Жрицы Филлиды. Будь на моей стороне

К ужину они спускаются вместе. У Астрид голова идет кругом от дыма, духоты, запаха курева, гомона десятков голосов, прорывающейся сквозь все это музыки: в углу притулились трое музыкантов. Старьевщик выбирает стол подальше от них и, подозвав ту самую девицу, которая приносила Астрид обед, что-то заказывает приказным тоном. Из прохода, ведущего к лестнице, выходит женщина. Сквозь кумар сначала видно только очертания фигуры: она крутобедрая, с тонкой талией и небольшой грудью, волосы длинные. Шум затихает. Женщина идет сквозь дым, наползающий с кухни. Танцовщица. В легкой длинной юбке нежно-розового, как цветок шиповника, оттенка, с украшенным камнями поясом, в лифе, расшитом бусинами и монистами, с открытым животом. Неестественно светлые, почти до белизны, распущенные волосы ниспадают до пояса. Лицо накрашено так, что почти не разобрать природных черт: глаза густо подведены черным, на щеках рдеют пятна румян, а губы, напротив, не только не тронуты помадой, но вроде даже припудрены светлым. Музыканты играют что‐то медленное, протяжное, низко и монотонно поет флейта, отмеряют такт за тактом раскаты барабанов. Танцовщица потягивается всем телом, неторопливо поднимает одну руку, вторую, ведет ими вниз вдоль тела, плавно двигая бедрами по кругу. Под длинной юбкой нежного розового оттенка угадываются движения коленей. Музыка остается небыстрой, но обретает четкий ритм, танцовщица мягко ступает обутыми в легкие туфли ногами по рассохшимся доскам пола. Усмехается лукаво и насмешливо, оглядывая зал, и нарочито небрежным движением головы откидывает на спину волосы. Музыка ускоряется, и танцовщица движется стремительней. Широкие бедра легко выписывают круги и восьмерки, сверху вниз прокатывается волна по открытому животу, руки взметываются, как птичьи крылья. Резкий мах головой - и волосы светлым полотнищем взметываются в воздух. Астрид забывает себя. Она видела много танцев, но ни в одном из них не было столько внутреннего огня. Для той, кто сегодня развлекает неблагодарную публику, танец - нечто куда большее, чем работа. Возможно, это вся ее жизнь - в этих считанных минутах под бешеный перестук барабанов и голос флейты, сквозь него гнущей свою линию. Астрид ловит себя на том, что отбивает ритм ногой и сама готова броситься в пляс. Она чувствует на себе тяжелый взгляд Старьевщика - словно рука опустилась на плечо, - но ей все равно. Она с детства восхищалась танцовщицами, мечтала стать одной из них и говорила себе, что когда‐нибудь сможет станцевать лучше лучшей. Наверное, то, как Астрид пялится, очень заметно. По крайней мере, танцовщица замечает и улыбается ей едва уловимой, но все же куда более настоящей улыбкой, чем те, которые она в избытке адресует остальным. Музыка обрывается на высокой ноте, танцовщица на несколько секунд замирает в очень красивой и неудобной позе, прогнувшись назад так, что кажется: вот-вот хрустнет и переломится позвоночник. Под одобрительные крики и недружные аплодисменты она низко кланяется, кончики белых волос касаются пола. А потом резко вскидывается и подходит, покачивая бедрами, к длинному столу. Сидящие за ним - все мужчины - встречают ее радостным ревом. Один утягивает ее к себе на колени, и танцовщица смеется, запрокинув голову. - Шлюха, - бросает Старьевщик. - А? - Астрид не может отойти от увиденного. В ее ушах еще звучит музыка, перед глазами мелькают порывистые отточенные движения. - Не знаешь, чем занимаются шлюхи? Астрид знает. Однажды ее так назвал мальчишка из деревенских, а она не поняла и, вернувшись домой, спросила у Леонор. Та смутилась, но объяснила. Начать пришлось с азов: с рассказов о том, что происходит между мужчиной и женщиной наедине. Учитывая, что изначально речь шла о шлюхах, Астрид тогда показалось, что секс - это что‐то бесполезное и плохое. С тех пор ничего не изменилось. Она по-прежнему слабо понимает, зачем им вообще занимаются и зачем его покупать. Сейчас