Уходим в море

            Закрой глаза и не дыши, Мы снова в сговоре и в сборе.

Москва; 1993 год, 11 октября.

      Какой-то черный прохожий с задумчивым взглядом сталкивается своим острым плечом с худеньким телом невнимательного паренька, невольно отбрасывая того прямиком в коричневое месиво лужи. Мерзкие капли ее стремительно впиваются в старые синие джинсы и делают их цвет еще темнее прежнего, проникая мгновенным отвращением в сознание юнца. <TAB>Его взгляд, затерявшийся в толпе других ослов, теряет виновника из поля зрения и лишь губы кривятся в недовольной гримасе, выражая негодование смешанное с глубоким разочарованием и упущенной жаждой отмщения. Основной поток стада только сильнее раскачивает на своих непослушных волнах растерявшегося мальчишку, пострадавшего от городской грязи, пытаясь вытолкнуть его из общей массы, прямиком на гудящую вонючую трассу. Но он упорно сопротивляется, расталкивая всех на своем пути, и разгребая себе дорогу к небольшому свободному проему. Он вырисовывался небольшой щелью между серыми скучными зданиями, в которую мог поместиться разве что самый осунувшейся человек, как раз, вроде нашего героя. — Бля… — раздраженно шепчет голубоглазый, разглядывая свои влажные брюки и кеды, когда все-таки достигает тесного спасительного укрытия и жмется в нем подобно маленькому мокрому щенку. — Хорошо денек идет ко дну.       Этим очередным пасмурным трудовым днем тяжелые черные тучи нависали над шумной столицей, озарившей себя огромными потоками людей, бежавших в этот долбанный час по каким-то мерным делам. В таких центральных городах всегда было много народу и неважно какое время суток или день недели гуляли на дворе. Москва жила своими яркими ночными огнями, продажными шлюхами на трассах, новенькими автомобилями девяностых годов, купленными после пройденной очереди длиною в года, и, конечно же, странным небом, в которое было выкурено миллион сигарет, от чего его цвет никогда не приобретал голубоватый оттенок, а лишь больше смешивал в себе горячий пепел. В особенности, этой ужасной удушливой осенью, пропахшей каждодневными холодными дождями и мерзопакостными лужами, брызгавшими на витрины магазинов огромными темными волнами из-под жужжащих колес.       Тени проходящих мимо незнакомцев цепляли тусклый взгляд помрачневшего парня, так старательно пытавшегося отряхнуть свои джинсы от комков застывшего на них песка. Лева с самого утра волей неволей находился в каком-то жутко депрессивном состоянии. Вчера послал к чертям надоедливую работу, проведя целый день в квартире, рядом с храпящим на матраце Шурой. Что во сне особо не сопротивлялся чьим-то ласковым объятиям и подозрительным разглядываниям. Егор был более-менее уверен, что после тяжелой ночной смены гитарист просто-напросто не сможет разомкнуть веки и не почувствует, как кто-то греется рядом с ним и слушает его мерное таинственное дыхание, а затем тихонько покидает квартиру, скрипя звонкими ключами, чтобы потом притвориться, будто и не было его весь этот день дома. Таких преступлений на душе парнишки было не мало, но по-другому согласиться с дико бьющимся сердцем он не мог.       Насыщены вчерашние сутки были и неожиданно появившейся в гостях теперь уже взрослой Варварой, так странно пришедшей из его темного прошлого. Поэтому Лева даже не успел поговорить с Шуриком, впрочем, как и всегда. Тот обожал после смены заваливаться на подкашивающихся ногах в ванную, под горячий душ, а потом прямиком в уже нагретую Егором постель. Правда в этот раз длинноволосому пришлось перетерпеть общество подозрительной гости, которая якобы пришла отблагодарить друзей некоторыми средствами. Шура, конечно же, очень обрадовался, узнав Варю и про ее благополучие, попил несколько минут остывшего чаю вместе с ней и спокойно проводил девушку, не заметив, как за разговором с дамой, из-за бессонной бурной ночи с Герой Левку бросило в продолжительную болезненную дрему, прямо на кухонном столе.       Парню даже начинало казаться, что Саше уже наплевать не только на самочувствие друга, но и вообще на его образ жизни и личность как таковую. И тем более, когда гитарист равнодушно поплелся в спальню, оставляя друга в одиночестве. А ведь так было всегда: он глупо, потупив карие глаза, проходил мимо него и разговаривал разве что раз в неделю, на репетициях, и то, чисто по техническим причинам. Шуре было все равно на заработки голубоглазого, которые тот в принципе переставал приносить, прогуливая трудовые дни с терпкой бутылкой водки или же, как во вчерашний день, сопя бледными щеками на гладкой холодной поверхности стола, сладко забываясь в грезах от круговой будничной усталости. Потом парень плелся к другу в кровать и так же, потирая заспанные глаза, уходил из комнат на улицу.       Лева бродил по каким-то серым переулкам, заполненным звуками дождя и зловонным запахом гнили, неприятно исходившим от мусорных баков. Бессмысленно бродил, пиная потертым мыском ботинка потемневшую листву под ватными ногами, стремительно упавшую с теперь уже оголенных веток страшно скрюченных деревьев. Он изредка заглядывал за мутные стекла окон однообразных высоток и считал про себя секунды, в надежде избавиться от этой ужасной скуки за беззвучным мысленным счетом. Так продолжалось почти день ото дня, за исключением тех моментов, когда парень все-таки решался вернуться на работу.       И вот, снова прекратив молчаливые прогулки вчерашним поздним вечером Леве удалось застать Шурика наконец не дремавшем и даже что-то весело напевающим себе под нос, с гитарой в руках. Он сидел в домашней, скорее даже пижамной одежде на том самом матраце и радостно разглядывал аккуратно разложенные купюры. За окном темнело очень быстро, но свет почему-то не работал: либо его опять отключили на районе, либо длинноволосый нагонял на себя загадочную атмосферу его личного уюта. Впрочем, ему просто доставляло удовольствие сидеть в кромешной темноте, быстро наступавшей в середине осени, и шепотом пересчитывать денежки, которые подарила им по доброй воле богатая девушка.       Лева незаметно проникнул в квартиру, наблюдая за тем, как Шура разделял на несколько небольших пачек их теперь немалые сбережения. Он был нелепо взъерошен после сна со следом отпечатавшейся подушки на щеке. Не снимая с себя тяжелой грязной обуви, парень бесшумно прошел в спальню, сверкая голубыми бесчувственными глазами. Тогда и свершился долгожданный разговор между друзьями, который и привел к тому, что Егор сейчас стоял на пронизывающем холоде и жался в какой-то маленькой щели между зданиями, в центре огромной столицы, в надежде отряхнуть свои и так изношенные джинсы. Шура просто передал ему некоторые деньги на то, чтобы Левчик купил нужную им аппаратуру в музыкальном магазине, поскольку ребята собирались отыграть сегодняшним вечером роковой концерт, который мог им принести безумную славу, ведь это был разогрев у одной из самых легендарных рок-групп столицы. Леве оставалось только не подвести кареглазого и отправиться в единственный, да и к тому же дорогой магазин, каких его взор еще не выдавал. Только сейчас все шло не совсем по изначально заложенному плану, и как назло катилось в тартарары.       Аккуратно выйдя из тесных закоулков, Лева по лучше укутался в вязаный воротник свитера, неопрятно торчащий из-под его легонькой куртки, которая с лихвой поглощала вытянутое худое тело. Затуманенными глазами он оглядел сверкающие вывески очередных магазинов и ресторанов с другой стороны широкого перекрестка, все еще думая о чем-то своем. И со вздохом отправился дальше, пересекая идущую ему навстречу хмурую толпу изнеможенных лиц, почти таких же, как и его собственное. Впереди мигал одинокий зеленый свет светофора, предвещавший о скором неминуемом движении рычащих автомобилей, загрязнявших городской воздух своими черными выхлопными газами. По полосатому переходу семенили напудренные девушки, цокающие огромными каблуками и с парящими из-за спины дорогими пальто или дубленками, толстоватые мужчины с портфелями, и маленькие непослушные дети с выбитыми зубами, точнее просто выпавшими молочными. И снова красный зажегся так неожиданно, заставляя парня остановиться на самом краю бордюра.       Лева снова задумался, утопая во мраке своих невеселых мыслей, которые под стать серому пасмурному небу глядели из оков его избитой жизнью головы. Русые волосы взметались на холодном ветру, а голубые, почти ледяные, глаза упирались в асфальт, напоминая об изжитом прошлом. Как трое мальчишек ступали по такой же серой, но дико расколотой дороге на пути к своему счастью. И где теперь это счастье? Чего ожидать от судьбы снова, если она пресекла все свои границы к исполнениям заветных мечт. Юноша понимал, что сколько себя помнил действительно мечтал стать известным музыкантом, порой завидовал Самойловым, чья „Истерика“ орала теперь из каждого помойного ведра. Но, к сожалению, только сейчас Егор осознавал, что его долбанное предназначение было заложено далеко не в этом и получается, что даже если у них с Шуриком получится добиться золотой популярности, свет тьму его желаний не озарит.       Послышался звук резко остановившихся колес и кто-то сзади с силой толкнул вялого и невольно задумавшегося Левку, который тут же от испуга чуть не свалился прямиком на дорогу, мгновенно наполнявшуюся новыми потоками людей, стремившихся перейти большой перекресток центра. Глаза его мгновенно расширились, сердце застучало, дыхание донельзя участилось, а ватные ноги послушно перебрались на другой край, где красовалась огромная мостовая мокрая от проливных дождей. Рядом была целая линия цветных магазинов. От чего-то Егору действительно стало плохо, все эти мысли уже наяву начинали его губить. Ему стоило бы наконец прийти в себя, пока он действительно не попал в какую-нибудь интереснейшую историю с очень печальным концом.       Пальцы ледяные от этой промозглой осени впились в края красивой узорчатой ограды длинного черного моста, удачно расположившегося рядом с парнем. Под ним тихо протекала река мутная и с зеленоватым оттенком, именуемая здесь „Москвой“. Пожалуй, она лучше всех отражала сущность этого грязного похабного города, провонявшего насквозь своими чертовыми принципами. Не было ничего красивого и прекрасного в столице, где каждый готов был глотку тебе перегрызть или же наоборот лизать жопу, чтобы добиться каких-либо свершений.       Все его детские ожидания, там, на самом краю Минска, или же примерно на границе с ним, были зарыты под толстый слой земли — реальности и правды. Богатые здания, которыми здесь была утычкана вся земля, дорогие бутики, культура в музеях и запах первосортного вина дурманили людям голову лишь до того момента, когда они понимали, что такая красивая жизнь кипит только в самом центре Москвы, но не на ее окраинах, где до сих пор были деревни, а бедные, но честные горожане погибали под натиском кризиса. Лева тоже сначала болел всей этой роскошью.       Прикрыв уставшие, слегка припухшие веки, Егор постарался рационально сосредоточиться на происходящем и посчитать до десяти, чтобы окончательно прийти в себя, но его голова, будто перышко, плавно упала на руки, а грудь начала сотрясать неведомая дрожь. Ему становилось плевать на всех прохожих, которые возможно с укором смотрели на несчастного парня, ему было просто хреново от всей удушливой черноты, поглотившей разум целиком, такой печальный и такой больной. Он старался убежать от круговорота одинаковых серых дней, но ничего не получилось. Все становилось гораздо хуже. Он старался убить неверные чувства, а они с возрастом только сильнее сжимали его прокуренное сердце. Не помогала и водка, не помогал никотин.       Дрожащие пальцы скрывали бледное и уставшее от жизни лицо, которое выглядело настолько осунувшимся, что думалось, будто и не молодой парень сейчас так старательно пытался отойти, наконец, от моста и отправиться дальше, в путь, по делам, решавшим этим вечером часть его жизни. Один глубокий вдох и тусклый взгляд все же начал робко осматриваться, припоминая приятный низкий голос друга, суливший, что прямо здесь на набережной можно найти хороший музыкальный отдел с такой красивой гитарной вывеской. Когда же неведомый взгляд все же уперся в похожую вывеску, Лева засунул трясущиеся руки в карманы и засеменил в сторону похожего по описаниям объекта.       