Чудо мое

      – Now I am going to tell you several stories. These stories you definitely know. Your task is to determine by ear the story based on familiar words…[1]       Английская речь тонким кружевом вплеталась в звенящую тишину класса под аккомпанемент стучащих по оконному стеклу капель лившего третий день дождя. Промозглый октябрь вступил в свои права, сменив солнечный сентябрь. Мягкий голос Андрея Ростиславовича витал над головами учеников, зачарованных звуками этой странной мелодии под названием «английский язык». Эта диковинная симфония звуков голоса учителя и барабанящего по стеклу дождя вселяла в мятежные души подростков умиротворяющее тепло и желание слушать до бесконечности не совсем понятные фразы на непривычном еще месяц назад языке. Но пролетевший месяц, хоть и не сделал этот язык знакомым и родным, все же научил их улавливать на слух хотя бы приблизительный смысл произнесенных учителем предложений. Андрей Ростиславович, начиная со второго урока, в стенах класса иначе, чем на английском, не разговаривал, и его ученики действительно невольно начинали ощущать себя англичанами, случайно попавшими в чужую страну.       – Each of you is going to have an individual task, but this doesn’t mean that the rest may sit idly by waiting for your turn…[2] – продолжал Андрей ровным голосом.       К началу октября, как Андрей Ростиславович и обещал, все десятые и одиннадцатые классы были разбиты им на две подгруппы каждый, конечно, с учетом желания учеников. Однако он и сам не ожидал, что в группах для «продвинутого» обучения окажется в три раза больше народа, чем в группах «руссо-туристо», куда вошли только самые отстающие ученики, которых в школьной программе не интересовало вообще ничего. В традиционно сильном 11 «Б» таких было всего трое, и Андрею Ростиславовичу пришлось внести некоторые коррективы в свою методику преподавания и заниматься со всем классом одновременно, распределяя нагрузку соразмерно уровню знаний и устремлений. И его почти не удивило, что гроза учителей и лихой парень Дима Литвинов попал в пятерку лучших по результатам всех проведенных Андреем в сентябре тестов. Мальчик неплохо знал английский язык, что, по мнению Андрея, было все же результатом дополнительных занятий, и Басаргин твердо вознамерился довести его знания до идеала. Но если бы кто-то спросил его, зачем ему это надо, Андрей вряд ли смог бы внятно ответить на этот вопрос. Ему просто хотелось, чтобы этот удивительный пацан, безусловный лидер класса, был лучшим. Собственно, с него Андрей начинал все свои блиц-опросы. Этот урок не стал исключением из установленного Андреем правила.       – Thus, let us begin. Mr.Litvinov, this fragment is for you,[3] – проговорил Андрей, поворачиваясь к Литвинову. – Once upon a time there were an old man and his wife. And they had a speckled hen. And this hen laid an egg, not a simple egg, but a golden one.[4]       Автоматически произнося на английском слова детской сказки, Андрей старался не встречаться глазами с Литвиновым. За месяц, прошедший со дня их первой встречи, он привык игнорировать этот обжигающий и одновременно тоскливый взгляд с предпоследней парты у окна. Мальчишка, с неизменной безжалостностью изводящий других учителей, самого Андрея не трогал, что уже начинало вызывать искреннее недоумение его коллег, а некоторые умудрялись ему даже завидовать. Практически ежедневно Инга Вениаминовна в учительской с пристрастием допрашивала Андрея, как ему удается не поддаваться на провокации «этого малолетнего хама».       Андрей отбивался от нее шуточками в стиле «мы бьем врага его же оружием», но красавица с оленьими глазами с упорством, достойным лучшего применения, пыталась доискаться до истины.       «И все-таки, Андрей Ростиславович, как вы с ним управляетесь? – ныла она, заглядывая ему в глаза в поисках ответа. – Он же просто мерзавец и хам. Он не имеет ни малейшего представления о порядочности».       