Жрицы Филлиды. Будь на моей стороне

Корабль взлетает плавно, не чувствуется перегрузки, не слышно, как работают двигатели. Будто его, невесомый, подхватил ветер и теперь несет все выше, к тучам смога и за них - туда, где ржавчину неба должна сменить чистая лазурь. Вместе с Котинор на покидающем Литос катере находятся еще четверо. В них она видит свое отражение: запуганные до безразличия, тощие и бледные, они апатично сидят, пристегнутые ремнями к креслам в полупустом салоне, и без любопытства косятся в иллюминаторы, за которыми видно, как земля уносится вниз вместе с рядами уродливых блочных домов, голубоватым шпилем зенитской резиденции в центре города, извергающим клубы черного дыма заводом в окружении промзоны, надземными постройками шахт. Все падает, проваливается в мутный слой смога и туч и остается в прошлом. Выше грязных ядовитых облаков небо такое безмятежно-синее, что не верится. Котинор не щурясь смотрит на солнце, на пару секунд промелькнувшее за стеклом иллюминатора, и оно отпечатывается огненным пятном, которое еще пылает на внутренней стороне век, когда снаружи синева выгорает до черного исколотого мириадами искр пространства. Рыжевато-серый шарик Литоса, неправдоподобно маленький, окруженный кораблями зенитского космофлота, с низа перемещается вправо и исчезает из поля зрения, уступая место белому солнцу. Катер оставляет солнце позади наверху, и дальше - лишь космическая пустота и россыпи звезд, белых и цветных. Какой будет планета, куда они прилетят, Котинор волнует мало. Ее уже не слишком заботит и судьба сестры - единственного человека, который когда‐то был важен, а теперь остался лишь смазанным образом в памяти. У Котинор больше ничего нет, кроме себя самой, но за себя она не боится. Ее растворил и перемолол последний месяц, когда по нескольку раз в день она корчилась на больничной койке после очередной инъекции или магического воздействия, которые надламывали в ней что‐то, пока совсем не сломали. Трудно оценить, сколько от нее еще осталось: в крови еще циркулируют химические растворы, от которых в голове мутно, а во всем теле поселилась ватная слабость. Незримая пуповина, протянувшаяся к Котинор от Литоса, перерезана. Нет связи с землей, ничто не держит - значит можно лететь. Выпотрошенной, выжженной, легкой и пустой. А пустота страха не испытывает. В космосе тоже немало пустоты. Он необъятен и непонятен, в нем есть туманности и множество крошечных звезд, каждая из которых огромна вблизи; он вмещает в себя бесконечность планет, из которых разумным расам Волшебного измерения принадлежит всего несколько десятков. Эти планеты дрейфуют в пустоте, как в черном океане без дна, берегов и поверхности. Там человек теряется сразу и без остатка. "Почему бы так не потеряться тому, кто правит Зенитом? И всем его помощникам? Всем солдатам, которые не отказались взять в руки лучевики и отправиться на Литос утверждать власть своей планеты?" *** Катер приземляется, и некрепко задремавшая во время полета Котинор выныривает из обрывистого неприятного сна. - На выход, - один из сопровождавших их зенитцев заглядывает в часть салона, отведенную для литосцев. На зенитце нет брони, из оружия - только парализатор в наплечной кобуре. Котинор узнает конвоира только по голосу. Дыша друг другу в затылок, они медленно бредут к входному шлюзу. Возле него возникает затор, и лишь дождавшись своей очереди, Котинор понимает почему. Рамка выхода - прямоугольное окно в болезненно-яркую фантазию. Котинор замирает в проходе, не решаясь шагнуть в раскинувшийся перед ней фантастический мир, пока ее не подталкивают в спину, побуждая спускаться. Ласкающий тело теплый ветер напоен запахами цветов и трав, от которых кружится голова. Слишком много жгущего глаза света, слишком много чистых красок: разноцветные многоэтажки с серебристо-голубыми зеркальными окнами, зелень травы и деревьев, пестрота одежды прохожих, ядреная синь полуденного летнего неба. Все, что Котинор знала до этого, кажется черновиком, темным наброском на сером фоне, тяжелым нервным сном. А новый сон сияет, как картинка с экрана телевизора, он суматошен и хаотичен. Неизвестно, как себя в нем вести, он неуютен и вызывает желание забиться в какой‐нибудь темный угол. Самой себе на его фоне Котинор видится тенью, блеклой и неуместной в царстве света. Конвоиры передают группку магов-эмигрантов подошедшим к катеру людям - их около дюжины: некоторые в черной форме и с оружием, другие в белых халатах врачей или ученых, третьи одеты как попало. Эти третьи улыбаются литосцам, хлопают их по плечам, говорят, что новоприбывшие оказались на прекрасной планете и их здесь ждет счастливая жизнь, что им повезло, и тут же начинают сыпать вопросами, приготовив диктофоны и блокноты. "Что вы почувствовали, когда впервые ступили на землю другой планеты? Как вы считаете, вы будете счастливы, начав здесь новую жизнь? Вы считаете высылку магов с Литоса целесообразной? Как вы справлялись с общественным давлением на родине до того, как вам помогли эмигрировать? Чем обусловлена ненависть населения Литоса к магам?.." Хочется найти у них рубильник и отключить. - Заткнитесь, - басит угрюмый литосец с клочковатой бородкой, облепившей квадратный подбородок. - Сколько тебе лет? - миловидная женщина в сером брючном костюме цепко хватает Котинор за плечо. - Не хочешь дать интервью? Котинор пару секунд тормозит, а потом шарахается от нее. Наманикюренная рука пытается удержать, но Котинор разжимает пальцы журналистки своими с таким сосредоточенным упорством, что та не рискует настаивать. Судя по вопросам, у местных жителей бытует странное представление о жизни на Литосе, но никто из изгнанников не пытается рассказать правду. Неизвестно, как на нее отреагируют, и будет ли это стоить потраченных душевных сил. В автобусе на гравитационной подушке их везут в офис миграционной службы, чтобы оформить подданство Магикса. Журналистов с ними не пускают, и те, разочарованные, смотрят вслед автобусу. Котинор сидит у окна и исподлобья смотрит на то, что за ним происходит. Магикс кажется очень живым и свободным городом. Столько людей на улицах: торопятся или гуляют не спеша, разговаривают, ругаются, смеются, целуются, - и все без страха, без оглядки на реющие в небе патрульные флаеры, зорко приглядывающие за тем, чтобы люди не собирались в большие группы и не разговаривали, чтобы шли по домам, не смея поднять головы. Здесь, вероятно, нет таких флаеров. Других полно: на уровне третьего этажа и выше снует туда-сюда юркий воздушный транспорт. Всюду агрессивных расцветок постеры, плакаты, транслирующие видеозаписи экраны. Котинор закрывает глаза и прижимается лбом к прохладному окну. *** Кабинет сотрудницы службы не такой, каким представлялся Котинор. Ей казалось, он будет уставлен стеллажами, на полках которых громоздятся папки с бумагами и ящики, но вместо этого ее встречает неуютно-голая комната с сиротливым цветком в горшке, стоящем на подоконнике. Окно занавешено жалюзи. Пластинки развернуты плашмя, и дневной свет бьет в спину сидящей за столом полной женщине. Вокруг стола - тумбы, на которых перемигивается лампочками неведомого назначения аппаратура. Котинор так и стоит у двери, в которую ее ласково запихнули сопровождающие, и смотрит на цветок. Он маленький, высотой с ладонь, листики тоненькие, на верхушке - еще зеленоватый нераскрывшийся бутон. - Присаживайся, - не выдерживает чиновница и показывает на свободный стул перед столом. Котинор подходит и садится. Гладкие ухоженные руки чиновницы увязли в зеленой голографической клавиатуре, зависшей в сантиметре от столешницы. Клавиатура обтекает пухлые ладони, и там, где она с ними соприкасается, свечение, из которого сотканы буквы на намеченных тонкими линиями клавишах, образует плотный яркий контур. Справа от чиновницы стоит стакан, полный воды на треть. Чиновница поднимает руку, чтобы поправить волосы, и убирает назад прядку, выбившуюся из хвоста. Теперь видно, что край ушной раковины обвивают серебристые