1989 год, 30 августа, флэшбэк.
Мелкие дождевые капли барабанили по стеклу с многочисленными разводами от тряпки и усиливали звук с каждой прожитой секундой в сером мире. Деревья тихо качали своей пожелтевшей листвой из стороны в сторону, слегка задевая тишину противным резким шелестом. Косой ветер бил в лицо едва проснувшихся, широко зевающих людишек, которые все до единого спешили на типичную работенку, прикрываясь широким воротником пальто на осеннюю пору и квадратным кожаным портфелем. Солнце скрылось за огромными слоями чернявых туч и поблескивало через более тонкие промежутки облаков. Однообразные пятиэтажки утопали в густой пелене утреннего тумана, который лишь изредка рассеивал промозглый дождь, наполнявший каждую глубокую дырку в асфальте или земле противной грязной лужей. Думалось, еще чуть-чуть, и этот мерзкий ливень устроит самый настоящий паводок с проблемными потопами по всему городу, правда в конце лета, нежели по обыкновению весной. Холодные женские руки с трудом удерживали маленький клочок потертой бумажки и дрожали от любого раздававшегося рядом шороха. Потускневшие глаза бедной матери, уже выучив наизусть эти проклятые строчки, безнадежно упирались в последнее письмо сына и истекали горькими слезами потери. Домохозяйка тяжело и прерывисто вздыхала, захлебываясь в собственной соли и до сих пор не могла понять, как такое могло случиться, что она упустила в этих доверчивых голубых глазах. Она сидела на поскрипывающем стуле в еще не проветренной душной и прокуренной комнате ее ушедшего Егорушки, роняла человеческие капли на загаженный письменный стол, где красовались огромные книжные тома и прочий уже ненужный хлам. Ей было настолько одиноко и страшно представлять свое грядущее будущие без любимого отродья, что хотелось просто повеситься от жуткого горя, которое может прочувствовать только родившая и воспитавшая мать. Мать, не отрекшаяся от своего ребенка и обожающая его всем своим стареющим разбитым вдребезги сердцем, несмотря ни на что. Наталья Федоровна сидела здесь уже битый час, перечитывая опустошенным взглядом корявые, но до боли родные слова, ловко написанные на пожелтевшем листочке. Она не могла поверить в сегодняшние события с того момента, как, едва проснувшись в этот пасмурный день, привычно нацепила на себя старые пуховые тапочки с белым халатом и неслышно, ни о чем не догадываясь, прошла мимо комнаты сына, проскальзывая на маленькую кухню, чтобы вскипятить чайник на поржавевшей газовой плите. Женщина еще не до конца проснулась и медленно передвигалась больными ногами по назначенной траектории, широко зевая и потягиваясь на ходу. Хотя при этом уже вытащила пачку молока для приготовления каши и прозрачную банку, в которую всегда любила пересыпать по надобности, будь то овсяную крупу, будь то гречневую, ибо просто терпеть не могла продуктовые картонные коробки. Тогда женщина не догадывалась, что через пару минут обнаружит вечно пыльную комнату Егора абсолютно пустой, что сразу покажется ей странным, ведь парень всегда возвращался с гулянок под утро, а в этот раз вроде вообще вечером никуда из дома не выходил. И когда мать, обильно кашляя в неприбранной комнате, обнаружила на столе загадочное послание, адресованное, судя по названию, именно ей, утреннею сонливость как рукой сняло, а сами пальцы начала пробивать нехитрая дрожь. « Мам, пойми меня правильно. Я уехал из Белоруссии. Навсегда. Теперь я буду жить в Москве, и играть в нашей с Шуриком группе. Прости, все слишком серьезно. Прощай.Я буду писать, Твой Егор. »
После прочтения первых же вычерненных букв сердце Натальи Федоровны начало колотиться с такой силой, что казалось выпрыгнет из груди, проломив хрупкие женские ребра. Она с горечью прикрыла ладонью пересохшие губы и неистово начала рыдать, осознавая, что этим себе не поможет. Женщина еще давно видела стремление сына к вещам, вызывавшие у него любопытство, и, как пекущаяся о своем малыше мать, она боялась с раннего детства Егора, что, будучи взрослым, он с головой уйдет в свои сказочные мечты, совершенно неисполнимые грезы. В итоге парень, словно неоперившийся птенец, вырвался из позолоченной клетки, где его бесконечно обхаживали и кормили, но где ему со временем наскучило до глубины души. Домохозяйка так этого опасалась, но, к сожалению, уже было слишком поздно что-то менять. В этом частично была и ее вина, когда она не пыталась внушить сыну, что такое круговорот обычных серых людей, спокойно смотря на его непохожесть с другими в школе, на его неуспеваемость и при этом дикий талант. Он вырос, чтобы уйти, и что самое ужасное: уйти человеком, не повидавшим жизнь, не закончившим школу и даже не отметившим свое семнадцатилетие в родном доме. Теперь усталая от жизни женщина все так же безмолвно сидела на поскрипывающим стуле и роняла тяжелые слезы на единственную весточку от самого дорогого на свете человека. Ей было абсолютно плевать, что скажет на это отец семейства, если конечно будет трезво оценивать данную ситуацию во всех смыслах этого выражения, после того, как наконец-то вернется с работы. От матери, будто последний кусочек душевной теплоты вырвали, а точнее забрали с собой, туда, в грязную столицу, помрачающую своей известностью многие умы подростков, сломавших собственную судьбу. Правда лучше так: пусть этот лоскуток останется в неопытных руках Егора, помогая ему сверкающей надеждой. Внезапно скорбную тишину нарушила режущая слух звонкая трель. Кто-то безудержно прижимал кнопку звонка с другой стороны входной двери. Наполненные ужасающей болью глаза испуганно заблестели, а руки не прекращали сжимать края прощального письма. Женщина несколько раз вдохнула наполняющий легкие воздух и более-менее спокойно направилась встречать раннего гостя, который, безусловно, мог оказаться любым человеком, кроме как потерянным сыном. Она собралась со всеми силами, стерла непрошеные слезы с впалых щек и, сделав безэмоциональное выражение лица, принялась открывать все замки, весело звенящие своими металлическими механизмами. Дверь аккуратно открылась дрожащей рукой, и на пороге показалась взволнованная фигура соседки, которая судя по прерывистому дыханию, не успела привести его в порядок, пока торопливо поднималась по высоким ступенькам. Ольга Николаевна была тактичной и очень приятной женщиной в доме, никогда ни с кем не соперничала и никого не заливала, по причине того, что жила на первом этаже. А так же порой самостоятельно убирала подъезд, когда консьержка начинала новую песню о несмышленых подростках, в действительности заплевавших каждый метр возле нее. Хотя, эта миловидная женщина, ходившая в дорогих нарядах, с убранными в пучок волосами и огромными зелеными глазами, никогда не гоняла здешнюю шантрапу, потому что среди них тусовался и ее собственный непутевый сын. Да и по дружбе с Натальей Федоровной, она бы никогда не стала ругать, в том числе и ее Егора, входившего в разные компании благодаря Шуре. Ее слишком мягкий характер и благородная кровь не позволяли кричать без разборки на людей, тем более матом. Максимум, что соседка могла сделать, так это строго повысить тон и хитро поставить провинившегося в очень неудобное положение. — Наташа! Прости, что я тебя побеспокоила и с порога… — обеспокоено начала зеленоглазая дама. — Ничего, проходи, — мигом перебила её домохозяйка, пропуская неожиданную гостью в дом. Они, не сговариваясь, прошли на маленькую кухню, погруженную во мрак из-за проливных дождей, так, что свет редких молний отражался на холодном затертом кафеле. Хозяйка квартиры нажала на выключатель в надежде включить люстру, но видимо «благодаря» непогоде его временно отключили в их проклятом микро-районе. Поэтому она лишь обреченно разлила давно вскипевшую в дешевом чайнике воду в небольшие чашечки, предназначенные для особых случаев, и положила в них сырые пакетики из коробочки на верхних полках. Не удивительно, что, как только женщина присела за стол, напротив суетившийся соседки, та лишь носом поворотила на такие помои, ибо пила исключительно заваренный дорогой чай, но все же тактично отпила пару глотков, и, судя по всему, уже теряла терпение от какой-то новоиспеченной новости. Неужели и раньше она была такой сплетницей или случилось поистине что-то сверхъестественное. — Наташ, я не знаю, как начать. Понимаю, что тебе тяжело, — полушепотом проговорила немного смущенная Ольга Николаевна, рассматривая припухшее и покрасневшее от слез лицо собеседницы, — я в курсе в том, что случилось с Егором. Потерянная мать лишь горько вздохнула и закрыла глаза ладонями из-за вновь подступивших слез. Грудь начала сотрясать дрожь от редких всхлипов, не обращая внимания на пришедшую гостью. Ее сердце больше не могло такого терпеть, в особенности, если все в округе начнут доставать по поводу этого ужасного случая. Она ведь просто не выдержит и поедет самолично искать сына в столице, вопреки его желаниям и мечтам, хотя искренне надеется, что он все-таки осознает трагичность своей ошибки и вернется обратно домой. Наверное, это лишь чудо и вымысел несчастной домохозяйки, которая теперь вынуждена загибаться в одиночестве и ожидании весточки из совершенно другой республики. Лучше бы Егор ей прямо сообщил, не через бумагу, она бы хоть ему деньги дала. Только этот мальчишка слишком задрал нос, ему гордость не позволяет рассчитывать на чьи-то пособия. — Ну что ты. Перестань плакать, — Ольга легонько коснулась плеча бедной женщины. — Я просто пришла сообщить тебе, что этой ночью их видели в железнодорожном депо. А значит, есть шанс найти… — Нет! — внезапно отрезала Наталья Федоровна, заливаясь солеными струйками слез, и, утерев нос первой попавшейся под руку салфеткой, подняла заплаканные глаза на собеседницу. Недолго думая, она достала из кармашка в халате ту самую прощальную записку и протянула ее соседке, что сразу стала увлеченно читать корявые строчки. — Тем более. Наташка, мы теперь знаем где искать Егорку. Обратимся в милицию и… — Ты не поняла, — вновь перебила ее хозяйка квартиры, пытаясь выровнять голос и кое-как улыбнуться. Она давно пресекла все свои намерения и теперь желала лишь света в построенном будущем сына. — Я его отпускаю.1989 год, 31 августа.
