Поликарбидная логика

      Любопытна мне такая штука — почему госпитальный цвет у землян белый, и более того, как они ухитрились навязать эту маркировку почти всем в Местной группе? Это ж уметь надо, думаю я, идя по коридору больницы. В руке — пакет с фруктами и конфетами. Знаю я эту традицию, насмотрелась на Сол-3, как Скворцовы Дарье в роддом вкусняшки таскали. Бета добровольно увязался со мной, в соседний корпус, где на восстановительной терапии лежит землянин — видите ли, нашему врачу интересно, как себя чувствует пациент после интенсивного даледианского лечения. Экспериментатор хренов. Я же решила навестить блондоску. Ребята сочли это довольно странным капризом, пока я не объяснила, в чём дело — после того, как Таген огрёб, а я официально не приняла его извинений, могут подпортиться отношения и с Доктором, чего нам вовсе не нужно. Необходимо как-то продемонстрировать, что дуюсь я лично на посланника, а к другим претензий нет. Кто знает, может, нам это ещё пригодится?       Остальные сейчас на «Протоне». Взлёт объявлен через шесть местных часов, а поскольку Гамма с Альфой остаются, надо ещё раз протестировать все системы и в очередной раз убедиться, что на борту не сидят «зайцы» в лице Древних. Серв в автоматике роется, а стратег программное обеспечение проверяет. Дельта им особо помочь не может, у неё слишком много дел с проверкой двигателей. Даже, кажется, Найро припахали: хоть он и не в состоянии соединиться с кораблём по-нашему, но может за показаниями приборов приглядывать, если ткнуть манипулятором и доходчиво объяснить, куда именно смотреть. А мы вот филоним.       Открываю белую дверь, указанную дежурной сиделкой. Неплохо сестрицу Тагена устроили, в отдельной палате, вот только не скучно ли ей одной? Хотя по обилию свежих цветов на тумбочке и подоконнике, наверное, нет. Посетители балуют.       — Зеро! — радостно вопит она мне навстречу.       — Здравствуй, Луони, — прохожу внутрь, кладу свой пакет со свёртками на тумбочку. — Это тебе.       — Спасибо! Присаживайся, — весело показывает мне талка на стул. Сама сидит в постели с книжкой. Больничная пижама, похожая на арестантскую одежду, прикрыта кружевной кофточкой, на голове — очередная сложнонавороченная причёска из кудрей. Почему-то я в этом и не сомневалась, когда сюда шла.       Устраиваюсь поудобнее, выдерживая дистанцию. Меня уже не так тянет стрелять по данной цели — видимо, за время общения удалось слегка адаптироваться, — но всё же я предпочту воздержаться от слишком близкого контакта.       — Тебя всю неделю не видно и не слышно, только в новостях по телевизору. Я думала, ты и не придёшь после того, что отмочил мой братец.       Слегка морщусь и машу рукой.       — Полагаю, мы с ним друг друга недопоняли в силу совершенно разных культур, — говорю. — Но ты-то здесь причём?       Она опускает очи долу:       — Огромное тебе спасибо. Если бы не ты, я даже не знаю…       — Зато я знаю, и мне это не нравится, — иронично хмыкаю в ответ. — Ты живая, твой друг жив, и даже твой брат жив, остальное глубоко вторично. Как себя чувствуешь?       — Полна сил! — снова приободрившись, отзывается она, с широкой улыбкой пытаясь изобразить что-то вроде подтягивания на воображаемом турнике. — Только врачи всё равно не отпускают, и Доктор тоже велит как следует поправляться.       — Это от него? — киваю головой на странную конструкцию из древнего механического будильника, вязальных спиц, нескольких компьютерных плат, стакана и леденца, стоящую на подоконнике.       — Да. Он сказал, что это дополнительная защита, просто на всякий случай… Зеро, правда, спасибо. Не только за меня, но и за Жозефа. Мне нянечка сказала, вы ему спасли жизнь.       — Сделали, что смогли.       — Ты мне теперь как сестра, — говорит она совершенно серьёзным голосом. — И даже не потому, что мой глупый брат тебе написал в своём глупом письме.       Ну спасибо тебе большое, блондоска, круче ты приложить не могла. Стараюсь сохранить нейтральное выражение лица:       — У нас нет такой традиции.       — А у нас есть. Я не прошу тебя ей следовать, но мне-то позволишь к тебе относиться, как к старшей сестре? — и она так трогательно-умилительно складывает руки, что я еле давлю рефлекс выстрела. А ведь зарекалась не поддаваться агрессии, что бы эта дура ни отмочила…       — Насчёт письма. Отвечать я ему ничего не буду, — говорю, чтобы перевести тему. — По хорошему счёту, я должна была его убить за подобное оскорбление, но не доводить же ситуацию до международного скандала?       — Прости его, он влюбчивый дурак, — совсем виновато отвечает Луони. — Мы с Жозефом ему намекали, что это плохая идея, но бабник есть бабник. Хотя предложение руки и сердца братец впервые на моём веку сделал.       Слегка приподнимаю бровь:       — Это что-то меняет?       Она вздыхает, сдаваясь:       — Наверное, нет… Извини, что я вообще о нём заговорила. Просто я люблю, когда все хорошо друг к другу относятся, когда все дружат, и…       — Ты же сестра миротворца, — хмыкаю. Разговаривает, как ювенильная особь детсадовского возраста. Хотя это и неудивительно. Как говорил Бета, у этой девчонки, помимо тяжёлых осложнений на сердце, был врождённый порок с практически отсутствующей межжелудочковой перегородкой и суженными артериями. В раннем детстве её мозг сильно страдал от постоянной гипоксии, несмотря на все медицинские ухищрения, и это вызвало отставание в умственном развитии, которое, видимо, не удалось полностью компенсировать. Выходить-то блондоску выходили, но глуповатость осталась. Да и наследственность в отношении интеллекта не блещет, если судить по физически здоровому братцу. Но, зная быт и традиции низших, «прелесть какая глупенькая» — это в их обществе даже хорошо. Все умиляются, опекают и защищают, очень выгодная позиция, и Луони неплохо научилась ей пользоваться, судя по тому, что я наблюдаю.       — В новостях говорили, вы сегодня улетаете?       — Я улетаю. Надо доставить оригиналы договоров и отчитаться перед правительством. Адери останется здесь вместе с Герданом, пока ваши учёные не разберутся до конца, как и что делать с тёмной материей. А то ещё подорвут галактику, а нам отвечай.       — Подорвут галактику? — вытаращивает она синие глазищи.       Снова хмыкаю.       — Шучу, — забавно дразнить такую дуру.       Девчонка выдыхает.       — Ты меня так не пугай… Слушай, а ваш вождь — он какой?       Вот так перепрыгнула мыслью, как древесная ящерица. И как я, простите, должна ей описать Императора?       — Он очень суров, но очень справедлив, — отвечаю, немного подумав. — Очень стар и очень мудр. И я рада, что возвращаюсь не с пустыми руками. Было бы стыдно не оправдать его доверие.       — Как сказочный король… Ты его родственница, да?       Еле удерживаю бесстрастное выражение лица.       — С чего ты взяла?       — Ну, я же видела, как остальные к тебе относятся. Словно ты — принцесса.       Вот теперь не удерживаюсь от презрительного фырканья.       — Я просто член высшей элиты, если говорить твоим языком. Выше положение — выше ответственность. Если бы Адери отвечал за миссию и её провалил, его бы просто больше не пустили на переговоры. А с меня три шкуры сдерут за любую неудачу. И ещё, у нас нет наследственной передачи власти. Так что сказочных принцесс и королей из междумирья не существует, — бросаю короткий и выразительный взгляд на книгу, так и лежащую на постели. Сборник сказок, варги-палки. Классное чтиво для взрослой девицы.       Луони опускает взгляд туда же, жутко краснеет и тихо задвигает обложку одеялом.       — Ну, ты же, наверное, знаешь, что я — глупая… — мямлит.       Кажется, я перестаралась, этак можно поссориться с Доктором. Рассчитать наиболее подходящий ответ с учётом менталитета низших. Озвучить.       — Жозефу это нравится, остальное тебя разве волнует? — говорю.       — Надо мной все смеются… — в глазищах появляется что-то вроде поллитровых слёз. Я что, ошиблась с расчётом? Тьфу ты…       — Ну значит, и сами не умней, — спокойно отвечаю. — Так, подбери сопли, а то лечащий врач меня выгонит и обратно не пустит.       — Угу, — звонко хлюпает она носом, достаёт платочек и промокает глаза. Потом сморкается. Терпеливо жду, начиная подозревать какую-то театральщину. А эта низшая гадость вдруг поднимает глаза, всё ещё похожие на лужи, и говорит так прозрачненько: — Ты будешь моей сестрёнкой?       Проглатываю первое слово. Второе. И третье заодно.       — Не так уж ты и глупа, — говорю. — Я подумаю.       Она тут же бодро кивает кудряшками, удовлетворившись вырванным обещанием. Но подумать — не значит сделать, девушка. На такую сложную мысль у тебя мозгов, наверное, уже не хватает.       — Не знаю, увидимся ли ещё, — продолжаю. — Может быть, меня больше и не выпустят. Но я тебя не забуду.       Да уж, такую сложно забыть. Как и всю их ненормальную компанию. Фильтр, конечно, можно настроить так, что он подчистую вытрет историю с переговорами, но мне бы этого не хотелось — много полезного опыта пропадёт. Но тут уж как начальство решит. Прикажут — забуду.       — Я тебя тоже буду помнить, всегда-всегда. Очень надеюсь, что мы ещё увидимся, — горячо отзывается талка. Вот с чего она так ко мне вдруг прикипела, а?       — Мне пора, — говорю, поднимаясь. Надо отступать, а то эта плесень ещё что-нибудь придумает, а я её за это прибью. — Будь осторожна и слушайся Доктора. С ним не пропадёшь.       Опять вру. Хотя, чуть больше вранья, чуть меньше — уже без разницы. Я скоро разучусь говорить правду даже своим.       — А ты всё-таки постарайся вернуться к нам, а? — умоляюще глядит Луони.       — Это от меня не зависит, — отвечаю. — Как решит Совет. Захотят послать ещё одну миссию — возможно, я туда попаду. Не захотят — буду сидеть дома и заниматься текучкой.       — А я Доктора попрошу, чтоб он нас к вам в гости отвёз! — вдруг загорается эта дура. Проклятье, ведь действительно может! А с темпорального маньяка станется сделать.       — Не надо, — отвечаю. — Я немного слышала о технологиях Галлифрея. ТАРДИСы не рассчитаны на путешествия между вселенными. И потом, наши системы защиты могут попросту её дезинтегрировать на подлёте, не разбираясь.       — А жаль, — вздыхает блондоска.       — Ничего. Бывай, — говорю. Изображаю традиционный жест «лоб-грудь» и выхожу из палаты. Можно сказать, едва ли не выбегаю под горячее «до свидания!»       До свидания… Век бы вас четверых не видеть!!!       — О, привет.       Варги-палки! Плотнее прикрываю дверь, разворачиваюсь.       — Здравствуй, Доктор.       — Верленд сказал, ты здесь, — сияет он на меня своей улыбкой в сорок четыре зуба из-под зелёного котелка. Рыжие лохмы топорщатся во все стороны ещё активнее, чем обычно. Шейный платок сегодня не малиновый, а в красно-изумрудную полоску.       — Совет дал вчера вечером предварительный ответ — сперва разберёмся с квазаром, потом уже будем рассматривать твоё предложение помочь Новому Давиусу подробнее. Сейчас на это просто нет людей, — говорю негромко.       — В общем, японское «нет».       — Я не знаю, что такое «японскоенет». Но раз обещали рассмотреть, а не сразу завернули, значит, обдумают, — отрезаю.       — Надеюсь, — чуть кисло отзывается он.       — Послушай, галлифреец. Мы не всесильны. Но слово держим… Как себя чувствует господин посланник? — последний вопрос задаю не резким, а ехидным голосом.       — Да нормально, не считая депрессии.       Ути-пути, депрессия у него. Подумаешь, схлопотал разрядик.       — Верленд отдал тебе список лекарств и витаминов для землянина?       — Это не список, а дорожное полотно на три мили. Не знаю, как смогу впихнуть это всё в Жозефа, он терпеть не может пилюли-порошки.       — Думаю, наш врач будет достаточно убедителен. У него есть манера красочно расписывать последствия тех или иных заболеваний. Очень мотивирует лечиться.       — Слушай, — говорит Хищник, уставляясь прямо мне в глаза. — Что я упускаю, не подскажешь?       Не отвожу взгляда, хотя очень хочется.       — А я должна знать? — отвечаю.       — Наверное, нет, но вдруг?       Растягиваю губы в максимально получающейся улыбке и предлагаю:       — Спроси об этом у Шакри.       Вот будет ужас, если они ему ответят… Хотя вряд ли снизойдут до какого-то Повелителя Времени, тем более он им столько ломов в механизмы повтыкал.       — Ещё издевается, — буркает Доктор, засовывая руки в карманы штанов, отчего полы пиджака или, правильнее сказать, полупальто сморщиваются, как террорконовы ноги. Представляю, как это бы выглядело, будь бы на нём ещё и больничный халат — но поскольку это не реанимация, халаты тут не обязательны.       Идём рядом по коридору в сторону лифта.       — Вернёшься? — спрашивает он коротко.       — Не знаю, — отвечаю. Что ж им всем так припёрло ещё раз меня увидеть? — Если будет необходимо провести ещё какие-нибудь переговоры, то, наверное, вернусь. Кого ещё посылать? У меня по тестам самый высокий индекс способности к общению с ксеноцивилизациями.       