проводки, удерживающие крохотный корпус какого-то устройства. - Как тебе в Магиксе? Котинор разглядывает проводки и молчит. - Ты такая усталая... долго летели? Котинор щурится на поток солнечного света, разрезанный на полоски пластиковыми рейками жалюзи. - Тебе точно нужно отдохнуть. Давай все побыстрее оформим, чтобы ты смогла поехать в приют. Ну-ка, где твоя идентификационная карта... Пальцы чиновницы порхают над клавиатурой, и в воздухе проступает полупрозрачный прямоугольник - модель бумажного листа с несколькими строчками текста. Котинор смотрит на стакан воды. Свет путается в его гранях. - Так, тебя зовут Котинор Эш... Четырнадцать лет... а выглядишь младше, я бы сказала. Такая маленькая, худенькая... Имя у тебя необычное. До сих пор никогда такого не встречала, хотя сколько уже работаю. Наверное, многие имена на твоей планете показались бы нам странными... но ты ведь теперь будешь жить в Магиксе. Ты можешь сменить имя, хочешь? Ты ведь начинаешь новую жизнь, так почему бы и имя не взять новое? Как насчет "Котти"? Сейчас модно называть детей так, чтобы была удвоенная согласная. Котинор рассеянно кивает. - Вот и чудно. Коротко, ясно... - узловатые пальцы тетки отстукивают символы по голографической клавиатуре, сотканной из лучиков зеленого света. Из зависших в воздухе букв складывается "Котти Эш". Котинор смотрит сквозь них. - Повернись и посмотри в объектив, для документов нужно фото. Котинор переводит взгляд туда, куда указывает чиновница. Над темным глазком камеры зажигается вспышка - и сразу гаснет. Перед глазами у Котинор плывет ее зеленоватый след. Хищно щелкая, принтер на тумбочке затягивает в узкую пасть лист бумаги и тут же отрыгивает назад. - Здесь нужна твоя подпись, - лист ложится на стол перед Котинор, рядом чиновница кладет ручку. - Это что? - Напиши свою фамилию. Буквы выходят корявыми: Котинор несколько месяцев не приходилось ничего писать. Чиновница набирает что‐то на клавиатуре, и один из мигающих лампочками ящиков на тумбе рядом со столом оживает, выплевывая заламинированную карточку. - Поздравляю, Котти Эш, теперь ты полноправная подданная королевства Магикс. Полноправная подданная безразлично гладит глянец карточки. Он приятный на ощупь. Она прижимает карточку к щеке. - Не потеряй. Конечно, можно восстановить, но зачем тебе лишние хлопоты? Котинор кивает и уходит, не попрощавшись. *** Ранним утром во дворе никого нет, именно поэтому она облюбовала это время, тихое и светлое, когда можно почитать в одиночестве. Она не хочет ни с кем говорить и не раскрывает рта, если это не необходимо, и за прошедшие две недели общественность утвердилась во мнении, что Котти Эш - угрюмая молчунья со странностями. Котти не собирается их переубеждать. Она не ищет ни общения, ни чужой симпатии, достаточно того, что издеваться и открыто задирать ее не пытаются. Наверное, после случая в столовой: девчонка из другой группы — стервозная локальная "звезда", - проходя мимо, нарочно смахнула со стола стакан Котти. Растекшийся сок забрызгал ноги всех, кто был поблизости, но никто не посмел ей ничего сказать. Котти молча соскользнула со стула и стала собирать куски стекла. Девчонка было засмеялась, но Котти подняла на нее взгляд, перевела на осколки в горсти, потрогала пальцем острую кромку самого крупного, и девчонка, как-то очень быстро затихнув, поспешила убраться прочь. С тех пор к Котти не пристают ни с предложениями дружбы, ни с дурными намерениями. Лавочка, на которой она устроилась с книжкой, втулилась между двумя кипарисами. Ветер шелестит в их листве и треплет распущенные волосы Котти - грязные, засаленные, давно не знавшие расчески. Воспитатели пытались загнать ее в ванную, сначала словами, потом насильно, но проблема была в том, что Котти, если попытаться насильно что‐то с ней сделать, начинала обороняться. Включался неведомый защитный механизм, заставлявший ее кусаться, царапаться, рваться из чужих рук и дававший ей дикую, несоразмерную тщедушному телу силу. - Спасибо, что не магией, - развели руками воспитатели после пары неудачных попыток и отступились, признав за Котти право пренебрегать гигиеной. Правда, после этого вместо двух сеансов психотерапии в неделю ей прописали четыре. К психологу Котти отправили для того, чтобы та смогла социализироваться в новом коллективе, адаптироваться к своему новому статусу, преодолеть культурный шок и сделать еще много вещей, называвшихся мудреными словами. Хочет ли она эти вещи делать, никого не интересовало. Поскольку о тоталитарном режиме на Литосе в остальном Волшебном измерении обыватели знали только по слухам и предпочитали в него не верить, о реальной помощи Котти речь не шла. Максимум, что Котти могла бы извлечь из встреч с психологом, - информацию о новом мире, но она этого не хотела. Она хотела только одного: чтобы ее не трогали. Познакомившись со своим психологом, мисс Эдельштейн, Котти окончательно убедилась, что доверия новый мир не достоин, а сеансы надо просто перетерпеть. Психолог выглядела чуть ли не ровесницей пациентки, хотя была старше лет на десять, и воплощала собой все легкомыслие вселенной. Она была полна оптимизма и уверена, что любую проблему можно решить, "настроившись на позитивный лад" и "глядя на вещи проще", а пустоту на месте любой потери - заполнить радостью от участия в карнавале, или визита в цирк, или конной прогулки, или еще чего-нибудь, что ей представлялось удачным способом провести досуг. Котти сильно сомневалась, что Эдельштейн смогла бы помочь даже себе, возникни такая необходимость. Тем не менее, кое‐кто из пациентов проникался ее незатейливой философией, кое‐кто платил деньги за визиты и считал их полезными. Котти думала, что серьезных бед у таких людей нет, просто им нравится забивать свободное время "лечением" и иметь возможность пожаловаться на жизнь человеку, который внимательно все выслушает, потому что ему за это платят. Теоретически Котти могла попросить другого психолога, но ее устраивало, что Эдельштейн не пытается лезть ей в душу и только скачет по верхам. Котти послушно и бездумно проходила тесты, слушала о своем социотипе и влиянии даты рождения на личность, врала, что забыла в приюте дневник, который психолог посоветовала ей вести, хотя этого дневника не существовало в природе, и выбрасывала из головы все услышанное, едва выходила из кабинета. В следующий раз Котти поедет к Эдельштейн завтра. Сегодняшний день свободен, и он только начинается. Он пройдет так же, как и десяток предыдущих: в каких-то неважных занятиях, Котти не знает, где взять важные. Ей все кажется пустым. Ветер треплет книжные страницы, и приходится прижимать их пальцами, чтобы можно было хоть что‐то прочесть. Названия книги она не помнит, но это что‐то художественное, история про вымышленных людей и их ненастоящую жизнь. Котти не столько читает, сколько сидит, глядя на улицу за кованой оградой двора и рассматривая редких прохожих, и только иногда вспоминает, что в ее руках шелестит тонкими страницами томик в мягком переплете. Тогда она пробегает взглядом по строчкам и наугад выцепляет несколько предложений или абзацев, но быстро перестает понимать, о чем там говорится, и снова смотрит на пустую дорогу. Она не может ни на чем сосредоточиться, постоянно перескакивает с мысли на мысль, и те сливаются в шумную многоголосую какофонию. Сияющее солнце кажется таким же легким, как и узкие, до прозрачности тонкие перистые облака. Легким, как воздушный шар, как наполненный светом мыльный пузырь или имя "Котти" в сравнении с прежним тяжеловесным "Котинор". Жизнь теперь тоже легкая. В Магиксе лето, в "Ласточке" - приюте для сирот с магическими способностями - каникулы. Всех дел: есть, спать, терпеть психолога, садиться вместе со всеми в автобус, когда воспитанников вывозят на пляж. Ни тебе работы в шахте, ни страха, ни ответственности. Растительное, беззаботное существование - если бы удалось ничего не помнить. После смены имени она вроде бы уже не совсем она, но кем стать вне Литоса - вопрос, который