Полностью оклемавшись от сладкой утренней дремы, ребята потихоньку начала сборы для дальнейшего путешествия. Никто особо не припоминал вчерашний случай, не корил Леву за то, что он так подставил их сложившуюся группку. Просто каждый осознавал сколько еще раз придется сталкиваться со всякой дребеденью на предстоящем вертлявом пути. Погода в этот раз оказалось более-менее приветливая, даже удивляло то, что приходилось щуриться от яркого солнечного света, бившего назойливыми лучами в глаза, хотя воздух по-прежнему оставался холодный, а легкий лесной ветерок ерошил незащищенные волосы, незаметно пробираясь под воротник куртки и заставляя дрожать от прилива мурашек. В атмосфере витал дикий аромат ежевики, которую с самого пробуждения не мог перестать лопать Глебка, изгваздав себе этими черными ягодами весь рот и даже вроде припрятав несколько горсток в магические карманы. Впрочем, он вообще не торопился что-то делать, поскольку передвигался почти налегке, поэтому лениво потягивался на обустроенном бревнышке и смотрел, как тлеет разведенный вчера огонь, что по доброй воле согревал его целую бессонную ночь. Бессонница вообще была нормальным фактором для кудрявого парня и мучила его с самых ранних пор, далекого призрачного детства. Левчик, по прибытию к их небольшому лагерю из неизвестного направления, был особенно не сговорчив и утаивал в себе какие-то странные вещи, чего Шура не мог понять с того самого момента, как друг покинул палатку даже не пожелав ему доброго утра. Мальчишка к тому же отказался от еды, аргументировав тем, что и так сытно поел вчера вечером, от чего кусок в горло не полезет. Силы у него, конечно, росли на глазах, и не было нужды в том, чтобы нянчиться со здоровьем поэта до скончания века, поэтому на его невольный отказ ребята отреагировали достаточно равнодушно, в особенности Самойлов, который тоже предпочитал уплетать сладкое, вместо нормальной человеческой пищи. Считай, Шурик был самым адекватным, теперь уж точно во всех смыслах. Да и делал длинноволосый почти все работу самостоятельно, как положено собрав даже Левкины вещи. Протестовать он не собирался, тем более уж выказывать свое недовольство по поводу нескончаемой отрешенности товарищей. Егору в действительности становилось намного лучше: бледное лицо постепенно приобретало розоватый жизненный оттенок, все ссадины и царапины начали моментально на нем заживать, как на дворовой псине, что нечаянно облили кипятком в соседнем дворе, а она вроде и не заметила этого. Парень также не осознавал особенность происходящего, вяло, на автомате одеваясь в чистую одежду, бережно поданную ему Сашкой, и с невероятной пустотой вглядываясь в просветы между деревьями, будто он нашел там что-то очень интересное. Все мгновенно сделали ставки на депрессию, правда, ни разу не догадавшись, какое наваждение угнетало несчастного голубоглазого. Он был не просто на иголках, ему целый мир казался огромными шипами, которые впиваются при малейшем движении в кожу, похуже того самого куста ежевики. Парень убивался в своих догадках, рвано и очень застенчиво отводил глаза от лучшего друга, который все утро крутился возле него, лишь бы чем-нибудь угодить. А ведь мальчишке этого тем более не надо было, лучше бы скрыться в укромном местечке и выжидать следующего мозгового удара. Лева очень боялся. Боялся, что ночной кошмар повторится, а что еще хуже: проникнет в реальность. И этот страх пожирал его душу с каждой секундой. Как только все необходимое было готово, ребята поспешно пустились в путь, оставив после себя почти все страхи и все еще тлеющие угольки от костра. Нескончаемый лес, по которому Глеб так умело и осознанно вел своих спутников, был усеян крупными спелыми ягодами и отчетливо пахнущими грибами, нехилых размеров. Все эти запахи сводили с ума и, среди плотно стоящих возле друг друга сосен, становилось даже как-то привычно и совсем не тошно. Трава под ногами попадалась изредка, что естественно было большим плюсом для длительного похода, ведь особо не стоило применять усилий для прохождения по обычному мягкому мху. Свет заботливо пробирался сквозь толщи облаков на небе и падал на отдельные свободные участки чащи. Было довольно-таки влажно после вчерашнего проливного дождя, но при этом далеко не тепло, как казалось по началу, когда яркие солнечные зайчики в палатке били по щекам. Шура иногда останавливался, завидев где-нибудь небольшой гриб и заставляя настороженно оглядеться Самойлова, что и не думал прекращать движение, ведя по верному пути, как ментовская собака, разве что не по запаху, а по памяти, пока кареглазый посылал весь мир к Черту, не впервой убеждаясь, что найденный гриб червивый. Не отдавая себе отчета, парень снова закурил едкую сигарету и начал неторопливо выдыхать сизый дым в разряженную атмосферу. Он попытался пару раз предложить затянуться Левке, но тот почему-то очень боязливо втянул голову в плечи и робко отнекивался, все больше удивляя и настораживая друга своим своеобразным поведением. Голубоглазый вообще всячески старался избегать контакта с гитаристом, да в общем-то с обоими ребятами, одиноко плетясь в самом конце и глупо смотря себе под ноги. Он пытался отвлечься от своих нежеланных мыслей на что-нибудь другое, более простое, вроде обычных зеленых растений поодаль, которые покрылись капельками росы и блестели в лучиках света, но как назло размышления продолжали терзать юное сознание поэта, углубляя его в черные подозрения. Спустя многие часы безудержной ходьбы каждая клеточка в теле ныла от усталости, а этот нескончаемый лес становился до омерзения противным. Во рту очень быстро пересыхало, от чего запасы воды иссякали на глазах, даже голод был несравним с этим жутким ощущением жажды. Но в целях экономии Шура не собирался растрачивать всю запасную жидкость на один только день. Погода лучше не становилась, а только злостно насмехалась над приятелями, нагоняя свору темных туч и затмевая единственный источник тепла: редкие лучи солнца, которые и так появлялись через определенный интервал времени. Ноги начали спотыкаться почти об каждый встречный сучок дерева, перед глазами наросла какая-то странная дымка, а черные пятна иногда просто затмевали поле зрения. Думалось, что Глеб настоящая машина, либо же просто слишком молчаливый человек, что скрывает все свои чувства внутри себя. Правда, он таких походов пережил огромное множество по сравнению с лучшими друзьями. Лева даже пару раз чуть не врезался в дерево, но все же продолжал переставлять ватные конечности. Зато все грязные и непорочные мысли спрятались куда-то далеко, под корку здравого сознания и теперь не торопились терзать сомнения, готовя новый удар на потом. Саша твердо держал себя в руках, несмотря на их долгое время похождения. Он, как Самойлов, старался не выдать своей усталости, нагрянувшей со вчерашнего дня ужасно бледными чертами лица и опухшими глубокими синяками под глазами. Кареглазый до сих пор пытался наладить контакт с поэтом, но видимо это было абсолютно бесполезно. Тот лишь подергивал плечом, когда гитарист пытался помочь ему пойти чуть быстрее, в темпе их ведущего спутника. В итоге, это постепенно начало его раздражать, поэтому, рискуя потерей спокойствия, Шурик просто перестал идти на встречу голубоглазому и не обращал на того ни малейшего внимания, лишь изредка поглядывая жив ли он вообще. На душе и так были сомнения по поводу всего случившегося путешествия, что царапались с силой нескольких диких кошек, чтобы еще в чем-то пытаться угодить этому проходимцу. Нет, длинноволосый нисколько не изменил своего дружеского отношения к Левке, просто ему уже по горло осточертела амебность друга, которая выражалась не обычной ленью, как ранее у Глебсона, а рожденным характером. С Самойловым-младшим разобраться оказалось куда проще, с легкостью поставив ему условия, компромисс для общей игры, а с этим человеком уже ничего не поделаешь… Некоторые птицы угомонили свою звонкую трель, и лишь немногие продолжали неистово и раздраженно кричать, скрываясь в своих уютных гнездах, как только мелкие противные капли очередного холодного дождя заморосили по земле, возвращая воздуху долгожданную свежесть. Верхняя одежда