает хулиганов, мешающих ей читать бесполезный дамский роман.       Такое время. Зато слово свое честное держали. Пообещал выйти в такой-то день – значит обязан появиться, а если дела, так объявит заранее, не за пять минут, как сегодня это часто происходит.       Облокотившись на стенку возле входа, Егор привычно вытащил последнюю сигарету из блока в правом кармане и с каким-то меланхоличным наслаждением втянул сжигающий легкие приторный никотин.       Ожидание в этот раз не стало сильно терзать задумчивого парня, который уже торопливо придавливал ботинком шипящий чинарик об заляпанную гладь плитки. Консьержки дико ненавидели такие выходки, но чаще всего просто лениво подтирали за безмозглыми мальчишками, да иногда и за девчонками. Вы думали: они такие безупречные? Наоборот, каждая вторая малолетка готова раздвинуть ноги ради популярности на своем районе. Ничего не меняется, как и отдельные особы.       Как только кудрявый успел бренно вздохнуть из-за потери последнего, скончавшегося так быстро окурка, сзади раздался скрипящий металлический звук двери и рассерженное шипение, сопровождаемое тихим трехэтажным матом. Несложно было догадаться, что знакомый голос принадлежал Шуре, парнишке в старых потертых джинсах. Несмотря на задержку, он неторопливо приблизился к пришедшему другу и на автомате пожал ему руку в знак приветствия. — Закурить будет? — привычно спросил старший юноша.       Шура, как ни странно, спустя некоторое время их разлуки уже успел отрастить свои светлые волосы где-то до района пятого шейного позвонка и походил на типичного рок-н-рольщика групп тех времен. Только он еще не был патлатым мужиком в два метра ростом с огромными мускулами и дорогой электрогитарой в опытных руках. Да и не особо собирался им быть этот индивидуалист. — Только последний бычок выбросил, — усмехнулся голубоглазый и кинул тусклый взгляд на серые оттенки пустующего двора, — сам знаешь, как тяжело в моем возрасте достать пачку. Тебе легче.       Саша кивнул, оставаясь в том же, пока неведомо почему, депрессивном настроении, и, молча сунув руки в карманы темно-синей толстовки, побрел в сторону знакомых переулков и дворов. Егор же никчемно уставился на свои перепачканные прилипшей грязью кеды и также бесшумно направился за Шуриком.       Они нечасто обменивались какими-то горящими новостями, будто бабки у подъезда, орущие какой год, что в стране кризис; они не обсуждали девчонок, бросавших их. Они больше были мечтателями, порой делились гениальными идеями и общались о внутреннем, неведомом другим мире или же обменивались новыми гитарными партиями. Можно предположить, что это была невидимая связь вроде вштырившей тебя глюками наркоты, до которой, кстати, еще не дошли молодые пальцы этих двух плохих пионеров.       Угрожающие ветки деревьев не вызывали детского ужаса очень давно. Разбитые окна заброшенных улиц сеяли лишь однообразные мысли, приходящие поэтам, будто приевшийся и ставший неинтересным кошмар. Ходить по осколкам бутылок, рвать и так дырявые кроссовки тоже казалось традицией. Картины этих мест настолько въелись в юные мозги друзей, что только здесь они могли услышать редкий стук своего сердца и, наверное, поделиться самыми дерьмовыми мыслями за прошедшее время.       Шура готов был пинать любой предмет, попадающийся на его пути; кошмарная тошнота подступала к горлу от одной только мысли: как же фигово быть им. Невыносимо выводят из себя пришедшие так некстати обстоятельства. И почему именно он должен поступить в какой-нибудь пригородный колледж хотя бы на механика, где нихера нормально не выучат, после чего он заведет толстую женщину, которая родит ему пятерых детей и будет жить на его копейку?       Родители не могли или, может, не хотели в нем видеть настоящего музыканта, популярного исполнителя. Думали, что с таким аттестатом одиннадцатого класса его ничто абсолютно не ждет. Да и сына не собирались содержать уже второй год после школы, тратить на совершеннолетнего парня бездну денег. Правда, сами зарабатывали неплохую подачку, что говорить еще и о маленькой известности дяди парня.       Со временем ему просто стало казаться, что Лева - такое прозвище в кругу друзей носил наш Егор после древних обстоятельств, в которые я вас не буду впутывать - был последним близким человеком, если не считать, что дружба проверяется годами. Даже сейчас, когда он не произнес ни единого слова, послушно плетясь со спины и плюя на валявшиеся банки из-под энергетиков, создавалось впечатление, что все на своих местах.       Проще говоря, наши герои были оба истощены скучной жизнью в этом захолустье и давлением родителей, которых старались избегать, полагаясь только на свои неопытные умы и на старые гитары без седьмой струны, самостоятельно превращенные в акустические.       