Небо над головой хмурилось, сгущалось, но почему-то никак не решалось излить всю свою горечь в этот странный мир. Слышались тяжелые шаги, которые эхом разбивались о стены зданий. Здесь на набережной в принципе никого не было, было довольно-таки безлюдно и страшно пусто, зато успокаивающе тихо. Молчание порой скрашивало эти некрасивые грязные задворки и открытые виды тоже напоминали, что маленький уголок можно найти в большом городе. Ветер свищел немыслимо, заставлял содрогаться и от внутреннего холода, и от природного, так что плечи становились в два раза меньше.       Вот показались прозрачные витрины, за которыми красовались многочисленные стенды с великолепными электро- и акустическими гитарами. Они были настолько хорошо выполнены, что прежде чем зайти внутрь, Лева завороженно начал разглядывать дорогие инструменты, представленные на витрине. Тогда ребятам не хватило денег, и Шура попросил гитары у каких-то знакомых, причем изрядно потрепанные, хоть все еще играющие. И мысль о том, что теперь они смогут позволить себе целую собственную домашнюю студию, не могла не заставить обрадоваться, аж до легкого покалывания в кончиках пальцах, тянувшихся к созданию музыки.       Звон колокольчиков при открытии тяжелой двери весело пронесся по пустому магазину, а если быть точнее, в самом его конце стоял какой-то покупатель, разглядывавший струны и медиаторы, но он был единственным обитателем здесь, конечно, не считая молоденькой грудастой кассирши, старательно красившей свои пухленькие красные губки на рабочем месте. Лева робко прошелся по блестящему в лампах помещению, завороженно разглядывая все те же инструменты. Его сердце билось с невероятной скоростью, когда рука нежно поглаживала корпус „Гипсона“. Такого детского любопытного блеска в глазах очень давно не появлялось во взоре юноши. — Вам что-то подсказать? — внезапно раздался голос все той же кудрявой девушки, которая оказывается впахивала и за консультанта. На ее бейджике было красиво выгравино имя „Марина“, а маленькие серые глазки и длинная улыбочка словно завлекали парня в свои сети. — Мне нужны гитарные шнуры, педали и… — Лева опять легонько коснулся той самой невероятной гитары черного демонического цвета. — Я смотрю вам понравилась одна из наших лучшей моделей Лес Пол-ов, — снова ехидно улыбнулась барышня, подходя к Егору почти вплотную, но он будто и не замечал этого тесного контакта, все еще чаруясь от представляемых рычащих звуков бесподобной электрогитары. — Да, она прекрасна… Но для начала все-таки покажите, где мне найти… — Гитарные шнуры. Я вас поняла, — девушку явно привлекала робость красивого юноши. Знала бы она, что он занят собственными любовными желаниями, но до дикости аморальными. — Пойдемте.       На выбор нужной аппаратуры ушло немало времени. Продавщица очень мило улыбалась слегка задумчивому Левчику, кружилась вокруг него, все больше и больше предлагая разных производителей, будто пыталась растянуть их странную встречу. Но в итоге Егор больше обращал внимания на нужные вещи, нежели чем на откровенное декольте незнакомки, и, конечно же, стены, увешанные донельзя различными гитарами. Прежде он никогда не захаживал в подобные дорогие магазины, где можно было найти все для музыкальных инструментов, да и не имелось в его-то краях таких заведений.       У самой кассы возникли некоторые проблемы. Левке хватило на покупку содержимого того списка, который изначально продиктовал ему Саша, но вот буквально чуть-чуть не хватало на ту самую электрогитару, хотя друг и говорил, что последние деньги он дал ему лишь на всякий случай, вдруг в итоге получится слишком большая сумма. Но руки беспощадно тянулись к тому прекрасному инструменту. Кассирша уговаривала новоиспеченного красавчика-клиента в том, чтобы он взял по дешевле имевшиеся педали, либо просто что-то оставил и пришел докупить это в следующий раз, но Егор почему-то не решался. Он был уже готов наплевать на этого черного демона и уйти с тем, что ему было нужно по заданной идее, если бы сзади не показался подозрительный молодой человек в какой-то потрепанной кепочке. Тот самый мужчина, выбиравший дешевые струны в магазине. — Так что же вы решите? — не отставала кудрявая дива, все еще весело улыбаясь и хихикая теперь уже другому человеку. — Все-таки вы задерживаете очередь. — Да черт с ней. В следующий раз… — вздохнул Лева.       Покупка была пробита по ранее девственно чистому чеку и отправлена в большую сумку с небольшим таким разочарованием. Девушка уже не так весело смеялась, видимо осознав, какая эта глупость заигрывать с первым попавшимся клиентом, и просто стала обслуживать следующего покупателя.       Выйдя из магазина, лишь на половину довольным, Егор с полным дорожным рюкзаком поплелся было обратно в темное сырое метро, где его ожидал последний укачивающий вагон, должным образом отправивший бы его на край города, в тот самый спальный район. Как вдруг парень заслышал позади себя громкие учащенные шаги, сопровождающиеся громким возгласом слегка охрипшего незнакомого голоса. — Эй, парень, постой! — Что? — удивленно произнес Лева, скорее себе, чем тому, кто вроде бы обращался к его персоне. Юноша остановился и глянул через плечо на того самого покупателя. Тот подходил к нему на негнущихся ногах, уже едва что-то говоря и порядком запыхавшись. — Дело есть, — сиплый голос незнакомца резанул уши, но все-таки заставил обратить на себя внимание и обернуться. Лева аккуратно приземлил сумку на мостовую. — В смысле?       Незнакомец от чего-то подозрительно прятал руки в карманах, стрелял своим метким взглядом вокруг, будто наблюдал, нет ли рядом лишних ушей, и когда все-таки убедился, что никого постороннего здесь не наблюдается, снова посмотрел на Левку. Он немного дрожал, то ли от пронизывающего осеннего ветра, то ли от страха и нерешительности, поглотивших его с головой. Все это настраивало голубоглазого на скорейшее прекращение разговора со странным типом, если бы не любопытство, заигравшее так не вовремя в душе. — Я слышал, ты хотел гитару купить, — мужчина перешел на хриплый шепот, чуть ближе пододвигаясь к собеседнику, от чего чувствовался неприятный запах, исходивший из его тонкого рта. — Короче, есть легкий способ заработать. Даю гарантию, что сразу купишь эту красотку (незнакомец издал странный смешок). — Каким образом? .. — протянул Лева, действительно заряжаясь безумством еще толком неизведанной мысли, но уже такой желанной. — Игра, — чуть помедлив, выдал мужчина с неприятными сальными волосами, которые небрежно торчали из-под кепки. — Здесь рядом есть подсобка, совсем близко. Там небольшое такое казино… с игровыми автоматами. — Стоп… Извини, мужик, но я не игрок, — усмехнулся Егор, поднимая рюкзак с земли, и, даже ничего не ответив, поплелся в сторону трассы, подальше от этого безумца.       Парень не был сторонником азартных игр, да и вообще опасался их по рассказам других очевидцев и страдальцев, которые вгоняли туда немыслимые деньги, хотя и являлись победители не один раз. — Слушай, я не вру, — незнакомец упрямо последовал за своей жертвой. — Первый раз все выигрывают, а потом можно уйти… Ну, давай… Ты же хочешь ту гитару! Парень! „Вот собака“ — пронеслось в голове голубоглазого. — Ладно! Показывай дорогу… — зло рявкнул Лева, от чего мужчина слегка поежился, но тут же злорадно улыбнулся.

Санкт-Петербург; 1993 год, 11 октября.

— Вадик, — на полу вздохе шепчет младший, оказавшийся резко прижатым к холодной стенке гримерки.       Где-то сейчас кричат в восторге и аплодируют их ярые фанаты, все еще надеясь, что после выхода на бис кумиры выйдут исполнить еще пару песен, но они заняты совершенно иным делом. Гримерка наполняется удушливым запахом страсти, ключ в дрожащих руках звонко поворачивается в дверной скважине, чтобы обезопасить общий дурман на двоих от посторонних взглядов. Шершавые губы касаются молоденькой шеи и оставляют на ней пару-тройку ярких засосов, будто клеймо или знак, что это только его собственность. Опасные карие глаза наблюдают за каждой порочной эмоцией своего искусителя, с искоркой ехидства подмечая, как тело брата становится мягким и податливым, прижимаясь теснее от невероятной жажды ласки.       Глеб стыдится своего греха, но все равно тянется к нему навстречу, в полной мере упиваясь этой любовью, в этих нежных и умелых руках, каких больше не найти на белом свете. Ему приятно чувствовать учащенный пульс, немыслимый стук своего сердце и возбуждение, тянущее внизу живота и согревающее горячей волной страсти все нутро. Самойлов-младший презирал себя всегда, даже во время слияния их тел, презирал свои странные предпочтения касаться потной после концерта кожи и таких влажных черных волос. Со временем его просто переставала уносить совесть, как это было раньше. Она все еще присутствовала, но не с такой яростью разрывала душу напополам.       Вадим, от нетерпения перестающий качаться на волнах ожидания, наконец, начинает переступать заветную черту. Он уже медленно расстегивает верхние пуговицы на рубашке брата, не переставая целовать его молодые покусанные губы и вслушиваться в прерывистое дыхание вперемешку с тихими едва сдерживаемыми стонами. Ему нравится управлять собственной куклой, пусть даже таким черным магическим способом, и за пеленой инстинкта никто из них не замечает, что свет в гримерки включен, и кто-то подозрительно сидит в самом углу. — Каков спектакль, даже получше вашего концерта будет, — кашлянул посторонний женский голос, насмешливо и откровенно разглядывая двух разгоряченных братьев. — Ну-с, довольно, продолжение мне видеть неохотно.       Глаза Глеба мгновенно раскрылись, выражая ярый испуг, губы братьев стремительно отпрянули друг от друга, а взоры обоюдно уставились в сторону исходящего звука. Очень знакомого звука. Дрожь в пальцах было просто не унять, страх обволакивал все пространство и этот контраст — от накаленной страсти к холодному шоку — нельзя было передать словами. В комнате было и так до дикости душно, поскольку она была длиной метров в пять, а потолок не превышал и двух, и единственное маленькое окошко, расположившееся в самом верху, было лишь слегка приоткрыто. И то, нужно было учесть, что заведение, в котором Самойловы отыграли этим вечером невероятный концерт, было расположено в подвальной части здания, от чего дышать было почти нечем. Ну, а когда все твое хрупкое существо сковывает страх, тебе не вдохнуть и подавно.       Вадим нервно сглотнул, выпуская брата из своих дрожащих рук, жалко вжавшегося во внезапно накалившуюся стенку. Карие глаза едва сдерживались, чтобы не заметать молнии, но старший, присуще своей расстановке, лишь поправил воротник кофты и аккуратно заправил мешающиеся волосы за уши, тихо успокаивая в душе разъяренного зверя. Его начинало трясти только от этого наглого насмешливого взгляда незваной девушки, которую мужчина сразу узнал, поскольку только один человек мог так спокойно реагировать на их с братом извращение, а именно — Варвара.       Она была очень вульгарно одета, в какую-то дорогую бежевую шубу, черное коктейльное платье и сетчатые колготки, подобные каждой проститутке. Девушка даже не постеснялась и сразу же закурила длинную тонкую сигареллу, развеивая дым по всей тесной гримерке. А ведь когда-то кашляла от одного лишь присутствия курильщика возле нее, а сейчас спокойно губила свое здоровье, ожидая будущий рак легких. Варя сидела, скрестив тонкие ножки, на небольшом диване, расположенном возле основного зеркала, перед которым обычно укладывали прически артистам и разукрашивали их лица персональные работники или же первые попавшиеся дамы. — Присаживайтесь, господа. Я же не просто так здесь оказалась.       