***
Было странно видеть Лавеллан такой. В вечернем наряде с накидкой, а не в облегающем тренировочном трико. Она накрасилась — едва заметно, явно не имела такой привычки; боялась переборщить, чтобы не вышло похоже на сценический грим. Длинные волосы слегка подхвачены сзади, завиты в локоны — специально для него. Соласу хотелось запустить в них руку и убрать наверх, чтобы открыть ее шею. Хотелось стянуть поблескивающую накидку и освободить ее плечи. Он любил эту линию, от подбородка и до самой кисти, — гибкую и пленительную. — Я ведь вовремя, мистер Прайд? Она убрала свободный локон за ухо, не решаясь смотреть прямо. Пришла чуть заранее, чтобы не заставлять его ждать. — Все хорошо. Пойдем, — он подал ей локоть, который она тут же обвила тонкими руками, и повел дальше, вдоль улицы. В небольшом кафе царила тишина. Казалось, здесь совсем немноголюдно, в отличие от любого другого заведения в такой час. У Соласа был талант отыскивать подобные места. Джилл говорила, что это похоже на тайное знание. Рядом со столиком, ограждая их от остального зала, мягко шумела полупрозрачная стенка-водопад. Лавеллан зачарованно смотрела на воду, пока Солас смотрел на нее. Обстановка тренировочного зала, пустого, наполненного зеркалами, всегда ощущалась волшебной — находясь там, во время репетиций он видел, снова и снова, не молодых актеров, а сказку, воплощенную в реальность его собственным воображением. Он привык видеть Лавеллан танцующей. Так он будто бы знал и понимал ее лучше. А сейчас, наблюдая за ней, волнующейся и смущенной, он думал, как на самом деле повлиял на нее. Заставил разительно измениться. Исполняя Одиллию, Лавеллан стала увереннее, как только он выразил ей свое уважение, а стоило зайти еще дальше — как неловкость вернулась, отзываясь в обоих еще сильнее прежнего. Он очень хотел изменить это, но сомневался, опасаясь сделать еще хуже. И потому говорил себе: еще не время. — Вы сказали, что хотели поговорить со мной… — Да. В первую очередь, я хотел бы извиниться. Ты удивила меня. В тот момент ты показалась мне такой… Волшебной, совершенно не собой. Я был впечатлен. И очарован. Она удивленно посмотрела на него. Подперла подбородок рукой и улыбнулась, чуть склонив голову на бок. — Значит, я все-таки неплохая актриса? Отведя взгляд, он кашлянул в кулак и взялся за меню. — Как чувствуешь, готова выступить? — Я бы хоть сейчас ринулась на сцену! Мне так понравилось, как вы поставили момент гибели Одетты. Ведь, если смотреть со стороны, принц ее так и не спасает. Она видит его, перепуганного, но уже умирает — и тогда Тень подхватывает ее, унося прочь. Это так печально, но от этого история стала еще лучше! Лавеллан мягко повела ладонью, будто представляя декорации; пучок света, лунный луч, направлен на принца, заловимшего руки в отчаянии, пока на фоне, за звездной вуалью, стоит Злой Гений, держа на руках безжизненную белую лебедь. Криста продолжила: — В детских сказках добро всегда побеждает, но здесь ошибка карается жестокой расплатой… Прямо, как в жизни. Замерев, Солас молча смотрел на нее поверх меню, едва дыша. Нет, не время, не нужно об этом думать. — В твоей жизни ведь нет ничего, кроме этого? — Простите? — Когда ты попала в труппу? — Три года назад. Дориан Павус отметил меня на экзаменационном показе, и пригласил присоединиться к танцовщицам еще за год до окончания училища. Я работаю в театре с шестнадцати лет. — И вся твоя жизнь прошла среди зеркальных залов? — Я… Не знаю, что вы имеете в виду, но эта жизнь кажется мне дороже всего на свете. Когда я танцую, я чувствую себя по-другому. Даже не обязательно надевать костюм — хотя они, конечно, все несравненно прекрасны, как платья сказочных принцесс… Все, что происходит в зале, так отличается от того, что будет на сцене. Оркестр, свет, наряды, переполненный зал. Но в моем представлении большой разницы нет. Есть образы, роли, эмоции и переживания, которые я проживаю снова и снова; через которые зритель, увидев, пройдет вместе со мной. Наверное, это глупо звучит, но, танцуя… Я перестаю чувствовать себя одинокой. Он тоже чувствовал себя одиноким. Сделав хуже, он потопил себя в непроницаемом мраке, депрессии, обиде, которые никак не мог прожить и отпустить. Он был заперт, без возможности обратить время вспять — и не видел выхода. А для нее все еще была надежда. Проведя все детство и юность в балете, она позабыла, не понимала, что заперта. Она могла быть девочкой с нормальной жизнью, не сталкиваясь с завистью и злостью коллег из кордебалета за то, что талантлива. Могла заниматься чем угодно еще: учиться, менять мир, писать истории, создавать историю. Взяв ее на главную роль, он дарил ей возможность осуществить мечту — но сколько это продлится, год, три, пять? Если он едва сумел сохранить рассудок после ухода, то что же случится с ней? Ошибка. Это будет чудовищная ошибка.***