Дойдя до знакомого поворота, подростки с пластичностью змеи скользнули в проход между кирпичной стеной и железным забором, где за ступенями, ведущими вниз, был расположен покинутый бункер времен второй мировой. Года два назад ребята оборудовали его под свою репетиционную базу да и просто под место для уединения, вечеров с бутылкой пива и приторной сигаретой. Только все одногруппники сейчас грелись под пледами в креслах своей доисторической квартиры и ни разу не думали присоединиться к этим двоим, которым, в принципе, хватало друг друга.       Как только Егор шагнул за пределы порванной шали, висевшей, видимо, вместо привычной двери, парень с облегчением опустился на рыбацкий стул-раскладушку и откинул голову назад, выдыхая в атмосферу еле заметные облака пара. В голову опять ударило желание затянуться и, к счастью, к его губам уже протянули знакомую трубочку: видимо, Шура еще давно успел заныкать блок куда-то в неприбранные вещи помещения, лежавшие кучей на железных промежностях.       Тут же вспыхнул огонек зажигалки и, прикурив с холодных пальцев Саши, Левка блаженно прикрыл глаза, произведя на свет длинные клубы серого дыма. Его друг тихонько устраивался на пружинном, ранее, кажется, коричневом диване, украшенном несколькими дырами и следами от пролитого алкоголя, а может, и какой-то жратвы. Затем снова закинул пачку табака в какие-то дебри, не задумываясь, что потом захочется еще закурить.       Тишина сопутствовала потерявшимся во времени размышлениям приятелей, витающих узорами сигаретного ветра. Чувство какого-то неожиданного умиротворения и гармонии накрыло обоих почти одновременно, тем более после мрачных решений Шуры, который сейчас растерянно пытался подобрать слова для первого серьезного разговора за столько уплывших в реку лет.       Стоит только идее запасть в голову, ее оттуда уже не выкинуть. Не мусорное ведро, в конце концов, в которое хоть блевани, хоть выброси сам себя — все равно потом можно черный пакет закинуть в загаженный грузовик, приезжающий каждую среду к подъезду.       Лева же, то ли делая вид, то ли являясь таким в действительности, строил из себя непроницательного человека, будто не замечая все это время крайнюю озабоченность и тикающую нервозность друга. Он просто поглядывал затуманенными куревом глазами на приколотые к стенке плакаты «The Cure» и считал про себя секунды. Может, в ожидании чего-то особенного?       Мнимое равнодушие таяло в русоволосом юноше, словно лед в одуряюще жаркий июльский день. Голова немного кружилась, возможно, от резко поднявшегося давления, а в висках отчетливо стучал пульс. Лишь треск тлеющего окурка создавал звуки в замкнутой среде, и немного настораживали бегущие стрелки часов, лежавших на все той же полке. — О чем ты хотел поговорить? — внезапно нарушил тишину младший и, глухо прокашлявшись прокуренным голосом, потушил бычок о ручку своего стула, забывая про правила чистолюбивых личностей.       Саша резко подавился клубом смрадного дыма и сильно, немного хрипя, закашлял, наверное, даже пуще, чем его друг ранее. Он и не мог себе представить, что Лева настолько удачлив, что с рождения имеет дар не просто виденья, а угадывания предстоящего ему вскоре. Только ему всегда надо затянуться, чтобы высказать свои подозрения. Как вампир растягивает для себя удовольствие от моральной пытки.       Конечно же, когда Шура выронил сигарету из трясущихся пальцев от дергающих волн по всему телу, ему крупно повезло, что окурок не приземлился ему на кофту или же мягкую кожу рук, упав на холодный кафель, где тут же был устранен ногой владельца. После сотрясений и так слабых чернеющих легких, длинноволосый обреченно вздохнул, скрестил руки у себя на коленках, уставил карий взгляд в другой, пронизывающий и ожидающий, и сгорбился, будто хотел защититься от реальности. Смешно. — В общем, я решил, что сваливаю в Москву, — на одном дыхании протараторил Уман, хмурясь от холодности непробиваемых ледяных глаз друга, которые, казалось бы, не выражали ничего, а все так же смотрели на несколько потрепанные плакаты. Вот только так ли это на самом деле?       Что-то горькое на мгновение кольнуло в груди, и невидимый снаружи разряд прошелся по телу волной обиды. Внешне Лева лишь слегка повел плечом, пытаясь показать, что просто устраивается поудобней в кресле, но внутри уже был готов завыть от отчаянья. Если б кто-то мог понять поэта так, как понимал этот вечно серьезный гитарист. Никто его еще так не вытаскивал из непроходимого дерьма, никто не поддерживал. Всем было глубоко насрать на чувства, главное, что с виду все нормально.       