Уходим в море

            Попробуй страх в своих руках, И что бы ни случилось вскоре.       Странное ощущение сырости обволакивало хрупкое пространство. Прозрачные капли свежей росы спадали с зеленых стеблей на еле подрагивающие ресницы. Все мысли стали разрушаться и отказывались связываться воедино, образовывая перед глазами пустую черную дырку вместо привычных ярких красок эмоций. Лишь легкие импульсы отдавались покалыванием в тонких холодных пальцах, сжимающих до крови на ладонях мелкие камушки вперемешку со склизкой грязью. Дыхание глухим эхом отдавалось в затуманенной голове от боли, которая, казалось, сковала каждый нерв и не отпускала их, отдаваясь сериями сильных вспышек во всех частях мозга.       Внезапно легкая одежда начала намокать и противно прилипать к коже. Повеяло влажностью, стойко занявшей место в окружающей среде. Ветер порывисто зашумел и начал взметать все кругом, принося с собой усиливающийся дождь. Быстро набирающая обороты стихия угрожала свирепым громом и едва не разразившей бледное утреннее небо молнией. Холодный ливень начал барабанить по металлическим железнодорожным путям, стекать по длинным качающимся ветвям деревьев и превращая глубокую канавку в вереницу серых луж. Мерзкий запах непогоды отпугивал кричащих в лесу птиц и остальных животных — представителей дикой фауны. Листва жалостливо шелестела и готова была освободиться от держащих её тёмных стволов, а высокие мрачные сосны — покинуть вместе с мощными корнями родную почву.       Слипшиеся веки с трудом открылись, будто ранее были налиты настоящим свинцом, а затуманенным голубым глазам предстала затопленная канава с высокой травой, которую уже покрывала густая серая пелена, рушимая лишь быстрыми, как пули, каплями дождя. Лицо было напрочь грязное и частью пребывало в луже, смешанной с липким песком, как и спутавшиеся сальные пряди. Из рассеченной раны на лбу текла горячая струйка крови, оставляющая за собой размазанный след вдоль всей испачканной щеки. Лева, не до конца ощутив свое состояние, резко попытался подняться на локтях в этом мерзком месиве, но мгновенно ощутил острою боль почти в каждой клеточке тела, камнем рухнув обратно в грязь и создав вокруг себя темные брызги пополам с широкими кругами на воде. Он сразу повторил свою попытку еще несколько раз, но только больше ослабил искалеченные мышцы. Руки безвольно сгребали содержимое коричневой лужи, из-за чего на кистях появлялось всё больше синяков и царапин.       Мысли постепенно начали обретать чёткие образы и вместе с холодным дождем закрадываться в мокрую голову, поэтому появилось жуткое желание завыть от безысходности и отчаянья, глупо барахтаясь в этом дерьме без какой-либо надежды на освобождение. Только со временем пришло яркое осознание, что тяжелый груз в виде гитары сдавливал острые плечи и ноющую спину, блокируя все возможные шансы выбраться. Правда, и запросто скинуть его подросток не мог, как бы ни старался. Ведь нужно было намного больше пространства, чтобы вытащить руки из впившихся в тело лямок.       Но Левка с невероятным упорством продолжал вырываться из петель, словно засыхающая мелкая рыбешка на берегу под лучами палящего солнца, которая пытается допрыгнуть до спасительной глади океана. Он пыхтел, захлебываясь в собственной слюне и еще больше обмазываясь в липкой грязи, всеми силами приподнимаясь на изнывающих от боли локтях. Глаза горели бешеным огнем животной жажды выжить, и казалось, уже пропало жгучее чувство брезгливости к окружающей мерзкой обстановке. Даже сдавливающая сознание мысль о том, что это только начало всех проблем, как и этого путешествия, абсолютно не могла сломить упорство горячего поэта.       Время, подобно дождю, никого не щадя, стекало в серые огромные лужи, а небо со злостью хмурилось над головой подростка, оставляя его без особых надежд, хотя он героически боролся с вязкой жидкостью, что уже конкретно затягивала его в свои владения и заставляла неметь ушибленные ноги. Где-то с грохотом треснула большая ветвь и со свистом приземлилась в грязную речку, утекая вместе с острыми камнями в этот круговорот призыва осени. Молнии грозно озаряли яркими вспышками черные низкие тучи, а те молчаливо повиновались им, сгущая темные краски для безнадежности всей картины. Только какой бы художник взялся за такую мрачную работу, одному лишь Черту известно. Да и простоять с мольбертом под холодным ливнем не такое уж приятное времяпровождение, особенно, когда наблюдаешь, как какой-то худенький парнишка валяется в грязной канаве, где воды с каждым мигом становится неминуемо больше. И вот она подступает уже к ушам, наполняя глотку коричневой жижей. Он горько плюет и отхаркивается, продолжая в кровь раздирать молоденькие мягкие ладони о торчащие корни и камни, еще надеясь на спасение. И дело не в его слабости, дело в сложившейся ситуации.       Внезапно сзади начинают раздаваться чавкающие звуки, усиливаясь камертоном в замкнутом сознании несчастного Егора. Его мгновенно охватывает липкий страх, а противный дурман закрадывается в потерянную душу помойной кошкой, вызывая тошнотворный комок паники, который тихонько начинает подкатывать к и так настрадавшемуся горлу. Он понимает, что это может означать только одно: сюда приближаются чьи-то тяжелые шаги, и этот кто-то обут явно не в городскую обувь. И апатичное сознание уже начинает рисовать мудреные изображения, побуждая Леву накручивать себя и вызывать личных чудовищ в реальность. Он задыхается от собственноручно придуманных образов, ошибочно слыша лай огромных псов, которые рассекают лужи, а вслед за ними строгие голоса тех, кто вышел из потайной двери: люди в форме с депо. Они становятся все ближе и ближе, норовят проглотить сгоряча, от чего поэт бессильно плещет руками о лужи, отчаянно глотая темную воду и сухо кашляя в атмосферу. Он захлебывается в невольно выступивших горьких слезах, оставивших дорожку на чумазом полу-окровавленном лице, пока сердце отбивает кошмарный ритм, в агонии ударяясь об выступающие ребра.       Вдруг случайные образы разрушают настоящее, врезаясь в него резкой болью в шее и закрывающимися дыхательными путями, когда чьи-то костлявые руки тянут бедного подростка за капюшон, а другие быстро, не церемонясь, стягивают с плеч гитару. Он же в свою очередь продолжает вырываться, во взгляде ощущается неистовый испуг, потому что парнишка просто не вслушивается в голоса надзирателей и не имеет понятия, что происходит на самом деле. Бурная фантазия играет с ним, разве что парень правда начинает задыхаться: шнурки от головного убора сильно впиваются в тоненькую шею, оставляя багровые следы на ней. Зато Левчик наконец-то покидает свои оковы, в последний раз цепляясь пальцами в свое горло, будто действительно освободится от этих давящих чужих рук. Ранее застрявшие ноги с облегчением встают на землю, а груз ниспадает с плеч. Голубоглазому хватает секунды, чтобы без соображений оттолкнуть исцарапанным локтем своего врага и пуститься вихрем прочь, цепляясь за мокрые подъемы канавы. Пальцы с ненавистью впиваются в длинную траву вперемешку с крепкими корнями и еле вытягивают ватную тушу на поверхность, туда, где ближе к загадочному темному лесу.       Егор глупо повинуется собственным инстинктам и страхам с детскими чудищами в черном чулане, заставляя больное тело бежать, не разбирая перед собой пути. Сквозь высокую лесную траву, где вверху крутятся бумерангом большие сосны и кричат дикие птицы, а дождь через плотные листья просто не может пробраться в чудесные оковы рощи. Во взоре мелькают разноцветные пятна и не видно, что происходит вокруг. Дыхание вырывается из груди рваными хриплыми стонами с окровавленных губ. Ему кажется, что за ним гонится целая стая вшивых собак, распугивающих своим лаем все живое на ходу, что те самые надзиратели решили устроить ужасную погоню из-за варварской выходки ребят и именно он каким-то образом еще остался жив, пока товарищей схватили и засунули в карцер к ментам.       