она для себя не решила. Там ее жизненный цикл был предопределен с рождения: ясли, детский сад, школа, работа, замужество, работа, обязательное рождение двух детей, работа, работа, работа, смерть. Самое многое, чем можно разнообразить серые будни - оказаться неизлечимо больной и скончаться раньше срока. Как обстоят дела с предопределенностью в Магиксе, узнавать не хватает любопытства. Она не испытывает никаких ярких чувств, у нее ни на что не хватает воли, и единственная мысль, которая заставляет ее чувствовать себя живой и виноватой, такова: здешнее солнце яркое и теплое, улицы чистые и зеленые от деревьев и кустов, посаженных по бокам тротуаров, а то, что было раньше, безнадежно укутано смогом и темнотой. Так нужно ли швырять себя на алтарь войны, победа в которой невозможна? Нужно ли вообще думать о том, как вернуться на Литос и попытаться принести свободу тем, кто там живет? Вернуться тянет. В жестоком, испоганенном чужаками родном мире осталась Сиджи. Стоит попробовать вытащить хотя бы ее, пока она жива и не перемолота Зенитом. Но как это сделать и чем Котти ей поможет? Тем, что вернется и умрет на Литосе? От таких размышлений у Котти появилась нехорошая привычка до крови раздирать себе предплечья ногтями, когда от собственного малодушия хочется умереть. Котти даже в жару носит одежду с длинным рукавом и бессмысленно мечется по зданию интерната и двору, нигде не находя покоя. Этим утром она не просто понимает, но и чувствует, что либо груз прошлого раздавит ее, либо она переложит его со своих плеч в самую дальнюю кладовую памяти, запечатает и постарается жить настоящим. И у этой мысли вкус предательства - предательства всех тех, кто остался на Литосе. Я больше ничего не могу, говорит себе Котти. Пока не могу. Она оглядывается на приют - трехэтажное здание, выкрашенное в белый и голубой, на двускатной крыше бликуют солнечные батареи. На втором этаже раздвигают шторы. Воспитатели и воспитанники просыпаются, скоро завтрак, а потом ни внутри, ни снаружи невозможно будет отыскать уединенного места. Котти закрывает книжку так резко, что слышен хлопок, и встает. Ветер взметывает подол короткой юбчонки - части форменной одежды воспитанников приюта. На Литосе Котти юбку надевала только в праздничные дни. До этого момента она не обращала внимания на дискомфорт от непривычной одежды - ни на что не обращала, - но сейчас чувствует себя глупо и неуютно от того, что подол заканчивается выше колена. И пусть это не самое приятное чувство, но оно знаменует собой, что пленка отрешенности от внешнего мира лопнула и Котти снова его часть. Она бредет к входной двери, впервые за несколько месяцев ощущая себя потерянной, но живой и на что‐то способной, и не догадываясь, что обязана этим своему телу, которое наконец одолело остатки зенитских препаратов, отложившихся в тканях и органах. Поздним вечером она не ложится спать, как соседки, а крадется в библиотеку, где помимо книг находится голографический терминал с выходом в интернет. Котти не спит всю ночь. Она сидит перед терминалом, барахтаясь в жадных объятиях межпланетной инфо-сети и сражаясь с ней за необходимые сведения, изучает Волшебное измерение с ненасытным любопытством завоевателя и продумывает план действий на ближайшее будущее. Она станет феей. Лучшей из лучших, чтобы попасть в Алфею - самую престижную школу, где учатся принцессы, дочери дипломатов, олигархов и великих ученых и просто одаренные девушки - весь цвет Волшебного измерения. Она подружится с ними, и, когда выпустится, у нее уже будут неплохие связи. Дальше она продолжит развивать свои силы - наверное, лет десять проработает чьим-нибудь телохранителем или в правоохранительных органах, чтобы получить боевой опыт, - и потом явится на Литос. Ни в коем случае не одна. Перед тем как возвращаться, она расскажет всему измерению о том, что там творится, так, что заставит все планеты рыдать от сочувствия, а знакомых королей и магнатов - реагировать. Дать ей войска и деньги или самим пойти войной на Зенит. Если она собирается устанавливать контакты с другими ученицами Алфеи, оставаться угрюмой и молчаливой нельзя, нужно как можно больше практиковаться в общении. Если она хочет попасть в Алфею, нужно подготовиться к вступительному экзамену. Поступить туда, не имея связей, непросто: слава выпустившихся из Алфеи двадцать лет назад Винкс осенила собой и школу, и отбоя от желающих там учиться нет. В прошлом году конкурс был одиннадцать человек на место, так что задачка не из легких. Ей предстоит большая работа над собой. На этом этапе нужно учиться скрывать прошлое и казаться приятным человеком без особых проблем, чтобы не отпугнуть нужных людей. К утру у Котти гудит голова от бессонной ночи и обилия информации. Но теперь у нее есть цель. И долгий путь к ней. *** После смерти Старьевщика Астрид не знает, куда себя деть, но задумывается об этом не сразу. Пару недель она почти не выходит из тесной комнатки в гостинице: нога заживает плохо, гноится, Астрид ночами мечется в лихорадке, выныривая из ее кипяточно-горячих объятий лишь к полудню и возвращаясь в них вечером. Неожиданно сердобольная хозяйка гостиницы сидит с постоялицей, когда той совсем плохо, кормит - с ложечки, за слабость стыдно до боли, - и, если бы не чужая доброта, Астрид могла бы не выжить. Когда она встает на ноги, еще не слишком твердо на них держась, то сразу ищет работу: нужно вернуть хотя бы денежный долг. Она помогает рыночной торговке рыбой, ежедневно выматываясь так, что по вечерам замертво падает в постель. А однажды утром, решив срезать путь, сворачивает не туда и выходит на набережную, к причалу. Рассвет тусклый и безнадежно серый, укутанный в грязную дымку облаков, как в саван. Плеск воды еле различим из‐за гула людских голосов, а сама вода очень темная и холодная на вид, и Астрид, глядя на рябь, тщетно пытается вспомнить, что такое холод. Она чувствовала его в детстве, до того, как пробудилась магия, а после перестала. Осталось только что‐то, что подсказывало, как бы оценили температуру другие: мороз, не мороз, терпимо, свежо. Но это не чувство, а знание. Несколько кораблей покачиваются у деревянных мостков, удерживаемые паутинками швартовых, еще пара стоит на якоре подальше от берега. Астрид долго наблюдает, как лижут их корпуса темные холодные волны, и не может уйти, хоть и знает, как разозлится работодательница за опоздание. Одни суда - тихие, словно покинутые, и только по стоящим на палубах вахтенным понятно, что это не так. Другие корабли разгружают, ремонтируют, снаряжают в плавание. На старенькой бригантине поднимают парус - грязно-серое штопаное полотно, - и она отчаливает. Нет ничего стремительного в том, как она удаляется, но стоит на миг отвести взгляд - и удивляешься, как далеко успела уйти, подгоняемая ветром в корму. В гавани в основном корабли контрабандистов и флибустьеров, военные и торговые заходят только в случае крайней необходимости. Тауринок не является пиратской базой, но здесь находят кров, стол, развлечения и возможность сбыть добычу те корсары, что умеют вести себя по-человечески хотя бы на время, которое проводят в городе. Для остальных всегда находится заряд картечи или место на виселице. Море сделало суетящихся на причале матросов похожими друг на друга, обкатало, словно гальку или осколок стекла, и почти все они суровы, загорелы, неопрятны, просолены насквозь и, привыкшие к раскачивающейся палубе под ногами, неуклюжи на земной тверди. Астрид смотрит на них издалека и думает, что им со Старьевщиком сказочно везло: ни одно судно их тех, на которых они плавали, перебираясь с острова на остров, не напоролось на этих молодчиков. Зато Старьевщика нашли другие. Астрид все равно, куда отправиться, с кем, по суше или по морю. Она только не хочет оседать в одном месте, потому что помнит тоску Фейр, оставшейся где‐то там, на расстоянии двух прожитых лет, с детьми, мужем и фермой. В Тауриноке Астрид засиделась, провоняла насквозь рыбой, устала выковыривать из-под ногтей