Он понимал, что если Саша что-то решил, то вряд ли откажется от своего желания и обязательно будет рвать и метать в меру своих сил, чтобы вырваться из этих оков. Но как же группа? Друзья, родители, да хотя бы родной город? Неужели Шура готов бросить все, лишь бы отправиться в таинственную столицу? Казалось, что это абсолютно бессмысленно, ведь каждый второй хочет покорить город, полный лицемерия во главе с прогнившей властью. — Отлично, — выпалил голубоглазый и изобразил безразличный плавный жест рукой, между тем не поведя даже бровью.       Этот искусный сорванец строил из себя безразличную тварь, хорошенько спрятав за спокойной гримасой бурю эмоций. Кому бы хотелось отпускать в такую даль, пожалуй, единственного друга в этой черной дыре? Только смысла объясняться в печали Лева абсолютно не находил. Столько раз он натыкался на одни и те же грабли в надежде, что в этот раз жизнь принесет ему хоть какую-то удачу. Будущее без забвения? Да, именно оно. — Навсегда, — добавил Шура, кивнув уверенно головой. Тяжело вздохнул, не отводя взгляд от безразличных глаз: он искал в них хоть каплю, долю любой эмоции.       А вот какую эмоцию он так нетерпеливо ожидал, одному лишь черту известно, если, конечно, известно хотя бы ему. Темно, холодно и страшно находиться в подступающем напряжении. А впрочем, здесь действительно промерзаешь до костей: как-никак бывший подвал или что-то в этом роде. — Навсегда, — зачем-то повторил Егор, борясь с подступающим комком горечи и внезапно спрятав немигающий ледяной взор на своих трясущихся руках.       Тонкие дрожащие пальцы обмануть он, к сожалению, не смог, и Саша прекрасно это видел, наблюдая с усмешкой и злорадством: сдался паренек, однако телом, а не душой. Дружба - понятие для него растяжимое, и при этом есть в ней что-то такое коварное и мистическое, доводящее до ненависти не к другу, а к самому себе. — Лёв, мне абсолютно похер на то, что ты там чувствуешь, — со щепоткой раздражения фыркнул кареглазый юноша, по правде говоря, считая именно так, как и говорил. — Ты поедешь?       Голубоглазый ошарашено уставился на поглощенного ожиданием друга, будто тот сказал самую невероятную за всю эту проклятую жизнь новость, повлекшую его к каким-то неземным свершениям прямо здесь и прямо сейчас. И в этом была доля правды. Мир казался всегда таким сжатым, маленьким от одного конца заплеванного поселка до другого. И даже на секунду Лева не мог задуматься, что когда-нибудь сможет вырваться из своих оков. Если только что-то не щемило в груди, распаляя странный жар сомнений.       Ежедневно под тусклые тучи на небе Егор вставал с омерзительным ощущением потери, снедаемый мыслями о скорой безызвестной кончине, об абсолютном забвении музыки, больного творчества и, конечно же, не влекущей любви - рефлекторно-условный акт нервной системы.       Ежедневно он старался понять: есть ли смысл в такой чепухе, как бренное многолетнее существование, ведь людишки по-черному беспомощны, малы, да и к тому же безмозглы. Народить пяток детишек-дегенератов, раз двести за жизнь трахнуть свою толстую жену, осыпая ее хуевой тучей комплиментов и подарков на Восьмое марта, а затем сгнить в своем черном гробу на взятый твоим будущим отродьем кредит.       Непозволительно скучны были такие утренние размышления, поэтому парень просто напяливал на костлявые ноги домашние штаны и отправлялся искать себе на кухне завтрак, где уже лежала написанная неровным торопливым почерком записка от матери: «Каша в холодильнике». Тогда с утра на зубах оставался лишь гадкий привкус сигарет и чая, заваренного дешевым пакетиком соседей, а эта чертова перловка хранилась ровно на тех же пятнадцати сантиметрах нетронутой. Начинался день натощак, так сказать.       В конечном итоге и так ненавистная бесконечность настолько осточертела, что, наверное, ответ Шуре был совершенно очевиден. Собрать какие-то вещи в старый рюкзак, подаренный дядей Ильей вроде бы на десятый день рождения со словами: «Будешь отважным путешественником» — девушки сердечной нет, а значит и прощаться не с кем, только порванное письмо для Натальи Федоровны написать и под покровом таинственной ночи выйти в окно на горе своей жопе. — Оле! Ты вообще здесь? — внезапно разрушивший двоякие решения голос Саши заставил немедленно обратить на себя внимание, отчего несчастный Левчик сдержанно сглотнул: решалась реальная судьба. — Блять, Лева, это же не так просто! Надо договариваться. Ты со мной, черт возьми?!       Атмосфера жгуче давила на полушария ноющего мозга и капала, медленно, по глотку спускаясь на дно этого вымышленного бокала подпольного спиртного. Еще никогда так не хотелось прервать душераздирающий зрительный контакт с давно знакомым и близким человеком. Создавалось впечатление, что на полках от нетерпения дрожала даже тоненькая линия пыли, как когда-то от сотрясений войны. — С тобой, — все-таки выпалил голубоглазый и решительно протянул руку товарищу в знак согласного рукопожатия, на который тот опрометчиво ответил, крепко-накрепко сжимая пальцы друга и ухмыляясь пока неведомым свершениям.       