Но кто-то и впрямь пытается догнать поэта, выкрикивая странные несвязанные предложение ему вслед. Они эхом раздаются в темной чаще, ломают тишину и тоненький свист качающихся деревьев. Даже дождь вроде прекратил ронять свои капельки на зеленый мох. Только Лева очень давно ничего не осознавал, ведь ему еще никогда не было так леденяще страшно, что просто не чувствуешь своего физического состояния, спотыкаясь о каждый выступающий из почвы сучек и долбанный куст в этом смешанном лесу. Он даже не боится потеряться, скрывшись из виду, где-нибудь в укромном месте среди разных растений, а потом, как животное, по запаху ища выход из круговерти мира, полной тишины, нарушаемой лишь одиноким стуком дятла.       Пелена скользкого пота и запекшейся крови вперемешку с вонючей грязью засели на чудом приоткрытых веках и ресницах бедолаги, закрывая ему дорогу, качающуюся из стороны в сторону своеобразным маятником. Она манила и шептала на ухо, что останавливаться ни в коем случае нельзя. Правда, кто ее спрашивает, когда конечности уже перестают слушаться и цепляются за все подряд, а впереди, по сказочному: из ни от куда, появляется колючий куст ежевики. А испугавшийся подросток влетает в него свинцовой пулей и проскальзывает в самый эпицентр острых шипов, мгновенно впивающихся в незащищенные участки кожи и вызывающих болевой шок? Левчика сразу же парализует, как тряпичную детскую куклу, и он, обмякший в объятьях тошнотворного сна, в который раз проваливается в щемящую черную дыру.       С другой стороны зазвучала мягкая поступь по лесному мху, сопровождаемая взволнованными голосами. Только они разрушали звенящую тишину чащи, придавая ей хоть какие-то капли жизни. Те самые чудовищные образы постепенно приобрели совершенно иные, доброжелательные облики, что сейчас были не подвластны взору несчастного хозяина. Тот лишь без памяти продолжал валяться в разветвленном кусте ежевики, чьи длинные колючки беспощадно вгрызались в бесчувственное тело подростка, оставляя красные кровоподтеки и глубокие резцы царапин. Бывшие враги ускорили свой шаг и вихрем закружили вокруг места столкновения, рассчитывая, каким образом они будут вызволять из ловушки бедолагу-Егора. Легкое дуновение ветерка пробежало по редким верхушкам сосен и слегка опустилось на светлые кудри одного из будущих спасителей. Он скользнул равнодушными глазами по неприятной картине и нагло сорвал пару черных, как смоль, ягодок ежевики, быстро закидывая их в рот и с удовлетворением слизывая застрявшие зернышки между зубов. Весь его вид твердил о жутком нежелании оказывать помощь придурку, который мало того, что бесил его, так еще и обладал таким невезением: снова попадался на следующую удочку. Второй парень лишь обессиленно хватался за волосы и тер вспотевший лоб, теряясь в дальнейших решениях. — Глеб, бери его за ноги, — начал кареглазый. — Только аккуратней… — Да ему все равно сейчас срать, — рассмеялся собеседник, таращась на перемену настроения в противоположном взгляде.       Шура хотел добавить что-то еще, но получил встречный взмах руками, мол, все и без тебя ясно. Он встревоженно огляделся по сторонам в поисках вещей, которые они сбросили где-то рядом во время погони за голубоглазым, и облегченно глотнул воздуха, натыкаясь взглядом на горку предметов неподалеку. Чуть поодаль так некстати красовался небольшой муравейник, расположенный под старым высушенным деревом, но зацикливаться на круговороте природы было самое неподходящее время, поэтому длинноволосый с уже привычным ледяным спокойствием стал распутывать очередную идиотскую ситуацию, в которую умудрился вляпаться его лучший друг. Парень, будто заколдованный, точными движениями осторожно приподнял тело за выпирающую грудную клетку, тихо болезненно зашипев: шипы все-таки угодили в музыкальные пальцы спасателя и заставили выступить пару капелек алой крови в нескольких местах. Глебсон же, по собственному обыкновению, церемониться не стал, резко потянув на себя чужую тушку, тем самым без помысла оставив на ней очередные рваные раны, но гораздо глубже и опаснее для здоровья. Даже удивительно, что такие пронизывающие страдания не выкинули мальчугана из тревожного обморока. — Что ты творишь, идиот! Я же просил тебя! — грозно бросил Сашка, прожигая карими огоньками смутившегося спутника. Тот явно почувствовал легкий укол совести, потупив прищуренные глаза и послушно исправляя свои ошибки: он легко помог второму опустить искалеченное тело на влажную мохнатую землю.       Сказать, что выглядел Левчик хреново — ничего не сказать. Все его бледное исхудавшее лицо покрылось засохшей грязью и паутинками царапин вместе с конкретными ранами, где красовалась давно высохшая и свежая кровь, веки были крепко-накрепко закрыты, а губы потрескались, казалось, во всех местах, утратив естественный жизненный цвет. Одежда местами была порвана из-за шипов назойливого куста с темными ягодами. Руки, мало того, что были покрыты кровоточащими порезами, еще и окрасились в мелкие темно-синие пятнышки. Одна только мысль о том, что скрывает эта легонькая изгвазданная куртка, бросала в холодный непроницаемый ужас и липкий страх, который проходился тысячами мурашек по телу. На мгновение вообще можно было подумать, что мальчишка перестал дышать.       Шурик, не раздумывая, пулей бросился проверять пульс на расслабленной руке друга и как-то нервно сглотнул, с тихим облегчением вбирая как можно больше воздуха в прокуренные легкие. Чуть медленней, чем обычно, значит, все не так плохо. Только нужно было без промедлений предпринимать хоть какие-нибудь меры, иначе Лева мог занести заразу в открытые раны и принести куда больше проблем в дальнейшем переходе ребят. Глеб, как ни в чем не бывало, стоял в сторонке, тщательно прожевывая опасную ежевику и пачкая черным соком ладони. В нем и тени былого сомнения с угрызениями не осталось. — Иди, собирай манатки, устраиваем здесь привал, — серьезно прозвучал низкий голос кареглазого. — Что, блять? — поперхнулся собеседник, проглатывая сразу несколько ягод целиком. — Что слышал! Высоко подбрасывая зад, размещаешь лагерь, пока я занимаюсь Левчиком.       В ответ Глеб что-то недовольно процедил сквозь плотно сжатые зубы, но особо противиться твердым приказам кареглазого не стал, не спеша отправляясь к куче сброшенных ранее вещей. Он плавно прошелся по мохнатому зеленому мху и в два прыжка оказался у долгожданной цели, устраняя перед собой преграды в виде назойливых сухих веток, которые с раздающимся на весь лес хрустом обреченно падали на землю. Где-то вдалеке послышалось тихое посвистывание: видимо, пение здешних птиц, а значит, дождь недавно покинул эту смешанную зону, хотя все равно сквозь огромные толщи чащи приземлялись оставшиеся на листве прозрачные капельки. Они струйками стекали по толстой коре сосен, зеленым кустарникам или просто неожиданно падали из ниоткуда, впитываясь в кудрявые волосы. Веяло густой сыростью, что резко била острым запахом в нос, и при этом природа давала знать о своей жизни после сильного ливня, разрушая давящую тишину. Солнце проскальзывало из облаков назойливыми лучами, осторожно забираясь в потемки леса и оставляя светлые пятна на открытых местах.       