кишки, вычесывать или вытряхивать чешую из волос и одежды и ждать невесть чего. От моря веет прохладой, которую нельзя ощутить - только осознать. Астрид смотрит вслед бригантине и тоскливо желает оказаться на палубе и с каждой секундой оказываться все дальше от осточертевшего города, посмевшего отнять у нее покровителя и просто единственного близкого человека. Вскоре бригантина превращается в неразличимое пятнышко вдалеке - Астрид никогда не была особенно зоркой. Она думает, что в море ветер значит больше, чем на земле, и что небо там не только наверху, но и вокруг. Везде, где не вода, - небо. Разве ее таланты не пригодятся тем, кто так зависит от милости небес? Из кораблей, стоящих у причала, она уделяет пристальное внимание двум. У первого черные паруса и корпус, и вся команда - крепкие смуглые женщины, в которых Астрид подозревает выходцев из Стигии. Они грузят на свое судно бочки и тюки, снуя туда-сюда по палубе и мосткам причала, выныривая из ведущего на нижнюю палубу люка и снова в нем исчезая. На втором корабле, переругиваясь, поднимают новую грот-мачту, и с мостика за ними наблюдает рыжая женщина в мужской одежде и с оружием. Из‐за женщин-то Астрид эти корабли и подмечает. В экипаж, состоящий только из мужчин, она бы не сунулась, так как она себе не враг и хорошо представляет, какого рода внимание ей там могут уделять. Если с дисциплиной плохо - тут и магией не отобьешься. Черный корабль не вызывает доверия. Стигийцы - разносчики самых разных болезней, от которых их самих защищает врожденный иммунитет; кроме того, ходят слухи, что в Преисподней не делается различий между мясом животных и человечиной. А вот другой смотрится заманчиво. Приглядевшись, Астрид видит еще одну женщину на палубе, оценивает, как матросы слушаются боцмана, и убеждается, что на это судно вполне можно попроситься. И только тогда понимает, что уже все для себя решила. Она опаздывает на работу и равнодушно терпит нагоняй. Мысленно она уже на раскачивающейся под ногами палубе. Она решается попроситься на приглянувшийся корабль только через пару дней, когда новая мачта установлена как полагается, добыча продана, а продовольствие загружено в трюмы, и ясно, что скоро он уплывет. Когда Астрид впервые поднимается на борт и говорит человеку, заступившему ей дорогу, что хочет поговорить с капитаном, он пытается ее прогнать. Она проскальзывает под его рукой - он неповоротлив, - но куда идти дальше, не знает и потому мешкает. Человек хватает ее за плечо и тащит к сходням, чтобы столкнуть обратно на причал, и вдруг останавливается. Астрид перестает вырываться и оглядывается. - Кто это? - кивнув на нее, спрашивает рыжая женщина, которая стоит на трапе, ведущем на ют. - Понятия не имею, мэм. Сказала, что хочет поговорить с вами. - Так чего ты ее выпихиваешь? - Виноват... Рука на плече Астрид разжимается. Астрид выпрямляется, еле сдерживаясь, чтобы не морщиться от боли и не выказать удивления от того, что капитаном оказалась женщина. Та тем временем спускается. Она выше Астрид, но ниже стоящего рядом матроса. Рыжие, жесткие на вид волосы собраны в лохматый хвост, несколько выбившихся прядей обрамляют широкоскулое лицо с перебитым когда‐то и кривовато сросшимся носом. Глаза светло-карие, и Астрид кажется, что она уже видела кого-то именно с таким желтовато-ореховым ястребиным взглядом - может, не столь пронзительным и строгим, но ужасно похожим. Капитан смотрит цепко, но спокойно, и сеточка гусиных лапок почти незаметна, пока она не прищурится. Уголок рта пересекает косая полоска шрама, на щеках пигментные пятна - она не молода, грубовата, и если и можно назвать ее красивой, то это красота, которую Астрид привыкла встречать в мужчинах - жесткие черты бывалого бойца и волевого человека. Лицо женщины ей незнакомо. Только глаза пробуждают какое‐то воспоминание, слишком смутное, чтобы его восстановить. - Что ты хотела? - прохладно интересуется капитан, и под ее взглядом Астрид тушуется, забывает все заготовленные слова и чувствует себя дурой, которая сама не знает, чего хочет. Но признаться в этом стыдно. - К вам в команду. Капитан приподнимает бровь. - Думаешь, от тебя будет польза? Что тебе дается лучше: брать рифы, вращать шпиль или орудовать саблей? Пират, пытавшийся прогнать Астрид, издает нечто среднее между смешком п хрюканьем. - Колдовать. Капитан заинтересованно наклоняет голову, и у Астрид по спине отчего-то пробегает холодок. - Покажи. Астрид обходит пирата так, чтобы тот оказался между ней и бортом корабля, и прикрывает глаза, стараясь не думать о внимательном взгляде рыжей капитанши и вслушиваясь в шум ветра, почти заглушенный плеском волн и голосами. Ветер не против помочь и охотно подчиняется магии, и она выбрасывает руку вперед, целясь в пирата. Порыв ветра сбивает его с ног и отбрасывает на сходни, по которым он катится с яростным воплем, ударяясь плечами, локтями, коленями и всем, чем пытается затормозить. Астрид бьет снова, сталкивая его вниз, и он с плеском валится в воду. Астрид оборачивается. Пираты на палубе побросали свои дела и смотрят на нее. Их человек двадцать, у Астрид ощущение, что она в какой‐нибудь таверне только что закончила выступление. Хочется поклониться или сделать книксен, но от близости капитана желание дурачиться пропадает. - Выловите его, - велит капитан. Кто‐то бросает мрачно загребающему воду руками пирату веревку. Капитан переводит взгляд на Астрид. - Что еще ты можешь? Та показывает маленькую молнию - разряд между большим и указательным пальцами, дешевенький и эффектный фокус, после которого у многих, кто хотел на нее напасть, пропадало это желание. Астрид волнуется, и это ей мешает. Молния вспыхивает на долю секунды и сразу гаснет. - Если призову побольше, боюсь поджечь корабль. Вообще моя магия связана с воздухом. Я ничего не понимаю в мореходстве, но думаю, что пригожусь, если мне скажут, что делать. За честность Астрид зарабатывает легкую, почти неуловимую улыбку краешком бледных губ, но улыбка не касается стылых глаз. - Как тебя зовут? - Астрид Килма. - Я Амаранта Линдрос, капитан шхуны "Крылья ярости", на которой ты находишься. Мы выходим в море послезавтра на рассвете. Если не передумаешь, приходи и дай нам увидеть тебя в деле. Астрид торопливо кивает и идет обратно, провожаемая любопытными взглядами команды. В назначенный день, неся сумку со скромными пожитками она снова поднимается на борт, чтобы вскоре пожалеть, что не осталась сухопутной крысой. Вода и земля схожи тем, что обе слишком тяжелы для воздуха, но земля привычней, и, пожалуй, не стоило с нее сходить. Каким очаровательно опасным и интересным представлялось ей будущее на том причале. Чего только не лезло в голову: перед грозой морей Астрид Килмой дрожат капитаны пироборейских фрегатов; повелительница штормов и ветров воцаряется над омывающим все острова океаном; Кровавая Астрид, ступив на вражескую палубу первой, прорубает себе по живому путь к скрытому в трюме и каютах золоту, которое ей особо незачем, но и лишним не будет; осиротевшая во второй раз девчонка, не знающая, кому мстить, мстит всему миру, и горят прибрежные города, и идут ко дну корабли, и тот, кто пустил те две стрелы, непременно будет на борту изломанного пушечными ядрами и обожженного молниями судна, и пусть Астрид не узнает ублюдка, но он узнает ее - и этого хватит. Было бы смешно, не будь так обидно. Вынырни из грез, огрызнись на подколку юнги, и, проклиная штиль, попытайся наколдовать хоть какой‐то ветер в обвисшие заскорузлыми лохмотьями паруса. Глотни зацветшей водички - и снова за работу: видишь, капитан смотрит? Ты же не хочешь ее разочаровать? Не хочешь узнать, что тогда будет? Старьевщик был слишком циничен и гадок, чтобы перед ним себя стыдиться. Единственное, чего Астрид тогда стеснялась - слабости, столь им презираемой. Старьевщик был вопиюще близок, на него можно было наорать, о нем можно было позаботиться, ему можно было перечить, от него можно было сбегать, если совсем достал. Он был как пес, который