постепенно начала намокать, правда, благодаря толще качающихся сосен не настолько сильно, как могла бы намокнуть под открытым небосводом со своей сворой черных туч. Внезапно стало на несколько тонов темнее, все живое выражало скорбь непогоды или же преддверие кончающегося трудного дня. Ребята продолжали ступать по уже чуть осложнившему пути, разгребая на ходу высокий папоротник и возмущенно пыхтя. Тихий раскат грома раздался над лесом, усиливая серый ливень. Осень подступала довольно заметно, оставляя отчетливый след на всем живом. — Глеб, долго еще идти? — не выдержал Егор, разрушая шум дождя своим охрипшим голосом. — Ну, — протянул спутник и натянул мерзопакостную улыбочку, — до Москвы порядочно. Шура обреченно вздохнул, вслушиваясь в очередные язвительные перепалки приятелей, и попытался абстрагироваться от них, натянув на влажные волосы капюшон. По лицу стекали прозрачные струйки капель, перемещаясь вдоль щеки прямо на подбородок и быстро спадая на землю. Кареглазый парень прерывисто дышал и с яростью рассекал высокие растения, что так и норовили попадаться на пути. Ему самому бы не помешал небольшой передых, тем более, когда время медленно близилось к вечеру, но гитарист прекрасно знал структуру плана Самойлова, поэтому не применял свои нервные возражения, послушно следуя всей расстановки кудрявого. Только Леву не особо держали в курсе, от чего приходилось терпеть от него подобные вопросы. Он был вроде обычной тряпичной куклы, которую взяли с собой для того, чтобы класть ночью под подушку, и возможно когда-нибудь воспользоваться ею в целях общей сложившейся мечты. Егор наконец-то поднял свой полный разочарования взор на идущих впереди товарищей. Он действительно до жути устал и желал услышать хотя бы обыкновенного утешающего ответа со стороны одного из спутников, построивших вокруг него огромною систему, в доверия которой втереться было почти невозможно. Этот замок был предназначен только для управляющих королей. От усталости поэт не просто спотыкался и еле отводил в сторону преграды в виде папоротника, он готов был отчаянно взвыть и обмякшим повалиться на землю, наплевав на обидные слова Глебсона, лишь бы получить долгожданный отдых. Горло сдавливал горький комок, серая пелена перед глазами только усиливалась, от чего голова кружилась в неистовом танце. Давление повышалось, конечности постепенно начали подкашиваться. Какая-то незримая ярость подступала к самому жерлу вулкана, к отбивающему ритм сердцу. Вмиг приобретенное ранее смирение к наглости кудрявого уменьшилось в разы. И магматическая основа стала рушиться от подступившей воспламенённой лавы, которая начала безжалостно уничтожать все на своем пути. — Какого Черта! Что я такого спросил? — неожиданно грубо бросил Лева, сплевывая в сторону. — Ты никогда нормально ответить не можешь! — А какого хера ты вообще задаешь такие вопросы? — процедил сквозь зубы Глеб. — Или тебе изначально неясно было, куда ты отправился, сосунок? Присущая гордость Егору моментально заявила о себе, и в глазах начал загораться недобрый огонек злости, а руки, сжимающие концы куртки, нервно задрожали от внезапной ненависти, от чего атмосфера вокруг начала накаляться, несмотря на холодный пронизывающий дождь. Шура, казалось, почувствовал это нарастающее беспокойство и все-таки не выдержал, решив вмешаться в новой непрошенный спор. — Левчик, скоро границу пройдем и как раз сможем… — Да в жопу эту границу! Заебало все! — взревел подросток, резко останавливаясь посреди очередных папоротников, и так ранее замыкающий их компанию. — Я остаюсь здесь! — Отлично! Удачных каникул, — усмехнулся Глеб, махнув на прощание рукой. — Да прекратите же вы, — серьезно вмешался Шура, как тут послышался тоненький всхлип, заставивший насторожиться. Глебсон, гордо задрав голову, уверенно шагал навстречу своей судьбе и совершенно позабыл еще детское правило: смотреть себе под ноги. Он неожиданно зацепился за какой-то корешок или может острый камень, чего точно не разглядел, но сразу же кубарем покатился в небольшую углубленную рощу, сметая на своем пути всевозможную траву и листву. Парень отчаянно зашипел, сдирая до крови кожу на ладонях и падая в слипшуюся от дождя грязь лицом, когда его тело наконец-то прекратило сумасшедшие обороты вокруг своей оси, а в голове неожиданно зазвенело миллиардами колокольчиками, которые заполонили почти все пространство кудрявого. Красная рябь накатила на глаза, губы исказила полная злости и отвращения ухмылка, все существо начинало кричать от невероятный ненависти, как всегда, ко всему окружающему миру, но никак не к своей личной вине. Самойлов, преодолевая ноющую боль, которая нарастала и постепенно давала о себе знать, в особенности, в сильно ушибленной ноге, аккуратно перекатился на спину и завороженно встретил мелкие капли ливня, стекающие по шуршащей листве. Они обхватывали его в свои владенья, а грозное нахмурившиеся небо щедро подбадривало очередную порцию гробовых туч. Голубые глаза нервно метнулись в сторону, когда кто-то внезапно коснулся плеч Глеба и бережно облокотил его легкую тушку на себя, как делают обычно товарищи собутыльники, когда один из нажравшихся собратов уже не может самостоятельно передвигаться, и приходится его почти что тащить на себе. Неудивительно, что этим самым спасителем оказался не кто иной, как вездесущий и приятно отзывчивый Шура. В его глазах горел подозрительный огонек, напоминающий яркую насмешку победителя в роковом споре и, безусловно, этим королем, в их еще давно начавшихся игре для двоих, оказался длинноволосый. Он еле сдерживал на своих тонких губах усмешку, что так и порывалась выбраться из груди раненой птицей, но предпочла выразиться всего лишь несколькими финальными фразами, убившими самообладание младшего наповал, пока Лева не успел еще спуститься в рощицу к приятелям, чтобы возможно предложить им свою помощь. — Коллективная взаимовыручка, Глеб, — с невероятным удовольствием, полушепотом произнес Сашка и перевел взгляд на приближающегося Егора. На мгновение качающаяся из стороны в сторону земля ушла из-под ног Самойлова, но он смог устоять благодаря крепко-накрепко поддерживающему другу. Все же удивление и неизгладимое впечатление от шока скрыть из голубых океанов глаз у кудрявого не получилось. Хотя серая пелена резко увеличивающейся боли в ноге нависала на них, заставляя прикрыть отяжелевшие веки. В звенящей голове сразу же всплыли воспоминания того серьезного разговора, когда парни договаривались о компромиссе по принципу работы «ты мне, я тебе». И Глебсон мгновенно осознал, что если бы тогда не принял условия взаимовыручки, то сейчас бы валялся брошенной безделушкой под холодным пронизывающим дождем в лесных грязных иголках и листве, почти также, как пару дней назад невезучий Левка, случайно полетевший в затопленную канаву. Вся эта хладнокровная система договоренности работала на ура, но теперь ее нужно было конкретно поддерживать, не отступая ни на шаг, иначе расплата будет куда серьезней, чем кажется. Порой доверительные отношения строятся только на определенном уровне общих принципов, а если эти принципы выбираются искусственно, то в любой момент хорошенькое доверие прямиком улетит в огненные тартарары без соблюдения важных правил. — Помощь нужна? — нарушил невольное молчание Левчик, отводя взгляд от кудрявого парня, видимо все еще дуясь на его нахальное отношение к нему. Голубоглазый все-таки надеялся на нормальное общение, а не на внезапные подколы после временного примирения. — Нога болит, — промычал Глеб, со скрежетом стискивая зубы от сильно ноющей болевой точки в суставе чуть выше предплюсны. — Подвернул, кажись. — Видимо не хило подвернул, раз лицо так исказил, — подтвердил действительность Шура, пытаясь поудобнее взять спутника под руку. — Лев, давай ты его с другой стороны поддержишь. До следующей остановки недалеко осталось, там разберемся. — Хорошо. Поэт послушно последовал указанием друга и подхватил Глебсона с другой стороны. Кудрявый слегка застонал, когда они потихоньку продолжили путь, ведь чертова нога действительно до жути болела при малейшем касании о землю, да и просто, безвольно болтаясь над ней. Он пытался скрыть все эмоции с лица, но как назло ничего не выходило, и с каждым шагом безэмоциональность сменялась скорчившейся гримасой. Не хотелось выдавать свою слабость с потрохами особенно очень хитрому и умному человеку, как Шурику, что при любой другой возможности мог направить ее против тебя. Теперь строилось немного другое отношение, и оно было достаточно опасным, нежели дружелюбным. Поход кардинально менялся в другую наклонную, только нужно еще было понять в какую. Через некоторое время темный лес постепенно начал редеть, а пение испугавшихся кончающегося дождя птиц начало замолкать уже у самого выхода в широченное золотистое поле, колосья которого весело играли на просторе под воздействием обрушившихся волн грозного ветра. Небо уже начало рассеивать скорбные хмурые тучи, гордо показывая синеющие вечерние тона. Слой за слоем начал погружаться в мелкие молочные крапинки звезд, а луна притаилась где-то за горизонтом оставшихся вдалеке черных елочек чащи. Холодные порывы продолжали бить в