Время беспощадно двигалось к полудню, вручая противоречивый осадок сознанию юного Глебсона, нацепившего на себя все найденные вещи. Его до изнеможения раздражали спутники, которым он, впрочем, сам согласился показать дорогу аж до самой столицы, да если бы не собственный брат, каким-то макаром связанный с этими друзьями, парень бы назло бросил обоих, наперекор судьбе, прямо здесь, в густой непроходимой чаще. От злости кудрявый пнул какой-то толстенный корешок и тут же поплатился за это, жалобно пискнув от щемящей боли в пальцах, да и к тому же чуть не уронив груз и внутренне проклиная старые, уже слегка потертые на концах ботинки. Он неистово сверкнул ледяным взором на заботливо расположившегося рядом с Левой Шурика, выгибая худенькую шею, и опять подавился комом подступающей тошнотворной зависти, снова убедившись, что в этом нелегком походе сам является скорее обыкновенной пешкой, нежели величественным королем, причем очень и очень одиноким маленьким солдатиком. Даже на долю секунды какое-то родное, до ломки знакомое чувство кольнуло холодное сердце в знак памяти о себе и, будто разжалобившись, мгновенно отступило обратно в чернеющую пустоту.       Со скрытой накипевшей злостью Самойлов, не особо осторожничая, свалил тяжеленные вещи возле вмиг нахмурившегося Саши, гордо наградив его равнодушным непроницаемым взглядом, и, забрав личный рюкзак, опустился на то же самое место. Младший безмятежно вытащил из кармана набранную ежевику и привычно зажевал полюбившиеся черные ягодки, отводя куда-то в сторону полные вызова и наглости глаза. Казалось, этот сладковатый вкус ему доставлял непросто физическое удовольствие, но и еще ненавистно духовное, напоминая о неприятном и болезненном случае для Егора, от чего на черствой душе разливалось довольство и тепло с ярым торжеством победителя. Шура же на это лишь покачал ноющей головой, на которой уже давно красовались распущенные волосы, благодаря оживленно ускользнувшей от него по пути резинке, и неопределенно вздохнул, обреченно прикрывая уставшие веки. Естественно, он уже начинал мириться со всеми рваными бздыками и странными прихотями Глеба, аргументируя это… нет, скорее даже: засовывая собственные нравоучения в долгий ящик, ибо такого взбалмошного, самоуверенного подростка просто невозможно было поставить на место. — Посиди рядом с ним, я сам поставлю палатку, — без эмоций в голосе проговорил Саша, быстро вставая с места, несмотря на слабость почти в каждом мускуле. Он, как всегда, все прекрасно скрывал за плотно прилегающей маской серьезности.       Глебсон лишь широко и протяжно зевнул, будто проигнорировав просьбу Шурика, но все-таки через несколько секунд брезгливо подполз к измученному телу голубоглазого, опять нервно роясь в своих глубоких карманах и доставая оттуда запылившуюся дешевую сигаретку. Слегка отряхнув и пару раз дунув на нее, Самойлов пошуршал еще раз в личных запасах, вытаскивая коробок стандартных Советских спичек. Играющий огонек чуть прошелся по грубоватым ледяным пальцам и, наконец, скользнул по нужному предмету, словно сказочник, вызывая клубы смрадного дыма, которые начали подниматься барашками и причудливыми волнами к самым верхушкам деревьев. Самойлов завороженно глядел на них и строил из себя огнедышащего дракона, на выдохе опаляя атмосферу сизыми струйками дыма через нос. И все же позабыл он это разливающееся ощущение спокойствия по всей груди за длительное время воздержания. Вернее сказать, из-за неимения времени парень не углублялся в свой маленький мир расслабленных мыслей. Мир, который кружился в веренице релакса и сладостного никотина.       Шура же усердно доставал из своей сумки какой-то огромный кусок ткани, больше напоминающий недорогое покрывало, чем нормальную походную палатку. К сожалению, кареглазый просто не смог найти что-то лучше такого варианта, поэтому пришлось брать очень старую, отцовскую вещь. Они обычно брали ее с собой на редкие случаи рыбалки, и было приятно припомнить, как в последний такой раз, а тогда Сашке от силы исполнилось лет девять, он с папой и его соседским другом: толстоватым с густыми усами и бородой мужиком, выбрались на протекающую неподалеку мелкую речку, чтобы словить хоть парочку карасей. И Шуре удалось это сделать еще тогдашними маленькими детскими ручонками, которые все равно крепко-накрепко держали длинную удочку. Для ребенка такое счастье не имело предела, а достижение казалось настолько великим, что могло затмить покорение снежной верхушки Эльбруса. Шурик даже невольно улыбнулся, когда начинал устанавливать палатку на более-менее гладкую поверхность, выплывая из океана приятных воспоминаний, хотя недавно безжалостно порвал их, покидая отчий дом, намного проще, чем потерянный в раздумьях Левчик. Возможно, была разница в строгости их родителей. Ведь предки бас-гитариста готовы были сами выпихнуть его из дома, лишь бы тот не отлынивал на их собственноручно заработанные деньки во всяких душных развратных заведениях или на репетиции группы, в будущее которой они и верить не хотели.       Кудрявый тем временем, наплевав на всякую безопасность, затушил выкуренный до конца окурок о влажный мох и лениво потянулся, неохотно наблюдая за трудами длинноволосого затуманенными пеленой спокойствия глазами и порой перекидывая их на жутко искалеченного Леву. Глеб даже ненадолго задержался на многочисленных царапинах и темных ушибах этого мальчугана, невольно вздрогнув от какого-то липкого страха, ударившего запахом крови в нос. Мысли разбросались на кричащие вопросы: А если получится, что он сдохнет? И что тогда? Неужели за все грехи придется расплачиваться ему? А ведь теперь, как совершеннолетнему, уже будет положено в настоящую тюрьму, и никакой пощады в виде детской колонии строго режима теперь не предвидится. От таких мыслей Самойлов невольно поежился, кутаясь в свою черную куртку и закуривая очередную завалявшуюся в недрах карманов сигарету. Оживленный шум леса затмевал его напряженные нервы, а редкие мигающие лучи грели незащищенную кожу, проходясь по вычерненным скулам и замерзшим рукам.       Младший снова возвратил взгляд на тихо всхлипывающего подростка, которого на долю секунды пробила болезненная судорога. Он был невероятно бледен, несмотря на слои грязи, окрасившие почти каждую часть его тела, а грудь настолько незаметно вздымалась, что казалось, это легкий ветер треплет труп давно умершего человека. А в глубине души зарождается странное желание тыкнуть пальцем в тело, словно неразумный ребенок, пытающийся понять: живое ли оно. Страшно было размышлять над таким. И все-таки здравый смысл побеждал в голове Глеба, и тот осознавал, что поэт просто находится в бессознательном и жутко болезненном состоянии, но о зловещей старухе с косой и речи не могло быть.       Стряхивая пепел себе под ноги, кудрявый даже не заметил, как стремительно пролетела его участь человеческого сторожа, а к нему медленно приближалась с той же натянутой уверенностью темная фигура Шуры. Позади него красовалась довольно скромная палатка, а их вещи аккуратно лежали возле нее. Что сказать, парень действительно постарался на славу. — Глебсон, у меня к тебе есть дело, — оглушил младшего знакомый баритон, и в ту же секунду рядом с ним присел кареглазый. — Может, сначала этого перенесешь в палатку, — усмехнулся Самойлов. — Глеб, пока меня еще не достали твои амбиции, но я тебя предупреждаю, что, если ты не будешь работать в коллективе, он не будет работать для тебя, и когда у тебя случится подобная ситуация, все будут равнодушны так же, как было посрать тебе.       