лает, но не кусает. С Амарантой не так. Она далека, отгорожена от команды своим статусом и чем-то еще - неуловимым, заставляющим подобраться и до боли выпрямить спину, сковывающим губы и язык, когда хочется что‐то сказать, и тогда слова приходится подбирать осторожно и так же осторожно озвучивать. Астрид боится ее до трясучки, хотя Амаранта даже голоса на нее ни разу не повысила, и так же страстно желает выслужиться и заработать ее уважение. Если с ветром проблем нет, Астрид мается от безделья и любопытства и, несмотря на иррациональный страх, так старательно путается под ногами у капитана, что та в конце концов отправляет ее на камбуз, чтобы хоть чем-то занялась. Астрид не теряется и выведывает у словоохотливого кока и взявшей ее под патронаж лекарши скупое описание того, как Амаранта стала пираткой. Она родилась на одном из мелких островков укрытой снегами Поднебесной, и, когда она была подростком, нуждающаяся в деньгах семья продала ее работорговцам. На корабле, который вез невольников, вспыхнул бунт. Пока хозяева выясняли отношения и резали друг другу глотки, рабы освободились и вышвырнули за борт, предусмотрительно пощадив нескольких матросов. Многим рабам некуда было возвращаться. Кто‐то из них оказался в неволе из‐за долгов или преступлений, большую часть женщин и детей продали семьи, как Амаранту, других взяли в бою, спалив дотла их родные села и деревушки. У них теперь были только они сами, захваченный корабль и ненависть к тем, кому повезло больше. Долго наслаждаться разбойничьей жизнью им не пришлось: они попытались отбить добычу у других, куда более опытных пиратов, и почти все пошли ко дну вместе с кораблем. Амаранту и других женщин пираты взяли себе для забавы. Как именно она доказала, что достойна большего, чем судьба матросской подстилки, осталось неизвестным, но она стала членом экипажа. Лет двадцать назад, задолго до того, как купить "Крылья ярости" и собрать собственную команду, она служила на нескольких кораблях, и на одном из них познакомилась с нынешним квартирмейстером Вестером – тогда еще не одноглазым. За эти годы Амаранта набралась опыта в нелегком искусстве морского разбоя. Это было единственным, чем она умела и хотела заниматься. Амаранта много раз рисковала оказаться в петле, бывала в плену, выживала после тяжелых ранений, страдала от цинги и голода - и все равно, зализав раны, залатав пробоины, набрав в команду новых людей взамен погибших, выходила в море. Может, именно любовь к нему, подтвержденная галлонами крови, которую - свою и чужую - Амаранта не жалея проливала доски палуб, которую мешала с водой, даря безучастным волнам, и хранила ее во всех передрягах. Астрид завидует ее постоянству. На первом судне, на которое они нападают, команда сдается без боя, увидев черный флаг. Астрид сидит в корзине грот-марса и сверху смотрит, как связывают сдавшихся и перетаскивают на "Крылья" их весьма скромный груз - действительно, за такое драться не стоит. Уходить в порт рано. Если поделить добычу, на каждого члена экипажа придется по горсти медяков, и это никого не устраивает. Плавание продолжается, пока они не натыкаются на барк под флагом элизиумской торговой компании. Это хорошая добыча, особенно если учесть, что они без конвоя. Когда им не удается оторваться от севших на хвост пиратов - Астрид очень старается, подгоняя шхуну, - эти ребята труса не празднуют. Сперва, отстреливаясь из пушек, пробивают дыры в парусах и пробивают борт чуть выше ватерлинии, а когда "Крылья" подходят близко, достают сабли и мушкеты. Во время боя выясняется очень неприятная вещь: Астрид, считавшая себя прекрасным бойцом, в массовой рубке во время абордажа непригодна. Она не осмеливается подлетать близко, опасаясь, что подстрелят. Бить молниями ей не разрешили, чтобы не поджечь судно, да и не попадешь в подвижную мелкую цель издалека. Воздушный клинок сохраняет остроту только на небольшом расстоянии, дальше десятка метров теряет плотность и скорость и превращается в бесполезный порыв ветра, который собьет с ног всех, кто окажется на его пути. А лезть в пекло с мушкетом - один выстрел, и то если повезет, а перезарядить некогда - и саблей наперевес Астрид запретили и капитан, и квартирмейстер, он же глава абордажной команды: сочли, что ей не хватает умения обращаться с оружием. Абордаж проходит без ее участия, она только успевает несколько раз прикрыть кого-то из своих воздушным щитом от выстрелов. Но пираты прекрасно справляются сами. Астрид смотрит сверху на кровавую суматоху на верхней палубе торговца и поражается их бесстрашию. Туда, где дерется Амаранта, вообще нельзя смотреть без содрогания: в финтах Астрид ничего не смыслит, и потому ей все время кажется, что вот-вот капитан не сумеет парировать удар и чужая сабля разрубит незащищенное тело. Но Амаранта отбивается, уклоняется, вспарывает противникам животы, полосует по рукам, заставляя выронить оружие, дотягивается до глоток, глаз, добивает кортиком и остается невредимой сама, словно ее берегут духи или демоны. Я так не умею, думает Астрид с отчаянием. Я никогда так не сумею. Я слишком трясусь за свою шкуру. Не проходит и получаса, как на торговом судне остаются только сдавшиеся и мертвецы. Когда мешки с сахаром, пряностями и кофе перекочевали из трюма призового корабля в трюм "Крыльев" и шхуна уходит от пылающей торговой посудины, которую признали негодной для продажи, Астрид уходит в свою маленькую каютку и не особо хочет выходить. С палубы доносится голос клерка, зачитывающего опись груза, и вторящие ему после каждого пункта возбужденные голоса пиратов. Астрид раскачивается в гамаке, отталкиваясь от переборки рукой, отчаивается все больше с каждой секундой и думает, что в ближайшем порту ей стоит сойти с "Крыльев" и забыть о флибустьерском промысле. В дверь стучат. Астрид не вставая отодвигает задвижку магией, но, увидев, кто на пороге, поспешно спрыгивает на пол. - Почему ты не со всеми? - Амаранта заходит и прикрывает дверь. - Разве тебе не интересно, что мы добыли? - Я не слишком-то отличилась, мэм. Я не дралась. - Не дури, этого и не требовалось. Благодаря тебе мы легко догнали торговца, а из‐за того, что ты порвала ему такелаж, он не мог разворачиваться и палить по нам. Ты потрудилась не меньше любого из команды. Судьба не зря привела тебя сюда... по крайней мере, я об этом не жалею. Астрид молчит, опустив глаза и проглотив слова о том, насколько больше смогла бы сделать, не мешай ей страх и недостаток опыта. Амаранта подходит к ней и кладет руку на плечо, крепко сжимая. Астрид напрягается под прикосновением. От капитана пахнет потом, порохом и кровью, капли крови запятнали ее блузу и открытую шею, на лице, небрежно вытертом рукавом, тоже остались бурые следы. У Астрид перед глазами стоит картинка: Амаранта, на которую бросились сразу трое, а потом - что с ними стало. Рано Астрид сочла себя зачерствевшей душой и умудренной боевым опытом. Она все еще способна ужасаться смерти и людям, несущим смерть, но почему‐то этот ужас смешан с восхищением. - Не рассчитывай, что этот бой сблизит тебя с командой. Они либо будут бояться, либо не захотят признать твои заслуги, - Амаранта сжимает ладонь сильнее напоследок и отпускает Астрид. - Им потребуется много времени, чтобы привыкнуть - А вам? - Сегодня я увидела все, что хотела, - грязная рука капитана осторожно, едва-едва касается волос Астрид, и той хочется не то отшатнуться, не то стиснуть Амаранту в объятиях и благодарно зареветь. Но вряд ли Амаранта оценит такой порыв. Я нашла себе проблемы, думает Астрид, столбом стоя на месте. И я нашла, кого мне теперь любить вместо Старьевщика. Когда они заходят в порт на Ургхазе, получают каждый свою долю, сбыв товар, и расходятся по кабакам и борделям, два отморозка из команды пытаются ограбить Астрид, подловив в безлюдном переулке. Она не убивает их. Во-первых, они хорошие канониры, умеющие наводить пушки на цель, что весьма ценно, а во-вторых, кто‐то должен донести до других, что отнимать у Астрид честно