ей хочется возразить Старьевщику, но она видит масляный блеск устремленных на танцовщицу глаз и тянущиеся к ней грубые жадные ладони, которым она позволяет к себе прикоснуться. А потом танцовщица легко спрыгивает с колен мужчины, и тот поднимается следом. Они вместе идут к лестнице, ведущей наверх, к жилым комнатам. Астрид долго молчит и вертит в руках ложку. - Но ведь не все такие, - говорит она наконец. - Я повидал достаточно. Они извиваются и показывают свое тело, чтобы продать его подороже. Вот тебе и смысл этих плясок. Астрид отворачивается. Как объяснить ему, такому беспощадному и тертому жизнью, что, когда та женщина танцевала, то в какой‐то момент забыла и о деньгах, и об окружающих, уже не думала ни о чем, кроме неукротимого движения и музыки, что тогда она жила и дышала, свободная от мыслей о том, как заработать на следующий день, от обязанности улыбаться всяким ублюдкам, от всего? Да и какое ему дело до того, как эта женщина зарабатывает? Назавтра Старьевщик снова уходит, а перед этим расталкивает Астрид. Темно. Не то что не рассвело, но даже и не собиралось. - Меня не будет три дня, за них, надеюсь, найду, кому тебя сплавить. Поменьше высовывайся и не нарывайся. Астрид только сонно моргает ему вслед. Во второй раз она просыпается утром, от солнечных лучей, упавших на лицо, и от громкой брани за окном. Визгливый женский голос обзывает кого-то мошенником и уродом, мошенник и урод огрызается. Астрид не вслушивается. Вторая кровать небрежно застелена, на ней ничего не лежит. Свои вещи Старьевщик забрал с собой, и это смутно беспокоит. Но, если бы он не собирался вернуться, он бы просто молча ушел, не будя Астрид, так? Она одевается и спускается. Зал, вчера вечером казавшийся огромным из‐за дыма и множества людей, при свете дня не такой уж и большой. Он почти пуст, только в углу сидит кто‐то в низко натянутом на лицо капюшоне. Астрид занимает стол в противоположном углу и быстро завтракает, намереваясь потом вернуться наверх, но тут в зал заходит женщина, в которой Астрид с трудом узнает вчерашнюю танцовщицу - остался прежним лишь цвет волос, которые заплетены в косу. Нет ни вызывающего макияжа, ни открытого костюма. Обычная женщина лет тридцати, однако Астрид видит ее по походку и грацию - такое не скроешь, - и в голове оформляется мысль, тут же перетекающая в действие. - Здравствуй, - говорит Астрид, подойдя к столу, за которым расположилась танцовщица. - Я видела, как ты танцуешь. Научи меня так же, пожалуйста. *** Старьевщика нет неделю. Чтобы ее не прогнали с постоялого двора, Астрид приходится помогать прислуге. Днем она моет полы и убирает в комнатах, по вечерам разносит еду и выпивку посетителям, каждый второй из которых считает своим долгом отпустить остроту по поводу цвета ее волос и белизны кожи. Большая часть островов Элизиума солнечная и жаркая, люди здесь темноволосые и загорелые. Бледная Астрид на их фоне выглядит чужачкой. Но подколки на эту тему ее не задевают, потому что есть боль посильнее. И Астрид пытается от нее отвлечься. По утрам Грэсеми - та самая танцовщица - учит ее. Астрид схватывает все на лету, движения легко складываются в связки и комбинации, и пусть в них еще нет отточенности, которая достигается лишь многократным повторением, они легкие и уверенные. Астрид танцует жадно, часы напролет, пока совсем не обессилит или пока за ней не придет хозяин трактира, взбешенный тем, что она не работает, а занимается черт знает чем. То, что возможности тела ограничены, злит. То, что приходится много работать, тоже. Руки, прежде бывшие нежными, сперва покрылись мозолями, потом огрубели. Болят синяки на ребрах и ногах: у Астрид не всегда получается идеально выполнять поручения, а у хозяина и старшей горничной дурной нрав и тяжелая рука. Астрид мрачно клянется себе, что выберется отсюда, хоть пока и не видит способа. Да и возможность учиться держит здесь не хуже цепей. Ей очень хочется танцевать под настоящую музыку, и