Парень даже уронил обжигающий бычок себе на вторую ладонь от такого внезапно налетевшего на него наезда с нотациями и заключительным приговором, что-то недовольно шипя себе под нос и вытирая невольно накатившие слезы из-за болезненного ожога. Он, безусловно, не являлся виновником перед целым полчищем в суде, но ведь действительно редко когда шел кому-то навстречу. Все делали без него, ради него и лишь только для него, бегая вокруг послушными собачонками, пока младшенький упивался своей избалованностью. Тут же кудрявый ясно осознал, что Сашка дает ему совершенно иные условия работы, а значит, придется либо рассчитывать на себя, что и так порой хреново выходит, либо загнуться комнатным растением, которое поливали последний раз Бог знает когда. Если бы не гордость, которая кипела адским котлом во всем Самойлове: в поступках, ледяных глазах, язвительных словах. Все кроме его сказочных мечт, стихов и прочих премудростей, что оставались только в личном нетронутом одиночестве. — А теперь, — на этих словах длинноволосый мгновенно вскочил с места, поправляя воротник куртки, — ты идешь разжигать костер, веток тут полно, а я займусь Левкой. Дать зажигалку? — Не надо, — недовольно процедил Глебсон, полностью подтверждая и расписываясь на собственном приговоре. — Спички есть.       Довольно улыбнувшись победе над своенравным спутником, Шура сразу занялся серьезными делами, понимая, что сейчас помощь в действительности нужна его лучшему другу, который лежал, иногда корчась от резких волн боли, уже как минут пятнадцать. Чертова палатка. Если бы она легко собиралась, Сашка бы предпринял все усилия для голубоглазого почти сразу после освобождения из колючей ежевики, но обрабатывать многочисленные ранки среди лесной травы куда хуже, чем потерпеть какое-то время.       Глеб, немного поворчав, отправился на поиски подходящих веток для костра, тут же скрываясь из виду. Длинноволосый осторожно поднял достаточно легкое тело Левчика и медленно перенес его в приготовленную палатку. Внутри нее было намного теплее, само помещение оказалось очень тесным и маленьким, зато изнывающего в полудреме Егора встретил мягкий плед вместо сырой, пропитанной влагой земли. Тишина назойливо посвистывала в ушах, нарушаясь только звуком застегивающейся палатки и шебуршанием куртки Шурика, которую он заботливо подложил под голову постанывающего бедняги. Теперь оставалась самая сложнейшая часть, что, по расчётам, должна занять несколько часов. — Что ж ты такой невезучий, Левка… — печально прошептал старший парень.       Саша пододвинул к себе собственный рюкзак, который уже успел втащить в палатку, и среди прочего ненужного и нужного хлама начал старательно искать подходящие принадлежности для обработки ран. Поскольку он безусловно не предвидел данной ситуации, лечебную мазь брать с собой не стал. Одно радовало, что чистую тряпочку и бутылку водки на крайний случай парень все-таки взял, а значит промыть и обработать царапины у него удастся. На душе разливалась реальная тревога, сковывая в прочные металлические цепи, ведь прежде Шура никогда не брался за столь кропотливое дело, которое напрямую связано с живым человеком, с его здоровьем, когда малейшие движение может причинить неизгладимую боль. Единственное, что он помнил и точно знал, как в детстве ему обрабатывала различные ссадины бабушка. Правда, тогда причиной было лишь неудачное падение с велосипеда, но нисколько не попадание в колючий куст ежевики.       Первым делом, медленно стащив с Левчика верхнюю одежду и смочив белоснежный кусочек ткани питьевой водой, кареглазый принялся смывать засохшую грязь вперемешку с запекшийся кровью, очищая от прилипшего месива настрадавшуюся кожу друга. Он пытался делать все как можно осторожней, сосредоточенно прикусывая нижнюю губу, ведь естественно, боялся причинить вред и так запредельно испытавшему боль поэту. Время, казалось, текло невероятно медленно, не щадило своим присутствием и касалось зловонным горячим дыханием. Лишний неправильный жест и все полетит в тарарам. Никогда такого страха еще не испытывал Шурик, тем более, за чье-то непрерывное дыхание. Он еще тогда сильно перепугался, в тот самый момент, когда тело друга безвольной куклой летело в глубокую канаву, а шокированные ребята стояли на другом конце и были абсолютно бессильны в происходящем. Парень готов был корить себя всю жизнь за такую ошибку, просто потому что сам втянул неопытного и несовершеннолетнего подростка в этот тяжелейший путь, в мир без прикрас, гордо восседающий на личных условиях.       Продолжая восседать на корточках и промывать многочисленные резцы ранок, Шурик заметил, что его мышцы постепенно стали отекать и напрягаться от этого длительного процесса. Было однозначно, что не первый час сидел Шура, на удивление бережно и детально обращаясь с проблемой голубоглазого. Все тело мальчугана было покрыто темными синяками, размером со спелую сливу, усеяв каждой клочок тела серыми вкраплениями. Ребра отчетливо выпирали на грудной клетке, а кожа, казалось, была бледнее некуда, словно белый мел, только еще и с оттенком синего. Все это зрелище вызывало жуткую, гнетущую изнутри жалость, но чем можно было помочь, тем Саша и помогал, наверное, надеясь на личную интуицию, не более.       Лева был абсолютно без сознания, лишь иногда в пальцах покалывали рефлекторы, будто ему снилась невероятная чушь, а это было в действительности так. Его мозг постоянно рисовал безудержный погони людей в погонах и огромных слюнявых псин, что кусали за ноги и заставляли ползать по мерзлой земле, забивая глотку кусками мерзкой грязи. Кошмары заставляли испытывать леденящий ужас, страх с запахом смерти, казалось, понижая с каждым разом температуру на несколько градусов и выделяя все больше струек пота на рассеченном лбу бедняги.       Протерев несколько раз слипшиеся лохматые пряди поэта и покончив с колючками, Шурик обреченно вздохнул, чуть поменяв позу из-за сильной ноющей боли в суставах и согнутой спине. Он быстро размял затекшую шею и, взяв другую тряпку, как следует, смочил ее жгучей спиртягой. На лице невольно промелькнула горькая усмешка, ведь он думал, что они как-нибудь за костерком, с гитаркой дружно разделят ее на троих, а потом будут, подобно маленьким детям, считать звезды на небе, которых, вследствие веселья, будет в два раза больше. К сожалению, не вышло, но и винить в этом никого не стоит, хотя Сашку до сих пор жрали сомнения, и поколачивало по поводу принятого им решения, еще тогда, на репетиционной базе.       Кареглазый прикрыл глаза, откидывания непрошеные мысли прочь, и начал самую сложную часть в оказании помощи, где как раз боялся, что Левка просто не вытерпит, и пелена тревожного сна рассыплется на мельчайшие осколки, а его пробуждения до добра однозначно не доведет. Шура аккуратно начал обрабатывать различные увечья, снова и снова ужасаясь внешнему виду лучшего друга и проклиная себя не в первый раз, он решил начать с грудной части тела, боясь еще прикоснуться к исхудавшим чертам лица. От слишком терпеливых и тщательных действий по лбу стекали мешающие капельки пота, заставляя обстановку накалиться еще пуще, чем прежде. Напряжение нарастало с каждым дальнейшим шагом и вот-вот грозилось дойти до своего апогея.       Яркая реакция не заставила себя ждать, прогремев оглушающим громом среди ясного неба, неистовой болью буквально через минуту. Шура невольно отскочил в другой конец этой маленькой палатки, ошарашенно вглядываясь расширенными зрачками на внезапные корчи и муки Левки, взвывшего диким зверем от жжения в каждой обработанной ссадине. Он, будто ошпаренный кипятком, а не обычным спиртом, резко приподнялся на локтях, закусывая до крови губу, от чего его ослепили очередные рваные вспышки на избитых руках. Нельзя было сказать, что парень полностью вышел из черной воронки дремы, но все-таки на глаза кинулись белые пятна света. Правда, вместо утешения они приносили смешанные ощущения: непередаваемый испуг, непонимание, где же находится тело: в реальности иль во сне? Сердце стучало в бешеном ритме, норовя пулей выскочить из груди, проломив слабые решета ребер. Дыхания сорвалось и вместо звуков заставляло слетать с уст смешанные хрипы. А потом снова вернулась серая пелена, возвращая подростка в лапы придуманных кошмаров. — Тише-тише, — затараторил кареглазый, бросившись на коленях к другу. — Помнишь, как в детстве: пощиплет и пройдет.       