лицо, но намного хлеще, чем раньше, ведь на открытой местности, среди играющей ржи, нельзя было укрыться в толще высоких величественных сосен, поэтому парни кутались в куртки, как едва открывшие глазенки котята, заползающие под греющий бок матери. Вот только здесь никакой мамочки не было. Все прошлое давно осталось позади. Лева глубоко ушел в себя, даже не замечая, как он нелепо помог передвигаться ушибленному Глебу, который не переставал щуриться и мерзко плеваться от сдавливающей боли. Пожалуй, голубоглазый и не задумывался о самочувствии своего спутника. Как тому было наплевать на его жизнь в ту пору, когда поэт корчился в лихорадке на колючем пледе в старой потертой палатке, а до этого поначалу без единого шанса барахтался в коричневом месиве лужи. Чувства Егора по-прежнему были отданы смешанным мыслям в голове, которые в итоге начали злорадно возвращаться из-за уже успевшей войти в привычку усталости, ранее ограждавшей несчастного подростка от порочных размышлений. Он изредка, незаметно для остальных мотал головой, отгоняя непрошеные сомнения по поводу проявляющихся вкусов или же просто глупого временного наваждения. Эта загадочность и недосказанность убивала живые клетки в теле потерянного Левки. Ему даже перестал мешать назойливый ветер, с силой дающий жгучие пощечины. Пустой, задумчивый взгляд не разбирал дороги, да и не стремился уделить ей свою любопытность. Еще чуть-чуть и мальчишка готов был рухнуть прямо здесь, и так позабыв про то, что помогал сейчас медленно передвигаться Самойлову-младшему. — Шур, вот она, — перекрикивая шум ветра, сказал Глеб, призывая обратить внимания на виднеющиеся треугольные крыши домов за нескончаемым полем. — Та самая деревня? — переспросил на всякий случай Сашка, также преодолевая громкие порывы своим низким голосом. — Какой участок? — На ходу объясню. Растерянный голубоглазый, конечно же, не смог вклиниться в давно намученные планы друзей, но при этом не стал вставлять свое ярое «я», припоминая, как начинают беситься товарищи, если в их планы вмешиваются назойливые вопросы или же чужое неверное мнение. Пусть будет так, как они решили заранее, ведь по правде, уже нечего терять. Да и к тому же, Лева с каждым новым метром ярко чувствовал, как в ноющих мышцах наливаются новые порции свинца, заставляя его еле переставлять ноги, между делом еще и помогать слегка пораненному Глебсону. Он и так все это время извивался в нетерпении, ожидая наконец-то уткнуться в сладкую мягкую поверхность и уснуть чуть ли не сном младенца, если такое вообще было возможно. Теперь воспоминания о пошлых снах с легкостью освободили помятого парня, и, кажись, не должны были его терзать впредь. Тем более, сколько можно представлять несусветную чепуху, в которую сложно поверить, ведь это всего лишь фантазия, по крайней мере, на этих доводах решил остановиться наш невезучий герой. Не прошли друзья и десяти метров, как ступили на корявую тропу, покрытую тонким слоем острой щебенки. Парням даже пришлось немного приподнять Глеба, дабы его нога ненароком не угодила на какой-нибудь заточенный камешек. Вокруг, будто по волшебству образовались покоцанные старые деревенские домики, почти каждый построенный на основе сруба. Крыши у некоторых до безобразия были дырявые или же еле-еле напоминали себя. Никаких заборов, ограждающих участки, почти не встречалось, лишь изредка находилась площадь, спереди которой красовались метровые деревянные столбушки. В так быстро набежавшей темноте уже плохо можно было разглядеть еще какие-то черты поселка, да и свет горел в паре окон, совершенно не освещая назойливый путь, что так и грозил в очередной раз дать о себя споткнуться. Ветер потихоньку начал утихать, завывая старой одинокой псиной, где-то за пределами деревни, а холодная луна озаряла определенные клочки земли, коварно ухмыляясь на черном небе. Трудно было сказать куда направлялись вымученные ребята, благодаря преждевременной ночи, которая с каждым прожитым днем становилась намного короче, и удивительно было то, что сосредоточенный Глебсон так умело и расчетливо объяснял Шурику к какому именно дому нужно было подойти, а ведь их здесь оказалось немерено. Хотя логично, кудрявому быть здесь не впервой. Сгущающийся мрак действительно заставлял путаться напрягшиеся глаза и злостно сдавливал плечи, пробираясь каким-то страхом в душу. В особенности боязно становилось Леве, точнее до омерзения неприятно оказаться не пойми где и совершенно не быть в курсе дальнейших событий. Он словно глупый щенок, обучающийся новым командам, велся на поводу у спутников, до сих пор не осознавая для чего все это делает, далеко не из-за прожорливой совести. Пугающая тишина начинала звенеть в ушах, в округе не было ни души, даже сельской собаки или какой-нибудь животины. Редкие шорохи в кустах заставляли подпрыгивать сердце. Пожалуй, в лесу не было настолько стремно, насколько ужасающе в лапах темноты выглядела обычная деревня, посреди играющего поля и маленьких нечастых березок. Молодые путешественники выгляди далеко от идеала: еще невысохшая одежда прилипала им к коже, спутавшиеся грязные волосы торчали в разные стороны, а бледные черты лица, дико изголодавшиеся по домашнему уюту, бренно следовали вялым указанием ведущего подростка. Тот уже перестал терпеть ноющую боль в ушибленной ноге, да и вовсе не обращал на нее внимания, посчитав этот ритуал бесполезной и ненужной чепухой для данной ситуации. Только он, вместе со своим сговоренным другом, в отличие от одного из участников похода, прекрасно знал, что скоро ожидает спасительный отдых далеко не на сырой прогнившей земле. И вот, плохо видимые тропы стали прокрадываться ближе к какому-то оживленном участку, в доме которого горел ярко-желтый свет, а возле огромных дверей со ставнями развалился лохматый хозяйский пес без ошейника, что на первый взгляд не представлял никакой угрозы. В потемках тяжело было разглядеть что-то еще даже прищуренным сосредоточенным взором. Да и из-за серой пелены усталости на глазах вперемешку с изнывающими мышцами, кажется, проворная кошка не смогла бы различить дорогу, шагая пьяной походкой на автомате, как наши потерянные герои, уже порядком заваливающуюся, но не смеющие сдаваться на пороге долгожданной цели. Их силы расходовались до самого гладкого прозрачного дна бокала, словно выпитое красное вино богатым гурманом. — Здесь… мои знакомые… живут, — чрезмерно запинаясь, выдавил Глеб, начиная обессиленно повисать на обоих друзьях. — Что будем делать, Шур? — первый раз за долгие минуты молчания, шепотом проговорил Егор, с мольбой вглядываясь в полуоткрытые карие глаза друга. Даже на мгновение что-то опасно теплое передернуло в груди поэта, но быстро отпустило, временно оставив это незнакомое странное чувство на полках неизведанности. Оно было настолько неожиданным и при этом до одурения приятно расслабляющим, но парень толком не распробовал его основного значения, либо же не встречался с ним ранее. Неужели вся круговерть начиналась по новой или это усталость так сказывается на Левке? Он помотал головой, отгоняя очередные неудачные мысли, и попытался сконцентрироваться на дальнейших сложностях. Не самое удачное время для разборок в себе, но определенно лучшее, чтобы вершить собственную судьбу в лучшую сторону, а это значит наконец-то сделать долгожданный передых, сравнимый с глотком последнего воздуха. — Лев, ты меня слушаешь? — внезапный тихий баритон разрушил все-таки охваченного образами голубоглазого. — Прости, задумался… — невинно выдал Егор. — Нашел время, чтобы фантазировать, — раздраженно хмыкнул длинноволосый. — Ты сейчас пойдешь и постучишься в дверь, а я пока помогу Глебсону подняться по ступенькам. — Точно справишься сам? — Естественно, Лев, за кого ты меня принимаешь. Иди давай. Левчик утвердительно кивнул и, сверкнув напоследок затуманенными голубыми глазами с травящийся печалью, направился к входу в небольшой скромный дом, окруженный запахами после дождевой свежести и звуками стрекочущих насекомых. Конечно, он нисколько не сомневался в том, что Шура обязательно может справиться самостоятельно, просто надеялся поменяться местами в заданиях с другом, ибо до чертиков боялся наткнуться на неприятности, хрен знает с кем, ведь это были не его добрые знакомые. Безусловно, парень зашагал быстро и уверенно, ни чем, не выдавая своего волнующе кричащего предчувствия, которое пыталось оттащить, как можно дальше, своего владельца вцепившейся хваткой, от чужих приказанных намерений, но чему быть, тому не миновать. Лева с легкостью забрался по скрипучим ступенькам и уже был готов постучаться в дом к явно бодрствующим хозяевам, как заслышал прямо перед собой пронзительный вопль, сопровождаемый противным громким лаем псины, что так невзначай устроилась около порога. Совсем позабыв про нее, подросток наступил животному на лохматый хвост, от чего сразу получил порцию оглушительного рявка, а затем и вцепившиеся в джинсы острые зубы, которые без снисхождения начала тянуть бедолагу за ногу, пытаясь опрокинуть того на пол. — Твою мать, уберись от меня, шавка дворовая! — испуганно завопил Левка, глупо размахивая руками и падая прямо перед дверью незнакомого дома. — Лева! — послышался