заработанное - неважная затея. После она идет в таверну. Она никогда не бывала на этом острове, ее тут не знают, но хозяин не против того, чтобы вечером она выступила в его заведении, и даже обещает пригласить музыкантов. В этот раз Астрид даже не собирает деньги со зрителей - ее доля добычи достаточно велика, чтобы можно было себе это позволить. Она танцует, и быстрый ритм и знакомые движения помогают забыть обо всем, что мучило ее с тех пор, как умер Старьевщик. Среди посетителей таверны немало членов экипажа "Крыльев", и в перерывах между мелодиями Астрид отбривает их сомнительные комплименты, что портит настроение. Но еще хуже: она о них не подумала, когда шла в таверну. Не подумала, как они это воспримут. Она просто хотела танцевать, и это желание убило способность рассуждать логически. Во время последнего танца она видит в углу зала Амаранту за маленьким отдельным столом, и неловко спотыкается от неожиданности, чувствуя стыд, словно ее поймали на чем-то недостойном, словно похотливые взгляды и мысли зрителей запятнали ее саму. Астрид уверена, что Амаранта такой способ провести досуг не одобрит, однако та не выглядит разозленной и только салютует ей стаканом, а когда музыка заканчивается, подзывает ее к себе. Астрид неловко садится на край лавки напротив Амаранты, радуясь, что их разделяет столешница. Неуместно звякают монисты. - Ты могла бы зарабатывать на жизнь танцами. Я вижу, тебе это нравится, и это более безопасно, чем пиратство. Так зачем ты нанялась ко мне? Отличный вопрос, думает Астрид. Еще бы такой же отличный ответ придумать. Ей неловко от того, насколько открыт и прозрачен ее костюм. Амаранта разглядывает его, и Астрид кажется себе ряженой дешевкой. - Хотела чего-то большего, мэм, - отвечает она, испугавшись затянувшейся паузы. - У тебя интересные представления о большем. Амаранта усмехается, пару секунд глядя не на Астрид, а сквозь нее, потом встряхивается, тяжело опирается локтями на стол и велит служанке принести еще рома. - С таким настроем ты у нас не задержишься. Через год-другой тебе станет ясно: тут мало чего можно добиться. Ты отличаешься от остальных: почти всех в команде держит жажда наживы и нежелание учиться чему-то полезному. - А вас? - И меня. - Извините, мэм, но не верю. Я слышала, что вы плаваете уже почти двадцать лет. Неужели за столько времени не удалось заработать достаточно, чтобы осесть на суше? - Удалось. Я даже пыталась осесть, но не смогла там оставаться. Море меня любит, а земле я не нужна. Служанка приносит бутыль с мутноватой коричневой жидкостью и два стакана. Амаранта наливает себе и пьет, не поморщившись. Астрид тянется ко второму стакану, но Амаранта бьет ее по руке. - Плохая идея - спиваться в твоем возрасте. Если, конечно, хочешь когда‐нибудь вырасти, а не намерена умереть во время следующего геройства. - Но ведь я помогла команде! - Команду можно пополнить в любом порту, но даже для моей везучести найти другого мага - это слишком. Вы обычно всю жизнь проводите, забившись в свой угол, и носа в мир не высовываете. Откуда ты взялась такая, сорвиголова? - Долгая история. - А мы не спешим, - по тону Амаранты ясно, что это приказ. А приказы капитана должно выполнять, и Астрид на это подписалась сама. Она с тоской смотрит на ром и начинает говорить. Скрывать нечего. Сначала она намеревается скупо перечислить вехи своей истории, но увлекается, и из недр памяти всплывают подробности, о которых она предпочла бы не вспоминать. Если подытожить все, что с ней случилось, ее судьба оказывается такой жестокой и несправедливой, что она не выдерживает и начинает беспомощно плакать, шмыгая носом, вытирая глаза кончиком шифоновой шали и испытывая глубочайшее отвращение к себе. Она ни на секунду не забывает, кто сидит напротив, и не может найти в себе смелости посмотреть на Амаранту, уверенная, что та вот-вот фыркнет и встанет из‐за стола, оставив Астрид заливать слезами обшарпанную столешницу. С сухим шорохом проезжает по столу стакан, придвинутый к Астрид. Он полон почти до краев, и последнее связное воспоминание этого вечера, давно перешедшего в ночь - гадкий вкус рома, обжигающий горло. Потом память дробится на осколки: Астрид не попадает в кого-то шаровой молнией, хозяин таверны кричит, чтобы она убиралась - кажется, больше ей тут танцевать не разрешат, - Амаранта тихо смеется, крепко удерживая ее за руки, невесть откуда взявшийся квартирмейстер несет Астрид на плече, бросает на кровать в темной комнате, выходит в освещенный коридор, и золотистая вертикальная полоса света становится все тоньше, пока не захлопывается дверь и все не погружается во мрак. Просыпаться очень не хочется. Болит голова, солнце режет глаза. А когда Астрид припоминает, что вчера было, остается только желание заскулить побитой собакой и уползти куда‐нибудь подальше. Амаранта ведет себя так, словно ничего не было и пьяная Астрид не спала всю ночь в ее постели, перед тем всласть нарыдавшись и чуть не разнеся по камешку таверну. Астрид тоже старается забыть этот вечер. Перед отплытием она узнает: тем двоим, что напали на нее, уже нашли замену. Больше свои на нее не нападают. Но она и впрямь чужая на корабле, даже более чужая, чем вначале, когда ее еще не знали, подначивали, не опасаясь. Она отвечала грубой бранью или злой шуточкой, и все оставались довольны. Сейчас с ней стараются лишний раз не заговаривать. Однако капитан ее не отталкивает, а на остальных Астрид плевать. Теперь она знает, чего ждать от боев, и готовится, часами тренируясь прицельно бросать заклинания сверху. Она ставит на бак бочку и бьет по ней воздушными клинками, учась удерживать их тонкими и острыми на большем расстоянии. Она швыряет их с марсов, или стоя на рее, или зависнув в воздухе, или проносясь над целью. Бочки атак не выдерживают и вскоре оказываются в дефиците. Квартирмейстер наотрез отказывается отдавать их ей на растерзание. Матросы между собой проклинают Астрид, потому что боятся ходить по палубе, когда она упражняется. Во второй бой - шхуну пытается атаковать другой корабль – Астрид бросается очертя голову. Носясь над кораблями, сцепленными тросами, и вспарывая воздушными клинками животы врагов - иногда за долю секунды до того, как в нее бросят нож или выстрелят, - участвуя в схватке вместе со всеми, она чувствует себя частью команды, частью механизма, несущего боль и гибель. И, будучи шестеренкой механизма, это легче принять. После сокрушительной победы легко раненая Астрид удостаивается одобрительных комментариев, в основном от тех, кого она прикрыла во время абордажа, злых шепотков за спиной и приказа Амаранты не вздумать больше так подставляться. - Мы не в цирке и не на смертельные трюки собрались глядеть, - холодно говорит капитан, и Астрид, рассчитывавшая на похвалу, сникает. - Ты слишком ценный член команды, чтобы так глупо тебя терять, - говорит Амаранта, но голос ее не звучит мягче. Астрид чувствует себя не то выслуживающейся собачкой, не то выпрашивающим внимание ребенком. Ее желание впечатлить, поразить, доказать свою значимость слишком очевидно. Ужиная вместе со всеми в кают-компании, она слышит от кого-то: - Выскочка. - Кто сказал? – Астрид оглядывает ужинающих. Лица – каменные или насмешливые, никто не признается. - Я выскочка, потому что не поджимаю яйца, как трус, который меня так назвал? - хмыкает Астрид. Никто не отвечает, и она, фыркнув, поворачивается к сидящей рядом лекарше. Та начинает вполголоса возмущаться наглостью чертовых головорезов, которые сейчас храбрые и корчат из себя невесть что, но в погоне за выгодой так и норовят предать ближнего своего и визжат, как свиньи, на ее операционном столе. Астрид слушает вполуха и согласно кивает, помешивая ложкой странно пахнущее варево, которым их сегодня кормят. Но она чутко прислушивается к тому, что говорят вокруг, и потому не пропускает чьего-то очень неприличного предположения о том, почему Астрид так старается отличиться перед капитаном. От ярости темнеет в глазах. Астрид приходит в себя, только