Вадик молча присел на противоположное кресло, не отводя хищного взгляда от назойливой собеседницы. Он достал из кармана свои любимые вонючие вишневые папиросы и тоже несильно затянулся, выдыхая огромные клубы дыма прямо в лицо гости, которая потихоньку разглядывала черты того, с кем все это время изменял ей бывший молодой человек. И, в общем, не находила чего-то особенного. Сам же Глебсон как-то пугливо жался в сторонке, такую слабость он частенько позволял себе, когда знал, что с присутствием брата, может особо не напрягаться, поэтому без его разрешения даже не стал двигаться с места, чтобы приблизиться к этой невероятно упертой бабе и высказать ей пару ласковых. — Веселенько так получается. Толпы фанаток хотят с вами потрахаться, а вы спите друг с другом, — Варвара резко рассмеялась, захлебываясь в никотиновом дыме. — Впрочем, мне абсолютно на это посрать. Мне просто нужно свести счеты с тобой, Глеб.       Самойлов-младший резко сглотнул, втягивая голову в плечи. Его глаза озарила новая вспышка страха и боязливое состояние начало рисовать жуткие картины того, как нанятые люди под руководством этой особы зароют его где-нибудь на окраине леса так, как обычно показывают в криминальных фильмах. Ну или того хуже. Она сделает что-то с Вадиком, чего кудрявый просто пережить не сможет. Вот так и случается: совратитель становится ближе, чем остальные, хотя разрушил судьбу именно он. — Только через мой труп, юная леди, — фыркнул старший, подмечая, как начала хмуриться гостья от его подкола в виде насмешливого обращения. — Вадим Рудольфович, вы, правда, считаете, что меня можно остановить? В таком случае, — девушка нагло потушила сигарету о бортик дивана, — вы глубоко ошибаетесь. — Варвара, — начал Вадим, легко откидываясь на спинку кресла, будто и не было сказано многочисленное количество угроз в сторону его брата, — не одна ты имеешь связи. Поверь, тебе сюда лучше не соваться. — А это мы выясним потом, — загадочно протянула девушка и мгновенно встала с места, пересекая маленькую гримерку на своих высоченных каблуках.       Вадима тут же бросило в холод, в голову начали закрадываться самые нехорошие мысли. Он резко встрепенулся и вскочил со своего места, подобно могучему вихрю, и первее этой особы оказался возле брата, сжавшегося за его спиной. Глеб был настолько жалок, что Варваре хотелось громко и злобно смеяться, так что живот бы ее сотрясался от судорог. Она припоминала те моменты, когда парень еще пытался что-то из себя строить, но под нежностью и заботой старшего он стал глупой никому ненужной тряпкой, не способной на какие-либо самостоятельные действия. Для нее он был мокрой лужицей, поэтому девушка не стремилась уничтожить такую падаль, она просто хотела оставить ему клеймо на всю жизнь, той игрой, которую запланировала еще с ранних лет, обучаясь реальности в борделе обветшалого городка. — Упаси Господь! Не буду я трогать его, — хмыкнула девушка, вытаскивая из своей кожаной сумки какую-то записку и протягивая ее разъяренному Вадиму. — Чао, мальчики! Все только начинается… — И да… музыка мне ваша все-таки не нравится, — она последний раз обернулась перед тем, как выйти из комнаты.       Дверь в гримерку Вадим быстро открыл ключом и проводил тяжелым взглядом уходящую гостью. С той стороны послышалось ярое цоканье каблуков по длинному коридору. Дрожащие руки развернули небольшую записку, а глаза четко уставились в аккуратный женский почерк: «Москва, Ресторан „Националь“, 12:00, Третий столик. Жду вас с нетерпением. Ваша Варвара». — Глеб, в каком же мы с тобой дерьме, — в Вадиме начинала закипать злость. Страшно одно — он мог выплеснуть ее на младшего.

Москва; 1993 год, 12 октября.

      Решение подзаработать таким способом оказалось настолько провальным, что Лева просто-напросто ушел в беспамятство, купив на последнии оставшиеся деньги бутылку водку и вылакав ее до дна, так что голову утром раздирало и очень хотелось рвать, но почему-то не в подворотне и даже не в метро, которое сейчас так старательно несло пьяную тушу сквозь время и пространство.       Люди в вагоне укоризненно качали головой, даже плевали ему под ноги, фыркали, отводили взгляды и нос, не желая чувствовать резкий запах перегара, исходивший от столь юного покрасневшего всклокоченного создания, глотавшего каждую секунду горькую слюну и подавлявшего рвотные позывы. Коленки парня качались из стороны в сторону, затуманенный взгляд пробегался по отвращенным лицам незнакомых людей, а губы кривились от этой ситуации в горькой усмешке. Он сидел в скрюченном состоянии, чтобы вдруг не упасть и пытался уследить за нужной станцией, к которой нес его грязный разрисованный в граффити вагон.       Он до сих пор не мог понять, зачем так поступил и, как точно все произошло на самом деле, когда руки неопытно начали нажимать какие-то кнопки и вгонять все больше и больше денег. Но было ясно одно: тот человек с ужасно охрипшим голосом привел его в настоящий зависимый ад.       Поначалу все складывалось нормально. Красивое казино, люди в дорогих нарядах играют в рулетку и более бедное сословие — все уже бледные и с синюшными синяками под одурманенными газами, точно как и у Левы сейчас — сидели сутками за игровыми автоматами, пока их сбережения не утекали ко дну. Огромные люстры с дорогущими камнями, висевшие на самом верху, охрана с громадными мускулами и широкими плечами — все это очень выделяло странное заведение, именуемое „казино“. Оно бесспорно завлекало своими огнями, свет которых отражался в любопытных голубых глазах, коих в девяностых появилось очень много и все благодаря доступным затягивающим играм.       Мужик, который собственно и привел Леву в этот ад, отошел не сразу, а начал подсказывать, что и как нужно делать, чтобы выбить одинаковый ряд каких-то картинок. Каких Егор уже точно не помнил — все эти вишенки с яблочками смешались в пьяной больной голове в один большой ком несчастных воспоминаний. А затем началось самое настоящее месиво: горящий экран игрового автомата освещал исхудавшее лицо юноши, начинавшее искажать тупое безразличие к окружающему и жажду огромных денег, даже глупое чувство шанса. Тот незнакомец усмехался происходящему, подталкивал Леву даже после первого выигрыша вкладывать бабло дальше и пусть, потом шел ряд неудач! Голубоглазый до последней копейки потратил все свои сбережения — выигрышные, и уже имевшиеся, а услышал лишь: „повезет в другой раз“. Но было уже поздно.       Лева продал всю купленную аппаратуру, чтобы сыграть еще, свято веря в удачный выигрыш, и засел снова, нажимая на мигающие кнопки трясущимися от безумства пальцами до самого тусклого рассвета, совсем позабыв про друзей, которым пришлось отыграть концерт без его участия, с той ужасной техникой. Позабыв про самого себя — настоящего и здравомыслящего. А когда парень понял, что натворил, режущий изнутри стыд охватил бледно-желтое лицо, исказил в уродливую гримасу безнадеги и начинающегося плача. Тогда он презирал себя вдвойне и от злости начал долбить руками по какой-то стенке, не понимая где именно это делает. Зато охранники его дебош поняли на „ура“ и выставили рыдающую тушку драчуна на мокрый царапающий асфальт, под серый ливень, породивший вокруг туман горечи и громкого раскаяния в виде протяжного воя.       Ему было ужасно совестно за всю свою напрасно прожитую гнилую историю, которая рушилась с каждым мгновением. Настолько, что он хотел броситься в ту самую черную реку и мерзко утонуть в ней, заслуженно захлебнувшись в дерьме, ведь они очень схожи по консистенциям. Но рука по привычке остановила его от суицида, потому что потом отрыла какие-то деньги в дырявом кармане куртки, чудом не ушедшей на аукцион. Но и эта мелочь ушла в вонючий ларек на бутылку низкопробной спиртяги, а тот охрипший мужик, скорее всего, сейчас считал нехилый заработок, полученный за свет очередного новичка. — …поезд дальше не идет, просьба выйти из вагона!       Лева не помнил как у него получилось выйти из вагона на ватных ногах, держась руками за холодные поручни. Он шаг за шагом ощущал, как в животе бурлит все употребимое сегодня с утра и оно рвется наружу к глубочайшему ему сожалению. Мозг почти не работал, тело выполняло все на автомате, передвигаясь и слегка спотыкаясь на главных ступеньках. Кажется, кто-то его все-таки несильно толкнул, но Лева всем своим видом отпугивал какую-либо помощь, поэтому плелся самостоятельно, не разбирая качающейся дороги.       Понял он, что вышел на едва проснувшуюся улицу только тогда, когда голова начала изрядно намокать от усиливающегося холодного дождя, бившего барабанную дробь по крышам и серому тротуару. Пьяный бедолага вместе с одеждой становился тяжелее от воды и полностью превращался в ледяное существо, требующее хоть малейшей помощи. Но присуще любому борцу за свое ушедшее счастье Егор заставлял себя с изрядным мычанием и каким-то животным рявком чуть ли не ползти по заданной траектории, огибая вонючие задворки, в которых должен был находиться их родной вечно сырой подъезд, в котором возможно сейчас тусовалась местная алкошня. Эта мысль позабавила парня, ведь он сам мог к ним присоединиться, только наверное упал бы беспамятства, если бы выпил еще хоть одну рюмку смертельной водки.       Набрать код оказалось очень трудным делом, но не таким сложным, как подниматься ступенька за ступенькой далеко не на первый этаж, ведь никаких лифтов в таких обветшалых домах не наблюдалось. Частенько Лева спотыкался и падал с громким шлепком, ударяясь подбородком о твердую поверхность каменной лестницы; исцарапал себе обе ладони в кровь и немного разукрасил и так жутко бледное лицо, на котором застыли вечно темные синяки от немыслимо сильных ударов. Единственное, что его радовало, так это небезызвестное правило любого алкоголика, который уже ничего не хочет и не чувствует, — плевать на любую невыносимую боль. Только вот, порежь ты его хоть во всех местах, а с утра, когда начинается дикий сушняк, каждая малейшая царапинка дает о себе знать с такой силой, что хочется подобно волку-одиночке взвыть на луну, а в нашем случае на вечно пасмурное небо.       Последний этаж парень полз на коленках, бормоча себе под нос что-то нечленораздельное, но явно молящее, а иногда почему-то веселое. Его быстрая перемена настроения немного стесняла, поэтому могла бы напугать любого прохожего, если бы таковые имелись в пять часов утра. Просто все нормальные соседи сейчас спали в своих теплых уютных халатах и видели десятый сон, пока какой-то пьяный в хлам юноша еле дотягивался до звонка у края двери, чтобы ему, наконец, открыли.       Грязные слипшиеся волосы занавешивали его избитое лицо, которое мягко приложилось к холодной стенке и поползло вниз вместе со всем телом. Лева, кажется, начинал вырубаться и его пальцы так же соскальзывали с заветной кнопки на неопрятный пол с грязевыми разводами. Надежда потихоньку угасала, как и сознание, медленно отходившее от реального мира. Но напоследок оно все же услышало, как кто-то с грохотом и матерным ворчанием приоткрыл скрипящую дверь. — Шесть утра, придурок! Ты что здесь забыл… — начал было возмущаться хозяин квартиры с запутанными ото сна волосами в каком-то старом махровом халатике со временем окрасившемся в серый цвет. — Левчик? — Твою мать, Лева! Где ты так нажрался идиот!       Егор почему-то ненормально засмеялся от таких, как ему показалось, забавных возгласов любимого друга, который со всей силой встряхнул его измученное тело за плечи и едва смог поднять писаного красавца с каменного холодного пола. Егор даже не сопротивлялся грубым пальцам и послушно кивал бранным словам в свой адрес, поскольку понимал, что действительно совершил ужасный поступок: куда-то исчез почти на сутки, просрал все данные ему деньги, надрался до такого состояния, что был одной ногой в потустороннем мире. Поэтому было бессмысленно спорить, бессмысленно что-то доказывать и пересказывать Шурику, да и вряд ли бы оно получилось в таком-то состоянии. — Ты блять понимаешь, что мы волновались! Да похуй на концерт… Лева, я хотел сегодня пойти к ментам! Ты вникаешь своей дурьей башкой? А? Вникаешь?!       