Шурик невольно улыбнулся собственным наивным утешениям, поправляя куртку под головой бедняги, который продолжал постанывать, не выходя из своего жуткого сна, но все-таки краем уха слышал знакомый заботливый низкий голос сквозь миры и прострации, слышал его эхом с небосвода в нарисованных картинках перед глазами, а он во снах, будто проклятый грешник, осужден и покинут на той земле, где все бегут за ним, пытаются поймать в свои когтистые лапы, не отставая и выслеживая каждый пройденный шаг вонючими животными.       Лева еще долго находился в болезненной дреме, страдальчески хватаясь пальцами за плед, когда его касались холодные пальцы с пропитанным спиртом лоскутом, когда ломило во всех клетках тела и сжимало, словно тело сдавливают металлические поршни. Эти ощущения были невообразимы, ужасны и вызывали на лице длинноволосого друга неподдельную тревогу, постепенно переходящую в трясучку рук. Но ко всей прочей физической боли прилагались эти черные кошмары. Они все были на одно лицо и впивались похуже тех плетей ежевики. Теперь температура подскакивала намного выше, лоб голубоглазого паренька накаливался, и соображать в этом арт-хаосе было просто невозможно. Игра с чувствами, игра с осязанием, но никак не с сознанием. А когда Шурик облегченно вздохнул, укрывая полуголого Егора легким покрывалом, того все равно не отпускали режущие волны мук, а только больше усиливалась болезнь, прибавляя хриплый шепот бреда, который срывался с губ подростка.       За эти длинные гнетущие часы у Саши появились заметные глубокие синяки под глазами, во рту пересохло донельзя, а все тело ломило от усталости, конечно, не так, как у Левчика, но тоже весьма сильно. Поэтому, нацепив на себя всю холодность и серьезность, отгоняя прочие переживания, гитарист тихо покинул палатку, прихватив с собой бутылку с водой и парочку банок консервированной говядины, застегивая маленькое помещение снаружи. В мыслях у него творился неопределенный страх и беспредел, но он, как всегда, мастерски прикрывался старой маской уравновешенности, тем более, когда вышел и завидел мирно сидящего у костра Глеба, который от нечего делать ковырялся палкой в тлеющих угольках и вызывал свору ярких искр. Языки пламени лизали новые ветки, которые подкидывались уже не первый раз и лежали неподалеку от кудрявого, равнодушно глядящего в никуда, целой охапкой. Костер весело трещал и давал согреть ледяные руки, ведь, судя по темнеющему небу, где весь день за тучами пряталось последнее теплое солнце, время близилось к раннему вечеру, становилось непозволительно холодно даже в свитере с курткой. Осень кралась сезоном дождей и северных ветров очень незаметно. В голове даже не укладывалась мысль, что Шура столько просидел в палатке, кружась вокруг изнывающего Егора, что вокруг одна сплошная темень. Хотя и днем здесь не так светло, чаща, в конце концов.       Кареглазый молча присел на поваленной дерево рядом с Глебсоном, что так внимательно следил за оранжевым танцем огня, уходящим дымовыми узорами в темнеющее небо. Ветер слегка трепал костер, но, благодаря плотно стоящим деревьям вокруг, не мог уничтожить эту красивую идиллию. Само место для разведения огня кудрявый явно выбрал не от балды, а проследил где все-таки более-менее открытая местность: не хватало им еще лес поджечь, чтоб совсем сгинуть во время перехода в иную жизнь. Голубые глаза спутника отражали неясность, видимо с концами ушел в себя, поэтому Шурик не стал тревожить его бессмысленными разговорами, делая глоток просто воды из бутылки и пытаясь откупорить неподдающуюся банку с едой, да и к тому же он сам готов был свалиться от усталости: язык невнятно заплетался, ноги были ватные. Такого по Самойлову явно нельзя было сказать, он выглядел значительно лучше и бодрее, хотя иногда потирал ладонью полуоткрытые глаза. Всем им сегодня досталось.       Все-таки раскрыв злобную банку кончиком вилки, Шура поставил ее чуть ближе к костру, чтобы слегка согреть, а то слишком уж несъедобно и противно поглощать холодную пищу, тем более законсервированную. Он взял в трясущиеся руки вторую банку, честно предназначенную для Глеба, но тут же заслышал едва уловимый безэмоциональный голос приятеля, который, казалось по виду, вообще витал где-то не здесь и даже не в облаках, а в собственных страхах и мыслях о тех словах, что сказал ему Саша. Глебсона до сих пор не отпускала та реплика про взаимопомощь, и он пытался осознать, сколько раз в жизни плевал в лицо своим товарищам. Так, чтобы остался ядовитый вытравленный след. Но главное немного другое: следует ли продолжать? Размышления разрывали кудрявого на кусочки. — Спасибо, но я не хочу, — отрезал он. — Но, если что… — Хорошо, буду знать.       Длинноволосый лишь бесшумно кивнул и отложил вторую жестяную банку в сторону, рассчитывая на Левчика. Ведь, когда друг выйдет из своих кошмаров, ему однозначно нужно что-нибудь употребить, иначе так и загнуться легко. Организм, в конце концов, настрадался чуть ли не до пиковой точки, ему нужны силы для дальнейших проблем и этапов. Путь только начался, а дальше еще сложнее и, казалось бы, без простой пищи все может обернуться против невезучего поэта. Саша сразу понял, что жизнь любит отыгрываться на его друге, а значит, более пристально придется следить уже за Бог знает сколько знакомым человеком, чем за бывшим незнакомцем, который, пожалуй, тоже феерический замкнутый в себе интроверт. Вот такая странная и веселая команда из них вышла. Кто мог предугадать такой поворот событий в жизни кареглазого музыканта? — Шур, а расскажи мне про Леву, — внезапно нарушил тишину Глеб, продолжая глупо пялиться в игру костра. — Не понял, — Шурик даже поперхнулся едой из недавно взятой банки, что равномерно прогрелась и годилась в пищу. Он удивленно уставился на кудрявого, но ничего такого в его эмоциях не заметил: привычное равнодушие, стеклянный взор и больше ничего. — Зачем тебе это?       Глеб решил промолчать и продолжал самозабвенно ковырять огонь, как ни в чем не бывало подкинув в него пару-тройку сухих веток, которые с громким треском отдались в плен горячих языков пламени. В его пустых глазах отражался огонь, а прокуренное лицо освещали мигающие искры. Таким холодным поведением он уже порядком начинал бесить Сашу, от чего тот отставил недоеденный ужин в сторону и, опираясь локтями об коленки, нервно зарылся руками в длинные волосы. Ну, и насыщенный денек выдался, теперь его еще этот немыслимый чудила добить решил. Нет, Шура хорошо относился к Глебсону, даже, можно сказать, с пониманием к его странным нечеловеческим бзикам, но недосказанность кого угодно со временем начинает раздражать. Ведь он же не маг, не гадалка и не телепат, между прочим, чтобы читать чужие мысли, да прихоти угадывать. Это было бы уже действительно слишком, за гранью. — Я познакомился с Левчиком в детской комнате милиции, — начал Шурик, нелепо рассматривая свои тяжелые ботинки, — мне тогда было… — Нет, — твердо перебил кудрявый, не отводя взора с костра. — Я прошу тебя рассказать про его отличительные качества, которых я не знаю. — То-то ты их еще не увидел? — длинноволосый поднял взор на собеседника, пытаясь хоть на мгновение увидеть в нем долю эмоции. — Видел, но не все.       