Вмиг повеселевшие друзья, сами того не замечая, одновременно встали со своих нагретых мест и, обняв друг друга за плечи, повернули в сторону выхода из этого тесного и душного помещения, если его вообще можно было таковым назвать. Улица опять встретила их воющим ветром, признаком приходящей проливной осени, а уже порядком полысевшие деревья поддерживали этот скорбный молебен, раскачиваясь корявыми ветвями под силой воздушных потоков.       Казалось бы, такое приподнятое настроение приятелей продержится еще очень долго, но в голову Леве пришла довольно значимая мысль, да и, в конце концов, очень верная: не могло же действительно так счастливо и отравляюще-светло закончиться их небытие? Нет, читатели мои, реальность на то и существует, чтобы внедриться в башку самыми наитемнейшими раздумьям вроде «что же будет дальше?»       Пока Шура, улыбаясь чему-то своему, шагал по серому, местами разбитому асфальту, задумчивый голубоглазый мальчуган начал потихоньку от него отставать, уставив свой взгляд на рваные кеды. Он определенно нашел подвох во всей этой системе, мало соображая, что происходит с ним сейчас и куда друг его ведет с такой уверенностью. — Стой! Попридержи коней, — отчаянно воскликнул Егор вдогонку длинноволосому, как только его молодую голову прозрела та самая, давно напрашивающаяся проблема. — Я ничего не понимаю.       Старший мгновенно остановился, тяжело вздыхая от нахлынувшего занудства товарища, который молниеносно нагнал его и уже выжидающе стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу. Делать остановку в таком нелюдном месте было не то чтобы опасно, просто не в планах устоявшихся графиков. Хотя разбитые окна заброшенных зданий и впрямь не будешь рассматривать с большим удовольствием, да и еще больше угнетал тяжелый смрадный запах, живший в здешних местах бесконечные дни и ночи. — Я тоже. Что ты от меня хочешь услышать? — нарушил тишину привычно спокойный и мягкий голос Шурика, который он приобрел за долгие годы тренировки для любой патовой ситуации.       Как же в такие моменты было тяжело отвечать, а уж тем более задавать вопрос, больше похожий на вызов, этому холодному серьезному человеку. Былая уверенность всегда слетала с бледного прокуренного лица поэта, и он быстро переводил тему, забивая на жрущие его изнутри вопросы. Только не в этот раз, когда решаются реалии твоей грядущей судьбы. — Как мы?.. Москва — она... — пряча глаза, метался в речи и мямлил кудрявый парень, - Что теперь будет?       Шура лишь бесшумно закатил глаза и, несильно похлопав друга по плечу, повел его дальше в нужную сторону. Ведь он никогда не был наивен и любые свои решения сопровождал твердыми планами, которые можно было хоть как-то воплотить из сладостных грез в суровую реальность. Ну,почти никогда. — За кого ты меня принимаешь, а, Лев? — продолжал усмехаться кареглазый, направляя приятеля по правильному пути, — Я, безусловно, откладывал деньги, даже пытался что-то заработать на билет до столицы разными способами, затем прояснил, что нужно еще и на другие нужды, поэтому...       Тут наш чересчур самоуверенный герой зашелся сухим кашлем, прикрывая потрескавшиеся губы ладонью, пока Лева следил почти за каждым его жестом, с нетерпением ожидания продолжения рассказа. А как только привычный приступ с последним сотрясением прошел, Шура оглянулся по сторонам, вглядываясь в черты вечернего пасмурного неба: время текло слишком стремительно и незаметно для них. — Поэтому решил обратиться к одному очень интересному товарищу. Сам он из области...вроде Свердловской. Не в этом суть. Этот чудила путешествует по стране без особых затрат на транспорт. Вернее сказать, он вообще не платит. — Стоп. Как? — удивленно нахмурился Левчик, сглотнув, чтобы выровнять вмиг севший голос. — Это я и хочу узнать, — таинственно улыбнулся Шура, глядя куда-то вперед. - Сейчас все сам увидишь. И прошу: не задавай больше вопросов, тем более в его присутствии.       Егор лишь сдержанно кивнул и далее, сдержав обещание, не проронил ни единого слова, оставаясь наедине со своим бренным молчанием, как и с таким же безответным путем, что вроде и тягостно манил, а вроде и постепенно уничтожал любые другие желания глупым любопытством и безрассудством.       Дорога назойливо петляла, мельтеша своим тротуаром перед глазами. Солнце, которого, в принципе, и не было видно за грозовыми тучами, скрылось в недрах земли, уступив место ядовитому полумесяцу и еле виднеющимся млечным точкам. Облака, правда, продолжали хмуро скрывать лунные блики, но никак не могли исчерпать таинство и мрак наступившей ночи. Лишь вой ветра порой нарушал стойкую гробовую тишину.       