откуда-то встревоженный крик Сашки. Но ни в чем неповинный подросток не выдержал напора грозной сторожевой псины и, смачно матернувшись, повалился прямо перед порогом чужого дома. Собака продолжала рычать, словно дикий необузданный зверь, и предупреждающе лаять, грозясь поднять на ноги всю округу, от чего в голове сразу мелькнула мысль, что сейчас их, незнакомцев, могут жестко проучить, как забравшихся не в свои владенья опасных грабителей, и плевать будет сельчанам на их юный бестолковый возраст. Лева полностью был охвачен бьющейся паникой, которая прокрадывалась в каждый уголок его чуткой души. Им опять овладевали странные образы, красной рябью кидавшиеся на затуманенные глаза. Парень уже просто не мог различить, что происходит вокруг, не мог расслышать встревоженные крики Шурика, который почти был бесполезен в этой ситуации, но все еще словесно пытался помочь, ведь просто на просто нельзя халатно оставить искалеченного Глеба валяться на сырой земле и изнывать от очередных волн боли. Он и так еле шевелился, что-то бормоча себе под нос. Глупая псина не собиралась отставать и блокировала любые пути к спасению, хотя небольшие шансы у Егора все-таки были, если бы не внезапный приступ тревоги, поглотивший его с головой и рассеивающийся со скоростью звука. Тут голубоглазый почувствовал отчетливое вибрирование на полу и невольно услышал доносившиеся из ни откуда тяжелые быстрые шаги, резкими вспышками простреливающие непонимающее сознание и сковывающие необъемлемым страхом все существо. Кто-то направлялся сюда за приговоренным самосудом, на ходу встревоженно переговариваясь с еще несколькими собеседниками, и неизвестно, что у этого незнакомого образа было на уме, но зато понятно, что он приближался к Леве с каждой секундой. На отчетливые вопли с его стороны и грозные харканья сторожевой собаки, у которой от злости текли липкие слюни, капающие прямо на те самые подранные джинсы. Голову пронзила очередная яркая вспышка, как только желтоватый оттенок света приземлился возле тела вырывающегося подростка, а на пол упала здоровая мужская тень — дверь открылась довольно неожиданно, будто ее кто-то хотел выломать или просто спешил совершить поставленную цель. — Молодец, Сойка, поймала вора! Мать, погляди, вот этот у нас кур таскал! — заверещал огромный мужик с приготовленным ружьем, резко схвативший Левку за шкирман, будто ничего не весившего нашкодившего мелкого котенка. Егор громко запротестовал тревожными воплями, когда его так грубо оторвали от родной почвы и перекрыли пути к неотъемлемому кислороду, от чего он начал резко задыхаться, хватаясь за кряхтящее горло, в надежде, что этот сильный бугай с легкостью отпустит его, сжалившись над младым сорванцом. Но не тут-то было, мужику, словно нравилось, как трепыхался несчастный малый, блестел испуганными большими глазенками, которые даже различить толком не могли своего хладнокровного палача, скрывавшего черты лица во тьме. Казалось, если раньше смерть поэта брала ни единожды, при этом отпуская его в обычные лапы страха, сейчас она не станет подавать надежды и запросто опрокинет в вечный мрак невиновного Левчика, теперь навсегда. Время становилось настолько медленным, что все окружающее мальчишки замерло в ожидании его долгожданной кончины. Он внезапно начал представлять, как бледным трупом, названным воришкой, покатится по ступенькам, а затем его прихватят с собой друзья и выроют глубокую сырую могилу, а свежевырытая земля противными, заседающими в глотке комками, посыпится сверху на мерно лежащего несовершеннолетнего ребенка. Даже седая мать не узнает о том, что случится, зато точно соберется целое скопление мерзких пожирающих все на своем пути червей. Эти картины пугали, заставляли биться сердце с невероятной частотой и при этом замедлять его, когда Лева глупо раскрывал рот и не получая ни капли воздуха. А в голове продолжал зиять его белоснежный труп, лежащий в почве маленьким калачиком, еще белее его естественной чуть ли не бесцветной кожи. — Стойте! Не трожьте его, он с нами! — раздался надорванный низкий голос. — Мы ничего у вас не воровали! — Ты погляди, сразу трое, — рассвирепел огромный мужлан и выпустил из своих огромный пальцев, больше похожих на сардельки, задыхающуюся тушу невинного подростка. Лева обессиленно поцеловал пол, впечатавшись в него своим чумазым лицом, и, скорчившись в позе беззащитного младенца, начал огромными порциями глотать долгожданный спасительный воздух. Он выглядел высушенной рыбой на берегу в лучах палящего солнца с расширенными, полными страха, зрачками и бьющимся в жутко быстром ритме пульсом. Холодные пальцы невольно сжимали края куртки, от чего липкий испуг постепенно выпускал из своих запретных оков настрадавшегося поэта, разливая в его душе минутное спокойствие. Он пытался надеяться на благоразумие со стороны своих спутников, которые просто обязаны были разрешить эту жуткую ситуацию, чуть не кончавшуюся гибелью одного из участников похода. То есть, если бы не вовремя остановивший смертную казнь Саша, все могло окончиться невероятно плачевно. Хотя горевали бы ребята по такому своеобразному товарищу? Егор даже намеревался спросить это в будущем, правда, толком нужды в ответе не было. Шура действительно, несмотря на слегка треснувшие в путешествии отношения, все равно готов был встать горой за лучшего друга, а Глеб следовал бы заданным условиям сотрудничества, придя на помощь по прихоти первого. Мысли пожирали голубоглазого, который завороженно наблюдал за происходящей раскруткой событий. — Деда Ваня, это мои друзья…Шура и Лева… — вдруг подал охрипший голос Глебсон, все еще опираясь на Шурика, держащего марку серьезности, — Я Глеб… вы должны помнить. Черные, как смоль, глаза незнакомого мужика расширились от удивления и прищурено начали разглядывать ранее неоднократно видавшую в прошлом фигуру, которую было довольно тяжко разглядеть в кромешной темноте. Да, возможно, и при свете яркого солнца, ведь парень настолько изменился за год, еще и к тому же из-за последствий похода выглядел жутко потрепанным, грязным и уставшим, словно седой маленький старичок. Его кудрявая, если сейчас ее можно было так назвать, голова болталась на опущенных худеньких плечах, а в глазах застыла неземная тоска вместо привычного дерзкого вызова с приливами гордости. — Глебушка, правда, ты. Не признал, … исхудал так, — рассеянно покачал здоровой башкой дед и облокотил заряженное ружье на стенку крыльца. Он виновато попятился на скорчившееся тело Левки и укоризненно хлопнул себя рукой по лбу, нервно рассмеявшись. — Ох, ребят, простите. Я-то думал воры. У нас просто кур таскать какие-то проходимцы стали, а тут вы среди ночи… без предупреждения…. — Ничего. Прощаем, — еле сдерживая обиду за настрадавшегося друга, процедил Сашка. — Так чего стоите?! Проходите. Манька вас сейчас накормит. В хлеву место есть, чтобы переночевать! — начал мужик и, завидев, что Самойлов еле стоит на ногах, сразу спохватился и подбежал к обоим товарищам. — Давай я ему помогу, а ты к другу иди. Шура утвердительно кивнул, но все-таки продолжал внутренне вскипать от тупости и неразборчивости этого сельского идиота. Его бесили такие выходки, которые даже в их провинциальном городке никогда не встречались. Такое чувство, что этот человек не знал, что такое социальное общество и как следует в нем нормально общаться. Другой бы на его месте говорить бы даже не стал, помог бы сразу Левчику, которому похлеще младшего досталось. Но и претензий Саша предъявлять не стал, ведь это было бесполезной вещью перед таким-то здоровяком, что сначала действует, как тупой рогатый лось, а потом уже по человечески осознает свою ошибку. Как говорил Феогнид: «Обдумывай по дважды и по трижды то, что приходит тебе на ум». Ведь такой мужик мог запросто наплевать на какие-то там связи с Глебом и, не здраво осмыслив дальнейшие действия, в ответ на жалобу длинноволосому последовал бы мощный отборный кулак в челюсть. Если конечно это были непростые предрассудки. Лева от пережитого шока все еще лежал на отсыревшем полу крыльца, прикрыв тяжелые веки, его грудь теперь спокойно вздымалась и мягко опадала, надышавшись вдоволь кислорода, который вновь равномерно занял предназначенный организму круговорот. Только глаза не хотели смотреть на весь этот грешный, обосратый мир, отыгрывающийся на подростке какой раз. Дошло до того, что хотелось просто отчаянно кричать, рвать и метать все попадающиеся на пути за сгорающие надежды о дальнейшем светлом и великом будущем. Сколько можно было так давить на еще не оперившегося птенца. Только вот и жаловаться на жизнь было бесполезной штукой. Если сделал сам, отвечать тоже придется самостоятельно за предпринятые и содеянные поступки. Собственная проверка на прочность превращалась в настоящие испытания, но это единственным способ выйти во взрослую жизнь, а он не из простых, раз начал раньше намеченного срока. Вдруг порядком заколебавшийся от всего Шурик, подошедший к Егору так неожиданно, легонько приобнял его за спину, чтобы помочь другу наконец-то подняться и пройти в дом их новых знакомцев, но от этого обычного прикосновения поэта, будто кипятком ошпарило, из-за чего он