Шурик обреченно вздохнул и на автомате убрал лишние волосы за уши, пытаясь сосредоточиться к длительному разговору, ведь, похоже, ему придется трепаться целый вечер, чтобы охарактеризовать какие-то индивидуальные, очень странные качества Левы, в котором их не пойми какая огромная туча. На протяжении многолетней дружбы ребят, Сашка очень долго изучал своеобразный характер этого замкнутого поэта и, наверное, до сих пор пытается его понять, хотя уже выработался их собственный коллективный рефлекс, когда уже знаешь следующий шаг своего лучшего друга или его ответ не по глазам, а чисто интуитивно, на уровне космической связи. — Он очень талантливый парень, поэт, пишет стихи хорошие и настоящий друг. — Уже хорошо, — загадочно вставил свои пять копеек Глеб. — …Но он очень ранимый, поэтому легко заводится без особых причин…       Время летело стремительной белой чайкой, окутывая знакомых в неоднозначный разговор. В основном говорил Шурик, перенося кудрявого в эту странную историю о не менее странном Егоре. Он до сих пор не понимал причины такого внезапного вопроса, тем более, про совершенно другого человека, не присутствующего в данный момент, а мучившегося в кошмарной дреме и жгучей боли по всему телу, при этом все равно продолжал свой трактат, лишь один раз отвлекшись, чтобы закурить ядовитую сигарету. Глеб как-то отдаленно от всего молчал, хотя и вслушивался в каждое произносимое Сашкой слово, впитывая новую информацию, как шпионская губка, а побочную выбрасывая в личное мусорное ведро. Он, возможно, и сам еще не определился, а надо ли ему это? Просто знать о спутниках непредвиденные качества полезно в дальнейшей работе с коллективом, а ведь, судя по предупреждениям длинноволосого, работать совместно обязательно придется и от этого, к сожалению, запросто так не укрыться, словно проблемы — проливной дождь, а спасение капюшон от куртки, который независимо от обстоятельств всегда при тебе. Нет, здесь иная ситуация и, чтобы до конца ее понять, нужно приглядываться к своему окружению, вынюхивая собакой нужный след.       Солнце навсегда покинуло свои владения, хотя за весь день и не постаралось надолго выглянуть, лишь пару раз обдав своими теплыми лучами отдельные лоскутки земли. Облака постепенно рассеялись, кружась в немыслимом танце, и уступили место холодной мерзопакостной луне с личной сворой молочных звезд. В лесу наступило глубоко, мрачное затишье, ветви начали напоминать злобных чудовищ, а листва пририсовывала им еще больше могучих образов. Непроглядная тьма ложилась несколькими слоями на все живое и, казалось, один вечно поддерживающийся костерок рассеивал черноту близости ночи, как и гробовую тишину, нарушая ее своим громким треском тлеющих угольков. Темные тени ползли от него по бревну и высоким соснам, которые уже давно не выглядели обычными растениями. Ночью в чаще становится, как в недоброй сказке, про кровожадных убийц и маньяков, поэтому начинаешь реагировать на каждый шорох травинки за углом, боясь оказаться на месте иссыхающего трупа. Только при свете можно сказать, что лес красив, величественен и очень добр пред людьми, одаривая их своими плодами, но как только трон переходит к другим когтистым лапам, он становится самым ужасающим местом на всем белом свете, заставляя от страха биться в конвульсиях. — Стремновато, не правда ли? — оглушающей вспышкой раздался первый голос, внезапно одаривая ноющую голову новой волной болью, словно обычные звуки это режущие ножи. — Есть немного, но зато красиво, — второй голос готов заставить расколоться башку на две неровные части.       «Блять, почему так больно! — первая мысль пронеслась в сознании почти рефлекторно и отяжелевшие донельзя веки еле открылись, вглядываясь в ночной таинственный сумрак помещения. — Где я? Они меня схватили или я…»       Кожу пробивала остывающая лихорадка, а по лбу медленно стекали липкие капли пота, во рту было до изнеможения сухо и хотелось хотя бы глоток свежей воды. Жар пробивал тело наплывающими волнами, то тихо угасая холодом, то снова набрасываясь на берег каждой клеточки горячими барашками, от чего дышать с каждым разом становилось все труднее и труднее. На мгновение Леве показалось, что он вообще перестал вдыхать кислород, и сейчас будет корчиться в преддверии собственной смерти. Пальцы нащупывали мягкий плед, сжимая его до побеления в костяшках, а на груди явно лежало какое-то тонкое покрывало. Самочувствие было действительно хреновое, правда, не настолько жуткое, какое он пережил в кошмарах, подобравшихся к самому эпицентру души. Да и к тому же назойливая дрожь постепенно утихала, становилось намного легче дышать. Только мысли лезли в рассыпную и никак не могли скомпоноваться воедино: что же все-таки произошло? Вопросы бумерангом крутились и яро бились об полушария мозга.       Слегка приподнявшись, Егор сразу почувствовал зудящую боль почти в каждой искалеченной мышце и на всех клочках его израненной кожи, но, пожалуй, единственное что его подбадривало, это любопытство, которое не в первый раз пересилило даже такие сильные муки. В любом случае, пережить эти ужасные мгновения стоило как можно быстрее, ведь невозможно находиться вне течения событий и времени. Вдруг сны вовсе не оказались обычными картинками сознания, и парень сейчас заперт под присмотром надзирателей в опасном месте, может, даже в концлагере посреди труднопроходимого леса, где никто и никогда в жизни не найдет его умирающую в мерзких пытках тушу, в том числе и ребята, с которыми, кстати, тоже произошло не весь что.       Левчик старательно прищурился, пытаясь разглядеть хоть что-то живое в этой жуткой кромешной темноте, давая своим глазам немного привыкнуть к полузабытой ночи или же просто замкнутому пространству, в котором поселился густой мрак из-за отсутствия окон. Естественно, парень понятия не имел, какое сейчас точное время, сколько вообще он безысходно провалялся в этом теплом, но при этом отдававшем сыростью, помещении. Становилось немного страшно от привычно разыгравшегося воображения, что душило своими красочными образами и хватало за горло, стискивая его своими острыми ногтями. Внезапно голубоглазый услышал отчетливый треск костра, разрушавший огромные слои тишины, а потом начал припоминать, как во время пробуждения слышал два искаженных в сознании голоса, что так больно резали ноющую башку. В это же мгновение сквозь какую-то тонкую преграду Лева завидел отчетливые очертания языков пламени, которые ярко просвечивались в полупрозрачной стенке, а рядом с ними расположилось нечто похожее на две черные человеческие тени или же все-таки чудовищные. Эмоции забурлили в воспаленных жилах, поднимаясь комом к горлу и вызывая искры подозрений из глаз. Среди него явно кто-то был. Оставалось узнать их намерения. — Как думаешь, когда он очнется? — тот самый голос развеял темноту и заставил подпрыгнуть еле бьющееся сердце от неожиданности. Егор явно уже слышал эти жеманные нотки в интонации какого-то знакомого. — Не знаю. Если что, будем ждать до утра, — этот баритон поэт узнает из тысячи других.       Незримое спокойствие разлилось сладковатым бальзамом на душе, отпугивая все непрошеные сомнения прочь. Он находился в безопасности, в кругу друзей, и, судя по всему окружающему, о нем явно хорошо заботились, волнуясь о срывающимся со скалы здоровье. Даже стало как-то неудобно за все содеянное впоследствии какой-то своеобразной истерики или апатии, когда Лева бежал сквозь непроходимый лес, спотыкаясь о каждый сучок, а до этого еще несколько раз подвел ребят своими немного детскими страхами. Он медленно осознавал, что и никакой погони за ним не было, что это просто восприятие бурного воображения. Егор аккуратно переместился в более удобное сидячее положение и рассеяно уставился на тот самый рыжеватый огонек свободы, что просвечивался сквозь тонкую ткань палатки. Его начинала съедать прожорливая совесть, и он совершенно не имел понятия, как теперь смотреть в глаза спутников, которые мало того, что вытащили его из непроходимого дерьма, так еще, небось, и сами пострадали по нескольким параметрам.       