Это регулярно повторяющееся в течение месяца действо уже начинало здорово злить Андрея, и с каждым днем он с все большим трудом удерживался от соблазна послать Ингу Вениаминовну в… в общем, куда-нибудь послать. Ну не мог же в самом деле Андрей сказать молоденькой историчке, что грозный Литвинов, кажется, просто-напросто влюблен в него, что само по себе было совершенно немыслимо. «Или думает, что влюблен, – усмехнулся про себя Андрей, – что наиболее вероятно». В шестнадцать лет и он был влюблен в своего учителя физкультуры. Кажется. Или это было в пятнадцать? А в шестнадцать он первый раз трахнулся с…       «Блин, – одернул себя Андрей Ростиславович, оглядывая класс холодным взглядом и вслушиваясь в четкий ответ Литвинова. – О чем я только думаю на уроке?..»       – This is a fragment of the children’s fairy-tale «The Specled Hen»,[5] – медленно, но абсолютно правильно выговаривая английские слова, произнес Димка.       – It’s correct,[6] – благожелательно кивнул ему Андрей Ростиславович, и, словно не замечая вспыхнувших радостью и обожанием янтарных глаз, повернулся к огненноволосой красавице Танечке Светловой. – Now fragment for you, Miss Svetlova.[7]       Димка, до последнего мгновения цеплявшийся за взгляд любимого учителя, как за спасительную соломинку, отвернулся и задумчиво посмотрел в окно. Ничего интересного там, конечно, не было. Самое интересное, самое важное в его жизни было здесь, в классе. Мягкий чарующий голос учителя заставлял его сердце замирать и таять от нежности. Его фигура, глаза, лицо… К концу первого месяца своих страданий Димка, пожалуй, мог воспеть каждую часть тела Андрея по отдельности. «Ода правой руке», «Панегирик левому глазу», «Дифирамб подбородку», «Гимн нижней губе»… Это здорово смахивало на каннибализм и было бы смешно, если бы не вызывало у Димки такого безграничного отчаяния. И это было невыносимо. На уроках Андрея он не мог думать ни о чем, кроме самого преподавателя. Он слушал звук голоса Басаргина и бредил наяву, представляя, как руки Андрея нежно скользят по его телу, как губы Андрея требовательно и властно впиваются в его губы. Иногда этих мыслей было достаточно для того, чтобы Димка мог ощутить себя счастливым. Иногда – катастрофически мало. Ему хотелось большего, гораздо большего, но порой он самому себе не смел в этом признаться, что уж говорить о том, чтобы признаться в этом Андрею. Он вообще не знал, как подступиться к своему прекрасному кумиру, как открыть ему свое сердце…       За это время они с Диной не слишком преуспели в своем мини-расследовании. Все, что они смогли узнать, были адрес Андрея и информация о том, что он наверняка имеет не совсем традиционную ориентацию. Во всяком случае, по словам Лакиной, которая узнала это от одной девчонки из 10 «В», которая слышала от одного парня из 11 «А», который в свою очередь тоже что-то от кого-то слышал, Басаргина видели в ночном клубе, славящемся своей голубизной. Не то чтобы это известие принесло Димке, понимающему, что по таким злачным местам поодиночке не ходят, хоть какое-то успокоение, но это была единственная ниточка, за которую он мог себе позволить уцепиться. Одна только мысль о том, чем Андрей мог заниматься в этом клубе вообще и со своим спутником в частности, приводила Димку в состояние, близкое к аффекту. Он даже представить себе не мог Басаргина с кем-то, кроме самого себя. Не мог и не хотел. Для Андрея был он, Димка Литвинов. Его специально создали для этого надменного, уверенного в себе и слегка насмешливого человека. Андрей был его судьбой, его жизнью, его… всем. Он был для него центром мироздания, и Димка не мог и не хотел жить без солнца, вокруг которого уже целый месяц вращалась его вселенная.       Острый локоть Славки Демидова больно впечатался в Димкин бок.       – С ума сошел! – едва слышно прошипел Димка, потирая ушибленное место. Славка виноватым не выглядел и только молча косился то на учителя, то на Димку.       