Чудо мое

      – It’s not easy to decide what profession to choose,[1] – негромкий завораживающий голос учителя плыл по притихшему классу, за окном угасал сумрачный ноябрьский день. Английский был последним, седьмым по счету, уроком. Да, за свободную субботу ученикам приходилось расплачиваться в течение недели, но это устраивало всех, хотя к концу учебного дня уже и внимание было не то, и думалось отнюдь не о занятиях. Особенно по пятницам. Особенно в канун осенних каникул.       – Usually pupil’s plans for the future change many times during the school years,[2] – Басаргин обвел учеников серьезным взглядом. Двадцать пар глаз внимательно смотрело на него, честно пытаясь понять, о чем именно он им толкует. Двадцать первая пара, по словам одноклассников, уже неделю лечила ангину, подхваченную в прошлые выходные. Двадцать вторая, сверкающая янтарем и солнечными искрами, столь диковинными для угрюмого осеннего дня, откровенно витала в облаках.       – There are so many people, who influence you in choosing your occupation,[3] – автоматически произнося английские фразы, Андрей продолжал оглядывать класс, а его глаза сами собой возвращались к Литвинову, выглядевшему так, что его хотелось немедленно поцеловать. И не только поцеловать, если честно. Димка по установившейся у них традиции проводил у Андрея все выходные, а в воскресенье Басаргин отвозил его домой, и они еще долго «прощались» в машине, не желая расставаться друг с другом на целую неделю, в течение которой они виделись лишь в школе, перезваниваясь по вечерам и подолгу толкуя о самых разных вещах, но это было совсем не то. Не хватало тепла чужого тела под боком, сияния чужих глаз и размеренного сопения в шею – всего, что зовется близостью. И сейчас Басаргин ловил себя на мысли, что успел ужасно соскучиться по Димке за эти несколько дней. Было странно сознавать, что ему не хватает присутствия этого мальчишки в своей жизни. То, насколько глубоко Литвинов проник в его сердце, в его кровь, временами пугало Андрея, но менять он ничего не собирался. И не хотел. Димка привнес в его существование смысл, которого раньше не было, и это было лучшим, что могло с ним произойти. Басаргин давно уже не чувствовал себя настолько счастливым. Собственно, здесь больше подходило слово «никогда», но сути дела это не меняло, ощущение счастья от изменения формулировки не исчезало и не притуплялось. А видеть отражение собственного счастья в янтарных глазах подростка, ставшего смыслом твоего существования, было потрясающе. И странно. И даже немного забавно. Циник, живший в душе Андрея, язвил и потешался, но Димка выглядел абсолютно довольным жизнью, и в душе Андрея разливалось тепло от осознания того, что это из-за него, а не из-за кого-то другого, светятся Димкины глаза, а на губах играет улыбка. Ради этого тепла, этого света Басаргин готов был даже какое-то время закрывать глаза на явное невнимание лидера 11 «Б» к теме урока.       – Many people continue careers of their parents or grandparents,[4] – Басаргин не без труда подавил желание глупо разулыбаться или даже подмигнуть своему персональному чуду, однако на уроке, да еще в присутствии двадцати свидетелей, это выглядело бы по меньшей мере необычно и неуместно, и Андрей сохранял непроницаемое выражение лица, а его голос по-прежнему звучал чарующе-ровно и спокойно.       Димка смотрел на Басаргина, но почти не слушал его, хотя последнюю фразу учителя можно было напрямую отнести к нему. Литвинов и впрямь намеревался следовать по стопам своей матери, и вопрос выбора профессии перед ним не стоял. Еще в первом классе он заявил, что будет юристом, и ни разу не усомнился в правильности своего решения. Начиная лет с восьми, Димка упорно впитывал в себя все, что касалось профессии адвоката, особенно рассказы матери, поначалу считавшей, что Димка, как и многие другие, еще не раз передумает, но она слишком плохо знала своего сына, оказавшегося весьма целеустремленным человеком, упорно движущимся по намеченному пути.       