Жрицы Филлиды. Будь на моей стороне

Дождь льет и на следующий день, и на послеследующий. Иногда притихает - капли становятся мелкими и редкими, - но только затем, чтобы обрушиться ливнем с новой силой. Река вот-вот выйдет из берегов. Третий день дождей подошел к концу и стал третьей ночью. Астрид лежит в постели, бессонно таращась в темноту. Леонор ушла минут десять или пятнадцать назад, унеся с собой лампу и книгу про Стигию-Преисподнюю, болезненный край болот и ядовитых туманов, от которых человек из других мест запросто может умереть. Но тем, кто там родился, они нипочем, для них яд - чистый воздух. Астрид ворочается под одеялом. Сбросишь - холодно, укроешься - жарко. Дом пропитался влагой, даже дышать тяжело. Сон не приносит облегчения, неглубокий и тревожный, и выныривает из него она почти с радостью. Все еще темно, барабанит по крыше дождь. Она встает и подходит к окну. За пеленой косых струй виднеется пятно света и две фигуры на площадке перед домом - Леонор и отец. Но зачем им понадобилось ночью выходить наружу? Тренируются? Но почему в темноте? Астрид щурится, пытаясь разглядеть больше, но силуэты расплываются. У отца в руках книга, он что‐то читает вслух - губы шевелятся. Астрид выбегает из комнаты и несется вниз по лестнице, чтобы посмотреть на все поближе. Приоткрыв входную дверь, ежится от влажной прохлады и видит: в воздухе парят крохотные рыжие огоньки, как будто горят невидимые свечи. Отец продолжает читать вслух, язык незнакомый, голос напряженный. Перед ним стоит Леонор: выпрямив спину, опустив руки вдоль тела, спокойная, уверенная в том, что отец знает, что делает... Астрид вздрагивает всем телом. Сердце пропускает удар, воздух застывает в легких - не вытолкнешь. Опасность. От отца, который резко замолчал и положил книгу на мокрые камни. От Леонор, которая все еще стоит прямо - болезненно выпрямившись, кулаки сжаты, она вдруг становится выше. Первыми от земли отрываются пятки. Леонор встает на цыпочки, словно пытаясь зацепиться носками сапог за уходящую вниз землю, от которой отрывается, но сила, тянущая ее вверх, неумолима. И Астрид, у которой первая в жизни мысль была о полетах и высоте, Астрид, которая мечтала о крыльях, готова выть от ужаса. Что‐то неправильно, что‐то не так. Леонор обмякает в воздухе, как тряпичная кукла. Бессильными плетьми повисают руки, горбится спина - только чтобы выгнуться в следующий миг до хруста в позвоночнике. Крик Леонор взрезает тишину - и боль в этом крике уже не человеческая. Астрид бросается вперед, Астрид пытается подчинить себе ставший непокорным воздух, своей волей заставить его отпустить Леонор, которая бьется в судорогах и захлебывается криком. Не получается. Воздух сильнее маленькой колдуньи из слабого человечьего племени. Астрид пытается снова и снова, пока на плечо не ложится тяжелая отцовская рука: - Прекрати. Одновременно затихает Леонор. И предчувствие беды становится чувством. Астрид медленно-медленно оборачивается. Снизу, оттуда, где была речка, поднимается волна. Ее гребень наползает на небо, нависает над домом, над Астрид, Леонор и отцом - и замирает, только внутри огромной водной массы движутся отдельные потоки, извиваясь, как прозрачные змеи или переплетение вынутых из тела жил. - Покорись мне! - кричит отец. - Нет, - отвечает Леонор чужим, мягким, переливчатым, как звон ручья, голосом. - Ты скована! Скована! - Чем ты можешь сковать реку? Дождь? Океан? - миллионы интонаций смешались в словах, которые что‐то произносит ртом Леонор. - Ты жалок, человек. Тебе дважды повезло, но на третий раз такое не повторится. Докажи мне свою власть. Попробуй. Астрид оглядывается на отца. Тот смотрит на волну и что‐то шепчет, и неверие на его лице мешается с испугом. А потом все перекрывает оглушительный плеск. Воды - тонны, будто вся река встала на дыбы и решила обрушиться на крохотный домик. Астрид окатывает с головой, она выставляет щит, уже зная: тот не выдержит, поток раздавит и сметет ее. Но что‐то упрямо вспыхивает