по вечерам, во время выступлений Грэсеми, она танцует в чулане, примыкающем к залу, и воображает тот момент, когда сама наденет яркий костюм и предстанет перед публикой посерьезней, чем швабры и тряпки. Через неделю Грэсеми говорит, качая головой и непроницаемо глядя на распластавшуюся, пытающуюся отдышаться Астрид, которая лежит на полу: - По-моему, это твое призвание. Астрид только пожимает ноющими плечами. Да, ей это нравится. Да, она восторгается выступлениями Грэсеми и ей самой - исключая, конечно, способ, которым она зарабатывает на жизнь. Но не менее важно то, что танцы помогают забыться. Шум крови в ушах заглушает сводящие с ума мысли, оставляя только самые простые и понятные: нужно думать о том, куда ставить ноги и в какой момент сделать волну, как подчеркнуть движения бедер движениями рук. А еще, когда тело доведено до изнеможения, засыпаешь мгновенно и, если повезет, даже не видишь кошмаров. Если бы Астрид не танцевала, могла бы и не выдержать. Замкнулась бы в своем коконе из боли и сожалений и уже никогда не вышла бы наружу. А так крыша хоть и едет, но небыстро. Старьевщик куда‐то пропал, и Астрид не знает, что и думать. Вдруг его убили? Или он все же решил не возвращаться? И то, и другое Астрид не устраивает. Ей нужен защитник, покровитель, друг, кто‐то, кто поможет ей, научит, как вести себя в человеческом обществе, кто не предаст, с кем можно поделиться своими тайнами и страхами. Грэсеми не годится, она давно уже сдалась и плывет по течению, ей самой нужна помощь. А больше кандидатур нет. Астрид привыкла быть одна, но она никогда не была одинока. У нее была Леонор, которой можно было рассказать о любой беде или радости. И пусть дни напролет Астрид могла проводить в уединении, она знала, что всегда может вернуться домой и получить там поддержку, совет, утешение. Теперь приходится рассчитывать только на себя, но отчаянно не хватает душевных силенок. Очередным вечером она выскальзывает из душного, полного дыма, от которого слезятся глаза, зала на улицу. Из-за прикрытой двери за ее спиной доносятся пьяные песни, смех и крики. Воздух кажется свежим и чистым, и Астрид жадно дышит, подняв голову и глядя на раскинувшееся наверху бархатно-синее небо с россыпями серебряных искр. Она идет вдоль стены и сворачивает налево, чтобы оказаться в узком проходе между конюшней и зданием. Тут темно, даже если кто и заглянет, то не заметит отлынивающую от работы девчонку. Она успевает присесть на обломок старой бочки, который сама сюда притащила пару дней назад, и почти сразу слышит шаги. - Эй, ты! Невысокая мальчишечья фигурка заслоняет свет фонаря, узким треугольником падавший в проход. Потом подтягиваются еще двое. Старшему лет четырнадцать. Астрид узнает его: это помощник и племянник повара. Остальных она тоже видела раньше, но мельком. - Я видел, что ты снюхалась с Грэс. Она учит тебя своим пляскам. Грэс спит со всеми, кто платит, а ты? - скалит зубы поварский племянник. Астрид не отвечает. Рано или поздно ему надоест бросаться оскорблениями. - Она и красить патлы тебя научила? У шлюх это принято. - Спляши нам, а? - он идет вперед, и двое товарищей следуют за ним. Вряд ли у них на уме что‐то хорошее. Астрид вскакивает, но деться некуда: проход заканчивается тупиком, там забор - высокий, не перелезешь. И мимо мальчишек не проскользнешь, слишком мало места. Ее ловят. Один грубо хватает ее за одну руку, другой за вторую, а тот, который говорил с ней, довольно ухмыляется и задирает ей рубашку. Астрид брыкается и старается вывернуться из чужой хватки, но мальчишки держат крепко, и она ничего не может поделать с тем, что ее лапают с жадным любопытством, трогают еще только начавшую намечаться грудь, живот, тянут завязки на штанах. Никто не поможет, кричи-не кричи. Там, в доме, все горланят песни и орут слишком громко, чтобы сквозь завесу шума услышать тонкий девичий голосок. От унижения она не может даже плакать. Это же люди, людишки, причем не