— ...Дориан нелестно отзывается о «Жизель», но вот мне она нравится! Такая воздушная, простая и печальная история. Но вместе с этим, в ней такой простор для передачи всех оттенков эмоций! И влюбленность, и томительная близость, а потом мистические, таинственные видения… Это все так захватывающе! Она говорила про всевозможные постановки; партии, которые знала, и которые собиралась выучить. Ей казалось, что Солас пришел в их театр навсегда, и Лавеллан самоотверженно выражала желание участвовать в каждой новой постановке, пусть даже и не в роли солистки. Крис хотела помогать ему по мере сил, обсуждать возможные идеи для чего-то совершенно нового — возможно, его авторского произведения. Солас хотел верить во все эти фантазии, хотел обмануться, но не мог. «Солас, всего один раз, умоляю: спаси нас!» «Я помогу. Но только один раз». Разве он говорил, что спасет их? Лавеллан щебетала, край маленького черного платья выглядывал из-под пальто. Солас вдруг остановился. — Через три дня у тебя премьера. — У нас, — поправила она, встав перед ним, не сводя с него глаз; взяв его руки в свои. Он закрыл глаза и вдохнул, собираясь с мыслями. «Наивный, влюбленный дурак!» «Желая приручить, он погубил ее». — Солас? Он не хотел. И не мог. Мягко высвободившись, Солас отступил, убрав руки за спину и выдерживая дистанцию. Ровный и непоколебимый. — Мне жаль, но ничего не выйдет. Спокойной ночи и успешного выступления. Крис тут же шагнула навстречу, желая, но не смея к нему прикоснуться. — Солас, пожалуйста . Не покидай меня. Только не сейчас. Ее голос дрожал. — Я люблю тебя! Не оборачиваясь, Солас ушел, оставив ее позади. Криста стояла, словно оглушенная, и хватала ртом холодный воздух. С черного неба медленно падал снег, оседая на крышах и тут же исчезая без следа.***
— Ты сказал ЧТО? Джилл удерживала воинственную Адриану от рукоприкладства, хотя сама была готова накостылять Соласу за содеянное. — Я поступил правильно. — Ты ей сердце разбил! Ты сам хоть понял, что ты натворил? — Могло быть… Еще хуже. Я решил, что так она сама сможет принять решение. — Ты доволен?! Ну хоть все действо не отменил!. У девочки будет шанс стать известной, этуаль, востребованной по всему миру; и тебя, подлеца и предателя, рядом с ней не будет! — До тех пор, пока она будет принимать решения самостоятельно, меня все устраивает. Обе девушки замолчали, тупо глядя на него. А потом вскинулись еще сильнее. — Да что ты о себе возомнил?! — Ты хоть сам способен на человеческие эмоции? — Кто тебе дал право так поступать?! — Невозможный, космический эгоизм! «Прайд» так тебе подходит! — Будь ты нормальным, а не помешанным на своих идеалах, ты бы понял, чего лишился! Вот, в чем твоя ошибка — ты думал, что спасаешь ее, а ты ее предал! Предал и лишился навсегда! Солас не ответил им. Впервые ему было нечего сказать.***
Солас не появлялся на репетициях, поэтому Дориан взял последние приготовления на себя. Благо, все было и так готово: техники отлично понимали свои задачи и приоритеты, декорации выставлены заранее, все механизмы работали безупречно. Танцоры сами не верили своему прогрессу, и им не терпелось скорее показать на спектакле все, на что они способны. Криста была безупречна, но казалась безумно вымотанной, хоть и перестала задерживаться допоздна. Заглянув в тренировочный зал, Каллен удивился, обнаружив ее там. Она уже три раза повторяла последний выход Одетты, и уже готова была пойти на четвертый заход, когда он подал голос. — Я думал, ты начала, наконец, балансировать работу и отдых. — Сегодня особенный случай. Он подошел, осторожно, чтобы не помешать ей, но она встала ровно, взглянув на него. — Мне кажется, это неправильно. То, как он поступает с тобой. Заставляет делать невозможное, поощряет работу до состояния абсолютного бессилия… Лавеллан отвернулась, чтобы не выдать подступающих слез. — Но, наверное он прав, — почувствовав, что провоцирует очередную неловкость, Каллен тоже отвел взгляд. — Я многого не знаю. Я никогда не был танцовщиком, да никогда и не хотел. Для вас все это имеет совершенно другое значение. Каллен подал ей платок. Она приняла, поблагодарив его быстрым кивком. — Не изводи себя. Все будет хорошо. Ты много трудилась. И заслуживаешь немного передохнуть. Если потеряешь сознание прямо на сцене, перепугаешь не только нас, но и всех зрителей. Он замер, гуляя взглядом по залу и не зная, что еще сказать. Представив эту неловкую сцену, Лавеллан прикрыла губы платочком. Столько труда, пота и слез, чтобы рухнуть без чувств посреди наряженных балерин? Ей показалось это настолько глупым, насколько и смешным. Неожиданно для самой себя, Лавеллан улыбнулась. И тихонько засмеялась. Каллен посмотрел на нее в недоумении, но тоже улыбнулся. — Я впервые вижу, чтобы ты смеялась. Всегда такая сосредоточенная… Она замолчала, выдержав паузу, глядя в пол. — Спасибо, Каллен. Сейчас поддержка мне очень важна. Правда, спасибо тебе. — Хочешь.. Съесть чего-нибудь? — Нет, я лучше поеду домой. Хочу выспаться перед тем, как обрету мировую популярность. Потом уже время вряд ли найдется. — Что ж, ладно, тогда как-нибудь в другой раз? Потом будет видно. — Потом будет видно, — кивнула Криста. Попрощавшись, оба разошлись: Криста — в гардеробную у выхода, а Каллен — обратно в кабинет наблюдения. До спектакля оставалось чуть меньше суток.