серебристым, белым, голубым, слепя глаза, и через долгие жуткие несколько секунд, когда она стремится вверх, а вода давит вниз, тело теряет вес и Астрид обнаруживает себя высоко-высоко. В небе. Она жадно вдыхает воздух и смотрит сверху на остатки дома. Его разломало и смыло, словно соломенный шалаш. Не оборачиваясь, Астрид знает: за спиной - крылья. Вместо ночной сорочки - одежда из чуть светящейся ткани. Кожа на руках и открытых ниже колена ногах кажется серой. Ей не холодно, хотя с мокрых волос струями стекает за шиворот вода. После оглушительного плеска разрушительной волны тишина кажется абсолютной, и проходит очень много времени, прежде чем зависшая в воздухе Астрид различает шелест непрекращающегося дождя. Ниже по склону холма темной кляксой лежит распростертое тело, и Астрид не знает, отец это или сестра. И нет иного способа выяснить, кроме как посмотреть ближе. Гнев стихии улегся, кажется, ей ничего не грозит. И, может быть, Леонор жива? Крылья повинуются ее воле, хотя ощущение странное. Ее заносит с непривычки, но все же получается снизиться. Она ступает одетыми в голубые полусапожки ногами на жидкую, перемешанную с водой землю. Это тело отца. Оно наполовину утонуло в кровавой грязи. Череп треснул, сместилась кость, открывая что‐то влажно блестящее внутри. К горлу подкатывает тошнотворный комок, и Астрид выворачивает наизнанку рядом с трупом. Кроме омерзения и тупого недоумения она ничего не чувствует. Отца она не любила. А вот Леонор... но где она? Астрид идет наверх, увязая в размокшей земле по колено и спотыкаясь об обломки мебели, камни, куски черепицы, и почти добирается до вершины холма, когда прямо перед ней вырастает дрожащая, переливающаяся, сотканная из воды фигура, отдаленно похожая на человеческую. - Не беги от меня, девочка, - говорит мягкий голос. - Твоя сестра стала моей частью. Она тебя любит, а значит люблю и я. И хочу забрать себе. Прозрачная рука, нечеловечески удлиняясь, тянется к Астрид, упругие струи оплетают ноги - схватить, удержать, не отпустить. Но оживают за спиной крылья, и она взмывает вверх - быстрее слишком тяжелой, слишком медлительной воды, и та бессильно разбивается о землю. Во все стороны летят блестящие в лунном свете брызги. - Ты не принадлежишь мне, ты создана для воздуха и высоты, - шепчут капли дождя. - Я не могу тебя присвоить, хотя хочу этого больше всего на свете, Астрид... Я люблю тебя, но не могу получить. Ты можешь прийти ко мне только сама, - голос становится совсем как у Леонор. - Если ты тоже любишь меня, если помнишь все вечера, когда я рассказывала тебе сказки, если помнишь, как я помогала тебе овладевать магией и стирала твои слезы, когда тебе было плохо... Если не хочешь оставаться одна, иди ко мне. Леонор теперь где‐то там, в дожде и в реке, растворилась, исчезла, стала каплей в море. Умерла. И зовет с того света за собой. - Нет... - бормочет Астрид. - Нет! Что‐то шипит внизу, со всех сторон, плачет дождь, беснуется река - откуда столько воды?! - волны захлестывают деревню, ломают деревянные дома, заливают улицы, топят, уносят сонных, ничего не понимающих людей. - Перестань! - Беги! - прорывается истошное со всех сторон. Последний проблеск настоящей Леонор, потому что она бы никогда не пожелала забрать сестру с собой в смерть. - Ну да, беги. У тебя нет власти надо мной, - шипит вода. - Тебя бережет воздух, но однажды он тебя не удержит. Астрид бросается прочь. Выше и дальше, к темному небу и лесу у горизонта, над равниной, покрытой серой в ночной тьме травой, над дорогой, рассекающей равнину на две части. Она несется, не оборачиваясь, в груди истерично-часто колотится сердце. Она никогда в жизни так не боялась. Но ветер уносит страх, когда она понимает, что погони нет. Чуть успокоившись, она видит: впереди, у самой лесной опушки, по дороге мчится, припав к конской гриве, одинокий всадник. Астрид уже далеко от холма, где стоял ее дом, от разрушенной деревни, от взбесившейся реки. Крылья несут легко и быстро, но в глазах почему‐то темнеет, плывут цветные