тут же оторвался от своих мыслей о несбыточности и переключился на странные млеющие ощущения, создаваемые теплыми руками приятеля. Лева даже слегка дернулся и раскрыл голубые озадаченные глаза, всматриваясь в давно приевшиеся черты лица и длинные волосы пусть сейчас и немного всклокоченные от ветра, что случайно щекотали его недавно настрадавшуюся шею. Парень невольно вздохнул от этих приятно разлившихся чувств, что давно не давали о себе знать. Но он сразу же опомнился, когда почувствовал под ватными ногами деревянную устойчивую поверхность, а согревающие пальцы Саши, которые недолго пробыли на теле друга, перестали держать его. Снова наваждение накрыло подростка новой волной нежности, от которой вроде и блевать хотелось, а вроде, словно наркоман, охотиться за очередной дозой. Левчик даже не заметил, как чуть покраснели щеки от смущения и вновь начал корить себя за самовнушение каких-то невозможных чувств. Ведь это был действительно полнейший бред, хоть очень и схожий с предыдущим опытом голубоглазого, когда он по ошибке завел отношения с какой-то малолетней потаскухой и примерно ощущал такой же жар, правда не настолько настойчивый и страстно опаляющий. Только любить мужчину ненормально! Даже в Советской медицине это считается важнейшим отклонением головного мозга, да и противно же. От этих неважных раздумий даже голова слегка закружилась. Не было никакого смысла ломать себя каждый раз, тем более, толком не разобравшись во всей этой белиберде. Решение настояло на том, чтобы отложить все эти глупые предположения как-нибудь на потом и с большой расстановкой рассмотреть интервал времени этих периодических жаждущих приливов. Может ответ найдется где-то у истоков ненормальных чувств, а может выяснится, что так воздействуют больные сны. Просто ничего не значащие сказки, в который раз ищущие себе оправдание в сознании поэта. Буквально через минуту седоволосый мужик, естественно именующийся хозяином этого дома, помогая идти давно знакомому Глебу, проводил ребят в свою скромную обитель во всех ее смыслах. Гостиная представляла собой теплую комнатку с одним окном, на подоконнике которой красовалась старая потертая лампадка, зажженная видимо давно, поскольку отчетливый запах масла рассеялся по всему дому. Скромный иконостас в потолочном углу освещался парочками церковных свечей, а под ним расположился маленький, накрытый каким-то узорчатым покрывалом, диванчик. На одной из стен висел внушительных размеров ковер и рядом с ним стоял собственноручно сделанный огромный дубовый стол с хлипкими стульями по бокам. Последнее, что имелось в этой бедной комнатке, были: холодильник с умывальником и заржавевшая газовая плита. Возле нее крутилась полноватая женщина в легком домашнем халате, на голове которой аккуратно была завязана длинная коса с седыми проблесками, а постаревшие руки что-то усердно размешивали ложкой в большой дымящейся кастрюльке, но запах исходил от нее довольно аппетитный. Кстати, сам мужик, одетый в штаны с лямками и клетчатую рубашку, замызганную бензином от семейного трактора, тоже оказался далеко немолодым, но при этом очень рослым, в меру упитанным человеком, с густой свисающий седой бородой и усами. Морщинки вокруг глаз придавали ему какую-то безмятежность и доброту, от чего не скажешь, что этот настолько простой товарищ мог запросто придушить Левку. — Мань, к нам Глеб в гости зашел с друзьями, — радостно сообщил дед, помогая кудрявому сесть на стул. — Вы тоже присаживайтесь. — Батюшки! — хозяйка внезапно отошла от своих дел и завороженно уставилась на до боли жалко и устало выглядящего младшего, впрочем, как и остальные путники их рокового похода. — Глебушка, дорогой, что стряслось с вами? Вам надо завтра здесь остаться, моя подруга неплохой врач, она поможет. Есть, небось, хотите? Да? Ребята с наслаждением уселись напротив огромного стола и, достав из рюкзака бутылку воды, принялись жадно делить ее на троих, отложив переговоры на пару минут позже. Друзья действительно уже просто не соображали от безудержного голода, ломящей боли, и что еще говорить о мечтах про сладкий сон, пусть даже на сене, в теплом свином хлеву. Им было абсолютно плевать на свою неопрятность, на грязную местами порванную одежду и, в общем, на весь внешний вид. Это непередаваемое чувство блаженства от одного лишь глотка свежей питьевой воды, как будто внезапно стал бедным дитем Африки. Сделав последний глоток, Глеб прокашлялся и попытался выровнять голос, чтобы нормально начать беседу. — Мария Степановна, мы с Шурой и Левой держим путь в Москву, поэтому вряд ли сможем остаться. Нам бы просто переночевать, если вы не возражаете… — медленно проговорил Самойлов. — Тем более я просто ногу подвернул, ничего страшного. — Ох, ну как скажете. Сейчас дам тебе мазь, полегчает, а вот от ужина даже не смейте отказываться! — Спасибо вам за заботу, — выдавил из себя улыбку Шурик, косо поглядывая на отчего-то вошедшего в ступор Леву. — А чем это у вас так вкусно пахнет? — Это требуха для Сойки, — рассмеялся Иван, присаживаясь рядом с друзьями. — Думаю, вам не очень понравится. Пока женщина начала колдовать над заветным ужином, дед пытался разговорить и максимально отвлечь гостей от ожидания разными старыми историями, в которых довольно активно участвовал только Сашка, изредка поддерживая несусветную болтовню ожидаемыми вопросами. Мазь, как и обещала хозяйка Мария, была подана Глебу почти сразу вместе с кружками горячего только заваренного чая, что быстро согрел холодные пальцы путешественников и возможно даже их сердца, пережившие невообразимую жуть. Кудрявый долго парился со своей ушибленной ногой, но все-таки смог преодолеть боль, заставляющую сжимать челюсть до скрипа зубов и прикусывать до крови и так разодранную губу, и теперь сидя абсолютно босой довольствовался разогревающим напитком. Атмосфера царила очень домашняя, а главное не было слышно никаких посторонних шумов и уж тем более пронизывающего до костей ветра. Со временем пришлось в кой-то веке снять куртки, которые раньше толком не согревали исхудавшие тела. — Приятного аппетита, — хозяйка дома добродушно разложила всем в глубокие тарелки огромные порции ярко-желтого картофеля с зеленью, щедро политые растительным маслом, и, подав ужин на стол, присела рядом с собравшимися, взяв в руки вязальные спицы и еще недоделанный носок. Ребята с улыбкой поблагодарили женщину и созвучно замычали от прилива давно не посещающего аппетита и злобно морившего голода в животе, что умоляюще урчал, в надежде на скорое заполнение до отвала. Пожалуй, такой свежей вкусной еды они давно не уплетали. Наверное, с тех пор, как каждый последний раз побывал у бабушки летом на даче с детскими разодранными коленками, где она подавала на стол исключительно плоды своего натурального огорода, а в деревне таковые почти у каждой семьи имелись, ведь надо на что-то жить. Здесь, допустим, большинство ездило в центр города, а именно в Саратов, чтобы продавать скотину или растительное продовольствие. Только так можно было нажиться на хорошие деньги. — Спасибо. А как вы познакомились с Глебом? — вдруг поинтересовался Лева, ранее молчащий в их небольшом кругу, и принялся с жадностью уплетать содержимое посуды, обжигая язык о горячую картошку и запивая все это не менее горячим чаем. Самойлов, медленно поедающий кусок хлеба, лишь недоверчиво, и даже слегка пренебрежительно хмыкнул, поднимая недовольный взгляд исподлобья на собеседников, затеявших разговор, касающийся его личной жизни. Такое вежливо терпеть кудрявый, ох, как не любил, но все-таки сдержался язвительных вставочек с подколами, полностью рассчитывая на разумность Ивана, который вряд ли будет вдаваться в сокровенные подробности, произошедшие после их знакомства. Шура внимательно поглядывал за эмоциями почти каждого присутствующего за столом и что-то откладывал себе на ум, возможно составляя очередную структуру для дальнейшего плана. Создавалось такое впечатление, что парень только делает вид, ужиная принесенными угощениями. Он был намного дальше остальных и намного хитрее, снова натянув маску спокойствия и серьезности. — А вот это интересная история, — заманчиво сообщил дед, отодвигая пустую тарелку от себя. — Это произошло года два назад. Мое корыто, то есть машина, застряла в нескольких километрах от деревни, ближе к Смоленску. Я тогда кур покупать ездил. В общем, не заводилась эта зараза, и тут появился парнишка, предложил помощь. Я ясен пень согласился, и вместе у нас получилось, вытолкали ее из ямы. Глеб отправлялся к каким-то друзьям ночевать, оказалось, как раз рядом с нашей деревней. Ну, я и вызвался его подвезти, а перед этим предложил угостить. Так сказать, оказать благодарность за помощь. Иван ненадолго прервал свои жестикуляции и весьма интересную речь, отойдя налить себе еще кружку чая, пока Лева пытался переварить сказанное им только что. Он очень удивился, услышав таки положительные отзывы о вечно не помогающем Глебсоне, который оказывается к людям на улице подходить умел, если у них неожиданно случилась какая-то беда. В глазах подростка сверкнули насмешливые огоньки, и он перевел взгляд на кудрявого, сидевшего в сторонке настолько тихо, что