Саша был в невероятной ярости: его теперь черные глаза внезапно отошли от серой пелены недавнего неспокойного сна, прежняя сдержанность улетучилась раз и навсегда, оставалась одна лишь кипучая ненависть и злость по отношению к лучшему другу, но такому тупому и безответственному выродку. Кареглазому хотелось даже пару раз вмазать Егору, но что-то неведомое говорило ему не переходить за эти рамки. В том числе и так видимые ссадины и порванная одежда на теле несчастного алкоголика давила на жалость. Поэтому гитарист с резкими рывками затащил друга в ванную комнату, которая к счастью располагалась сразу направо от входа. Он резко поднес к унитазу его испачканную физиономию, искажавшую муки, которые все-таки начинали проявляться. И неведомый бред срывался с потрескавшихся уст. — Ну же! — кричал на него низкий голос, непривычно срывающийся на грани. Саша безжалостно прижимал этого дурака к толчку, заставляя его, наконец, очиститься от всего сожратого говна.       Думаю не стоит описывать сей неприятный процесс в данном месте и в данный момент. Скажу вам так, что проблевлало бедолагу довольно-таки сильно, да так, что потом он самостоятельно уже не смог добраться до кровати и забыться в болезненном сне. Его рвало очень долго и, к сожалению, мучительно, потому что некоторые рефлексы начали оживать в его юном организме, передавая все ощущения на лицо. Шура проклинал не только Леву, в последнее время ставшего последним ублюдком и отморозком, жившим только ради выпивки. Он проклинал, прежде всего, себя и свои слепые глаза, которые никак не могли смериться с тем, что эту голубоглазое невинное существо, названное его другом, пишущее романтические стишки, превратилось в такое чудище, перебравшись в эту проклятую столицу.       Накрыв в темной комнате полураздетую безвольную тушу, которая мгновенно отключилась после умывания под холодным душем, Шура с пыхтением и дрожащими руками отправился на кухню, желая как можно скорее заварить себе крепкий кофе и затянуться смрадной сигаретой. Его тело сотрясало настолько заметно, что, казалось, у парня начался приступ эпилепсии, и холод, веющий из форточки, тут был не причем. Пора было приступать к серьезному разговору, ибо так больше продолжаться не могло. Чайник громко засвистел. За окном ничего не изменилось, рассвет прятался за темными облаками и полосой черного дождя.

„Националь“; 1993 год, 12 октября.

      Конечно, благодаря нашумевшей славе, Глеб неоднократно видел такие огромные рестораны, набитые роскошной позолоченной мебелью и свисающими с потолка каратными люстрами. Но все же он никак не мог отвести восторженных глаз от этой блестящей дорогой обстановки, которая царила в данном заведении, причем являвшемся, в ту пору, в Москве самым что ни на есть лучшим. Сюда частенько приезжали иностранцы на деловые переговоры, и даже сейчас они присутствовали в этих огромных золотых залах. Простым смертным дорога сюда была закрыта, поэтому Варвара занесла своих гостей в отдельный список, и какие-то огромные подозрительные амбалы провели Самойловых к нужному третьему столику, где уже красовалась дама, разодетая в новые богатые наряды.       Пальцы Вадима слегка подрагивали из-за нервного состояния, проходящего по всему телу, а скулы были заметно напряжены, будто мужчина готовился к обороне. Он то и дело дергал за руку Глебсона, чтобы подвести его чуть ближе к себе, потому что совершенно не доверял охране, всем видом показывавших свою бойцовскую форму. Карие глаза были очень внимательны и разглядывали каждую мелочь происходящую вокруг, но ничего особенно так и не заметили, вплоть до того момента, когда их обоих насильно усадили напротив ухмыляющейся Вари.       Ее ехидная, фальшивая полу-улыбка, накрашенная ярко алой помадой, немного пугала едва проснувшегося Глеба. Он был совсем неопрятного вида: кое-как натянувший на себя какую-то куртку цвета хаки на два размера больше его самого, с темными синяками под красноватыми глазами и небольшими, но довольно темными пятнышками в районе шеи, которые он пытался старательно прикрыть воротом поношенного свитера. Варвара сразу же догадалась в чем дело, поэтому еще больше обрадовалась складывавшейся ситуации. Конечно, точных мотивов их обоюдных извращенных поступков она не знала, но все-таки порой думалось ей, что запуганный робкий взгляд ее бывшего, подобный любой жертве, говорил только об одном — насилии или же психическом расстройстве его старшего братика, которого она ненавидела всей душой. Хотя, они оба друг от друга не далеко упали.       Варвара качнула головой и вытянула наманикюренные пальцы на середину прозрачного стола, изрядно растягивая свою ненастоящую улыбочку почти, что до ушей, тем самым вызывая еще больше сомнений в голове старшего Самойлова. Он специально попросил Глеба сесть поближе к огромному окну, чтобы того ненарком никто не задел на краю небольшого диванчика. Охрана, облеченная в такие же дорогие костюмы, как и у ее хозяйки, встала позади и что-то усердно начала перешёптывать между собой. Волна раздражения все больше и больше накатывала на Вадима, который был абсолютно серьезно настроен в отличие от трясущегося младшего, то ли от страха, а то ли ему просто зябко было от бессонной ночи. Он уже предугадал все карты, которыми решила бить их эта проститутка, и даже понял, для чего было приводить их, таких невзрачных, одетых не по моде, в такой богатый ресторан — чтобы показать свою власть. — Ну что ж, здравствуйте, господа. Давайте начнем? — лицемерно добродушным тоном начала Варя, вглядываясь в налитые кровью темно-карие глаза напротив. — Нет, дорогуша. Сначала отведи своих охранников, — твердо процедил Вадим. — Я же имею право на личный разговор с тобой. — Конечно, — девушка кивнула своим амбалам, которые сию же минуту удалились в другой зал. — Ну, а теперь начнем.       Глеб нервно и даже слегка боязливо следил за каждым резким жестом не отводившей от него глаз Вари, достававшей из кожаной сумки какой-то небольшой конверт с неизвестным им содержимым. Вадик начинал хмуриться еще пуще, чем прежде, его глаза приобретали черный оттенок, а настроение, которое и так не выдалось ужасным утром, становилось мрачнее туч за окном, где быстро передвигались машины по многолюдному центральному перекрестку, а холод забирался прохожим под шиворот. Серое и пасмурное небо наблюдало за этой картиной и печально созревало для очередных слез. Да только этим способом проблемам не поможешь. — Думаю, вы прекрасно с этим знакомы, Вадим Рудольфович, — подавляя смешок, говорила девушка, откупоривая белоснежный конверт и доставая из него какие-то небольшие квадратики, мгновенно приведшие старшего в ужас. — Эти снимки отлично подойдут для первой полосы самых известных газет. Ну, а вот это…       Девушке до дикости нравилось искоса наблюдать за тем, как лица Самойловых начинают обоюдно бледнеть, покрываться испариной и, не веря своим суженным зрачкам, разглядывать эти порочные фотографии, которые когда-то успела отрыть Варвара. Точнее, нанять нужного человека, наснимавшего все это на весьма неплохой фотоаппарат для того времени. А может быть, она сделала это самолично, ведь фото были и из гримерки. Ее длинные ногти огибали края еще одной бумажки, но на сей раз намного большей размером, чем предыдущие предметы. Лицо искажало невероятное удовольствие, пока братья, затаив дыхания, сглатывали застрявшие комки в горле. — …контракт о расторжении вашей прекрасной группы вместе со всем принадлежащим вам имуществом, — цокнула Варя, миленько любуясь всему лежащему на столе. — Кстати… едва напечатанный и подлежащий к действию, при одном условии… — Какое условие? .. — едва смог выдавить из себя Вадик, цепляясь коротко стриженным ногтями за натуральную обивку дивана.       Его изрядно начинало трясти, сердцебиение сошло на „нет“, как будто сейчас должен был произойти инсульт. Но как же так. Его собственное детище, всю его жизнь! Ставят под смертельное острие ножа. И что самое ужасное — контракт был действительно настоящий и подписан им самолично. Но только когда? Этого старший не мог понять, поэтому заходящая внутри истерика начинала бить в голове пульсирующей кровью. Становилось не просто душно, было нечем дышать. — Вы сыграете со мной в одну игру… Ну помните я вам обещала! — радостно жестикулировала собеседница, ухмыляясь тому, как мгновенно после всех доказательств проглотил язык несчастный, кажется даже постаревший Глеб. — Ты совсем сбрендила?! — прорычал Вадим и слегка привстал, упираясь ладонями о стол, не в силах больше терпеть такого хамского поведения. — Вадим Рудольфович, успокойтесь. Это обычная детская игра… И да… — ее взгляд упал на зазвеневшей телефон, который им принесли какие-то ассистенты. От его неожиданной вибрации Глебсон даже резко вздрогнул, — она началась.       Вадик глупо уставился на звенящую трубку, руки его задрожали, но он все равно продолжал гипнотизировать этот предмет, подскакивающий на подставке от каждого нервного звука, который сам же и создавал. Глеб глубоко затаил дыхание, вжимаясь в мягкую спинку дивана, будто она являлась спасительным островком для него. У этих людей были глаза полные безумия, причем у каждого оно выражалось по-своему, неподдельно и очень страшно. Варвара ухмылялась, переводя взор от одного Самойлова к другому. Все шло по ее запланированной структуре. — Вы даже не ответите? Может мне подойти? Вы в этом точно уверены? — ехидничала она, протараторив все вопросы на одном дыхании. — Я сам, — сглотнул Вадим, и дрожащими пальцами поднес трубку к уху. — Алло. — Вадим Рудольфович! Меня попросили позвонить вам по этому номеру, потому что вас сейчас нет дома, — начал знакомый голос тур-менеджера группы „Агата Кристи“. — Госпади, Лен, это ты? — выдохнул Вадим, к сожалению, не видя, как еле сдерживает хохот их дьяволица. — Да. У вас что-то случилось? — Да нет, продолжай. Что ты хотела? — Эм… Извините… Просто, если у вас что-то не так, то эта новость вас может шокировать, — голосок на том конце начинал душить собеседника своими сомнениями. — Лена! Говори сию же секунду! — неожиданно прикрикнул мужчина, не веря своим ушам. — На счет каждого участника основного состава группы поступил штраф в районе пяти миллионов рублей. Для того чтобы…       Но дальше Вадим уже просто не смог устоять на месте и упал обратно на диван, оставив трубку валяться на столе и щебетать пустые слова менеджера на ветер. Взгляд его упал, потускнел, лицо осунулось и приобрело дикое равнодушие, тупое безразличие ко всему происходящему, ведь его маленький мирок начал рассыпаться на части, подобно песочному замку на берегу океана его мечт. Впрочем, как и у Глеба, которому уже грезилось издевательское отношение брата над ним за весь тот ужасный поступок, совершенный несколько лет назад и породивший нынешние проблемы. Варя не без улыбки наблюдала за Самойловами и радовалась первому очку в ее пользу, но только нужно было объяснить братьям дальнейшие действия. — И так, правила игры очень просты, — вкрадчиво начала она, не обращая внимания на застывших в недоумении братьев. — Если вы сможете пройти все данные мной этапы, то я от вас соответственно отстану. Ну, а если нет… (Варвара похлопала по контракту и фотографиям). Вы, наверное, уже сами догадались, что будет. А теперь простите, но меня ждут дела, а вы, дорогие мои, ждете моей следующей предпосылки. Думаю, какой-то штраф для вас ерунда, — она хмыкнула и, накинув на себя всю ту же бежевую шубу, подозвала к себе охранников, удаляясь в их сопровождении.       Глеб сжался в небольшой боязливый комочек. Он не знал, что сказать брату, да и не мог этого сделать. Старший ушел в продолжительную черную думу. Как оказалось, копии компромата и контракта по ненадобности остались лежать на столе вместе с какой-то маленькой записочкой, до которой на этот раз дотянулись холодные пальцы младшего. „До вечера“. — Вадь… У нас же сегодня концерт? ..