круги, застя взгляд. Она успевает снизиться и неуклюже падает, больно ударяясь коленями. Одежда из сияющей ткани как-то незаметно сменяется ночной рубашкой, белой, как саван, крылья пропадают. Астрид сидит в грязи на обочине дороги, поджав под себя ноги, сгорбившись, и не знает, что делать. Мысли о том, что случилось, слишком болезненные. Воспоминания: тело отца, вода, голос Леонор, вода, снова вода, - полосуют что‐то мягкое и нежное в груди, как звериные когти. Конские копыта не цокают, а чавкают, раз за разом впечатываясь в размокшую землю. Астрид даже не поднимает головы, чтобы посмотреть на всадника. Ей кажется, что ее выпотрошили и теперь внутри пусто и в то же время тяжело. Конь останавливается рядом, что‐то звякает, шуршит, всадник спешивается. - Ты еще кто? - голос мужской, каркающий, задыхающийся, словно его владельцу не хватает воздуха. Астрид молчит. Ее грубо вздергивают на ноги, и она наконец поднимает взгляд. Незнакомец одет в длинный плащ с капюшоном, лицо в тени, черт не различить, только светятся двумя безумными бирюзовыми огнями глаза. Жуткое зрелище. - Кто ты и откуда взялась? - Прилетела, - выдавливает из себя Астрид. Человек не торопится ее отпускать, наверное, боится, что она убежит, и держит крепко за плечо. Останутся синяки. Но от легкой боли и от того, что рука незнакомца теплая, Астрид становится спокойнее, и глухое отчаяние, накрывшее ее с головой, неохотно, временно, но отступает. Этот мужик, кем бы он ни был, - живой, чем выгодно отличается от тех, кто остался позади. - А ты у нас, значит, летаешь? Посмотри на меня, - жесткие пальцы хватают за подбородок, глаза-огни внимательно разглядывают лицо. - Колдунья? Астрид не нравится слово. Так ее дразнили в деревне - когда было кому дразнить. Они, наверное, уже все утонули, но тем не менее. Однажды Леонор читала ей книгу... нет, про Леонор вспоминать нельзя, иначе что‐то внутри не выдержит и сломается пополам - и так уже треснуло. Но в той книге было другое слово и была картинка - тушью, тонкие порывистые линии, тонкий женский силуэт, стремящийся вверх, и стрекозиные легкие крылья. - Я фея. - Фея, - кивает незнакомец. - Фея так фея. Оттуда? - он кивает в сторону, откуда Астрид прилетела. - Ну. - Забавно, что кто‐то сумел выжить. Хотя если ты фея, то конечно... - Астрид различает чуть заметную кривую улыбку в тени от капюшона и окончательно приходит в себя. - А ты откуда знаешь, что случилось? - спрашивает она. - Не задавай вопросов. Я еще не решил, что с тобой делать. Астрид старательно душит в себе злость, зная, что выказывать ее нельзя. Этот человек взрослее и сильнее, для нее он опасен. Пробегает холодок вдоль позвоночника: она ведь осталась совсем одна. Некому защитить. - Тебе некуда идти, - слова незнакомца - как эхо ее мыслей. - Тут одичаешь, в городе станешь шлюхой или воровкой, а их и так как грязи. Самое полезное, что ты можешь сделать - сдохнуть. Астрид начинает вырываться еще на середине последней фразы, но незнакомец гораздо сильнее двенадцатилетней девчонки, и вывернуться из вновь стиснувшей плечо руки не удается. Остро сверкает в лунном свете лезвие, вытащенное из ножен на поясе. Астрид много раз видела: в городе, в деревне, даже на заднем дворе своего дома, как режут скот и птицу. Но никогда не думала, что когда‐то резать будут ее саму, а она ничего не сможет сделать. Не сможет? После того как спаслась от вызванного отцом духа реки, или что это была за дрянь, взявшая себе голос Леонор и саму Леонор? Чтобы после этого какой‐то человек каким-то ножом... У Астрид никогда не получались молнии - они просто не были нужны. И злости не хватало. Зато теперь ее с избытком. Сухой треск, белая изломанная нить пляшет между разведенных рук, то чуть угасая, то вспыхивая ярче. На ощупь нить никакая, как воздух, только едва заметно покалывает пальцы. Незнакомец отшатывается, отпуская Астрид. Та дергается: бежать или на прощание запустить молнией в него? Но как это сделать? Зашипев напоследок, как змея, молния гаснет. Незнакомец