Чудо мое

      – Слышь, Димон, прикинь, чё я щас видел, – плюхнувшись за парту рядом с Димкой, поспешил поделиться новостью Славка.       – И что ты видел? – Димка не без труда выбрался из мира грез, в котором пребывал практически всю перемену. Уставившись в окно, словно желая разглядеть за плотной пеленой дождя контуры знакомой фигуры и черты любимого лица, он бесцельно вертел в руках карандаш. Погода, подарившая людям солнечное воскресенье, в понедельник решила, по всей видимости, взять реванш и обрушила на Москву холодный проливной дождь, не прекращавшийся уже третий день. Струи, стекавшие по стеклу, навевали грустные мысли. В школе их с Андреем отношения были совсем не похожи на то, что происходило между ними в выходные, хотя Димка и понимал, что иначе просто не могло быть. В конце концов, их модус проседенти и предусматривал такие отношения. Ох уж этот договор! Димка выполнил, конечно, первое условие Андрея, но при мысли о втором… Димка вздохнул и вопросительно взглянул на друга.       Славка возбужденно сверкнул глазами и, подавшись немного вперед, сообщил таинственным шепотом:       – Щас, прикинь, Басаргин и историчка… как ее… Инга обжимались в коридоре.       У Димки в глазах потемнело, карандаш звонко хрустнул в его руках, и Славка, с изумлением посмотрев на обломки, перевел взгляд на Литвинова. Димка выдавил улыбку, честно пытаясь взять себя в руки. Это было нелегко. Слова друга были как удар под дых, и на одно короткое мгновение Димка забыл, как дышать.       – Обжимались? – медленно повторил он, собрав все свое самообладание, что казалось ему сейчас почти подвигом. – И что, прямо-таки в коридоре?       Славка ехидно ухмыльнулся, тут же забыв о странном поведении друга.       – Ну ладно, пусть не обжимались, ну и чё? – пошел он на попятную. – Ну, стояли просто, чуть ли не в обнимку, и она его по ручке поглаживала… так нежно-нежно…       – Поглаживала? Нежно-нежно? – в голосе Димки прорезался здоровый скепсис. – По ручке? Басаргина?       – А чё? – Славка беззаботно пожал плечами. – Басаргина нельзя по ручке поглаживать?       Это был провокационный вопрос, хотя сам Славка даже не подозревал об этом. Больше всего на свете Димке хотелось ответить другу честно и сказать, что Басаргина поглаживать по ручке ни в коем случае нельзя, что к Басаргину даже подходить запрещено ближе, чем на три метра, что никто, кроме него, не имеет права даже прикасаться к Басаргину, потому что Басаргин принадлежит теперь только одному Димке. Представив реакцию друга на подобный ответ, Литвинов рассмеялся.       – Поглаживать можно, конечно, но ты же не думаешь, что я на самом деле поверю в то, что учительница вдруг начала заигрывать с другим учителем на глазах учеников, – адвокат и логик внутри Литвинова подняли голову, и ему стало легче дышать. Существовавшие этические нормы поведения педагогов не позволили бы двум учителям открыто выражать свои чувства, какими бы они ни были, в коридоре, полном учеников. Не должны были позволить… – Ты гонишь, Слав.       Демидов с самым довольным видом хохотнул.       – Ха! Так и думал, что не поверишь… – хлопнув друга по плечу, заявил он. – Маладца! Но знаешь, Дим, эта Инга точняк неровно дышит к англичанину. Я щас к Шизе ходил, помнишь, вчера пару схлопотал по лабораторке… ну и вооот… историчка на Басаргина таааак пялилась… просто слюна в лифчик капала.       – Правда? – Димка постарался не измениться в лице. – А Басаргин? Тоже пялился?..       Славка неопределенно пожал плечами.       – Да я не рассмотрел, если честно, – признался он. – Я ж на Ингу смотрел, не на англичанина. Она классная вообще-то… Грудь у нее… суперская. И глаза – прямо как у Бемби…       Димка имел на этот счет совершенно иное мнение, но не думал, что оно понравится лучшему другу. Для него классным был Андрей. Самым лучшим. Неповторимым. Единственным. Любимым. И только его глаза вмещали для Димки весь мир. Инга Вениаминовна не могла даже сравниться с Басаргиным… Димка вновь вздохнул. Пожалуй, с ним не согласился бы не только Славка. Около девяноста процентов мужского населения планеты процитировали бы Демидова дословно.       – Ну и что тебе Шиза сказала про двойку? – решив сменить неприятную тему, поинтересовался Димка.       – Ааа, – отмахнулся Славка, – ну, ты ж ее знаешь. Занудила сразу, что переписывать не даст, что я должен был сразу лабораторку правильно писать, что я не должен был ворон ловить…       – И не должен был, – суровый голос Дины Лакиной, усаживающейся на свое место впереди Димки, оборвал нытье Демидова, – сколько раз тебе можно повторять – это последний год учебы…       Демидов выразительно закатил глаза.       – Динка, заткнись! – проворчал он. – Ты достала уже до самых печенок со своими нотациями! Вон Димку лучше поучай, он к тебе уже привык.       – А чего мне Димку поучать? – возразила Дина, покосившись на Литвинова. – У него и так почти одни пятерки, а вот тебе должно быть стыдно.       – Мне?! – изумился Славка. – Мне – стыдно?       – Ах, ну да, простите великодушно, господин Демидов, как же я могла только мысль допустить, что вам вообще известно такое понятие, как стыд… – съязвила Дина.       – Да уж, госпожа Лакина, – скривился тот. – Это так глупо с вашей стороны!       Звонок на урок заставил Дину и Славку обменяться злобными взглядами и замолчать, выкладывая на парты учебники и тетради. Они не могли прожить и пяти минут, чтобы не сцепиться друг с другом языками. Возможно, они ревновали Димку друг к другу, возможно, друг друга – к нему. Литвинов усмехнулся. Дину он знал с рождения, а со Славкой дружил с первого класса, но между собой Демидов и Лакина не были дружны никогда, однако в последний год он стал замечать, что глаза его друзей все чаще останавливаются друг на друге и, кажется, сами они этого совсем не замечают. Похоже, что-то зарождалось между этими двумя на бессознательном уровне, и участившиеся между ними стычки только подтверждали версию Литвинова о возникшей между ними… симпатии, по меньшей мере. Хотя, скорее всего, речь уже можно было вести и о более глубоких чувствах. И все же ему весьма часто приходилось вмешиваться, чтобы погасить бушующее пламя очередной словесной перепалки. Но в последнее время ему было совсем не до разборок друзей. В конце концов, у него были свои проблемы, и если верить Славке, то проблемы серьезные.       Андрей… Смотреть на Андрея, зная, каковы на вкус его губы, слушать Андрея на уроке, помня, каким хрипловатым становится его голос сразу после поцелуя, наблюдать за тщательно выверенными жестами Андрея, словно наяву ощущая, какие сильные и нежные у него руки… Все это было невыносимо. Ему постоянно хотелось коснуться Андрея, прижаться к нему, вдохнуть его запах. Это было как навязчивая идея, как мания. Он не мог даже представить себе рядом с Басаргиным кого-то, кроме себя, а стоило ему вспомнить о Калинине, его сердце разрывала дикая боль. Он ревновал. Он бешено ревновал Андрея ко всем, и даже понимание того, насколько это глупо, ему не помогало.       Славкины слова о новой историчке, положившей глаз на Басаргина, конечно, не стоило принимать на веру совсем уж безоговорочно. Однако не верить другу Димка тоже не мог. Демидов никогда не лгал ему намеренно и осознанно. Он, конечно, мог попытаться разыграть Литвинова, но все его попытки разбивались о несокрушимую Димкину логику. И этот раз не стал исключением, Димка сразу же раскусил друга, но потом Славка выдал вполне достоверную версию. А стало быть… стало быть, у Димки появилась соперница.       Инга Вениаминовна была хорошенькой. Слишком хорошенькой для простой учительницы истории. Высокая, стройная, с красивой полной грудью, тонкой талией, округлыми бедрами, длинными стройными ногами, она выглядела скорее как фотомодель, а не обычная преподавательница истории. А уж ее глаза вообще стали притчей во языцех с первого же дня. Большие карие глаза с влажной поволокой, смотревшие на мир невинно и простодушно. Нужно ли удивляться, что прозвище «Бемби» приклеилось к Инге Вениаминовне намертво?       Димке она не понравилась сразу. С самого первого урока по совершенно непонятной причине историчка вызывала у него чувство антипатии, а он привык доверять своей интуиции, которая его еще ни разу не подвела. Было в ней что-то фальшивое, неестественное. Слишком сладкая улыбка, слишком приторный голос, слишком доброе выражение лица… Всего в ней было как-то слишком. Димка не верил ей. Не верил в ее искренность. А теперь у него появился вполне законный повод окончательно возненавидеть историчку и превратить ее жизнь в ад.