Друзья незаметно для себя прошли около двух километров и уже наблюдали за нарастающей вокруг цивилизацией. Хоть жильцы все тех же кирпичных пятиэтажек и жаловались на постоянное отсутствие горячей воды, на ржавчину и на давно не приходившие счета за скорое отопление, которое должны были подключить осенью, можно было сказать, что здесь вполне людное место. Если встречались хоть какие-то продуктовые магазины с накрененными вывесками, одна на весь район школа с гордым плакатом на входе: «с днем знаний, товарищи!» и окна домов не были заколочены, то, значит, «здравствуй, город».       Снова шагнув в какую-то вонючую подворотню, Лева неожиданно съежился от неприятного предчувствия, хотя до этого момента смело шагал вслед приятелю, который, кстати, оказался куда более позитивно настроен, чем наш потерянный поэт. Да и сами подумайте: никогда ведь не знаешь, куда тебя приведет даже самый преданный друг, еще толком не объяснивший свою новоиспеченную идею. В такие размышления обычно лезут старые воспоминания, когда они вместе, сверкая пятками, удирали от очередного мента, а ведь на первый взгляд казалось, что предложение залезть на строительную площадку не несет в себе ничего противозаконного.       Больше всего удивляло то, что открылось взгляду через пару поворотов направо и не могло до сих пор ужиться в мозгу. Взглядам ребят предстала внушительная толпа из весело болтающих и хохочущих людей. Они стояли в очереди к небольшому закрытому, но дико орущему помойной поп-музыкой и едкими разноцветными огнями заведению. Сначала встал вопрос о том, как дружина еще не подстерегла это отвратительное место, но потом в голове поселилась другая, более угнетающая мысль: какого хрена Шура привел голубоглазого сюда? Неужели тот самый незнакомец договорился о встрече с Сашей именно в этой самодеятельности, судя по всему, оплаченной в верхах.       Лева пытался разглядеть среди этих людей хоть одного вполне себе нормального, не с зрачками-точками, не с бутылкой водяры в руках, а хотя бы одного такого же, как он, потерянного в гуще неизведанного. Даже Шурик вел себя абсолютно спокойно и, к счастью, тихонько взяв друга за руку, повел сквозь этих гогочущих ублюдков. В тот момент потерявшийся в своем сознании Егор совершенно не хотел что-то соображать, либо просто не мог, тупо вглядываясь в однообразные лица, мелькавшие перед его носом. А рука все так же с силой тянула к самому входу в это странное место. Но несмотря ни на что, оно все равно манило.       Возле парадного входа стояли два здоровенных амбала, которые, по возможности, запоминали отдельные лица. Нет, они далеко не являлись охранниками. Просто искали тех, кого действительно попросили найти, или же отшвыривали незнакомых новичков без сопровождения, уже не раз здесь бывавших. А поскольку ребята смогли без прелюдий войти в заведение, Леву проткнула последняя на сегодня мысль, что Саша ох, как немало раз тут побывал.       После проникновения в кишащий потными танцующими малолетками здание, поэту окончательно накрыло голову. Ему давно не было так хреново. Башку просто-напросто сносило, перед глазами все резко поплыло и рябило красными бликами, а значит неминуемо поднялось давление от дурмана, витавшего здесь повсюду вместе с какой-то туманной дымкой. Запахи здесь смешались в одну единую массу, состоящую сразу из аромата марихуаны, алкогольных напитков и развращенного, жесткого секса. Казалось, что прямо на тех длинных кожаных диванах, стоящих в углу всей тусовки, кого-то только что грубо отымели без контрацептивов.       Народ толкался, пихался, злостно смеялся прямо на ухо пьяным голосом, от чего даже Шуре немного стало не по себе, но он с напором продолжал разгребать локтями это море хиппи, не забывая про своего друга и крепко держа его за руку. Хотя тому, наверное, уже было нечем помочь. Неведомая дымка заполонила все пространство и кружилась осенним вальсом, смешиваясь с летучими парами и разноцветными огнями лучей в помещении. Вся эта безумная дискотека накрывала тошнотворной волной, подступающей к горлу, и Леве до сих пор не было понятно, почему ему так дурно, а состояние схоже с наркотическим опьянением.       Повсюду мелькали развратные рожи: от них невозможно было спрятаться, пока поэта кто-то резко не одернул и тот не ударился больно об мокрую барную стойку. По крайней мере, в первые секунды показалось, что это была именно она. Он терпеть не мог такие заведения, где будто весь стол был обмазан чьими-то кровавыми слюнями и пивными плевками.       