Съемная квартира; 1993 год, 12 октября.

— Воды, пожалуйста…       Как и предполагалось, с утра у Егора начался дикий сушняк, голова раскалывалась напополам, ноги не слушались, то и дело разъезжаясь в разные стороны, когда парень пытался дойти до кухни. И все-таки надежно усевшись на скрипящую табуретку, он начал нервно ерзать на ней от резкого перепада температуры, поскольку после вчерашних гулянок под дождем заработал нехилую такую простуду, хотя в принципе терпимую. Из той самой форточки продолжал дуть холодный ветер, но, к счастью, через пару мгновений Шура догадался ее захлопнуть и подошел к другу, чтобы поправить на нем огромный теплый плед, получше укутав дрожащее тело в колючее покрывало. От такой легкой заботы Лева горько улыбнулся, но тут же смутился после неожиданных слов длинноволосого. — Лева, нам надо поговорить. — В смысле? .. — выдавил из себя голубоглазый, сглатывая горечь в горле. — Бросай бухать, — серьезно проговорил Саша, наливая в кружку горячий чай с ложкой каштанового меда.       Сам гитарист так и не смог уснуть после того рассветного визита друга, да и негде ему было постелить. До полудня он успел одеться в какую-то футболку с домашними брюками, и монотонно ходил от стенки до стенки, проворачивая в голове как раз этот важный разговор, но на ум ничего не приходило. Тогда мужчина решил отправиться в магазин и купил там недостающие продукты вместе с сигаретами, ведь иначе в холодильнике можно было уже мышь повесить. Вернувшись обратно с непозволительно холодной осенней улицы, он убедился, что голубоглазый все еще спит, болезненно ворочаясь на матраце от кошмарных снов и терзающей его боли в животе. Леве действительно по здоровью не рекомендовалось пить и ему это неоднократно говорили. А когда-то даже в медкомиссии. Но парень упрямо лакал паленый алкоголь, запивая тем самым свое немыслимое горе. Если бы он мог его высказать, то сразу бы стало легче, но только такое не произносят вслух. — Так можно воды? — переспросил Лева, подумав, что так можно сменить тему. — Чай, — отрезал Шура и уселся напротив дрожащего создания, чьи молодые пальцы еле удержали тяжелую кружку с горячим напитком.       Егор на секунду зажмурился, неосмотрительно обжигая язык о кипяченую воду, и все же отставил чашку в сторону. На то будущее, когда ее содержимое немного остынет, чтобы была возможность спокойно выпить чай. Шура же задумчиво наблюдал в облупленное окно, за тем, как проносятся через задворки редкие машины или качаются голые ветки деревьев под темным пасмурным небом, готовящимся упасть на грешную землю. У него ныло сердце от всего происходящего, от этой безответственности и невозможности чем-то помочь такому юному глупому созданию. Возможно, виновником такого превращения действительно являлся именно он. Но тогда почему, если Саша не хотел желать зла тому единственному человеку, с которым он еще мог делиться самым сокровенным, чего не расскажешь даже собственной матери. — Лева, прекрати пить, — повторил кареглазый, переводя свой тяжелый взор на от чего-то ухмыляющегося друга. — Чай? Да, он чересчур горячий… — наигранно произнес он. — Хватит! Я на полном серьезе, — слегка повысил тон Шура, непроизвольно сжимая пальцы в кулаки. Лева нагло фыркнул и отвел безразличный взгляд в сторону. — Когда ты успел стать таким? Я просто не понимаю… на работу не ходишь, бухаешь целыми днями. Мне даже на деньги плевать, которые ты просрал, и на концерты тоже, но на тебя… Ты роешь себе могилу, Лев. — Я и так ее себе вырыл, — горько заметил собеседник, все так же не смотря в глаза Саше. — Просто пойми, что у нас с тобой так ничего не получится. — А кто тебе мешает отправиться в сольное плаванье? — Давай договоримся… — Да не хочу я не о чем договариваться! Дай же мне воды, черт возьми! — неожиданно закричал Лева немного охрипшим голосом.       Он перевел свой разъяренный взгляд на застывшего в недоумении друга и готов был прожечь его насквозь двумя тонкими зрачками, мгновенно налившимися кровью. Пальцы его нервно стали постукивать по столу, а тело задрожало еще сильнее, чем прежде. Настоящий безумец, проживший больную и порочную жизнь, привстал перед Сашей, шокированным до глубины души. Он действительно еще не мог поверить, что перед ним сидело самое настоящее чудище, машина для собственного убийства, не имевшее никакого толка на этой прогнившей земле. Раньше в голубых глазах мерцал огонек идей, писались стихи под ловкой рукой с помощью грязных чернил, а теперь жила глубокая злостная пустота, пожиравшая своего хозяина с потрохами. Парень невольно подметил в своем друге настоящую старость, выражавшуюся уже не только в бледности и избитости. Она вросла в его образ жизни. — В кого ты превратился… — не веря своим ушам, прошептал Саша, затаив дыхание. — В дерьмо, Шурик! В падаль! — продолжал рычать юноша. — Мне похуй на все происходящее в жизни. Я жру водку, проигрываю деньги, никому не пишу, ни с кем не общаюсь и лишь иногда (Лева зашелся в тихом смехе) трахаюсь. И знаешь, друг мой дорогой… я не изменюсь.       Лева резко встал с места, скидывая с себя плед и нагло втаптывая его в пол, по его щекам прошлась невольная слеза, но равнодушные глаза абсолютно не выдавали больно ноющих эмоций. Саша с ужасом наблюдал, как метался его друг из стороны в сторону, пытался что-то ударить в истерике, кричал, что ненавидит его всей душой и готов продать дьяволу, да хоть Богу, но лишь бы никогда больше не видеться с ним на одной земле. Парень избил в кровь себе все костяшки пальцев и злился еще больше, еще отчаянней, когда смотрел, как обыденно Шура, подперев подбородок рукой, наблюдает за происходящим в небольшом окне, покрывшемся тоненькой корочкой инея.       Егора раздирала невселенская пустота изнутри, самая худшая боль в его проклятой жизни. Уже не хотелось пить или курить, хотелось просто-напросто сигануть из окна, да только вот их съемная квартира находилась на третьем этаже, и шанс убиться был очень мал, а быть калекой до старости и не иметь возможности порезать себе вены или наглотаться таблеток куда хуже. Иногда просто хотелось человеческой любви, поэтому Лева пару раз порывался прекратить свой немыслимый бунт, но потом снова заходился в вое, горько осознавая как же несчастна и обречена, быть такой, его мелкая жизнь и глупая натура.       В конце концов, парень надел на себя какую-то более-менее уличную одежду, не обращая внимания на то, что в тонких летних джинсах разгуливать по городу уже слишком поздно. Саша продолжал сидеть на кухне и не издавал даже звука шагов. Весь ужасный грохот в основном исходил от голубоглазого, которому, к сожалению, сломать в этой чертовой квартире было нечего, ведь дорогих фарфоровых изделий они себе позволить не смогли. Оставалось только окончательно натянуть на себя шарф и куртку, чтобы убежать нафиг отсюда и лучше не возвращаться совсем. Куда отправляться — Лева точно не знал, но в порыве ненависти готов был сесть в первую попавшуюся электричку. Зато его осенило уже у самого порога, когда верхняя одежда была кое-как натянута на избитое тело. — А знаешь, куда я сейчас собираюсь, а? Шурик? Ты не поверишь! — кричал Егор в сторону кухни, запыхаясь около приоткрытой входной двери. — К Гере! К тому самому.… И да… Представь себе, он мой любовник!       Тяжелая дверь захлопнулась, породив в квартире глубокую тишину, нарушаемую лишь тихим вздохом одного единственного человека, чье состояние смогло выдержать такого напора. По ту же сторону раздавались оглушительные шаги по бегущим ступенькам. Ноги внезапно очень стремительно летели вниз, хотя их владелец до сих пор еще полностью не оклемался. Да и навряд ли сможет. Он, скорее всего, свалится где-нибудь на полпути к Герасиму, глотая непрошеные слезы и громко, но при этом хрипло, моля о скорейшей смерти. Ведь голова его по-прежнему кричала, как ей нехорошо от выпитой спиртяги, организм просил остановиться, но было уже слишком поздно — Лева, пошатываясь, выпал из подъезда навстречу холодному ветру.       Знакомые пустые дворы окружили парня, бежавшего сквозь время и пространство. Они скрутили его неприятные воспоминания в одну спираль и оставили след на своей местности, будь то какая-нибудь старенькая деревянная лавочка, покрытая охапкой желтых листьев, или одиноко стоящий фонарь, не работающий в данное время суток. Все ему навевало ужасающую тоску и грусть, даже серое небо не было настолько печальным, как мысли о жизни и ее составляющих. Все кануло в одну огромную бездну и обязалось больше никогда не возвращаться.       По впалым щекам текли самые настоящие слезы, слетавшие с лица из-за порывов ледяного ветра. Леве было до дикости обидно, что так складывалась его судьба, а получается, он обижался сам на себя. И все это уже слишком запуталось, чтобы теперь можно было с точностью сказать правду, гнетущую его черную душу. А ведь все крутилось вокруг одного, вокруг неправильной любовной мечты, которая и была та самая, одна единственная и неповторимая звезда в серебре. Из-за странно проявившихся чувств Егор самолично убивал себя, не давал покоя нервам и рушил этот мир безвозвратно. А ведь он уже мог быть известным музыкантом, нашел бы себе хорошую девушку, к которым его последнее время не тянуло по понятным причинам. Ну, а если бы хорошо учился, то возможно сейчас был бы педагогом художественных искусств, ведь неплохо разбирался в технике этого направления.       И это не сбылось только потому, что он не смог пройти определенные преграды, сдулся под их напором в грязи и похоти. Сдулся, запивая горе вместо того, чтобы работать и впахивать за свое счастье. Сдулся, потому что не смог по-мужски смериться со всем этим аморальным влечением. Сдулся, потому что сейчас, забегая в метро, рыдал, словно девчонка из-за того, что ее бросил парень, терпя режущую внутри себя боль. Но только в нашем случае из-за того, что его бросил смысл и цель существования на этой погибающей планете.       Долго крутились в голове Левы эти душераздирающие мысли, в которых не было исхода, кроме искупления всей той грязи, накопившейся за столько лет. К сожалению, ее некуда было деть, разве что, высказать вслух, но при этом лишиться последней моральной поддержки, последней жизненной капли, мотивирующей идти по однообразному кругу. Егор требовался в советах, в ответах на свои загадочные вопросы, но только не каждому он мог их задать, попросив помочь разобраться в проблемах, решающих его судьбу какой год. Поэтому, запыхавшись и иногда даже падая на ходу от еще не полностью отрезвевшего состояния, парень с уверенностью направлялся к нужной квартире, чье число он еще хорошо помнил и даже повторял несколько тысяч раз, пока ехал в вагоне такого медленного метро.       Если посмотреть наверх, голова сразу же начинала неумолимо кружиться; лестница петляла, пугая своими разворотами во все триста шестьдесят градусов, и казалось не хотела кончаться, хотя позади было несколько этажей. Лева еще не привык к новомодным зданиям, в которых так часто снимали квартиры приезжие, способные позволить себе такую роскошь с выбеленными стенами, но без имения лифта, черт его побери! Прокуренная дыхалка уже начинала сдавать. Но со временем руки все же зацепились за нужную дверь, обитую какой-то слегка порванной кожей, вряд ли натуральной. Пальцы усердно начали зажимать кнопку звонка, хотя разум осознавал, что владельца квартиры может просто-напросто не быть дома. Однако, с минуту послышались тихие шаги за дверью, остановившиеся, чтобы взглянуть в глазок и ужаснуться увиденному. Дверь открылась, на пороге показался Гера, взлохмаченный и в домашней одежде.       