Только сейчас Левчик почувствовал, что верхней одежды на нем не было, а искать бесполезные тряпки в такой темноте равносильно биться башкой об стенку, да и к тому же, вряд ли он смог в таком состоянии нацепить на себя хотя бы простую майку, поскольку не хватило бы сил даже продеть руки в нужные рукава. Единственное, что поэт смог сделать, так это укутаться в легкое уже имеющиеся покрывало, как можно лучше, чтобы не замерзнуть, выйдя в объятия ночного августовского воздуха. Хватаясь дрожащими пальцами за концы спасительного ткани, Егор не взирая на стонущую боль в теле подобрался к выходу из этого небольшого уютного помещения и, хрустя костями, протянул руку к застежке на молнии, спустив ее вниз. Раздался отчетливый звук, разрушивший тихое уединение двух черных теней, которые восседали на небольшом ломаном бревне возле прыгающих пламенных языков. Их сверкающие взгляды мгновенно встрепенулись и удивленно встретили знакомую фигуру, ранее являвшеюся главным виновником всех произошедших событий. — О, явился, не запылился, — безэмоциональным тоном произнес Глеб, наблюдая, как из палатки с трудом вылезает их общее чудо-юдо.       Лева даже слегка удивился, не заслышав язвительных ноток в голосе кудрявого спутника, посчитав, что тот либо не в настроение, либо, по непонятным причинам, скрывает привычный задиристый характер, хотя обычно только и довольствовался издевкам над заторможенным голубоглазым. А как только поэт хотел поднять взор на товарищей, сразу же стало наплевать на всякие домыслы, ибо он, что называется: попытался встать на негнущиеся ноги, ощутив на себя сразу все семь кругов ада. Парень и не ожидал, что его так ярко встретит на себе новая волна жутко зудящей боли в конечностях, которые еще и сильно затекли после длительного пребывания в кошмарах, поэтому ломались хрупким карточным домиком, заставляя владельца притягиваться к родимой матушке-земле. Почувствовав, как все тело безудержно затрясло и зашатало в разные стороны, а ноги стремительно подкосились, Егор сразу понял, что сейчас последует непредвиденное падение, но и сделать, к сожалению, он ничего не мог, поэтому глупо захлопал глазами, вглядываясь, как все окружающее погружается в зеленый мохнатый мох, а темная неосвещенная чаща ускользает из поля зрения. Даже мысль в голову не лезла, от чего веки сами собой опустились на свои владения, когда ватная туша вмиг погрузилась в чьи-то теплые живые руки. — Поймал, — засмеялся знакомый баритон. — А я бы отпустил эту принцесску, негоже было выпираться среди ночи на улицу.       Эта ситуация окончательно снесла Леве витающую крышу, и он, до сих пор не раскрывая заспанных глаз, зашелся громким хохотом, впрочем далеко не от того, что чуть не набил себе еще несколько темные синяков на коже, а сколько из-за вернувшийся на круги своя обычной жизни. Шура снова, как вечная нянька, его оберег от грозящей опасности, Глебсон возвратился к своим грубым подколам, которые за это недолгое время путешествия стали по истине родными, а значит, ничего абсолютно не изменилось, да и печалиться совести больше не о чем, ведь ребята ничуть не поменяли своего привычного отношения к нему. Этот рассеянный смех заразил, в том числе и кудрявого, что скорее теперь тихо усмехался, чем радовался, но все-таки взял неоднозначный пример с поэта, а Сашка просто глупо улыбался, каким-то образом, еще сохраняя пущую серьезность и по-прежнему придерживая друга за слабые плечи. Он осторожно помог переместиться Егору на их облюбованное с Самойловым бревно, что оставался сторониться в сторонке, поглядывая за разрастающимся костерком, и поделился согретой собственным теплом курткой.       На душе Левы было невообразимо пусто и при этом очень легко, несмотря на сгущающиеся краски ночи, которые по волшебному разгонял сказочник-огонь, а листва где-то отдаленно шумела, напевая печальную песню. Изогнутые страшные ветки не казались угрозой, их попросту можно было не замечать, запихнув всех своих чудищ обратно в чулан. Никогда еще не было так просто находится в кругу друзей, забывая обо всех трудностях и не припомнив ни разу свою бедную мать. Казалось, что и Шура слегка развеялся, прикуривая очередную сигарету, что было видно по небольшой кучке чинариков, в разброс валявшихся под ногами, да и что ж говорить, Глеб уже не вызывал такой едкой неприязни, от чего поэт осознал, каким образом Саша смог с ним сговориться и найти общие лады. Кудрявый паренек становился уже привычной фигурой на этой шахматной доске судьбы, его леденящие глаза теперь не пугали, а только выделяли своевольный гордый характер. Кто-то был прав, когда сказал, что ко всему со временем привыкаешь. Можно еще прибавить: начиная этому радоваться, словно пришедшему из дальней дороги старому другу.       Глебсон молча достал из своих глубоких карманов какую-то шуршащую фольгу и, раскрыв ее ледяными пальцами, принялся кусать содержимое обертки, что оказалось ничем иным, как молочная плитка шоколада. Тут и раскрылся секрет постоянного сладковато-терпкого запаха, исходившего от спутника, куда бы он ни шел. Теперь в глазах Левки он оказался еще и диким сладкоежкой, не противясь вязкой еде и уплетая ее огромными укусами за милую душу. На бледных щеках и губах парня оставались липкие пятна, которые он с удовольствием слизывал, не обращая внимания на посторонние взгляды. В животе тут же свело тугой спиралью голода при виде трапезы, и Егор, сам того не ожидая, решил обратиться к Сашке, у которого, казалось, разве что трупа в рюкзаке не имелось, хотя… Кто знает? — Шурик. — А? — вдруг встрепенулся собеседник. — Есть что похавать?       Кареглазый тут же засуетился, несколько раз обдавая себя нехилым матом и припоминая, как собственноручно отложил консервную банку для Левчика. Глеб отчего-то усмехнулся, не отводя взгляда от ярких искр пламени, возможно, некоторой детской прихоти поэта, правда, сам выглядел сейчас точно малый ребенок, с хрустом поедая шоколадку, а возможно, заботливости друга, только голубоглазого это сейчас мало волновало. Шура же мигом отыскал отложенную порцию для друга и протянул ему вилку с жестяной банкой. А Егор, казалось, не придавая значения вкусу, с жадностью набросился на угощение. Впрочем, это было не удивительно для настрадавшегося организма, как и планировал Сашка, который снова припал к дымящей сигарелле, упираясь тусклыми от усталости глазами куда-то в собственный личный мир. Пожалуй, его накрывало резкое напряжение и опять мысли о грядущих проблемах, что нельзя было просто напросто выкинуть из головы. Он лишь прикрывался спокойствием, тем временем расчерчивая угольком крупномасштабный план к дальнейшим действиям. Для него было привычно мыслить четко, слаженно и, главное, рационально, в отличие от спонтанного Левы, вечно попадающего в неприятности. А ведь и эти палки в колесах тоже надо было учесть.       Вместе с тлеющим окурком быстро утекало назойливое время, близилось к чертовой полуночи, а слабость приливала к каждой растянутой мышце. Егору, естественно, не хватило того неспокойного сна, поэтому он кинув пару слов на прощанье уже самостоятельно доковылял до палатки, скрывшись внутри ее черной дыры. Глеб же тактично отказался укладываться рядом с лучшими друзьями, объясняя это теснотой места, хотя на самом деле, как настоящий мечтатель и вечный путешественник, просто привык спать под усеянным звездами небом, плевать что на холоде, кутаясь в старый дырявый плед. Ну, а Шура, поразмышляв еще немного о предстоящей игре с реальностью, молча удалился в ту же палатку, едва расслышав тихий, словно шепот ветра, голос Самойлова за спиной. — Ни к чему хорошему он не приведет, Шур, поверь.

1989 год, 31 августа.