Снова горький подступ отвращения к горлу, как внезапно следующий толчок накрыл уже порядком дрожащую челюсть. Стеклянный стакан с силой раскрыл пересохшие губы, вливая в глотку до жути горькое спиртное и обжигая ее гладкие стенки, точно это была далеко не водка — даже трудно сказать, сколько всякой дряни подмешали в одну рюмку. Но главное, зачем? — Тише, — сквозь стучащую в висках музыку прорвался знакомый низкий голос. — Глотай — станет легче.       Безумство отяжеляло веки, давило очередным подступающим комом, но Лева послушно проглатывал каждую смердящую каплю этого неизвестного яда – жутко крепкой спиртяги. Как только противная пытка закончилась, он болезненно сжался, нащупывая пальцами свои проступающие ребра и обхватывая их руками. Парень попытался вдохнуть как можно больше воздуха в прокуренные легкие, ибо во рту горело хуже, чем от мексиканского перца. Если б еще можно было увидеть хоть что-нибудь сквозь пелену тумана, застилавшего глаза. Не берег свое здоровье – получил по заслугам подскочившим давлением.       Передохнуть долго не удалось, потому что все тот же невидимый Шура потянул голубоглазого за рукав легкой куртки в неизведанную сторону , где пока что все так же толпились люди, визжа и двигаясь в немыслимом танце. Хотя что тут говорить — под наркотой возможно абсолютно все: как глюки, сползающие по стенам, так и необдуманные действия людей.       Порядком сводивший с ума дурман и грохочущая музыка стали постепенно утихать, а по лицу проехались какие-то длинные веревочки, которые по ощущениям напомнили Егору их занавеску, означавшую вход, то бишь дверь, в репетиционный подвал. Наверное, это был такой же, в стиле хиппи, проход в какую-то более укромную часть заведения. И как оказалось, наш поэт совершенно не ошибся, когда почувствовал, что дружеская рука его отпустила и чуть подтолкнула на какую-то жесткую сидушку. Ритмические басы звучали эхом за стеной, а запахи травки пропали, и было лишь чересчур накурено, что уже самому хотелось с жадностью полезть в пустой карман.       Странное и холодное спокойствие появилось на душе у обоих ребят, расслабившихся на коридорной танкетке, как вдруг послышались шаги довольно тяжелой обуви, и вновь что-то трепещущее и волнующее зажглось всепоглощающим огнем прямо в сердце.       Левке было по-прежнему дурно, тянуло блевать — и лучше прямо сейчас, без раздумий. Все это время его угнетало присутствие незримого для него гостя, нарушившего и так еле наступившую гармонию, а Шурик, судя по звукам, почтительно встал перед незнакомцем. — О, Шура, какие люди, — лицемерно приветливо раздался жеманый и нетрезвый голос пришедшего человека, — я, было, подумал, что ты забыл про нашу с тобой встречу, хоть меня это и мало волновало.       И так пьяно шатающего Егора просто повело в сторону от настолько наглого напора гостя. Хотя его мысли больше были заняты скорейшим очищением ноющего желудка, чем попыткой выяснить отношения, да и в общем-то, прислушаться к деталям напрашивающегося разговора. Он обхватил дико пульсирующую голову трясущимися руками и скукожился на своих коленях не в силах терпеть терзающих изнутри мук, которые окончательно порывались взорвать его изможденное, потное тело вместе со смешанными чувствами.       Шура же стойко держался как физически, так и морально, опираясь локтем о выкрашенную зеленой краской стенку. Его серьезный взгляд был по-прежнему холоден и твердо смотрел на пришедшего проницательного заговорщика, ни коим образом не пытаясь выдать свои рваные ощущения по поводу дальнейшего плана. — Ты на что напрашиваешься, Самойлов? — сухо отозвался на его высокомерие Саша, все так же не сбиваясь со своего твердого настроя. — Я пришел даже раньше назначенного тобой времени.       Тут раздался характерный звук со стороны голубоглазого, означавший, что недавно влитое неистово просится наружу. Шура мысленно выругал себя матом за столь невнимательное обращение с совсем юным организмом друга, но все-таки отступать от давно начатого не стал. Уже принятое решение должно было воплотиться в жизнь. — Шур, ну ты же меня знаешь. Мне что, уже и поязвить нельзя? — усмехнулся, пока еще утаенный от глаз моих читателей по причине не виденья одного из героев, хмельной путешественник, не обращая внимания на второго парня, сидящего позади беседующих. — Давай лучше к делу, друг мой.       Саша раздраженно повел носом от его резких слов, но, собравшись с мыслями, выдал давно накипевшую речь: — Нам требуется сопровождающий в поездке в Москву. Сам знаешь, что сейчас проблема с баблом. Нужен другой выход. — И что же ты хочешь от меня? — как назло растягивал время этот чудной деятель, будто давно догадавшись и решив поиздеваться над самочувствием Левки, что уже начинал постанывать от жуткого желания быстрее покинуть это помещение.       