Парень от чего-то усмехнулся, разглядывая опухшее красное лицо Левы, пытавшегося восстановить дыхание, еле удерживаясь на ватных ногах. Его бледное, местами избитое в синяках лицо ничуть не испугало Герасима, а лишь вызвало легкое негодование смешанное со странным задором. Он, такой уютный, хоть слегка и неопрятный из-за привычной бытовой жизни, вроде лежания на подушке, но все же душистый, вынужден выйти из дома ради такого замызганного гостя, который самолично его отшил, аргументировав это тем, что у них несерьезные отношения и есть определенный график встреч. Что никогда голубоглазый не ворвется спонтанно в его квартиру. Впрочем, Гере и впрямь они не были нужны. С его молодой, красивой внешностью, выделявшейся пухлыми губами и большими глазами, он мог поставить на колени все потайные гей-клубы Москвы, которые создавались незаконно, но все же очень даже открыто в нужных кругах. Парень спокойно мог бы отшить Егора, наговорив ему обидных слов, но что-то его останавливало. Может в их отношениях была какая-то изюминка? — Нежданно и нагадано… — едва успел с насмешкой произнести Гера, женственно опираясь всем телом о косяк.       В этот самый момент Лева, словно самый настоящий хищник, на ходу с грохотом захлопывая тяжелую дверь, набросился на кокетливого парня, прижимая его к стенке коридора и жестко целуя податливые губы. Герасим пытался что-то высказать по поводу своего протеста, но лишь недовольно замычал от неприятных ощущений, когда властный язык партнера уже проник в его незащищенную полость рта, а грубые пальцы сдавили шею и руки, оставляя на них темные синяки, не давая и малейшего шанса вырваться из паучьих сетей.       Бедный юноша крепко-накрепко закрыл свои испуганные зеленые глаза, пытаясь перетерпеть ужасно напряженную инициативу своего неожиданного гостя, который абсолютно не претендовал на нежность. Он только сильнее сминал пухлые губы любовника и выдавливал из их трещинок свежие капли крови, будто выказывал всю свою злобу, накопившуюся в нутре, на ни в чем неповинного партнера. Он абсолютно не чувствовал этой сраной любви или же сексуального вожделения, лишь дикую горячую ненависть, пульсирующую в висках, как тикающие настенные часы. Они нервно отбивали ритм в сторонке, заставляя жертву считать про себя секунды, в надежде, что все эти мучения скоро закончатся. Действительно, хватка Левы заметно слабела, из-под прикрытого века вытекла одна одинокая слеза, очертив контур губ, испачканных в чужой крови, а пальцы совсем отпустили шею, требовавшую хотя бы маленький глоток воздуха.       Когда Егор со всего размаху в ужасе отскочил от дрожащего Геры, то прямо перед ним неожиданно осел на пол, прикрывая дрожащее лицо грубыми ладонями. Он не мог так спокойно, без зазрения совести смотреть на плоды того, что только что сотворили его глупые трясущиеся руки. Тело постепенно начинало набирать обороты агоний от внезапных порывов слез и, как символично на мутные стекла окон, которые были единственным источником света в этом доме, наполненном темнотой пасмурного дня, начали капать маленькие прозрачные капли начинающегося холодного дождя. Они отбивали барабанную дробь, усиливая шум в тихом помещении, где зеленоглазый юноша в абсолютно немом молчании застыл перед жалким этим существом на коленках. Этот парень тоже просто так не мог пройти мимо страдающего, и мгновенно позабыл про боль, которую только что так ярко ощутил на себе.       Герасим попытался унять дрожь в своих худых коленках, ровно вдыхая в легкие дарованный наконец-то кислород, и медленно, так же спускаясь на четвереньки, подполз к рыдающему одинокому мешку с костями, нежели нормальному здоровому человеку, у которого были приемлемые формы тела. Но, к сожалению, вечера со спиртным в рюмке и убийственной сигаретой сделали свое дело и губительно сказались на таком молодом организме.       Пустой маленький коридор, в котором стояла разве что крохотная деревянная тумбочка с зеркальцем, наполнился тихим добродушным нашептыванием Геры, который пытался в меру своих возможностей успокоить непутевого любовника какой-то невзрачной чепухой, предназначенной, наверное, для детей, потерпевших падение с велосипеда. Шум дождя и сгущающийся вокруг мрак с вкраплениями серости утаивал молодых людей от предрассудков и нормального течения жизни. Возможно, именно ливень помог успокоиться душе Левы, смирившейся со своей больной участью, которую он так мечтал изменить, но, как не крути, все равно не получалось. Будто какой-то маг выгравил не смывающиеся буквы в его личном дневнике, прописал судьбу и сказал, что более ее не изменить. И как жаль, что этими магами, вершителями судьбы, являемся именно мы сами. — Расскажи, — после небольшой паузы аккуратно попросил Герасим, все также обнимая слегка угомонившегося Левку.       Взгляд парня был затуманен, по носу стекали маленькие струйки от минувших слез, руки, обхватившие худые коленки, дрожали и не слушались своего владельца, а голова была чуть наклонена вбок, касавшись теплого плеча партнера. Дыхание парнишки было отрывистым и горячим, еще потому, что он накануне заболел из-за холода осенней погоды, но даже не задумывался о простуде, сваливая ее симптомы на обычную депрессию или хандру. Он точно не знал, стоит ли открываться во всем, в принципе, не настолько близкому человеку, но умевшему поддержать в трудную минуту. Да и Егор прекрасно понимал, что все ненормальные тайны Гера оставит при себе. И, если же они будут настолько ужасны, даже не выскажет своего мнения, а примет чужие приоритеты, как волю, как собственное право. Размышлять уж тогда не стоило, ведь, как говорят „перед смертью не надышишься“. — Ты уверен? .. — сипло произнес голубоглазый, потирая холодный кончик носа. — Да, — утвердительно кивнул юноша, старательно отводя взгляд от лица собеседника, чтобы не смутить его во время личной маленькой исповеди. — Я никому не рассказывал… честно, — начал Лева, — это длинная история… Черт, ты бы знал, как мне больно все это говорить.       И парень говорил, утыкаясь лицом в уже порядком влажную от слез домашнюю футболку Геры, не нарочно хватал его за руки, оставляя красные отпечатки, когда начинались самые трудные моменты в его рассказе, но даже на таких вольностях, слушатель продолжал внимательно вкушать каждое сказанное Егором слово и терпеть сквозь плотно сжатые зубы впивавшиеся в его нежную кожу короткие ногти. Слушал его и печально кивал головой, понимая, что с таким самолично еще не сталкивался, потому что жил лишь для себя, а не так, как его гость, отдаваясь целиком и полностью своему реальному предмету воздыхания, чтобы тот его замечал. На протяжении нескольких лет.       Кто бы мог подумать, что странное, непонятное влечение началось намного раньше того холодного августа, буквально спустя пару месяцев после первого знакомства друзей в местном отделе милиции, на вечеринке у какого-то знакомого. Тогда Леву смутили некоторые личности, с задором рассказавшие подробности о таких неправильных людях, что нарушают закон, потому что психически не здоровы. Они извращенцы, поскольку их пол одинаков, поскольку они трогают друг друга в интимных местах. Тогда он и стал замечать странные симптомы, пытаясь выяснить можно ли грех считать любовью. И парень не придавал этим чувствам значения, вроде внезапных мурашек по коже, „бабочек в животе“ или горячей волны в груди, до той самой ночи, в хлеву деревушки, родом из которой была девочка Варя. — Гер, я больше не живу. Я давно умер… — выл Лева под конец истории, когда уже не мог разлепить опухшие глаза, а лицо его было едва различимо от пролитых слез. Вы думаете мужчины не плачут, потеряв смысл жизни? Ошибаетесь. — Больше ничего не будет… — Тише, все хорошо… — шептал партнер, не в силах вынести вердикт, который вертелся у него на языке. — Что мне делать? Скажи мне… прошу тебя! — Признаться, — безэмоционально отчеканил Герасим. — Что? .. — истерика Левы на мгновение остановилась, дыхание застыло. — Что ты имеешь в виду? .. — Ты должен прийти к Шуре и во всем ему признаться. — Нет… я не…       Тусклые, еле приоткрытые глаза наполнялись обширным испугом вперемешку с уже имевшимся наболевшим страданием и моральными муками, готовящимися затмить весь свет, если, конечно, он имелся на этой грешной земле. Герасим смотрел очень твердо и уверенно, не привычно для своей мягкой жеманной натуры; он дал юноше молчание, чтобы тот сам смог выдвинуть решение. Парень был убежден в своих идеях об этом опасном намерении, потому что знал, что легче Егору уже не станет, а жить с таким тяжелым камнем на душе тем более невозможно. Идти по замкнутому кругу, травя себя смертельным ядом день от дня, но не задохнуться от глотка отравленного вина. Пилить себя острейшими ножами, но не истекать кровью.       Леве было очень страшно, так что сердце готово было выскочить из груди, сломав хрупкие ребра, и определенно начался бы сильнейший приступ с мерзким харканьем крови и жуткими корчами на холодном полу темного коридора. Но при этом уверенность, ярко прозвучавшая в словах Геры, не могла не мотивировать его на поступок, готовящийся столько лет, прошедших по вертлявой петле его короткой биографии. В любом случае, ему оставалось, либо повеситься, либо оставаться таким же слепым, идущим по своему однообразному пути. — Ты прав, — сглотнул Лева, впервые обняв Геру в ответ и окончательно расслабившись в его руках. — Но что скажет он (в словах прозвучала горькая усмешка) на такое заявление? .. — Посмотрим, — пожал плечами Герасим, тупо смотря в пустоту. — Тебе ли не все равно? Либо счастье, либо… — Я уеду. Да… точно. Знаешь, если он ответит мне „нет“, я больше не вернусь в Москву… все-таки дома мне было легче… в конце концов, устроюсь на работу, может, найду себе девушку, — спокойно рассуждал голубоглазый. — Я все-таки гетеросексуал. Просто неправильный, Гер… ты меня понимаешь? — Да… На моем счету были такие — с внезапным каминг-аутом, — хмыкнул парень. — Случайно влюбленные безумцы, вроде тебя.       Повисло неловкое молчание. Ребята были обоюдно опустошены. Гера тоже делал какие-то выводы для себя, отчасти даже гордился за такие искренние чувства Левы, поскольку никогда не стремился найти себе вторую половинку. Он просто бездумно трахался с кем попало, а со временем это действительно надоедало. Только вот почему люди, заслуживающие счастье, так долго страдают над своим влечением, рвут и мечут свою душу, в итоге не получая ничего взамен. А за такими, как Герасим, не желающими серьезных отношений, ходят толпы, готовые отдать свое сердце на много лет вперед, лишь бы греться в обоюдном уюте и тепле возле окна, за которым идет дождь. Все дело в преградах, которые встречаются на пути к мечтам. Не каждый может их пройти, а некоторым их даже навязывают, от чего бедняги страдают, пытаясь избавиться от нежеланной судьбы. Все очень сложно устроено в мире человека, по его социально-духовной части, где он развивает собственный кругозор или же строит семью. — Ты очень хороший человек, Лева… Не наговаривай на себя, — прерывал тишину Гера, слегка поглаживая собеседника по плечу. — Ты просто потерялся. Но у тебя задатки человека… Именно человека, который умеет чувствовать, а не составлять холодный расчет. Настоящих людей очень мало на земле, и ты среди них. — Можно… я останусь у тебя переночевать? .. — Без проблем.