Однако думать об этом было скучно – так же невыносимо скучно, как надоевший до чертиков унылый пейзаж за окном, как тоскливые свинцово-серые тучи, нависшие, кажется, прямо над крышами домов и касающиеся проводов. Несмотря на начало ноября, снега еще не было, шли бесконечные дожди, лишь иногда сменявшиеся хмурыми ветренными днями. Тоска…       А вот смотреть на Андрея и вспоминать их совместные выходные было гораздо интереснее. И намного приятнее. Смотреть, замирая взглядом то на губах Андрея, исцелованных Димкой в их последнюю встречу до полного онемения, то на мочке уха с бриллиантовой сережкой, то на шее, спрятанной под высоким воротом светло-серого джемпера. Вспоминать нежные и властные прикосновения Андрея, жаркие поцелуи, звук голоса, шепчущего слова, от которых Димкино сердце начинало биться в три раза быстрее, а голова кружилась так, словно он прокатился на карусели. Тело хранило память о каждом прикосновении Андрея, на Димкиных губах, казалось, до сих пор оставался вкус его губ, кончики пальцев все еще щекотала бархатистая гладкость чужой кожи, и одна только мысль об этом заставляла кровь кипеть и жаждать новой близости. «Ненасытный, – повторял Андрей ночами, выцеловывая на Димкиной коже диковинные узоры. – Мой маленький ненасытный монстр…» Димка плавился от наслаждения в руках любимого человека, мечтая только о том, чтобы это никогда не кончалось.       – You are not listening to me, Mr. Litvinov. What are you thinking about?[5] – Басаргин, словно почувствовав, что Димку уносит на волне фантазий, причем явно эротических, все дальше от берега, решил привлечь внимание нерадивого ученика к животрепещущей проблеме профориентации.       Димка медленно вернулся из сладких воспоминаний в реальный мир и с трудом подавил желание честно ответить: «I think about you, Andrey Rostislavovich».[6] Может быть, это и понравилось бы его любимому учителю, но наверняка вызвало бы кучу ненужных вопросов и самых фантастических предположений со стороны одноклассников.       – I’m sorry,[7] – проговорил он, всем своим видом выражая безграничное раскаяние и бросая на Басаргина кроткий взгляд из-под полуопущенных ресниц. – I’ll never do it again.[8]       – I hope so,[9] – ровным голосом отозвался Андрей, хотя сдержать смех было не так уж легко. Вид у Димки был столь умильно-трогательный, что перед ним не смог бы устоять ни один, самый строгий и непреклонный учитель. Что уж говорить о Басаргине… Андрей обвел глазами зашушукавшийся класс. После того случая, как Литвинов нахамил англичанину во время контрольной, одноклассники ожидали бурного развития привычного противостояния «учитель-ученик», но ничего не происходило, и Литвинов был на английском идеально вежлив, хотя на других уроках лидер 11 «Б» по-прежнему вел непримиримую борьбу с преподавателями. – And there are many interesting and noble professions.[10]       Димка вздохнул, поймав заинтересованно-лукавый взгляд обернувшейся к нему Дины, и выразительно закатил глаза. Лакина тихонько фыркнула, с хитрым видом подмигнула ему и отвернулась.       – Вы чего? – прошептал Славка, не понявший ничего из переглядывания друзей. Димка пожал плечами, изображая преувеличенный интерес к теме урока.       – Mr. Demidov, what are your plans for the future?[11] – Андрей Ростиславович с легкой улыбкой смотрел на растерявшегося парня. 11 «Б», привыкший к тому, что все опросы англичанин начинает с Литвинова, замер, с интересом гадая, как будет выкручиваться их одноклассник, не ожидавший такого подвоха.       – Ээээ… – информативно начал Славка, с несчастным видом косясь на лучшего друга. – Ай…       – Yeah,[12] – кивнул учитель серьезно. Демидов не был мега-экспертом в английском языке и в пятерку лучших не входил, но худо-бедно изъясняться мог, а потому его невнятное мычание могло объясняться лишь тем, что он банально не уловил суть разговора. С одной стороны, Андрей его понимал – седьмой урок как-никак, канун осенних каникул, ужасно надоела школа, все мысли о предстоящем отдыхе, а не о скучном английском, с другой стороны – сам виноват, в следующий раз не будет отвлекаться на посторонние беседы и переглядывания.       – Ай вонт… – Басаргин заметил, что Димка пытается подсказать другу ответ, но делать замечание не стал. В конце концов, умение слушать подсказки и воспроизводить их вслух тоже иногда неплохо помогает в жизни. – I want to be a…[13] ээээ… – Славка запнулся. Он до сих пор не определился с выбором будущей профессии, и даже его лучший друг растерялся, не зная, что подсказать. Однако Славка довольно быстро нашелся, взяв за пример для подражания отличницу Лакину: – …economist.[14]       – All right,[15] – кивнул учитель. – Why?[16]       Славка обиженно зыркнул на Басаргина. Брякнув первое попавшееся слово, он не ожидал, что коварный англичанин потребует обосновать свой выбор.       – Ээээ… – сверля сердитым взглядом макушку Лакиной, плечи которой слегка подрагивали, выдавая сдерживаемый с трудом смех, заговорил Славка. – I want to be a economist, because… because…[17]       Под невнятное бормотание Демидова Димка вновь погрузился в нирвану. Немыслимо было сконцентрироваться на чем-то, кроме Андрея. В последнее время он вообще мог думать только о Басаргине, все остальное мозг отбрасывал в сторону как несущественное. Поэтому Димка вновь уставился на учителя. Лицо Андрея было спокойным и сосредоточенным, в серебристых глазах таились смешинки, в правом ухе маняще поблескивала бриллиантовая сережка. А под высоким воротником свитера в месте, где шея плавно переходит в плечо, почти у самого ее основания, у Андрея багровел засос. И второй – чуть ниже, над самой ключицей. Димка подавил усмешку. Да, в их прошлый раз он не удержался от соблазна и оставил на теле взрослого любовника символы их близости, «метки любви», как сказал Андрей, разглядывая утром свою шею в зеркало. «Еще раз так сделаешь, – грозно пообещал он вышедшему из душа Димке, – лишу сладкого». Конечно, Димка мог бы даже испугаться, если бы в строгом голосе Басаргина не проскальзывала нежность. И, Димка мог бы поклясться даже здоровьем матери, удовлетворение. Словно Басаргину понравилось то, что Димка его «пометил».       Кстати о матери… В памяти Литвинова всплыл утренний разговор с Татьяной Алексеевной, и беспокойство тихонько заскреблось в глубине души, вызывая не слишком приятные мысли.       – Уффф, – выдохнул Славка облегченно, плюхнувшись на свой стул.       Димка, очнувшись от грез и тревожных мыслей, бросил на сияющего друга быстрый взгляд и сфокусировал все свое внимание на учителе, вид которого не предвещал замечтавшемуся ученику ничего хорошего. Но разве Димка был виноват в том, что увлеченный разглядыванием Басаргина и своими мечтами о нем, он совершенно потерял всякое представление о времени и месте своего пребывания и не заметил, что в серебристых глазах Андрея, устремленных на него, сверкает опасный огонек? Литвинов моментально состроил самую умильную рожицу из своего арсенала и адресовал любимому учителю щенячий взгляд, как обычно действовавший беспроигрышно.       Андрей подавил усмешку. Это маленькое чудовище уже отлично знало практически все его слабые места и беззастенчиво пользовалось своими знаниями. Устоять перед Димкой, когда он смотрел ТАК, было абсолютно невозможно. Недаром у Басаргина периодически возникало желание внести запрет на подобные взгляды отдельным пунктом их неудачного модус проседенти.       Звонок с урока раздался на десять минут раньше, чем положено, по всей видимости, по случаю начала осенних каникул, и Басаргин, улыбнувшись, попрощался с 11 «Б» и пожелал им счастливого отдыха.       Оживленно галдя и выкрикивая радостное «Good bye, Andrey Rostislavovich»[18], ученики в мгновение ока повылетали из класса, оставив учителя в одиночестве… впрочем, нет, не совсем в одиночестве…       – What are your plans for tonight?[19] – вкрадчиво поинтересовался, поднимаясь из-за парты, Литвинов.       – Вообще-то урок окончен, – сообщил ему Андрей с улыбкой, – если ты еще не заметил.       – Я заметил, – кивнул Димка с самым серьезным видом. – Просто подумал, что ты… – он запнулся, и Андрей с иронией продолжил:       – …лучше пойму тебя, если ты будешь изъясняться по-английски?       – Я надеялся на это, – признался Литвинов, кусая губы, чтобы не засмеяться.       Басаргин внимательно вгляделся в уже знакомое до последней черточки лицо. Димка волновался. Нет, внешне он выглядел спокойным и расслабленным, но в глубине янтарных глаз притаилось беспокойство.       – Так что там с планами на вечер? – притягивая нервничающего подростка к себе, спросил Андрей. – У тебя есть какие-то конкретные предложения?       Димка со вздохом ткнулся носом в плечо Басаргина.       – Не у меня, – отозвался он глухо. – У мамы…       – Да? – Андрей поцеловал мелированную макушку и решительно отодвинул Димку от себя. – Она что, хочет познакомиться со мной?       Димка кивнул.       – Сегодня утром она заявила, что хватит уже нам прятаться от нее, что она, в конце концов, не дура и все понимает и… в общем, она велела, чтобы я привел тебя вечером на ужин. Вот, – Димка бросил неуверенный взгляд на Андрея, словно ожидая отказа. Глупый. Разве может он отказаться от знакомства с женщиной, родившей и воспитавшей это чудо? Необыкновенное и неповторимое. Единственное на земле. Его персональное чудо.       – Ну что ж, – проговорил он с улыбкой, – раз твоя мама велела привести меня, значит, приведешь… маму надо слушаться, правда?       – Правда, – просиял Димка, обвивая шею Андрея руками и впиваясь в его губы жадным поцелуем.       Наслаждение горячей волной окутало их обоих, снося все преграды и помехи на своем пути и заставляя забыть об осторожности, как, впрочем, и обо всем остальном на свете, кроме самого главного – любимого человека в своих руках, любимого сердца, бьющегося в унисон. Какая уж тут осторожность?..