его, казалось, и не существовало в этой комнате. Знакомый усердно прикрыл свое лицо вьющимися волосами, хватаясь холодными пальцами за надколотую чашку, поэтому поэт не смог разглядеть его эмоций, вызванных на почве такого хвалебного рассказа. Егор не сомневался, что на деле, все сильно отличалось от слов дедка, и Глеб, вместе со своей подлой сущностью, просто вычел выгоду из всей сложившийся ситуации. — На чем я там остановился… Ах, да! — воскликнул мужик, возвращаясь на свое место и помешивая насыпанный сахар в кружке, — за обедом мы немного сдружились, сговорились и, когда настало время Глебу удаляться из нашей обители, прибежала Манька. Сказала, что схватили нашу дочурку, Вареньку, какие-то отморозки. Тогда мне Глебушка очень помог. Он договорился с этими ребятами и Варвару отпустили, но в итоге Глеб поплатился своим жильем, а деваться ему было некуда, время не подошло, поэтому вызвались мы долг-то свой отдавать: оставили парня жить у нас неделю. Он нам помогал во многом, с дочкой нашей добр был… — тут мужчина как-то печально запнулся, но сразу продолжил, — … да и как родной стал. Вот я и в дорогу ему сказал: случись чего, мы тебя всегда приютим. — И вы потом еще виделись? — покончив с трапезой, спросил Левка, наблюдая, как Самойлов постепенно начинал закипать: его явно что-то не устраивало, а значит, не все чисто было. — А как же! Он же часто кочевничает. В воздухе продолжало пахнуть маслом горящей лампады, тишину разрушало нервное тиканье настенных часов. Плохо освещенная комната невольно укутывала гостей в свою загадочность, смешанную с деревенской простотой, бедностью, и клонило в наболевший сон. Пока некоторые доедали здоровую пищу, Марья Степановна продолжала усердно вязать носок, а Иван, подперев щеку рукой, тяжело вздыхал и допивал остывший напиток. Расслабленно облокотившись на спинку стула, Лева без остановки мучился в собственных сомнениях, возникших из-за рассказа доверчивого хозяина. Слишком смято и скомкана была теория про какую-то шпану, схватившую сельскую никому не нужную дочку мужика, да и к тому же которой сейчас почему-то не наблюдалось. Парню начинало казаться все случившиеся наигранным и построенным ради дальнейшей выгоды, ради того, чтобы иметь довольно уютную точку, где можно было перекантоваться во время очередного пешего перехода через границу. Но впрочем, это лежало не на его совести, а на душе того, чьи пронзительно ледяные глаза устало упирались в пустоту, а руки обнимали свое исхудавшие тело. Только Сашка по-прежнему кусал мягкий ломтик черного хлеба, тоже уходя в собственные мысли, а как только остановился жевать, вежливо обратился к новым знакомым. — Спасибо вам большое за ужин. Наверное, странный будет вопрос, но… мы хотели бы разузнать возит ли еще ваш сосед в город попутчиков, когда отправляется на рынок. Просто Глеб рассказывал, что обычно ездил отсюда именно с ним. — Да, конечно. Как раз завтра в семь часов утра должен отъехать, — кивнул Иван и попятился на часы. — Мать чесная! В таком случае вам уже укладывать пора, ото не выспитесь. — Мужчина резко встал со своего места, как вдруг заслышал привычно безэмоциональный голос Самойлова. — Подождите. Мне важно кое-что знать. Где Варвара? Тут и так черные глаза хозяина потемнели на несколько тонов, а крепкие руки мгновенно задрожали, еле опираясь о деревянную поверхность. Он с самого начала боялся именно этого вопроса, поэтому молча сосредоточившись, присел обратно за стол и скрестил пальцы на губах. Женщина, ранее увлеченно занятая вязанием, тоже подняла на него свой полный печали взгляд и горько вздохнула, отводя лицо в сторону. На секунду показалось, что по ее морщинистой щеке покатилась непрошеная слеза, а дыхание внезапно стало отрывистым от подступившей к горлу, но вовремя сдержавшейся истерики. Время в комнате остановилось, предаваясь глубокой грустной тишине, связанной цепкими оковами обще пережитого горя. Гости мгновенно насторожились и непонимающими взорами уставились на старую деревенскую пару, и лишь Глебсон смотрел с диким ожиданием и приготовленной уверенностью, несмотря на жуть напрашивавшегося ответа. — Беда с Варей приключилась, — первым нарушил повисшее молчание дед, задумчиво упираясь глазами о гладкую поверхность стола. — Она погибла? — не продолжал отставать младший, наплевав на чертову тактичность: он с нетерпением жаждал ответа, который внезапной вспышкой загорелся в его глазах. — Лучше бы померла, чем такое, — тихо взвывала хозяйка и смахнула набежавшие слезы. — Глебушка, дорогой, ее изнасиловали. — Это я не уследил. Говорили же соседи, что маньяк в округе появился… — громко стукнул кулаком мужчина. Друзей сразу же охватил неимоверный холодный шок, смешанный с липким противным страхом, который начал прокрадываться в потайные уголки души каждого присутствующего в этом доме, пусть ранее кто-то и не слыхал о несчастной девочке Варе. И только кудрявый парень от чего-то был слишком спокойно настроен, хотя нельзя сказать, чтобы равнодушно относился к этим ужасающим словами, рассеяно метнувшись острым взглядом куда-то в сторону, подальше от представшей картины. Прочесть его мысли было куда сложнее, чем открыть и прочесать целый двадцатитомник. Как оказалось, через пару мгновений, глаза Глеба далеко не пытались скрыться от настойчиво пожирающих взоров окружающих. Он завороженно смотрел на медленно прокравшуюся в гостиную тоненькую вычерненную фигурку с длинными светлыми-русыми вьющимися волосами и страшно опустошенными глазами, на девочку в белой ночнушке, выскочившую так неожиданно из соседней комнатки и вышедшей босыми белыми ножками на сторону света. — Это вы меня обсуждали, да? — раздался тоненький голосок худенькой девочки, выглядевшей на лет пятнадцать от силы. Ее отрешенный пугающий взгляд упал на знакомый до боли силуэт, правда, сильно отличающийся от прошлых с ним встреч. — Привет, Глеб. — Здравствуй…Варвара, — не отводя от нее глаз, произнес почти тем же холодным тоном кудрявый. — Лева, Саша, если я не ошибаюсь, давайте я вас отведу, где можно умыться, покажу спальное место в хлеву, — встрял дед Ваня, намекая на то, что этим двоим стоит остаться наедине. — А ты, Мань, приготовь всем гостям белье, да поживее. Женщина встревоженно засуетилась, но, так и ничего не сказав напоследок, удалилась в одну из спальных комнат дома, лишь мельком окинув печальным взглядом бедную дочь, застывшую рядом с неподвижно сидящем на стуле Глебсоном. Парни, конечно же, верно поняли намек хозяина и послушно последовали к выходу за нервничающим мужчиной. Правда, Леву все равно продолжали терзать сомнения из-за недосказанности и всей этой странной ночной белиберды. Очень некстати появилась скромная, невыспавшаяся на вид девочка, да еще и серьезно морально пострадавшая, что тоже было толком неизвестно. Он не мог добродушно оправдать поступки Глеба и понимал, что в чем-то тот, словно клещ-кровопийц, засел очень и очень глубоко, да еще и высосал соки этих добрых ни в чем неповинных людей. А удивительней было то, что все это прошедшее рекой время Шура солидарничал с мыслями своего лучшего друга, размышляя над поступками кудрявого совершенно так же, как и он. Карие глаза блестели подозрением, с дикостью дожидаясь долгожданной справедливости и появления света во всей этой ситуации. Только вот тяжелая дверь в дом захлопнулась, оставив двух давно не видевшихся людей один на один. Звенящая тишина по кусочку пожирала остановившееся во времени пространство, разрывая огромную преграду между задумчивыми взглядами, без единой эмоции устремленные друг на друга. На свету от маленького огонька лампадки красовались застывшие черные тени, слегка дрожавшие на кривом скрипящем полу. За окном выл проходящий изредка грозный ветер, который проникал в дом сквозь щели в стене сквозняком и заставлял танцевать маленькое пламя единственного источника света. Пальцы кудрявого парня дрожали, то ли от волнения, то ли от начальных зачатков болезни, касаясь собственных выпирающих ребер и иногда коленок. Одна нога была вытянута прямо перед собой, чтобы вдруг не ударяться ею обо что-нибудь твердое, а все еще неумытое чумазое лицо с небольшой запекшейся царапиной продолжало скрывать внутренне терзавшие переживания. Варя неслышно, смотря прямо перед собой, плавно пересекла комнату, от чего-то иногда нервно хватаясь холодными пальчиками за длинную шею, и осторожно присела на стул рядом с давним знакомым, возвращая с ним тонкий зрительный контакт. — Ты изменился, — тихо прошептала она и снова рассеянно схватилась за шею, что-то стеснительно прикрывая на ней. — Ты тоже, — кивнул Глеб и, протянув руку к ее тоненьким ладошкам, отвел их в сторону, вглядываясь в небольшие шрамы, коряво и хаотично застывшие на девичьей шее. — Не закрывай, я уже успел их увидеть. Варвара испуганно дернулась, когда ледяные пальцы отвели в сторону ее руки, и тревожно огляделась по сторонам, возвращаясь к своим страхам. Каждый раз ее терзали жуткие образы и чудовища из случившегося ужасного события, чьи жадные ненасытные языки слизывали кровь с ее горла и рвали легкую домашнюю одежду. Они насиловали жестоко и просили смотреть на все это действо в упор, били по щекам, заставляли проглатывать