когда дурак-юнга, не по делу раскрывший рот, притиснут к переборке воздушной подушкой. Сама Астрид с легким удивлением смотрит на кинжал, который держит у его горла - когда только успела достать? Матросы повскакивали со своих мест и окружили ее. Астрид оттаскивает боцман. Он же награждает болтуна зуботычиной и отправляет возиться с насосами в трюм. - Она твой товарищ, сопля ты мелкая, и в следующий раз может твою жопу в бою прикрыть. А может и не прикрыть, если продолжишь в том же духе, ясно? Уходя из кают-компании, юнга смотрит на Астрид жгучим непонятным взглядом. Может быть, это зависть. Многие на борту завидуют ее магии. Может, ненависть - легко ненавидеть того, кто отличается от тебя полом, неестественным цветом волос и высоким положением на корабле. Ее считают шлюхой из‐за танцев, боятся задирать напрямую и параноят настолько, что хотят от нее избавиться. Убеждают капитана, боцмана и квартирмейстера, что она слишком опасна, и если вдруг что, справиться с ней не удастся. Если бы Астрид была хоть вполовину такой сильной феей, какой ее выставляет обуревающий матросов страх, она бы могла захватывать корабли в одиночку. Ситуация напоминает Астрид о ныне мертвых детях из ныне разрушенной деревушки - те не принимали ее в свою компанию по схожим причинам. Кое-кого из экипажа всерьез увлекает предположение юнги, и они обсуждают его украдкой, когда рядом нет никого из офицеров. Астрид хочется пошвырять придурков за борт, но это чревато наказанием для нее самой, и она доносит на них боцману. За это ее называют стукачкой и ненавидят все больше. Замкнутый круг. - Ты вносишь раздор в команду, по веслу им в задницу, - говорит ей однажды квартирмейстер. - Кто‐то готов на тебя молиться, а кто‐то жаждет выпустить тебе кишки или требует, чтобы тебя ссадили на ближайшем клочке земли. Только и гляди, чтобы не сцепились. Прозвище квартирмейстера Вестера - Вёсла, и по настроению он на него откликается. Дело в том, что весла в его речи встречаются патологически часто и все время фигурально впихиваются кому-то в задницу. Ни одно из прочих ругательств он так не любит. По количеству весел можно определить, насколько он зол: на двадцати обычно в ход идут телесные наказания. Лекарша рассказывала, как однажды он пообещал впихнуть кому-то тридцать штук и даже начал осуществлять угрозу, но, во-первых, тридцати весел на корабле сроду не было, а во-вторых, вмешалась Амаранта. Астрид старается выкинуть из головы мысли об этом инциденте и сосредоточиться на разговоре. - Сэр, это не мои проблемы. - Мы теплой компанией из сотни человек плывем в открытом море на крохотном деревянном кораблике. Девочка, здесь просто нет места для разногласий, и проблемы у всех общие. - А я что могу сделать? - вскидывается Астрид, подстегнутая досадой: сколько ночей не спала, думая о том, как прижиться, а теперь ее смеют упрекать в том, что она не смогла прыгнуть выше собственной головы. - Извините, не знаю заклинания, чтобы все вдруг меня полюбили. - Страшно представить, какие петушиные бои бы это повлекло... - хмыкает квартирмейстер. - Так что отставить любовь. Не получается стать своей - значит стань незаменимой. Как капитан: нет на борту человека, который лучше нее знает и чувствует море, и лучшего бойца и командира нет. Или врачиха: поговаривают, что она ведьма, выхаживает таких, кого уже в покойники записали. - Она не ведьма. Уж я-то знаю. - Да неважно, весло ей в задницу. Докажи, что без тебя нам будет хуже, чем с тобой, - и у команды не останется выхода, кроме как тебя принять. Но при этом не лезь на рожон. Подумай, на что еще способна твоя магия. - А если не придумаю? - У Амаранты есть еще одно прекрасное качество: она никогда не ошибается в людях. В тебе она уверена. Квартирмейстер хлопает Астрид по плечу и уходит. Астрид сообщает капитану о штормах, которые ей удается заметить заранее. Обычно Амаранта и так о них знает по известным морякам приметам: зыби на воде, алой заре, особой форме облаков, - но Астрид может рассказать подробнее, насколько сильной будет буря и с какой скоростью надвигается, и это помогает определить, как ее избежать или выйти с наименьшими повреждениями. В этот раз она проспала момент, когда эти сведения были бы полезны. "Крылья ярости" в проливе между двумя пироборейскими островами идут к Карну с полным трюмом Синдеркрагской парчи. Опасный участок пути, на котором легко нарваться на военные корабли, почти пройден, несмотря на то, что неделю на море был штиль. Астрид по возможности двигала корабль вперед, но быстро выбивалась из сил: не так просто заполнить паруса ветром и удерживать его часами. Эту неделю впередсмотрящие не видели в море ни единого паруса. Из‐за безветрия и того, что приходится бессильно ждать веселья на Карне, экипаж заскучал. Астрид старается выходить как можно реже: ее главные враги плавают не на других судах, а на этом, и безделье их подстегивает. Она лежит в гамаке в своей крохотной каюте и в полудреме размышляет, какой костюм для танцев заказать карнским швеям, умеют ли они шить хорошие костюмы и подойдет ли им парча. С этими мыслями Астрид засыпает. А проснувшись - уже на закате, - улавливает в голосе ветра близкую угрозу, и становится не до сна. Как проворонила, почему не почуяла раньше, как всегда чуяла надвигающуюся непогоду - уму непостижимо, впору думать, что сама буря хотела остаться незамеченной. Но упаси небо сказать об этом вслух. И так половина команды только и ждет, когда она оступится. Астрид выбегает из каюты и стучит в соседнюю, капитанскую, но никто не отвечает. Тогда она выходит на палубу и оглядывается. Трое голых по пояс матросов вяло елозят швабрами по шкафуту, еще несколько растянулись у бака. Где капитан, они не знают или не хотят говорить. Приходится побегать по кораблю, прежде чем боцман советует завернуть в лазарет. Когда в ответ на стук в дверь голос Амаранты приглашает войти, Астрид шепотом ругается от облегчения. Капитан и врачиха сидят на рундуке бок о бок - иначе его размеры не позволяют, - и каждая держит на коленях по бутылке темного стекла, поблескивающего в рыжих лучах закатного солнца. В воздухе повис кисловатый запах вина. - Что такое? - Амаранта откидывается спиной на стену позади и смотрит выжидающе. Глаза у нее блестят, лицо раскраснелось, бутылка явно не первая, и Астрид становится интересно: она еще не видела капитана пьяной. Вот только сейчас это совсем некстати, бороться со штормом нужно в ясном уме. Услышав новость, Амаранта мрачнеет и трезвеет. - Сколько у нас времени? - До шести склянок. - И все еще штиль, - Амаранта поднимает с пола пустую бутылку и катает по столу. - Все зависит от тебя, Астрид. Отправляйся наверх и наколдовывай юго-восточный ветер. Держим курс на Четыре Клыка, передай рулевому. Выполняй! - Да, мэм. Четыре Клыка - группа из четырех маленьких островков, каждый из которых - почти сплошная скала. Там есть несколько тихих заливов, в которых хорошо пережидать непогоду. Всю ночь они плывут наперегонки с бурей. Астрид раз за разом призывает ветер, чтобы наполнить паруса, но он не слушается и быстро затихает или начинает дуть не в ту сторону. К утру Астрид выматывается совершенно, и как по волшебству, которое она уже не в состоянии использовать, ветер меняется на устойчивый попутный. - Иди спи, - велит Амаранта, стиснув плечо Астрид - плечо, на котором сквозь блестящую ткань превращения, удерживаемого адским напряжением воли, то и дело просвечивает грязная рубаха. - Если что‐то пойдет не так, ты снова понадобишься. - Есть, - благодарно бормочет Астрид, позволяя себе выйти из превращения. Оно вытягивает силы само по себе, но без него буйный нрав морских ветров не укротить. Перед тем как заснуть, она долго ворочается в гамаке, чудом из него не вываливаясь и терзаясь тем, что проспала приближение беды и слишком поздно рассказала о шторме. Ближе к полудню ее будит посланный капитаном юнга, и Астрид, сонно и зло щурясь на дневной свет, приглушенный затянувшими небо облаками, выползает на палубу