* * *

      – Не-на-ви-жу!       Андрей поднял голову от тарелки и увидел, как за стол рядом с ним усаживается Инга Вениаминовна. Ее хорошенькое личико горело, а оленьи глаза были полны непролитых слез. Андрей вздохнул. Влезать в чужие проблемы ему не хотелось нисколько. Хотелось просто пообедать в тишине и спокойствии. Ну, в относительной тишине и относительном спокойствии, потому что полную гомонящих школьников всех возрастов столовую во время большой перемены трудно было назвать тихим и спокойным местом. Однако этот гвалт, к которому он уже привык за это время, не мог испортить Андрею аппетит, а вот выслушивание очередной истерики Инги Вениаминовны – очень даже наоборот.       – Что-то случилось? – выдавил он из себя сочувствующим тоном, глядя на историчку с притворной заинтересованностью.       Инга Вениаминовна, по всей видимости, только и ждала этого. Ее пухлые губки задрожали, и в карих глазах появилась такая беззащитность, что даже у циника Басаргина что-то тревожно екнуло в груди.       – Они меня терпеть не могут! – объявила Инга Вениаминовна с торжественной скорбью в голосе. – Они надо мной издеваются просто. Этот Литвинов – он же хам! Натуральный псих!.. Как его только остальные терпят?! Он же мне уже четвертый урок срывает! За месяц! И второй за неделю… Я ведь даже не пытаюсь с ним пререкаться… стараюсь не обращать внимания на него, но от этого только хуже. Он меня просто ненавидит! Я даже не знаю, за что…       Андрей спрятал усмешку в стакане с соком. Насколько он успел узнать Димку, тот был до отвращения принципиальным и упрямым. Та истерика, которую Литвинов закатил, узнав о том, что Басаргин был не настоящим учителем, сама по себе говорила о многом. Он не воспринимал ложь и компромиссы в любом виде. Из этого следовало только одно – у Димки были свои причины относиться к историчке с такой неприязнью. На самом деле не так уж часто грозный Литвинов срывал уроки своим врагам-учителям. Гораздо чаще он просто огрызался и язвил, портя педагогам настроение, но не прерывая учебный процесс, не переходя за грань… Видимо, Инга Вениаминовна не произвела на Литвинова должного впечатления. Или, наоборот, произвела слишком сильное. Что же в ней было не так?..       Андрей внимательно взглянул в большие карие глаза. Они смотрели на него так невинно и бесхитростно, что Басаргину на миг показалось, что они принадлежат пятилетнему ребенку, а не взрослой девушке. Даже у Настёны, казалось, был более умудренный жизнью взгляд. Андрею стало интересно, что это было – отсутствие интеллекта или игра?       – Вы сказали, что ненавидите… Кого именно?.. Литвинова? – неожиданно спросил Андрей, удивляясь самому себе. Иррациональное желание защитить Димку родилось в его душе абсолютно спонтанно, что было ему отнюдь не свойственно. Обычно он более или менее тщательно продумывал все свои слова и поступки, но это маленькое чудо, появившееся в его жизни так внезапно, перевернуло все с ног на голову.       Инга Вениаминовна отрицательно покачала головой.       – Всех их! – с горячностью произнесла она. – А Литвинова – больше остальных.       – Их?.. Инга Вениаминовна, вы что, ненавидите своих учеников? – против воли заинтересовался Андрей.       Тонкие пальчики Инги Вениаминовны уверенно легли на руку Андрея, а в глазах мелькнула присущая слабому полу хитринка. Басаргин облегченно вздохнул. Историчка оказалась неплохой актрисой, но назвать ее дурой у него не повернулся бы язык.       – Андрей Ростиславович, – заговорила Инга Вениаминовна тихо, бросив взгляд по сторонам, – мы с вами в одной лодке, поверьте… Просто вам повезло чуть больше.       – В каком смысле? – удивился Андрей вполне искренне.       – В том, что я не намеревалась идти работать в школу, но не попала в аспирантуру, в отличие от вас, – пояснила Инга Вениаминовна. – Я уже знаю, что вы пишете диссертацию и в школе оказались именно из-за этого. А мне не повезло. Я же детей ненавижу. Всех! У меня зубы сводит от необходимости все время улыбаться этим монстрам! Я тоже никогда бы не пошла на работу в школу, но обстоятельства сложились так, что…       Вот оно! Дальше можно было не слушать. Вполне очевидно, что Литвинов чувствовал это притворство инстинктивно, на уровне подсознания или каких-то других тонких материй и мстил Инге Вениаминовне за эту неискренность. Но своим поведением мальчик нарывался на крупные неприятности, и, наверное, Андрею все-таки стоило объяснить Димке кое-какие прописные истины. В конце концов, Литвинов сам отдал себя в руки Андрея, а значит, теперь ответственность за него лежала не только на матери Димки, но и на Басаргине.       – …а сегодня он начал мне в любви признаваться, представляете? – возмущенный голос исторички, взахлеб рассказывающей об очередной выходке Литвинова, наконец, достиг ушей Андрея. – Прямо на уроке. Я рассказываю им про февральскую революцию, а он… он мне стихи декламирует, Пушкина, представляете? – Андрей закусил губу, стараясь сдержать смех. Вряд ли Инга Вениаминовна оценила бы такую естественную реакцию на свою пламенную речь. Но Андрей представлял. Димка умел быть убедительным и без стихов, а уж со стихами… Басаргин сделал еще один глоток сока и с самым серьезным видом кивнул.       – И я ему говорю: «Выйди из класса сию же секунду!» – продолжала ободренная поддержкой коллеги Инга Вениаминовна. – А он мне отвечает: «Вы не имеете права отстранять меня от уроков». Я его сразу предупредила, что приглашу директора, а он только хохотать начал. И весь класс ржал вместе с ним, представляете? Я не выдержала, спросила, что такого смешного я сказала, а он ехидненько так отвечает: «С каких это пор признания в любви стали криминалом?» И я… в общем, мне пришлось все-таки идти за Ольгой Сергеевной и объяснять… – Инга Вениаминовна прижала маленькие ладошки к горящим щекам. – Ох… мне было так… стыдно. А Литвинов… хоть бы что… хоть бы глазом моргнул…       – А… Ольга Сергеевна что? – заинтересовался Андрей реакцией своей обожаемой тетушки, которая, скорее всего, именно на него взвалит ответственность за поведение строптивого мальчишки. Иногда Ольга бывала совершенно невыносимой.       Андрей вновь спрятал улыбку в стакане с соком. Что ж, Димочка, придется все-таки заняться твоим воспитанием…       – А что Ольга Сергеевна? – историчка с видом несправедливо обиженного ребенка закусила пухлую губку. – Пришла, отчитала Литвинова и ушла, даже с урока его не выгнала… Андрей Ростиславович… мне так плохо здесь, неуютно. Они меня терпеть не могут… – завела она по новой. – Если бы не вы…       – Я? – изумился Андрей, едва не поперхнувшись соком.       Инга Вениаминовна уставилась на него своими оленьими глазищами, в которых светилась… Бог ты мой! Да она что, тоже влюбилась в него? Такого бешеного успеха Басаргин, пожалуй, еще никогда в жизни не имел…       Инга Вениаминовна томно улыбнулась ему и медленно провела наманикюренными пальчиками по руке Андрея.       – Андрей… я… – тихий голосок исторички в шумной школьной столовой звучал так нежно и умильно, что у Андрея мурашки по спине побежали. Мысль о бегстве как о способе избежать неминуемого признания в любви показалась ему неуместной и недостойной какого-никакого, а все-таки представителя сильного пола, а потому он стал спешно придумывать наиболее деликатный способ раз и навсегда отвратить Ингу Вениаминовну от своей персоны, не выглядя в глазах девушки бессердечным ублюдком. Не то чтобы Андрея в самом деле беспокоило производимое им впечатление, но ему предстояло работать здесь еще несколько месяцев, и историчка могла доставить ему немало хлопот. Однако звонкий голос прервал их драматическое объяснение.       – Извините, Андрей Ростиславович, – Дина Лакина из 11 «Б» выглядела очень торжественно и важно, словно на ее хрупкие девичьи плечи была возложена по меньшей мере миссия по спасению всего мира. Впрочем, так почти и было. – Мы бы хотели с вами поговорить.       – Да? – Андрей отставил стакан в сторону и внимательно взглянул на отличницу. – Прямо здесь?       Девчонка помотала головой.       – Столовая – не место для важных разговоров, – отрезала она, и Басаргин мысленно ей зааплодировал, а Инга Вениаминовна густо покраснела. Шестнадцатилетняя школьница только что мимоходом преподала ей урок хороших манер.       Андрей бросил взгляд на часы.       – Думаю, пяти минут не хватит для важного разговора, – заметил он.       Лакина метнула быстрый взгляд куда-то в сторону, и Андрей, проследив за ним, понимающе усмехнулся. У выхода из столовой маячил Литвинов собственной персоной. Басаргин тут же вспомнил, как в воскресенье, пока они гуляли по саду, Димка рассказывал ему о подруге, с которой познакомился еще до рождения. Значит, он говорил о Лакиной…       – Этого вполне достаточно, – заверила Дина, кусая губы. Андрей поднялся из-за стола.       – Ну что ж, если достаточно, идем, – сказал он с улыбкой. – Простите, Инга Вениаминовна.       Историчка кивнула и кисло улыбнулась. Результат беседы с Басаргиным ее явно не устраивал, зато Андрей был вполне доволен. В конце концов, школьная столовая действительно была не самым идеальным местом для выяснения отношений, хотя он и понимал, что неприятный разговор с Ингой Вениаминовной еще впереди.       А пока его ждала другая беседа и, судя по решительному виду девчонки, бодро шагающей впереди, беседа серьезная и важная.