Московский клуб; 1993 год, 12 октября.

      Толпы кричащих фанатов забили небольшой зал до отказа, наполняя его удушливым запахом тел, человеческого пота и выпитого алкоголя. Юные девицы, заполнявшие первые ряды сцены, не попадали в ноты, когда громко скандировали последние слова из строчек песен. В задних рядах в основном стояли суровые мужики и изредка выкрикивали „Агата лучшая!“. Со сцены, освещенной разноцветными софитами, гремела знакомая каждому слушателю и ценителю рок-музыки знаменитая группа, которая за такой короткий срок сумела покорить сердца простого люда и заработать неслыханное славу, разбогатев на огромнейшие деньги и тут же их потратив по известным только нам причинам.       Невероятно ритмичная музыка колдовала толпы фанатов, заставляя пускаться их в пляс, и только исполнителям глубоко внутри было не по себе, хотя они старались отдаваться на все сто процентов ради отличной репутации и скорейших заработков, ибо становилось не на что жить.       Глеб до сих пор чувствовал себя неуютно на сцене, поэтому так бережно сидел на невысоком стуле посреди сцены, по которой скакал его ненормальный брат. Только в этот раз Самойлов-младший еле держался, не сбиваясь с ритма и не забывая слова песни, потому что был затуманен страшными мыслями, что что-то должно было произойти. Не могла Варвара просто так оставить им ту самую записку сегодня в ресторане, да и она не из тех людей, что не сдерживают слова и уж тем более угроз. Глебсон действительно оказался прав, еще тогда увидев в маленькой девочке, столько упорности и своеволия, сказав, что она обязательно выживет, выпутается из любой западни. Теперь парень получал по заслугам.       По телу Глеба пробегали мурашки, как только он смотрел в глаза людей, расположившихся в зале, потому что боялся увидеть тот самый злобный и ненавидящий взгляд, боялся увидеть, как охранники, которых они сегодня специально наняли в большом количестве, начинают суетиться, заметив что-то подозрительное, вроде недавно заложенной бомбой. Может быть, им всем было суждено взорваться через пару минут, а может быть, и нет. Младший точно не знал, но чувствовал краешком души, что концерт отлично не окончится, поэтому он так старательно пытался отговорить Вадика выступать, отменить этот праздник песни к чертовой бабушке. Но Вадим был слишком настойчив и уже полностью готов для роскошного концерта, договорился с важными шишками, чтобы потом выступление Агаты в главной столице запомнилось людям надолго, так как запечатлелось бы на всех первых заголовках газет. Тем более мужчина твердил о деньгах, которые им пришлось заплатить за штраф, в том числе и за ни в чем неповинных друзей, участников группы.       Старший даже не стал спорить с братом и просто нанял усиленную охрану, которая по идее должна была пристально следить за каждым шорохом, прозвучавшим в волнах гула фанатов и шума тяжелой музыки. В основном, весь драйв подавал Вадим, и непонятно как он еще не нервничал, возможно, находясь в одном здании с собственным убийцей. Глебу же не особо хотелось продолжать „игру“ Вари, поэтому он почти не шевелился, за исключением его исцарапанных губ, повторявших в громкий микрофон вызубренные наизусть слова. Пару синяков ему пришлось замазать тональным кремом, также как и скрыть бледность уставшего лица, на котором сказалось его нервное настроение и злоба внезапно озверевшего брата. Кудрявый, конечно, уже привык к такой грубости и, присуще своему любимому мазохизму, наслаждался, таким образом жизни. — „Ляг, отдохни и послушай, что я скажу…“       Услышав первые ноты чумовой песни, зал пустился в безудержный скач, выкрикивая слова преданности и любви. Девушки в первых рядах потянулись к огромным мощеным ботинкам кумира, а Вадик тем временем вальяжно направился к ним на самый край сцены, пугая Глеба такими вольностями, тем более, потому что песня исполнялась на бис, была последней, а значит, сейчас должно было что-то произойти. Но, к сожалению, у Глебсона не было возможности прикрикнуть на брата, чтобы тот прекратил издеваться над его и так расшатанной психикой, не было времени для того, чтобы защитится от тех глаз, которые красовались в вип-ложе и пристально наблюдали за нервными жестами бывшего возлюбленного.       Тонкие пальчики держали в руках бокал красного вина, а алые губы изысканно попивали его, шепча слова нелюбимой песни. И кудрявый действительно заметил некоторое движение в ложах, некую язвительность и остроту выражений одного гостя. Тогда парень осознал, что она здесь.       И так бешеный пульс его участился донельзя, дыхание застыло поперек горла и слова просто на автомате вылетали из уст, но глаза уже не видели окружающего, они целенаправленно обводили страшно знакомые ухмыляющиеся черты. Ему стало так страшно, что показалось, будто сердце остановилось, и Глеб просто не заметил, как его тело умерло от сердечного приступа, и сейчас оно бездыханно валяется на сцене, привлекая к себе орущих поклонников. Пальцы еще кое-как доигрывали партию, и неизвестно почему Самойлов-младший не сорвал концерт. — „До свидания, черт с тобой… Я на тебе, как на войне, а на войне, как на тебе! ..“       Зал еще больше взрывался криками и фейерверками восторга, размахивая ручонками в разные стороны и старательно пытаясь дотянуться ими до Вадима, опасно наклонившегося прямо перед первым рядом. Глеб боялся, что сейчас произойдет смертельный выстрел. Боялся так, словно его образы из мрачного стихотворения неожиданно ожили. Но вместо этого парень робко смотрел, как бокал с вином поднимается, будто девушка сейчас произнесет тост, в честь того, что она и есть та особа, на которой Глебсон чувствует себя, как на войне. В честь своей власти над ними — глупыми куклами и марионетками. — „…Но я устал, окончен бой, беру портвейн, иду домой…“ Страх обволакивал нутро Глеба, его руки начали дрожать, хотя партия удачно подходила к концу. Ее ручонка высоко подняла бокал, когда все и прекратилось. Компьютерную музыку резко вырубили, Саша лишился электричества, поступаемого в синтезатор, ребята электрогитар, Андрей что-то еще пытался барабанить, но софиты стремительно перестали работать, а зал погрузился в кромешную темноту. Она сдержала обещание.       Фанаты зашлись воплями, полными негодования и разочарования, пока артисты на сцене пытались связаться с техниками, в особенности резко разозлившийся Вадим. И лишь младшего-Самойлова, сжавшегося на стуле беззащитным комком, этого не касалось, ведь он был в центре внимания. И если бы все закончилось на этой ноте, можно бы было еще покрыть убытки, но не после неожиданного объявления. Когда кто-то громко прокричал роковые слова в жизни обоих Самойловых, пострашнее их извращения. — Дамы и Господа, сохраняйте спокойствие! В зале только что совершено преступление! — громко кричал какой-то мужской голос в шипящий мегафон, повергнув людей в шок. — Внимание! Повторяем! Сохраняйте спокойствие и двигайтесь в сторону света, на выход из клуба! Сохраняйте спокойствие!       Вадим застыл в немом ужасе перед испугавшейся толпой, осознавая какую ошибку он совершил, не послушав Глеба, пытавшегося его вразумить целый Божий день. И теперь, когда мужчина стоял позади своего брата, все еще жалко сидящего на стуле с отключенной гитарой и смотревшего на уходящих шумных фанатов, мысли начинали приобретать знакомый образ ненавистной Варвары. На скулах заиграли желваки, а руки невольно сжались в кулаки, представляя как душат эту тупоголовую наглую девку. Единственное, что все еще оставалось непонятным, куда так стремительно удалилась охрана, и каким образом можно было выйти из этой кромешной темноты в гримерку, где, дай Бог, никого не было. Суета ложилась на плечи, голова начинала ныть и не могла дать хотя бы одного верного ответа на все вмиг образовавшиеся вопросы.       В итоге Вадик решил поступить спонтанно, совершенно не интересуясь тем, что в зале действительно могло быть совершено преступление. Он до боли сжал кисть Глеба, все еще находившегося в ступоре, в своих холодных мыслях, и резко дернул его в сторону черного выхода, наплевав на личные вещи, находившиеся в гримерке, да даже на остальных ребят.       Страх порабощал человеческие чувства, по вьющимся волосам, и так мокрым после концерта, стекали капельки пота, вызванного дикой нервотрепкой от происходящего. Сердце колотилось с бешеной скоростью, наровя выпрыгнуть из груди. Глебсон безвольной куклой болтался позади настойчивого брата, который бездумно вел его по темным коридорам к спасительному выходу, который скрывался за парочкой неосвещенных поворотов. Он был в жутком смятении и отчаянье, хотя все еще надеялся скрыться без особых проблем. Только вот в сознании уже давно поселилась мысль, что с таким количеством нанятых корреспондентов от блестящей „славы“ скрыться им не удастся, пусть и Агата попадет на первые страницы прессы… желтой прессы.       Когда удалось силой распахнуть ужасно тяжелую железную дверь, Самойловы, одетые в концертные рубашки и легкие брюки, выбежали на улицу, наивно полагая, что там они смогут скрыться в задворках и благополучно уехать на личном автомобиле. Но не тут-то было. Лица мужчин резко побледнели и постарели от увиденного на несколько лет, глаза потускнели на несколько тонов, а рука Вадика невольно опала, выпуская из ладони дрожащие ледяные пальцы Глеба, который старался сдерживать закипающую истерику глубоко внутри себя, но тело уже хотело во всю биться в агониях. Они обоюдно поняли, что этой темной ночью им уже не выбраться, а дорога по мокрому от дождя асфальту благополучно не выстлана красной ковровой дорожкой. Холодный ветерок проникал за воротник рубашки, пробегаясь роем мурашек по спине. А может быть, это страх полностью поработил теперь уж хозяев своих.       Здание клуба было полностью оккупировано недовольными фанатами, которые кричали ругательства в пользу кумиров, а позади них уже стояли журналисты, фотографы и даже милиционеры, метившие на стремительный рост по карьерной лестнице. Все они заполнили подворотню до отказа — совсем не одетые и готовые убить незащищенных охраной исполнителей. Впрочем, они порывались это сделать, но удалось лишь насильно вытолкать несопротивляющихся Самойловых на главную трассу перед основным входом в заведение, где народ устроил самую настоящую пробку, окружая пространство своим жутким гулом.       В первых рядах, рядом с Агатавцами были именно журналюги и тупые фанатики, кричащие несуразные вопросы в их адрес, которые фронтмены упорно игнорировали, пытаясь наконец разглядеть что же творится в самом эпицентре этой потасовки. Хотя, в принципе, Глеб чувствовал себя маленьким беззащитным ребенком в этой орущей толпе, нежели мужчиной. Ему виделось, будто его окружили черные чудовища, а не простые корреспонденты, а темное ночное небо было уже не такое звездное. А ведь оно и вправду заволоклось серыми тучами еще с начала пасмурного утра. Передать эту картину людскими словами было невозможно.       