коротко смеется, нож с резким шорохом возвращается в ножны. - А может, я и ошибаюсь, - говорит он и стягивает капюшон. Только теперь Астрид замечает, что дождь прекратился. На человеке перед ней нелепая шляпа-цилиндр. Глаза светятся в ночи, тлеют двумя угольками в глубине глазниц, запавшие и угрюмые. Между бровей - хмурая складка, от крыльев острого носа к углам рта сбегают две морщины. Человек немолод, примерно того же возраста, что и отец Астрид. - Довезу тебя до города. Может, кое с кем сведу, посмотрим. Он подхватывает Астрид под живот, вместе с ней легко вскакивает на лошадь, сажает перед собой. Вонзает шпоры в бока лошади, и та трогается. *** Вернувшись домой, Котинор узнает, что Сиджи хуже. Рана воспалилась еще ночью, и положение дел не улучшилось. Мама сидит возле Сиджи, меняет бинты. Котинор подходит ближе, послушно замирая в паре шагов, когда мама вскидывает руку. Котинор в грязной одежде, а тут только грязи не хватало. Левую ногу Сиджи рассекает темно-красная широкая полоса, перехваченная нитками - грубые редкие стежки. Вокруг раны кожа глянцево-розовая и припухшая, сочится сукровица. Сиджи виновато и измученно смотрит запавшими глазами. Тонкие руки, сжатые в кулаки, лежат на впалом - даже под кофтой видно - животе. Котинор сейчас особенно ясно понимает, что сестра еще совсем маленькая. На три года младше ее самой. Сдавливает горло. Врач уже ушел, у него много пациентов. Кроме производственных травм, ему приходится лечить и бронхиты и частые простуды. Врач всего один на две улицы, он не может задерживаться на несколько часов у каждого больного. Этой ночью, как и прошлой, и позапрошлой, и много ночей до этого, Котинор спит с сестрой на одной кровати - кроватей в комнате всего две, вторая - родительская. Мама предлагает поменяться, чтобы с Сиджи сегодня легла она, но Котинор отказывается: маме нужно выспаться. А за сестрой Котинор поухаживает сама. Когда она переодевается в ночную рубашку и забирается под одеяло к Сиджи, та тут же прижимается к ней всем телом и обнимает до боли. - Ты чего? - Нор, мне страшно, - очень тихо, чтобы не услышали родители, шепчет Сиджи. "А уж мне-то как", - Котинор душит эти слова, рвущиеся быть произнесенными, и вместо них спрашивает: - Чего ты боишься? - Нога болит. Вдруг мне ее отрежут? Об этом Котинор, все еще пребывая в шоке из‐за магии, не думала. И теперь у нее встают дыбом волосы от такой перспективы. Стать инвалидом - стать обузой для семьи до тех пор, пока к вымотанным необходимостью делиться с ним благами, которых и так не хватает, родственникам не придет соцработник из зенитовцев и не заберет инвалида в приют, где он сгниет заживо в комнате, где кроме него будет еще с полдюжины таких же несчастных. А родственникам придется жить с этим знанием. Сиджи тихо дрожит, уткнувшись Котинор в грудь. И наверняка плачет, и надо ее утешить, но где взять нужные слова, если не можешь утешить даже себя? - Ты поправишься, - Котинор, конечно, пытается. Но Сиджи чувствует ее неуверенность и продолжает плакать, потому что ей всего девять и ей страшно. Котинор лежит в темноте, поглаживая сестру по спине, и пытается нашарить внутри себя силу, которая проснулась в ней сегодня днем. Но сила не откликается. Бетонные панели, из которых построен дом, не дают ей свободы. Ей нужен каменный свод наверху, ей нужно, чтобы Котинор была под землей. А на поверхности, на высоте второго этажа, сила молчит. И хотя Котинор очень надеялась, что сумеет волшебством помочь Сиджи, она все равно рада - и ей противно от себя, потому что потерянный шанс для Сиджи означает, что сама Котинор в безопасности. Магия не работает, когда она не в шахте. А под землей почти нет зенитцев. Может, если перенести Сиджи в шахту... Но для этого придется открыться как минимум родителям. Да и совсем не факт, что Котинор умеет лечить. Нельзя так рисковать, только всех погубишь. Котинор тоже очень хочется зареветь, потому что она не видит выхода. Но нельзя - бессмысленно, только еще больше напугаешь Сиджи.