Холодея от догадки, Димка поднял глаза на Басаргина.       Тот улыбнулся, но не зло или язвительно, как можно было ожидать, а просто… весело, что ли. Во всяком случае, в серебристых глазах прыгали озорные смешинки.       – It is such a pity that your friend had to disturb you, but he did it upon my request. You have been so carried away by the autumnal view that it seems you have slightly forgotten where you are,[8] – произнес Андрей с улыбкой.       – Простите… – начал Димка, почти не скрывая облегчения от того, что Басаргин на него не сердится, и только потом вспомнил о правилах поведения на английском. – I’m sorry, Andrey Rostislavovich,[9] – пробормотал он поспешно.       Басаргин бросил на него нечитаемый взгляд и молча кивнул, принимая извинения.       – Now it is your turn, Miss Lakina. This fragment is for you,[10] – чуть громче, чем обычно, проговорил Андрей Ростиславович, стараясь привлечь внимание Лакиной, которая уставилась на Димку, осуждающе поджав губы. Соседке Дины по парте тоже пришлось заняться рукоприкладством, точнее, локтеприкладством, и Лакина, сдавленно охнув, устремила на учителя преданный взгляд.       – Sorry for distracting you from Mr. Litvinov’s contemplation, but nonetheless I’d like you to participate in the lesson,[11] – безуспешно пытаясь скрыть иронию, произнес Андрей Ростиславович. Девица, пялившаяся на Литвинова, почему-то раздражала. Не то чтобы на Литвинова нельзя было смотреть совсем. И вряд ли вообще можно было обойти его вниманием, уж слишком хорош собой был признанный лидер класса, и все девицы беспрестанно пялились на него, но эта Лакина переходила сейчас все границы. В конце концов, действительно шел урок, и девочке следовало глядеть в рот учителю, а не на своего одноклассника, пытаясь парнишку своим взглядом либо убить, либо соблазнить…       Черт! О чем он только думает?! Андрей подавил желание побиться головой о стену. Он ведет себя, как последний идиот. Идет урок, ему следует сосредоточиться на заданиях блиц-опроса и на ответах учеников, а он размышляет, почему его так раздражают взгляды девчонок, направленные на Литвинова, в то время как его самого нервируют взгляды, адресованные ему Литвиновым. Однако появившееся у Андрея стойкое ощущение, что кто-то посягает на его собственность, никуда не исчезать не хотело. Эта мысль едва не заставила его рассмеяться. Литвинов – его собственность?.. Даже учитывая пламенные взгляды Димки, думать, что мальчишка действительно влюблен, было глупо. В шестнадцать лет не влюбляются на всю жизнь. «А если это – как раз такой случай?» – вкрадчиво поинтересовался внутренний голос, но Басаргин мысленно пнул его за подобное крамольное поведение, и тот, знавший суровый нрав своего хозяина, поспешно заткнулся. В шестнадцать лет можно только увлечься учителем, и скоро эта нелепая привязанность пройдет, оставив след в душе, но не причинив особой боли. И со стороны Андрея будет большой глупостью поверить в то, что у них может что-то получиться… хоть когда-нибудь…       Звонок с урока застал на полуслове отвечавшую на свое задание Губарину.       – Thank you, we will continue our quiz during the next lesson. You are free to go now,[12] – попрощался Басаргин, забирая со стола журнал и мобильник. – Good bye.[13]       Едва учитель вышел, дежурная по классу Катька Губарина выставила всех в коридор под предлогом проветривания кабинета. Танечка Светлова, давно вздыхающая по Димке, с царственным видом подплыла к предмету своей пламенной страсти. Маячивший за ее спиной неизменный Ромка Сафонов ревниво покосился на Литвинова, явно опасаясь, что тот не устоит перед прелестями первой красавицы школы и рухнет к ее ногам прямо посреди школьного коридора, но увидел только недовольное замкнутое лицо и уставший вид одноклассника.       – Дииим, – пропела Танечка чарующим голоском, – а как ты думаешь…       – Он думает головой, – отрезала Дина Лакина и, решительно ухватив друга за руку, оттащила его в сторонку, старательно игнорируя убийственный взгляд Светловой, недоуменный – Славки Демидова и благодарный – Ромки Сафонова. А сам оттащенный в сторону смотрел на нее абсолютно безучастно, хотя в глубине янтарных глаз плескалась благодарность за освобождение от неприятного разговора со Светловой. Да и, несмотря на то, что рыжеволосая Танечка была признанной королевой красоты всей школы, Дина Лакина с гладко зачесанными волосами, в короткой темно-серой юбке и белоснежной блузке, выглядела не менее восхитительно, и Димка по-настоящему гордился тем, что подруга не уступала Светловой ни в шарме, ни в умении себя подать, а уж своей решительностью она вполне могла бы поделиться с парой-тройкой одноклассников.       – Слушай, Литвинов, – сердито сказала она, – ты собираешься что-нибудь предпринимать или так и будешь сидеть кукситься и глотать слюнки, глядя на него?       – Нуу… – протянул Димка, слегка поежившись под недовольным взглядом Лакиной. – А что я должен предпринять?       – Нет, ну что ты за лидер такой, блин?! – вызверилась отличница Дина. – Как уроки срывать, так он мастер, ас просто непревзойденный, а как в любви признаться – сделайте это кто-нибудь за меня! Все вы, мужики, такие. Чуть что посерьезней, чем на амбразуру грудью кинуться или государственный переворот учинить, так вы сразу в кусты!       Димка невольно хмыкнул, по-дружески любуясь бушующей Лакиной.       – Так ты считаешь, что на амбразуру кинуться легче? – задумчиво уточнил он.       – А ты считаешь, что нет? – ухмыльнулась Дина. – Ну так докажи это.       – Не бери меня на слабо, Дин, – покачал головой Димка. – Я уже давно не поддаюсь на дешевые провокации. Тем более – на твои дешевые провокации.       – Ладно, Литвинов, черт с тобой! – со злостью махнула Дина рукой. – Желаешь дальше безнадежно сохнуть по нему – давай, страдай, только меня больше не доставай, – она развернулась, чтобы уйти, но Димка схватил ее за руку.       – Подожди, Дин, – кусая губы, тихо сказал Димка. – Я не знаю, как… не знаю, что делать… но я так больше не могу.       – Дим, я тоже не знаю, что и как ты будешь говорить, но… у тебя нет другого выхода, кроме как пойти и признаться ему в любви, – вздохнула Лакина.       – Звучит так, словно я должен пойти и признаться в убийстве, – попытка пошутить была достойной, но произнесенная удрученным тоном фраза прозвучала скорее горько, чем забавно.       – Дим, ты сгоришь, если будешь и дальше держать все в себе, – в голосе Дины слышалось неприкрытое и оттого невыносимое сочувствие. – Ты уже на грани, хоть и не отдаешь себе в этом отчета. Ты так смотришь на него… Дим, дураку понятно, что ты от него без ума. А он совсем не дурак и наверняка догадался, просто… Он же учитель, Дим. Ему нельзя с тобой, и поэтому поговорить с ним должен ты. Поговорить и выяснить все. Неизвестность хуже даже его отказа.       – Ладно, Динка, не бери в голову, – твердо проговорил Литвинов, не желая расстраивать подругу тем, что отказ Басаргина будет означать для него только одно… Ему не жить без Андрея. Он нужен ему как воздух… «Центр моей личной вселенной, – подумал Димка тоскливо. – Мое солнце. Мне нужен только ты». – Все равно школа – не самое лучшее место для признания в любви. Адрес я знаю, завтра пятница… Я пойду к нему домой. Завтра.       Решительный вид признанного лидера класса напомнил Дине Литвинова месячной давности, но в глазах мальчишки была такая тоска и такая боль, что у подруги сжалось сердце.       – Все будет хорошо, – заверила Лакина, крепко сжав руку Димки в своей. – Я тебе обещаю.       Димка неуверенно улыбнулся и кивнул. Завтра ему предстояло самое трудное и утешало его только одно – как бы ни закончился его завтрашний визит к любимому… учителю, завтра все будет решено. Завтра. Все. Будет. Решено.