взрослые, маленькие, а она не может от них отбиться. Как тогда, в детстве, когда над ней издевались непуганые деревенские. Тех проучила Леонор, только где теперь та Леонор... Эта мысль вдруг придает сил. Сестра мертва, но Астрид еще жива и не собирается сдаваться. Она затихает, а потом, неожиданно рванувшись вперед, впивается зубами в шею того, кто ее трогал, и стискивает челюсти. Что‐то ломается под ее зубами, неприятно хрустнув, горло заливает горячее и соленое, она еле успевает сглатывать, чтобы не захлебнуться. Держащие ее мальчишки замирают, оцепенев от неожиданности, а тот, кого она укусила, хватает ее за подбородок и пытается разжать челюсти, потом отпихивает Астрид от себя, сам рвется назад, и кусок его плоти остается у нее во рту. Она сплевывает и кашляет, пока ее не выворачивает наизнанку чужой кровью и недавним ужином. Мальчишки отшатываются от нее. Один бросается к скорчившемуся на земле раненому, другой стискивает кулаки и сгребает Астрид за грудки. Астрид смотрит на его толстые губы, похожие на два куска сырого мяса. Губы шевелятся, он что‐то говорит, лицо искажено яростью, но она не понимает слов и не хочет понимать. Слепая ненависть толкает ее вперед, руками Астрид хватает мальчишку за волосы и раз за разом бьет лицом об стену конюшни. Поначалу он орет, потом визжит, хрипит и наконец затихает. Она отпускает его, и он мешком падает на землю. Астрид оглядывается, но последнего мальчишки и след простыл. Испугался девчонки-ровесницы, тощей и мелкой? Или ее отчаянной злобы и того, что она при нем изувечила двоих? Астрид хмыкает. Ей почему‐то весело, хоть веселье и отравлено горечью. Она пинает поверженного врага, тот даже не всхлипывает. Она проходит мимо второго тела, выходит на свет и замечает, что руки у нее в крови, равно как и рубашка, брюки и сапоги. Она вся забрызгана темными каплями, причем низ рубашки и рукава гуще всего. Астрид долго стоит, пялясь на покрытые красными разводами ладони. Потом поворачивает голову. Из прохода не доносится ни звука. Она кидается обратно. Смотрит на разорванное - ее зубами! - горло старшего мальчишки, понимает, что тут уже все кончено, бросается ко второму, трясет за плечи, не решаясь ударить по превратившемуся в кровавую кашу лицу, пытается нащупать пульс на шее. - Ты интереснее, чем я думал, - доносится до нее голос Старьевщика. Астрид оборачивается. Силуэтом он похож на гигантскую ворону, сложившую крылья и напялившую цилиндр. Выглядит жутковато, но у Астрид сваливается с плеч гора: есть надежда, что ответственность за свою пусть никчемную, но все же жизнь, можно свалить на другого. - Он мертв. Оставь его. Она вздрагивает, когда ее ужас и вина оказываются озвучены этим мрачным скрипучим голосом. Пальцы, стиснутые на плечах безжизненного тела, не хотят разжиматься, словно одеревенели. - Почему ты не колдовала? - Старьевщик подходит и за шкирку ставит ее на подгибающиеся ноги. Она отпускает тело, то мягко соскальзывает на землю. Астрид не хочет отвечать. У нее есть отличная причина: она боится магии с тех пор, как та убила Леонор, она даже не пыталась использовать волшебство эти две недели, проведенные на постоялом дворе, - но она не думала об этом, когда выбивала дух из противника. Она злилась, ей нравилось, что ему больно, и звериное торжество от того, что она своими руками заставляет страдать другого человека, заглушало ее собственные тоску и боль. Сейчас ей стыдно и страшно от самой себя. - Знаешь, за что я не люблю женщин? - Старьевщик снимает шляпу и придирчиво отряхивает от невидимых пылинок, после чего вновь водружает на голову. - Эй. Онемела, что ли? - Ну, и за что? - Астрид неинтересно, но она помнит, что Старьевщика лучше не бесить. - Чуть что - начинают хныкать и звать на помощь, чтобы их спасли. Вместо того чтобы выкарабкиваться самим. - Не все такие. - Большая часть. От них я стараюсь отделаться сразу же. Но такие, как ты, еще не безнадежны, - Старьевщик снимает цилиндр, придирчиво