оценивать ситуацию. Ситуация неутешительная: шторм идет по пятам, вдалеке - пока еще вдалеке - небо зловеще налилось фиолетовой темнотой. Там уже сшибаются друг с другом валы, там по волнам плывут клочья пены, а над ними ревет ветер. Не хочется думать, что будет, если "Крылья ярости" человеческой попадут в этот котел, кипящий яростью морской. Они идут полным ходом. Астрид не жалеет ни себя, ни трещащих от напора ветра мачт, ни натянутых, как барабан, парусов. Шторм идет по пятам. Когда в пелене плотных серых облаков не остается разрывов и они на глазах угрожающе темнеют, набухая от непролитого дождя, впередсмотрящий из вороньего гнезда кричит, что видит вдалеке остров. Ветер, до того ровный и сильный, теперь налетает порывами, паруса то раздуваются, то бессильно провисают, и шхуна движется рывками, раскачиваясь на усиливающихся волнах и рыская носом. Циклон уже зацепил их шквалистым крылом, и справиться с ним у Астрид сил не хватит. Обидно: если бы вчера смогла подгонять корабль чуть дольше, успели бы войти в бухту, пока море было спокойным, а если попробуют сейчас, налетят на рифы. И хотя Астрид сделала все, что могла, обвинят ее. Не лучшей идеей было прибиться к шайке морских разбойников, которые равно безжалостны как к врагам и пленным, так и к потенциальным своим, которым не удается влиться в их общество. А может, и не обвинят. Шторм сильный и запросто может отправить "Крылья" на дно со всем экипажем, а утопленники уже никому не предъявят претензий. У Астрид в таком случае хорошие шансы спастись, долетев до близкого острова, но с собой она едва ли кого-то дотащит. "Будет совсем плохо - попробую", - думает она, глядя на Амаранту, стоящую на юте. До этого дня Астрид удавалось избегать штормов, а тот единственный, который при ней настиг "Крылья ярости" в открытом море, был игрушечным по сравнению с тем, который настигает их сейчас. Вода захлестывает раскачивающуюся палубу, окатывая команду и пытаясь смыть ее за борт. Ветер гудит, небо, фиолетовое и злое, хлещет плетями ливня по палубе и суетящимся на ней людям, которые, цепляясь за снасти, пытаются управиться с такелажем. Матросов, возящихся наверху с парусами, стихия хочет смести и обрушить вниз, разбить их тела о просмоленные доски или утопить в беснующейся воде, но они привычно держатся и, обламывая ногти и свозя кожу с ладоней, вяжут скользкими канатами непослушные тяжелые полотнища. С носа льют масло, и тонкая жирная пленка расплывается по валам, сглаживая их гребни. Шхуну неумолимо сносит к выступающим из моря скалам, возле которых яростно бурлит белая от пены вода. Куда‐то в середину острова бьет белая ветвистая молния, но за шумом ливня и хлопаньем парусов грома не слышно. Астрид превращается и взлетает. Ее швыряет в воздухе туда-сюда, как котенка, магии карликовых крыльев не хватает, чтобы противостоять шквалистому ветру. Она не знает, что делать. Все было бы просто, сумей она поглотить энергию шторма, но такое ей не по зубам, ее разорвет. У каждого мага есть предел силы, которую он может зачерпнуть из стороннего источника без вреда для себя, и предела Астрид не хватает. Она взвивается вверх, окутывая судно тонкой, легко рвущейся защитой, чтобы матросам было проще управиться с парусами, чтобы их не мотало так, то почти отрывая от рей, гафелей и стеньг, то прикладывая о них и выбивая дух. Но возле верха грот-мачты ветер разметывает защиту в клочья и налетает на стеньгу с двумя матросами. Сквозь голос стихии прорывается дикий треск. Астрид ничего не успевает сделать. Ее сносит, отбрасывает, мотает в воздухе, и когда она выравнивается, то видит сначала бессильно обвисшую на снастях стеньгу, а после, внизу - два тела, под которыми расплываются темные пятна крови. Через пару секунд накренившееся судно захлестывает мутный вал, унося трупы в море. Живые цепляются за все, что попадется под руку, и копошатся на палубе и мачтах, маленькие и беспомощные. Астрид нервно сглатывает. Ее щиты слишком слабые; чтобы уберечь людей, нужно что‐то другое. Решение приходит по наитию. Она впитывает столько бушующей вокруг силы, сколько может, вдыхает ее в себя и вкладывает в заклинание, отводящее бурю. Отщипывает по чуть-чуть от разрушительной энергии обезумевшего ветра, и сразу отдает, не пытаясь удержать то, что удержать невозможно. Ветру хочется лететь, и гудеть, и гнать низкие, разбухшие от воды тучи, и играть крохотными корабликами, пляшущими на волнах танец, что легко может закончиться крушением. Астрид не останавливает ветер, но ведет его в обход узкого пролива, действуя осторожно, чтобы не терпящая контроля стихия приняла ее волю за свою. Буря расступается, огибает "Крылья", разделяясь, уходя вдоль высоких скалистых берегов бухты. Волнение слабеет, шхуна уже не кренится так страшно, не ложится набок, рискуя перевернуться. Боцман рвет глотку, приказывая снять одни паруса и поднять другие, чтобы идти малым ходом. Штурман становится к штурвалу и осторожно ведет "Крылья" по известному ему проходу между рифами. Астрид падает на палубу с саженной высоты, не удержав превращение, и долго сидит, пережидая боль от ушибов и не решаясь встать. Кружится голова. Облизав губы, Астрид чувствует на них соль и думает, что это морская вода, но по мокрому рукаву рубахи, которым она вытирает лицо, расплываются густо-красные разводы. Кто‐то склоняется над ней и спрашивает что‐то прокуренным тревожным голосом, она вяло отмахивается. Матросы толпятся вокруг, игнорируя боцмана, который орет, чтобы они вернулись к работе. Столпившихся распихивает лекарша, за ней идут Амаранта и квартирмейстер, и перед ними матросы расступаются. - Я в порядке, - говорит Астрид лекарше, тычущей ей под нос влажную тряпку, с чувством исполненного долга падает навзничь на мокрые доски и смотрит вверх. Жуткие темные тучи медленно плывут по небу, вдалеке сверкают молнии, льет и льет дождь. Квартирмейстер подхватывает Астрид на руки и, взвалив на плечо, несет в каюту. Астрид не слишком удобно, плечо врезается в живот, она висит вниз головой, от этого ее подташнивает. Она приподнимается, чтобы оглядеться. - Молодец, Астрид! - кричит кто‐то из матросов. И все сходят с ума, подхватывая возглас и выкрикивая ее имя. Астрид вяло улыбается, внимательно оглядывая команду. Почти все смотрят с обожанием и восхищением, но кое‐кто определенно не изменил дурного мнения. Астрид бессильно обвисает на квартирмейстере. Тот доходит до юта и вносит ее в капитанскую каюту. "Я сделала, как ты сказал. Прыгнула выше головы и свалилась. Если и после этого меня тут не станут ценить, я просто перебью недовольных." Амаранта заходит следом и велит квартирмейстеру: - Оставь нас. Квартирмейстер зачем‐то подмигивает Астрид - подбодрить хочет, что ли. С Амарантой мало кто любит оставаться наедине, уж больно гнетущее она производит впечатление. Однако дело в том, что Астрид уже почти ее не боится; правда, по-прежнему боится ее разочаровать, но это страх другого сорта. - Ты спасла корабль. Астрид не знает, что на это сказать, и только пожимает плечами. Шхуна мерно раскачивается, вызывая головокружение, тело тяжелое и вялое от усталости, и в таком жалком состоянии и положении Астрид предпочла бы не разговаривать ни с кем, а особенно - с Амарантой. С одежды и волос Амаранты течет. Капли падают на пол с дробным стуком. - Я молодец? - вырывается у Астрид, которая не в силах больше пытаться угадать, о чем думает капитан. - Они кричат именно это. Астрид хочется смеяться до горьких слез. Не за тем она спрашивала, собрав в кулак все нахальство, чтобы получить такое вместо ответа. Ей до безумия важно мнение Амаранты, но для той она - всего лишь часть команды, винтик механизма, обособленный, плохо изученный и непредсказуемый не в лучшем смысле слова. Все такая же безмерно, невыносимо спокойная, Амаранта вглядывается в ее лицо, и карие глаза, так мучительно о ком-то напоминающие, безмятежно-холодны. - Ты прекрасно себя показала, - говорит она и выходит из каюты, и это опять не то, что Астрид хочет слышать.