Ситуация была не из простых. Эти слова навевали скорыми ультиматумами и выгодами ради себя, хотя Сашка, конечно, должен был знать и приготовиться заранее к последствиям помощи со стороны собеседника. Но что-то нехорошее затаилось в душе, подсказывая, что лучше не связываться с данной персоной. Если бы только был другой выход. Молчание перекрывало глотку, давило внезапно открывшимся смущением на лице длинноволосого. Только решать нужно было как можно скорее и без всяких там домыслов и прочего. — Помочь мне, — нахмурив брови и скрестив руки на груди, с легким шипением выдавил из себя Шурик и тут же провально опустил веки - не выдержал напора. — Этого я и ждал, — злорадно прошептал гость. — Только будь готов играть по моим правилам. Когда планируешь отправиться? — Следующей ночью.       Пьяно улыбнувшись, будущий цербер засунул руки в карманы удлиненной куртки и, кивнув, наигранно зевнул, изображая, что им больше не о чем разговаривать, да и вовсе неинтересно устраивать эти безрассудные терки. Договорились выйти ночью - отлично. Ему не было, в общем-то, важно, ведь дома как такового никогда и не было. — Встретимся завтра, в это же время, здесь. Я надеюсь, ты понимаешь, что нужно взять с собой в путь? Добираться долго, — сонно мямлил, будто на автомате, уже повернувший обратно «сорви голова». — И алконавта своего предупредить не забудь!       Он благополучно скрылся где-то в коридорах, проходящих от этой злополучной едко-зеленой комнаты, оставив друзей в полнейшей тишине до поры до времени, естественно. А разрушить эту атмосферу помог, конечно же, Левка, сорвавшись с места диким зверем и сразу врезавшись в противоположную стенку — на бледной коже появился очередной синяк. Кто же знал, что так сложно уехать отсюда. — Осторожней, Левчик, сейчас выйдем... Потерпи ты немного, в конце концов, — на ходу, придерживая за поясницу, твердил другу кареглазый, аккуратно направляя его ко второму выходу. К счастью, надравшемуся поэту проходить вонючую толпу во второй раз не пришлось.       Вскоре преграда была пройдена, а уставшим взорам ребят открылся темный неприметный задний двор заведения, усеянный смрадными мусорными баками и покрытый плевками со старыми потухшими окурками. Да и плевать было на всю эту картину с видневшийся бледной луной, ибо молодой организм, нехорошо приняв в себя смешанную дрянь, готов был к отвратительной очистке прямо тут, возле грязной лужи, что отражала всю суть поганой погоды августа и старательно блющюго в нее подростка.       Потрескавшиеся губы Егора тряслись в исходящих из них харканьях, а сам он, согнувшись в спине, терпел сковавшие тело волны рвоты. Шурик же как ни в чем не бывало тихонько стоял рядом с приятелем и, не желая созерцать неприятную картину, выдыхал облачка пара в ночной холодный воздух. Постепенно приступы поэта закончились, оставив лишь потекшую с подбородка горькую слюну. — Сука, ненавижу, — с ненавистью шептал он, облизывая горечь на губах и опускаясь на корточки.       Пальцы вгрызались в слипшиеся сальные волосы, будто пытаясь их с корнем вырвать из головы. На душе была черная пустота хуже выдолбленной дыры, а думать просто не было сил. Было лишь желание покрыть виновника шестиэтажным матом до каждого родителя и предка. — Что, прости? — невинно произнес Шурик, ближе подходя к другу и пытаясь взглянуть в его черты лица, так старательно скрытые рукавами куртки. — Ублюдок несчастный, нахуя ты это сделал?       Саша ошарашенно встрепенулся и виновато потупил карие глаза, которые сразу же отвел куда-то в сторону. Таких выходок от друга он не получал ни разу за их интереснейшую историю знакомства. Даже в голову не могло прийти, что его персона совершила страшнейшую ошибку, вдарив по самые яйца. Задеть чувства лирика ерунда, а вот друга-лирика — раньше как-то особо не приходило на ум. Да и глупо думать о личных ощущениях того, с кем общаешься, будто расфуфыренная наивная баба. Все эти нежности отходили в далекий неземной ящик под названием «а что это, собственно, такое, блять?». — Надо же когда-нибудь попробовать эту бурду. Легче стало же, согласись. Небось очистился по самые... — начал было разглагольствовать Сашка, как получил сильный толчок ладонями в грудь от вмиг поднявшегося взбалмошного Левки.       Голубые глаза светились такой далеко не детской обидой, уже более взрослые черты лица выглядели сейчас куда более серьезно и сосредоточенно, чем раньше. Обстановка накалялась так, что мама не горюй. — Легче, блять?! Ты считаешь, что мне стало легче?! — повысив тон, размахивал руками поэт. — Тогда знай: я чувствую себя неоплаченной шлюхой с трассы, которую раком поставили и выебали прямо на месте!       Шуре оставалось только сохранять свою привычную нейтральность во всех смыслах и терпеть выходки напористого, дрожащего от переполняющей ненависти парня. Он понимал, что лишь молчанием вытравит его адское самочувствие и боль, воющую на сердце. Да, в каждом слове младший был абсолютно прав, но и должен был научиться сдерживать себя хотя бы дополнением в виде Сашки.       