его разглядывает и обращается будто бы к нему: - Я хотел сдать тебя на руки знакомому ведьмаку из башни рядом с городом, но он успел подохнуть с тех пор, как я видел его в последний раз. Другой вариант - старая ведьма, хозяйка борделя, но там из тебя ничего хорошего не выйдет. Здесь больше ничего нет. Мы уходим. Я беру тебя с собой на Теллурию. Теллурия - соседний с Идильяком остров. Астрид никогда не бывала там, равно как и на других островах - сознательно, по крайней мере. Как знать, из каких земель привез ее на Идильяк отец. Астрид переминается с ноги на ногу. Она соображает заторможенно, ей все безразлично, хочется забиться куда‐нибудь, где безопасно, и откуда ее никто не сможет достать, и там заснуть. Но она быстро вспоминает. - Я никуда отсюда не уеду! - Вот как? - хмыкает Старьевщик. - Почему? - Я здесь учусь. - Быть чужой подстилкой? - Ты что, только об этом думаешь, да? - Астрид пронзает неожиданная догадка: - И меня для этого взял? Только попробуй! Лучше сдохну, чем с тобой... Старьевщик начинает жутко кашлять... ан нет, смеяться. Отсмеявшись, водружает шляпу на голову и сухо сообщает: - Еще слово против, и у тебя поубавится зубов. Хочешь, чтобы за убийство ублюдков тебя вздернули на главной площади? Это легко устроить. Но не сегодня. Он хватает Астрид за руку и тащит за собой, прочь со двора, в ночной мрак, который тщетно пытаются развеять редкие фонари. *** - Вчера виделось что‐то такое... как будто я в шахте, но не в такой, как у нас, а какой‐то страшной, - Сиджи хмурится, рассеянно помешивая ложкой так называемый суп из брикета. - И люди там лысые, все больные. А я мечусь по туннелям, и со мной что‐то не так... - Ты бредила, - отец треплет ее по волосам. - Просто забудь. Все хорошо. Котинор глотает ложку невкусного супа и думает, что видения Сиджи похожи на то, что Котинор знает о радиоактивных рудниках. О них все знают и все их боятся. Ничего удивительного, что они мерещились Сиджи. За окном совсем темно, две луны Литоса в самом начале своего пути, но их плохо видно за тучами смога. Сегодня по улице пришлось ходить в защитной маске, иначе дышать невозможно. А еще сегодня на обеденном перерыве Котинор почувствовала непреодолимое желание воззвать к своей магии - такое, что казалось: если его не претворить в жизнь, оно просто разорвет ее изнутри. Пришлось сбежать ото всех и в том же самом тупиковом туннеле, где все началось, прижимать ладони к стене, бездумно наслаждаясь тем, как камень откликается золотистым светом и теплом. Теперь-то ясно, почему маги рано или поздно попадаются: желанию колдовать невозможно противиться. Значит, ей время от времени придется давать выход скопившейся магии. Котинор хмурится. В шахте это возможно, избежать свидетелей трудно, но не невозможно. А вот если придется остаться надолго на поверхности, могут возникнуть проблемы. А еще ей вдруг приходит в голову, что с помощью магии можно драться. Когда за ней придут, она сумеет отбиться, если будет тренироваться. Отбиться-то, может, и сумеет, но куда ей потом деваться? Вот если бы магия была такой мощной, чтобы уничтожить всех зенитцев раз и навсегда... но так не бывает. Так никогда не бывает. Полвека назад один колдун из города на востоке перебил почти тридцать солдат, прежде чем его застрелили, и это - самый впечатляющий результат, которого когда‐либо удавалось добиться магу. Но вдруг Котинор - исключение, вдруг она сможет раскрыть силы настолько, что все померкнут перед ней, вдруг сможет сдвигать горы и обрушивать их на врагов, сбивать огромными глыбами патрульные флаеры, закрываться каменным щитом от выстрелов их лучевиков? Она вспоминает, как не смогла вылечить Сиджи, и все надежды угасают. Она обычная, она как все. Но, когда ее попытаются забрать или убить, она не будет беспомощна и покорна. Депортация - та же смерть, потому что Котинор не мыслит жизни на чужой планете и без семьи. Она не дастся солдатам так просто и прихватит хоть кого-то с собой.