горькую сперму и снова неистово корежили молодое тело до неузнаваемости. Карий взор девушки подернулся маленькими вспышками воспоминаний и тут же прикрылся уставшими отяжелевшими веками. Лицо Вари выглядело довольно жутко: темные синяки под глазами, выпирающие скулы вместо тех красивых розовых щечек и почти бледные, бесцветные потрескавшиеся губы. Глебсон пытался не выдать, накрывшего его ужаса при виде этой бедняжки, но и поделать с психологической бедой знакомой ничего не мог. — А ведь это были они, — холодно шептала девочка, внезапно взяв в свои ладошки руку собеседника. — Когда я снова смогла говорить, мне пришлось соврать, что меня изнасиловал маньяк. Но ты сам знаешь, кто это сделал. — Знаю. — Ты ведь обещал забрать меня. — Да. — Тогда почему бросил? — большие выразительные глаза Варвары раскрылись и внезапно укоризненно прожгли сосредоточенное лицо Самойлова, который очень спокойно выдерживал этот очень тихий, но при этом тяжелый разговор. — Я влюбился. Девушка неожиданно отпрянула и резко отпустила руку молодого человека, словно получила самый сильный удар в своей жизни, оставивший намного больше шрамов, чем позорное изнасилование, которое теперь мерзким клеймом врезалось на всю ее семью. Ее неживого цвета губы нервно задрожали, а веки часто-часто заморгали, с грустью наблюдая за тем, как равнодушный Глеб незаметно терпит этот разговор, к которому очень долго готовился и учел все важные пункты, в том числе и новость про жестокое изнасилование, что стало известно кудрявому почти сразу после того, как оно случилось. Все эти переплетенные связи настолько путались в структуре головы, что она начинала болеть от переизбытка информации. Только не все слова Самойлова были чистой правдой и честно подтверждали его признание, которое было слегка наоборот, но еще неизвестно, насколько, нашим дорогим читателям. — И сейчас не заберешь? — заикаясь, промямлила Варя, снова хватаясь за изуродованную шею. — Она, наверное, красивая. Не испорченная, как я. — Ты не испорченная, поэтому никуда не поедешь, — твердо заключил Глеб, не обращая внимания на ревность девушки. Хотя осознанно ее понимал, припоминая, как собственноручно целовал губы напротив. — В городе ангелы становятся падшими, а люди становятся грешниками. Тем временем Лева с Шурой наконец-то приведя в себя в порядок, переодевшись в теплую одежду, направились на уже покрытые на сене места для сна. Такого невероятного блаженства парни казалось не испытывали давно, когда уставшие ноющие мышцы расслабляются в теплом, пусть и предназначенным для свиней, помещении, на мягком свежем постельном белье — это просто невероятно. Единственное «но», которое не устроило именно Левку, оказалось тем, что ему пришлось ночевать достаточно близко к Саше, поскольку хлев был не настолько огромных размеров и им постелили можно сказать «двуспальную кровать». Просто эти двусмысленные воспоминания о недавно приснившемся сне, о том, как странно реагировал подросток на прикосновения друга, начали отталкивать его от любого контакта с длинноволосым, тем более, если он будет прижиматься холодной ночью к нему спиной. Раньше голубоглазого это не пугало, даже забавило, а иногда спасало, когда действительно не хватало тепла, и парни могли замерзнуть до смерти, но если бы не эти смутные чувства и ощущения, посещающие Егора последнее время, он бы вел себя, как обычно, но только не при таких обстоятельствах. Шура уснул довольно-таки быстро, сладко засопев в нескольких сантиметрах от взволнованного друга, убаюканный звуками природы, которые проникали через хлипкую звукоизоляцию в помещение. Свиньи тоже иногда хрюкали и даже немного раздражали своим присутствие, но только не настолько, как вечно подстерегающие чувство опасности, что сейчас коснешься плечом собственного приятеля. Леву уже начинали пугать его глупые тревоги, будто он был несмышленым мальчиком. Парень постоянно ворочался, поглядывал на удовлетворенного добрыми снами Сашу и остерегался с ним контакта, через какое-то время просто наплевав на бессонницу, перевернувшись на спину и подложив руки под голову. Он начал тупо вглядываться в кривой потолок хлева и вслушиваться в стрекотание насекомых за стеной, прикрывая тяжелые веки. Мысли начали рассеиваться и вовсе пропадать, разрушаясь в половинках сознания, если бы не знакомые образы, начавшие неожиданно всплывать в голове. Как Лева частенько прикуривал с утонченных пальцев длинноволосого, которые ненароком задевали его по-детски алые губы, как приобнимал парня за спину или, как они курили в заброшенном здании на окраине их родного городка, лежа на сыром матрасе, а серый узорчатый дым романтично улетал под потолок. Друзья смеялись, валясь на этой мягкой подстилке, ни на что, не намекая, но поэт совершенно был другого мнения. Он начал осознавать, что головокружительно сладкое наваждение началось намного раньше, чем рассчитывал, оно имеет очень глубокие разветвленные корни в нагретой на солнце почве, просто проявлялось, наверное, в подростковом этапе «нравится». Тогда какой же наступил сейчас параграф, если он приобрел пошлое откровение? Перевернувшись на другой бок и сложив руки крестиком, Левчик попытался заставить себя не думать о странных воспоминания, о подозрениях себя в двойной ориентации или что-то вроде того, но то, что явно незаконно в их стране. Теперь он краешком мозга понимал, что эти чувства не являлись бурной фантазией: они являлись главным фанатизмом его жизни, наркотической зависимостью, которую парень всегда тщательно убивал в себе и не обращал на нее внимания. Только вот каждый наркоман, не признающий, что употребляет ядовитую дрянь, со временем осознает, что слишком глубоко засел в одурманивающей структуре. Единственное, в чем ум поэта точно еще не разобрался, так это в вопросе: были ли эти жаркие ощущения любовью? Она ведь очень странная и тяжело структурированная штука, имеющая в себе сразу несколько подразделов. Страх пробирался в душу с невероятной скоростью, ведь если Егор признал свою страсть к другу, то теперь придется это тщательно скрывать или же поддаться неверному отчужденному от всего мира чувству. Слишком тяжелая была эта проблема, и мозг просто не выдерживал таких больных, разрушающих размышлений, от чего сознание донельзя уставшего подростка начало отключаться и вводить его в очередной ночной кошмар. Снова млеющие жаркие картинки выдернули из сновидений Леву, который до сих пор пытался отдышаться в холодном поту и невольно принял сидячее положение, хватая свое тело руками, будто хотел убедиться, что не исчез из этого мира, а еще был его существующей пешкой. Глаза не сразу смогли сфокусироваться в темноте, да и вообще осознать, где находятся, зато довольно, тянущие, возбужденные ощущения внизу живота сразу дали о себе знать и Егор безысходно поник головой, зарывшись дрожащими пальцами в свои еще влажные волосы. Видимо, и этот похожий на предыдущий дикий сон продлился у него недолго, от чего темно-русые пряди еще не успели высохнуть после умывания возле дома хозяев. Лева дрожал почти каждой клеточкой тела и порывался взвыть от отчаянья. Он больше не мог терпеть этого позора, которого теперь еще переставал стесняться, и отдавался ему полностью, целуя эту грязь. Самую настоящую болотную грязь. Ведь это было поведения его организма, что усердно пытался завладеть еще и отвергающей влечение головой. Пару раз выдохнув облачка пара, голубоглазый решил убедиться, что Шурик спит и, к счастью, тот мирно продолжал сопел в сторонке, развернувшись спиной к поэту и не подозревая, что тот с накатившими от собственного омерзения слезами на глазах расстегивал ширинку на своих штанах, в которых опять было до боли тесно. Оказалось достаточно всего несколько рваных движений для того, чтобы бледное семя, заполнило собственную ладонь, ласкающую плоть подростка, который сквозь стиснутые зубы тихо застонал, проглатывая свои горькие слезы. Он рыдал не от горя, а от презрения к себе, к такому неправильному и мерзкому себе. Грудь дрожала, сознание пыталось успокоиться, но как назло напоминало эти минуты вернувшегося злорадного наваждения. Все существо требовало срочной дозы никотина и чем больше, тем лучше. Смахнув непрошеные слезы с лица и покинув нагретую постель, Лева бесшумно прокрался к углу хлева, где валялся рюкзак друга, и попытался найти в нем пачку сигарет с зажигалкой, но терпения не хватило, чтобы продолжать рыться в чужой сумке, поэтому парень решил возвращаться обратно в таком неуравновешенном состоянии и попытаться еще немного поспать, если бы не опять гормоны, стукнувшие своими феромонами в голову. Длинноволосый сейчас выглядел настолько невинно и беззащитно, что невольно начинал затуманивать жадно следящие за ним глаза любопытством. Его грудь аккуратно вздымалась и снова опускалась, а густые ресницы и узкие губы подрагивали от посещающей его надежной дремы. Не отдавая себе отчета в том, что он совершает, Егор медленно приблизился к другу, вглядываясь в его сонное довольное лицо. Проверка, чтобы еще раз убедиться в реальности реакции своего организма на предмет чувств. Всего лишь убеждение. Несколько мгновений и подросток, не раздумывая, касается желаемых губ своими.