И впрямь, огонь начал медленно угасать в ледяном испепеляющем взгляде, а ранее сжавшиеся в готовности кулаки сами собой расслабились. Он с огорчением неторопливо отошел на два шага назад, перестав наблюдать за так и не шелохнувшимся минутным врагом. На этом урок был окончен, и Шурик без лишних слов отправился прочь из угнетающего места, как всегда, поманив за собой вечного друга-сорванца. Наверное, смертельно-темное небо порой решает за этих двоих многие случаи.       Неизведанность кружила голову, заставляя тысячу раз подумать о том, что это вроде только начало, но и одновременно безупречный конец. Возрождение или же смена тихой жизни. Такое неземное нисхождение, резко обрушившееся на еще молодые плечи. Кто знает, куда повернет дорога? А ведь они толком не договорились о сборах и времени. Куда в данный момент петляют шаги?       Раздумья нанесли увечья обоим друзьям, бесшумно ступающим по мрачным переулкам пригорода, залитого светом луны на черном небосводе. Глаза подростков, абсолютно опустевшие, потухшие и, казалось бы, не выражавшие ничего, были обращены под ноги, окатывая личный мир тусклой бренностью. Они держались друг от друга на расстоянии после той словесной перепалки, хотя сразу же позабыли бы о ней, если бы только не физический автомат.       Резкий порыв ветра обрушивался еще одной ледяной волной страха, мгновенно проникал под легкую черную куртку, а затем нещадно проходясь по коже, оставляя на ней целый рой мурашек. Погода неприветливая, пронизывающая, уже готовая через сутки встретить юных путешественников сложнейшим путем.       Когда время перестало жадно скулить, в поле зрения показалось знакомое здание хрущевского типа – дом Шурика. Недолго думая, как впрочем и всегда, они пересекли подъезд, оставляя после себя раздражающее пищание, и медленно добрались до верхнего этажа, в том же темпе преодолевая через ступеньку злопакостную лестницу, которая сулила с каждым разом навернуться и переломать тебе все конечности. Не в первый раз ребята совершали осторожное проникновение на пыльную, старую крышу, где находили себе ночной приют на железном ржавом навесе, чтобы не возвращаться в квартиру вечно травящих мозг предков.       На просторной крыше открывался весь серый горизонт родной области. Вроде такой близкой, но теперь уже слишком далекой, чужой. Душа от одного лишь взгляда на планер чувствовала себя не в своей тарелке, металась. Это был не их дом. Уже не дом. Юношеский максимализм разругался с этим миром, с ранее знакомыми людьми, окружавшими его, будь то сосед, будь то родная седеющая мать; сказал «ариведерчи - до свиданья».       Вглядываясь в это до тошноты темное небо, усеянное капающими стрелами звезд, Лева устроился, обнимая худые коленки и тесно прижимая к себе ноги. Жуткий холод добрался до костей, а тут еще и ветрина ужасающий. Вся эта одежка просто логически не могла защитить тоненькие тела. Шура тоже пытался как-то себя согреть, присаживаясь в метре от друга и потирая для выделения хоть капли тепла ладони друг об друга. — Извини, — внезапно нарушил тишину Саша, словно назойливо свистящий в ушах ветер.       Но Егор будто не заметил его, кажись, находясь в неведомой воображаемой прострации. Закурить была охота обоим, только вот лень идти в херову даль, где работают ночные ларьки, поэтому никотиновая страсть отошла сама собой на второй, а точнее, на завтрашний план. — Это, Лёв, завтра не забудь собрать вещи. Ну, там... самое необходимое вроде одежды, может, гитару... Насчет похавать я беру на себя, — как можно медленней проговаривал кареглазый, чтобы втемяшить это приятелю. — Мы за тобой ночью зайдем.       Поэт лишь сдержанно кивнул и тихонько потер пальцами заледеневший нос, а длинноволосый глубоко вздохнул, опустив уставшие веки на грязный навес. Младшему парню было сейчас, честно говоря, не до каких-то там решений о роковой судьбе, побеге из отчего дома, как блудный сын Евангелии, неожиданных откровений. Ему просто хотелось как можно скорее согреться, но только не дома: он уже морально потерял это место. — Может, домой? — будто прочитав его мысли, прошептал Шурик и тут же беспечно зевнул. — Не-а, — упертый блеск голубых глаз в потемках направился в пустой пейзаж, состоящий из одинаковых пятиэтажек. — Тогда дай я об тебя погреюсь, изверг.       Эти два неземных дурака все-таки сумели просидеть до шести часов утра на давно забытой крыше, почти превратившись в две голодные глыбы человеческого льда, ибо постеснялись коснуться чем-либо другим кроме как краем плеча.       И все это время что-то черное сковывало все существо.       Назад пути нет.