Единственный плюс состоял в том, что туши поклонников преграждали путь милиции, а значит, лишних допросов и уезд в обезьянник на несколько суток без введения в курс событий на ближайшее время не наблюдалось. Да, в общем, парни поняли, что преступление действительно совершено, тогда, когда страх дошел до пиковой огненной точки, когда братья узрели, что большинство людей обоюдно столпились вокруг одной кареты скорой помощи, куда собственно в итоге и сумели проникнуть мерзнущие музыканты.       Они выдыхали в застывший от напряжения воздух продолговатые облачка пара этой ужасной ночью, но абсолютно не обращали внимания на свое самочувствие. Другой холод заполнил их сердца и души, другое чувство обрекло теперь на вечную досаду и моральную муку.       Глебу сразу же стало дурно, когда он увидел растоптанный труп молоденькой девочки, весь в ужасных кровавых синяках, с искореженными частями тела, и еще почему-то неприкрытый черным чехлом. Она лежала мертвой принцессой на белой койке-коляске. Медики пытались втащить гниющий труп в машину, но из-за толп беснующегося народа этого никак не получалось сделать, поэтому фото с мгновенной скоростью рисовали на себе окровавленное мертвое лицо бедняжки, а у остальных просто вызывали горькие слезы сочувствия и вздох удивления.       Когда Глебсон точно разглядел фигурку умершей, то смог заметить на ее руках кровавые порезы, каким-то образом осознав своими не думающими затуманенными мозгами, что нечистое дело произошло и преступление является самоубийством. Наверное, младший просто очень хорошо разбирался во всех этих суицидальных штучках, поэтому сразу приметил причину смерти даже в таком не мыслящем состоянии.       Где-то завопила режущая слух сирена, повергшая в ужас уже порядком замерзшего Вадима, который никак не мог отвести глаз от погибшей девочки, чье тело наконец додумались прикрыть и погрузить в отсек скорой помощи. Оставался только один вопрос, каким образом они смогут провезти ее через это скопление орущего народа, который даже не собирался расходиться. Некоторые тыкали пальцами в братьев и порой толкали их, но мужчины слишком были плохи и бледны, чтобы давать отпор, да и вообще что-то понимать. — Как вы прокомментируете это событие? Знаете от чего девочка умерла? — Почему фанаты стоят на улице полуголые? Как вы возместите концерт?       Сплошные „как“ окружили невиновных мужчин, единственных людей, знавших точного убийцу, настоящего ублюдка и главного отморозка всех времен. И странно, что он являлся девушкой, бывшей проституткой, женой сутенера-олигарха, движимой жаждой мести и абсолютной властью. Глеб не без дрожи вспоминал эти прожигающие насквозь глаза с пышными накладными ресницами и бокал с ярко-красным содержимым, который она подняла в их честь. Вадим же думал, где набраться таких денег, чтобы возместить все ущербы. — Как вы думаете поступить дальше? .. — задала вопрос симпатичная девушка журналистка, которая жаждала ответа всей любопытностью в глазах, как и все сюда пришедшие. Она была единственной, кто получил ответ. — Никак.       Вместе с громкими возгласами Самойловы скрылись в толпе, не желая больше выслушивать рьяных высказываний в свою сторону или всевозможных вопросов от подлых журналистов. Больше их на этом месте не видели. Скорая помощь завела мотор и попыталась протиснуться сквозь людей, одетых в легкие одежки. Они бесновались, кричали „где такое видано!“, мешали другим прохожим и автомобилям, которые вообще не были в курсе событий. Где-то за сворой темных туч и за светом безликой луны скрывались звезды надежд. Они не озаряли эти черные многоэтажки, потому что давным-давно были похищены страшной осенью.       Что чувствовали братья в тот момент, когда их схватила милиция? Да, в общем, ничего. Они понимали, что в любом случае их отвезут на допрос. Машина ментов ехала сквозь протестующий народ; некоторые даже барабанили по стеклу автомобиля, от чего Глеб пару раз порывался прижаться к рядом сидящему брату, но вряд ли было такое возможно в присутствии охраны порядка. Старший же даже не обращал внимания на происходящее вокруг, послушно сидя на заднем сиденье и упираясь равнодушным взглядом куда-то себе в ботинки.       Позже, уже в отделении милиции, ребят сразу же провели в допросную. Конечно же, они отвечали стандартно, в основном Вадим, мол, не знала группа, что на концерте запланировано чье-то убийство. В принципе, следователь глубоко и сочувственно вздыхал, послушно соглашаясь с каждым словом Самойлова-старшего, а не наоборот, как это бывает. Мужик оказался толковым и очень уставшим под вечер, не в первой к нему попадали группы, из-за которых вешались пятнадцатилетние девчонки фанатки или же устраивали дебош пьяные парни, вследствие помирая прямо у самой сцены. Только Глебсону все равно было не по себе. Он ерзал на деревянном стуле под пристальным взглядом других милиционеров, наблюдавших за порядком в допросной, и изредка кашлял далеко не от простуды, а от закипающей внутри истерики. — То есть, мы можем быть свободны? — безразличным, деловым тоном произнес Вадим, опираясь на стол руками, с которых только недавно сняли наручники, оставившие четкие красные следы. — Не совсем, — снова тяжело вздохнул мент, что-то чирикая на бумажке, заранее приготовленной для бесшумных переговоров. — Вы должны будете заплатить штраф в размере (следователь протянул бумажку с нулями и единицей в руки Вадику) … Ну и автограф, если можно.       Вскоре весь участок получил свои долгожданные росписи, а следователь был обжалован нужной суммой, которая соответственно не являлась штрафом и даже моральной компенсацией за масштабный ущерб поклонникам. Это была самая настоящая взятка. Только для того, чтобы ее достать, Вадиму пришлось перерыть все номера богатых знакомых, которые его вообще могли помнить, и взял в долг нужные деньги у какого-то заведующего, поскольку у Агаты после тех выходок Варвары бюджета так такового уже не осталось.       Ребят даже некоторое время подержали в какой-то ужасной комнате, славу Богу, не в обезьяннике, но в его аналоге. Так сказать, для более высоких по статусу людей, как предполагали они. И после денежной компенсации Самойловых снова насильно завели туда до полного разрешения конфликта, судя по словам юных милиционеров, бранивших матом свое начальство через каждое нормальное слово.       Комната была душная, темная и очень маленькая, настолько, что от стены до стены проходимость была ровно в четыре мужских шага; с двумя скрипящими стульями возле стандартного во всех смыслах стола, плохим природным освещением благодаря вездесущей луне. Маленькое окно показывало в себе вонючий мокрый двор с небольшими мусорными баками и бездомными вшивыми псинами, роящимися в них. Лампочка, которая видимо очень давно перегорела, качалась из стороны в сторону на низком потолке, когда вдруг из щелей рамы веял долгожданный ветерок.       Глеб сразу же забился в угол, наплевав на то, что пол был загажен какой-то грязью, оставшейся после предыдущих элитных преступников. Его иногда даже улыбала мысль, как истинного шизофреника, то, что он, такой ненормальный убийца малолетней девочки, вместе со своим братом ублюдком оплатил ее смерть и слезы матери. Иногда младшему действительно казалось, что тот маленький жалкий трупик был изувечен именно его музыкальными пальцами прямо перед началом концерта. Глебсон по-настоящему сходил с ума, отдаваясь полностью своим странным прихотям в виде насилия. Да-да, читатели мои, если вы еще считаете виновником всех тех ссадин, синяков и ран именно Вадима, то вы глубоко ошибаетесь.       Тем самым черным вечером, когда Глеб вернулся к брату на его еще съемную квартиру, молодым пацаном, не знавшим, что через какие-то три-четыре года его ждет небывалая слава, затуманившая голову, парень бросился на коленях к своему брату. Он трясся всем телом от отчаянья, от такой моральной боли, от позорного греха, который он нарочно совершил, погубив разум и тело несмышленой девочки в обветшалом борделе. Тогда Вадим его внимательно выслушал, поглаживая по кудрявой макушке, попытался как-то успокоить, внятно объяснить, что иногда приходится идти даже на такие опасные и больные для сердца жертвы ради собственных тайн, извращенных секретов и фантазий. Чтобы те, убереглись в нужном месте долгое время. Но младший-Самойлов не мог смириться с тем, что он натворил, поэтому самолично начал череду замкнутого насилия. Он посчитал, что это верно, да и поделом ему не только за совращение малолетней девушки, а за грех инцеста, сковавший его руки в самые крепкие цепи. Но самое страшное, что Глебу это начинало нравиться, несмотря на повторяющийся каждый раз диалог: — Вадь, ударь меня. — Ты точно уверен? .. Может нам стоит это прекратить… — Я уверен.       Так вся спина младшего была разукрашена в шрамах, кровоподтеках, синяках и ссадинах. Кожа шеи потонула в вечных следах от укусов и душащих пальцев. День ото дня, как только Глеб совершал какую-то ошибку в своей жизни, он просил „еще“, просил бить больнее и быстрее, чтобы наказать за содеянное. А Вадим никак не мог свыкнуться с этим, принять такие высокие отношения, но при этом никогда не отказывал брату в просьбах, зная его странные предпочтения и не совсем нормальный склад ума. Ведь он сам завязался в это дикое общение. Правда, со временем инициатором наказания мог становиться и старший, меняясь с братом ролями. Являлось ли это своеобразной жестокой любовью? Спорный вопрос. Но утолением своих страстных фантазий — однозначно. И даже самая сексуальная девушка в мире не смогла бы перекрыть такую высокую температуру крови, когда вот-вот и ты отсоединишься от своей души и плоти, от этого контраста жгучей боли и ярого наслаждения.       Сейчас Глеб занимательно следил за тем, как Вадим проводил пальцами по пыльному, почти черному подоконнику единственного отверстия в этой чертовой комнате, и от чего-то внутренне дрожал. Младшей вроде даже заметил это чисто на интуитивном уровне и все же решился спросить то, что у него вертелось на языке все это время. — Что за записку тебе передал следователь? — Цена взятки. — Не прикидывайся, что не понимаешь, о какой именно бумажке я говорю, — строго отчеканил кудрявый, пожирая ледяным взором черный силуэт брата. — Записка, которую тебе передали перед входом сюда. — Тебе зачитать, что на ней написано? — усмехнулся Вадим, осознавая, что как раз сейчас меняется с братом ролями зверя и жертвы. — Пожалуй, да… — Тогда слушай. Там немного, — истеричный смешок промелькнул в голосе старшего. Он поднес какой-то затертый клочок ближе к свету и внятно зачитал: „Вы проиграли данный этап. Попробуем следующий?“.       Некоторое время братья молчали, анализируя данную фразу. Но не выдержал Глеб. — Она вернется снова… — парень отвел взгляд в сторону и тут же загорелся безумной идеей. — Вадик… возьми меня … так, чтобы больно. — Глеб, прямо здесь? .. Ты точно… — Точно.