      Теплые губы со всей силы впиваются неожиданным поцелуем, заставляя нежно млеть и при этом отвечать на него со всей животной страстью. Приятный запах кожи кружит голову похлеще крепкого алкоголя, вызывая непреодолимое желание в каждой клеточки тела Левы. Он чувствует, как волны жара разливаются по всему телу, медленно уходя в самый низ живота, от чего тихие стоны вырываются сквозь плотно сжатые зубы и дыхание становится рваным, вовсе сбиваясь с колеи. Мозг абсолютно отказывается соображать, разбрасывая мысли в разные стороны и оставляя в придачу целый букет устоявшихся инстинктов, которые рвут на части и жаждут от своего хозяина новой порции ласки.       Невидимый партнер медленно и дразня снимает верхнюю одежду с возбужденного донельзя поэта, нежно оглаживая подтянутую грудь и проводя языком по его незащищенной шее, чуть прикусывая тонкую жилку, отбивающую сбившийся в край ритм. Пара алых засосов остается напоминанием о бурных играх. Егор подается вперед в знак того, что уже просто не может терпеть. В джинсах давно стало тесно, от чего хотелось побыстрее избавиться от этой грубой ненавистной ткани. Его губы: ярко красные, искусанные, с капелькой крови из появившейся трещинки чуть приоткрыты, а ресницы наоборот невольно опущены от дикого наслаждения. Чьи-то руки оглаживают упругие соски, вызывая очередной грудной стон. Наваждение покалывает в кончиках пальцах, которыми голубоглазый уверенно зарывается в мягкие длинные волосы, в этот раз самим грубо владея губами неизвестного образа напротив. Он умело проникает в приоткрытый рот партнера, исследуя его мягкую полость проворным языком.       Чужие руки уже спускаются ниже, игриво пощипывая некоторые участки кожи. Терпеть просто невозможно, поэтому Лева доверчиво отдается этим ловким движениям полностью, не разрывая глубокий возбуждающий поцелуй, сливаясь воедино со вторым дыханием и ближе прижимаясь к партнеру, которого тоже нехило накрыло. В глазах мелькают яркие краски эмоций, сознание давно не властно над происходящим и не обращает внимания на неизвестность источника обжигающих ласк. По лбу стекают струйки пота, кажется, все вокруг накаливается похуже, чем в самый жаркий июльский день на солнцепеке. Пусть это самый первый опыт, но он, безусловно, прекрасен.       Тем временем пальцы внезапно оглаживают напряженный пах, слегка сжимая его сквозь ненужные штаны. Лева не сдерживается и рвано дышит в ухо партнеру, затем прикусывая проколотую мочку уха, нежно посасывает ее и торжественно слышит плоды доставленного кому-то удовольствия. Бархатный голос ему отвечает такими же несдержанными стонами наслаждения, служит усладой слуха и проносится эхом взлетной эйфории. Егор чуть ли не урчит от удовольствия, упираясь холодным кончиком носа в гладкую шею и чувствует, как жар по всему телу усиливается от прикосновения жадных шаловливых рук к его уже обнаженной плоти. Они начинают медленно двигаться вдоль основания, совершенно изводя своими неторопливыми движениями. Лева сдается в чужую власть и тут удивленно слышит, как сам произносит имя партнера, горячо выдыхая ему в ароматные волосы. — Шурик…       Игривые лучи солнца проникают за пределы тонкой ткани палатки и засвечивают ее контур слоем оранжевой нити. Они щекочут покрасневшие щеки и чуть подрагивающие веки сонного поэта, пробегаясь теплыми крапинками по всему покрытому пледом горячему телу. Утро накрывает лесные владения, превращая сказочный бор в обычный растительный биом и заставляя оживать пернатых птичек, что уже вовсю запевают свою тоненькую трель и пролетают над высокими соснами. Ветер грозно шумит сквозь засвеченную чащу и легонько щекочет маленькие травинки, покрытые круглыми капельками росы. Слегка прохладный воздух, проникшей ночью в палатку, заставляет немного поежиться Левку, но он тут же чувствует рядом живое тепло и протяжно зевает, приобнимая нагретую лучами подушку. Неужели ничего не произошло? Никакого путешествия не было, и парень просто лежит в своей комнате, в уютной кроватке или…       Голубые глаза, подернутые пеленой дремы, внезапно широко открываются, с невообразимой тревогой и жутким смущением вглядываясь в мир, тут же припоминая картины ахренеть какого странного сна, приснившегося сегодняшней ночью. Никакой взбитой подушки поблизости естественно не оказалось, вернее сказать, вместо постельного белья, Егор узрел сладко сопящего друга, которого он нагло и очень откровенно обнимал во сне. Парень готов был провалиться сквозь землю от подобных мыслей, которые нарисовало его подсознание в ночном кошмаре. И что было самое страшное: все происходящее там Леве нравилось. Он мгновенно покраснел пуще прежнего и нервно сглотнул, аккуратно, боясь разбудить, отползая в сторону от Шуры. Сомнения кошками скреблись на душе. Единственное, что радовало так это то, что произошедшее во сне не вылезло за рамки, и было лишь плодом воображения. Стоп, значит парень это все нафантазировал? Тогда откуда такие озабоченные мысли. Может, просто гормоны разыгрались, подростковый возраст.       Левчик пытался себя успокоить, еле вдыхая холодный воздух в прокуренные легкие и обнимая руками свои выпирающие ребра, но ничего не выходило, как не крути. В глазах парня застыл неповторимый страх и ужас, когда он еще почувствовал нечто худшее за это проклятое утро, что уже действительно выходило за любые установленные им пределы и принципы, что говорить о предпочтениях. Подросток обнаружил у себя не просто утренний стояк, а внушительную эрекцию, вызванную реальным возбуждением в эротических снах. Земля плавно уходила из-под ног.       «Блядь, это уже слишком, — надрывно взвыло в непонимающей голове. — Я что, извращенец, что ли?»       Тело дрожало от странных размышлений, не давая адекватные ответы на вопросы. Забыть такое было просто невозможно, оставалось лишь тихо со злостью убивать в себе, ни в коем случае не делясь этим происшествием с кем-то еще. Да не дай Бог, если кто-то узнает, в особенности Шурик! Тогда жизнь погрязнет в таком позоре, какой мать родная никогда не видывала. Хотя, с одной стороны, угнетаться было не о чем, ведь это лишь картинки больного сознания, обычный выдуманный сон, не более. Леве, вроде, всегда нравились девушки и на грязного пидора он никогда не претендовал, тем более, влечение к лучшему другу, с котором из одной бутылки пиво пил, парень испытать ну просто не мог. В таком случае, это был бы бред сумасшедшего. Сны — сказки, не надо волноваться из-за всякой чепухи, а реакция организма, это же не всегда значит реакция самого человека, верно?       С застывшим взором в личной пустоте Левка качался из стороны в сторону, обнимая худые коленки, словно кукла неваляшка, и почти не дышал, полностью сомневаясь уже во всех возможных вариантах поворота тех событий. Ему казалось, что страшнее этого, за весь трудный поход у него еще не было. Даже надзиратели, грязная канава и колючая ежевика с этим просто никогда не сравнятся, ведь такие воспоминания остаются глубоким уродливым шрамом на сердце и следом в дальнейшем будущем. Голубоглазый как можно тише сполз с места, приближаясь к освободительному выходу из палатки по понятным причинам и прикрываясь легким покрывалом, чтобы не выдать себя полностью во всех смыслах. Ему было страшно оказаться таким на глазах у Глеба, который, возможно, мог уже не спать снаружи. Правда, это еще полбеды, а вот если заметит Саша, то тут уже не оправдаешься. Голова раскалывалась на части от переизбытка информации и плавилась от липкого страха. «Боится презрения лишь тот, кто его заслуживает». Егор уже был одной ногой на воздухе, расстегивая жужжащую молнию маленького помещения, когда сзади послышался сонный низкий голос, сопровождаемый утренней зевотой. — О, Левчик, утра…ты…       Но едва открывший глаза Шура не успел донести слова, крутившиеся на языке. Ни проронив и слова, Лева опрометью скрылся где-то в лесу, не обращая внимания, что от одного только этого баритона в груди что-то подозрительно екнуло.