Заходим в лифт.       — Да уж, на фоне остальных ты просто верх любезности, — хмыкает Хищник. — Хотя ваш инженер вроде тоже ничего, вменяемый.       А сам так и пырится зелёно-карими глазами, словно я у него — инфузория под микроскопом. Что разглядеть пытается? Что должен разглядеть — вот, на шее болтается, но он до сих пор не заметил или не осознал.       — Кстати, хорошие у вас контактные линзы, — вдруг говорит он, щёлкая наощупь по кнопке первого этажа.       — Дополнительная защита от яркого света, плюс монитор компьютера, — отвечаю как можно спокойнее. — Что, сканирующая отвёртка подсказала?       — Глупо отрицать, — снова отпускает он фирменную улыбку. Какая-то она у него резкая, у девятой регенерации такая же была. Как по щелчку выключателя, от этого и выглядит искусственной. Особенно когда глаза не смеются.       — Кстати, Луони собралась к нам попроситься в гости. Не вози её, — говорю. — У нас системы безопасности слишком суровые, ТАРДИС снесёт ещё на подлёте.       — Знаешь, я один раз загремел в параллельную вселенную, больше не стремлюсь, — отвечает Доктор. — Старушке это слишком тяжело далось, еле выдрались обратно. Боюсь, повторный финт мне будет стоить парочки регенераций, хотя побывать у вас было бы чертовски интересно.       Прикидываю, что он имеет в виду. Всё-таки я подтянула некоторые свои пробелы в физике, и на базе «Центр», и тут, благо на Зосме-9 оказалось нерационально много свободного времени и два технаря под боком.       — Подзарядить двигатель собственной артронной энергией? — уточняю.       — О, да ты образованная, — отзывается Хищник. Не понимаю, с уважением, с иронией или с подозрением. Слишком сложно просекать его настоящие эмоции, слишком много масок.       — Я — житель междумирья, — отвечаю. — И немного разбираюсь в вопросе пересечения пространственно-временных континуумов… Послушай, пригляди за Адери и Герданом. Они, конечно, ребята флегматичные, но к старпому начали проявлять слишком много внимания здешние женщины. Может быть та же реакция, что и у меня.       Немного рискованно, но, как я уже не единожды отмечала, присутствие кровного врага под боком мобилизирует соображалку и сдерживает эмоциональные порывы.       Хищник снова долго смотрит на меня. И говорит под открывающуюся дверь:       — И всё-таки у меня дурацкое чувство, что я тебя где-то видел.       — Время — запутанная вещь. Может, ты меня и видел, а я тебя — ещё нет, — стараюсь говорить предельно спокойно, всё так же не отводя взгляда.       — Тыры-пыры, время-шремя… Теперь буду ломать голову, какого цвета у тебя на самом деле глаза.       — Не жёлтые, — отвечаю, выходя из лифта. Ну ведь действительно, не жёлтые, а жёлто-зелёные.       — Но и не серые? — цепляется он за мои слова. Как бы его послать, не отвечая на вопрос? О, идея.       — Кажется, у вас делают так, — говорю и показываю ему язык. — Бе-е-е!       Что бы там Доктор ни заподозрил, а я все мысли ему спутала этим жестом, если судить по промелькнувшему в глазах выражению. Дверь лифта начинает закрываться, и только тут Хищник спохватывается, что он-то ещё внутри.       — Эй!.. — звук удара по кнопкам. Жестоко он с аппаратурой.       — Езжай к Луони, — громко говорю я. — Ей там скучно. А мне на «Протон» пора.       И, сделав ручкой, марширую на выход. Нет уж, Доктор, я сегодня рассекречиваться не намерена, ты и так слишком опасные вопросы начал задавать.       Судя по звуку вновь закрывающегося лифта, мой совет принят.       — До встречи, коротышка! — доносится на прощание. Убила бы!..       Но… всё же он не сомневается в будущей встрече. Что ж, учитывая факт миссии мира и острую необходимость отыскать духа Талли, быть может, и встретимся.       Выхожу в главный холл. Навстречу со скамьи поднимается Бета. Доволен, как подзарядившийся с грозы магнедон, только что не искрится.       — Напугал землянина? — спрашиваю, естественно, на синтетическом.       Судя по ответной эмоции, ещё как. Даже подтверждения вслух не требуется.       Идём к выходу на стоянку.       — Доктор тебя подловил?       — Да, — отвечаю. — Он начал что-то подозревать, но ещё сам не знает, что. Думаю, узнаёт некоторые мои паттерны поведения, но его сбивает с толку непривычный облик. А я старательно усиливаю когнитивный диссонанс поведенческими заимствованиями у примитивов.       — Мы возвращаемся, — вдруг не в тему говорит врач. — Через двенадцать суток уже будем дома.       Да, прыжок отсюда займёт ровно столько, курс уже должен быть проложен.       — Двенадцать суток с талом на борту, — ядовито отвечаю ему. — Ты счастлив?       — Как ты говоришь, просто зашибись. Может, его просто усыпить, чтоб не маячил и не застил обзор?       Смотрю на него как можно более укоризненно.       — Я хочу, чтобы он пришёл сам. Своими ногами. И понял, что натворил.       — Забавляешься?       — Да, — а глупо отрицать. — К тому же ему всё равно не сбежать. И ещё, ты же любишь эксперименты. Мы соприкасались с низшими, но не допускали их в своё общество. Даже из гостиницы вышибли Найро на корабль, как только появилась возможность…       — …объективно говоря, там средства связи лучше, чем те, что мы притащили с «Протона», а ему надо было корректировать действия своих людей…       — …а теперь мы сможем посмотреть, как быстро очень догадливый тал сообразит, что мы из себя на самом деле представляем, — заканчиваю я.       — Ну да, — задумчиво соглашается Бета. — Тесный контакт с низшим существом… Это будет любопытно. Главное, чтобы он к Судиин не подходил.       — Он осторожный, — говорю, выходя из стеклянных раздвижных дверей госпиталя и нацепляя очки. — А знаешь, может, он и не догадается. Мы все сильно изменились за время, проведённое на Зосме-9. Научились наконец улыбаться, неформально разговаривать вслух, спокойно реагировать на низших, даже трогать друг друга без вздрагивания.       — А то, гипнопедию не обойдёшь, — вдруг с ехидцей сообщает Бета.       Что?.. Вытаращиваюсь в ответ — из-под очков не видно, но эмоционально должно чувствоваться. Медик ещё некоторое время выдерживает фасон и наконец сознаётся:       — Пока мы ещё сюда летели, я понял, чего ты хочешь от нас добиться. И когда зашла речь о гипнопедическом запрете на некоторые слова, я туда ещё кое-что от себя добавил. Знаешь, что самое любопытное? Несмотря на вложенный запрет формального общения, наш стратег почти сумел переломить внушение, подчиняясь твоему приказу.       — Ого!.. Так это твоя работа была? Почему не отчитался?!       — А зачем? — миленько улыбается этот гад. — Только эксперимент портить.       — Я не стану тебя покрывать перед командованием, — в конце концов, это единственная серьёзная месть, которую я могу себе позволить. Ещё раз промеж ног врезать — уже не тот эффект.       — Я сам за всё отвечу, — равнодушно отвечает врач. — Моё действие позволило частично снять межкастовые и дисциплинарные барьеры. Это ускорило формирование социума, что и интересовало научный отдел.       Нет, ну каков мерзавец. Мы работали, а он экспериментами развлекался.       — Да, кстати, — вдруг как-то очень подчёркнуто замечает Бета. И на ходу влезает в мой карман. А-а-а! Как он догадался?! — И ещё одно кстати, — теперь он бесцеремонно разворачивает меня за локоть и залезает в другой.       Три пачки сигарет летят в ближайшую урну.       — Всё, хватит. Промывка лёгких и детоксикация. И ещё, из твоего багажа и из твоей спальной капсулы я тоже сигареты выбросил.       Не могу сдержать разочарованный скулёж.       — Тебе Судиин настучала? — больше некому, я при ней наркотик в изголовье капсулы прятала.       — Я и сам предполагал, что ты так поступишь. Она только подтвердила, — и Бета ещё более издевательски-ласково добавляет: — Наркоманию, капитан, надо лечить.       — Да ты лечишь, как калечишь, — ворчу для порядку. Промывка лёгких… Звучит ужасно неприятно.       — Уйдём в прыжок, и я тобой займусь, — аж пальцами в нетерпении шевелит. Бр-р-р! — Да. Сигареты за трубопроводом мы тоже нашли и ликвидировали. А Найро сам пачку отдал.       Вот ведь мерзавцы, всё выгребли… Они, конечно, правы, но обидно. И ведь больше не удастся улизнуть, чтобы затовариться контрабандой. Остаётся только вздохнуть и начать морально готовиться к чистке организма. Мерзость… Я столько этих чисток пережила за первые два года эксперимента, ненавижу до дрожи. Даже не могу определить, что на самом деле хуже — тестировать яды или потом выметать их из каждой клетки тела. Ведь и такое мы в лаборатории творили. ПДК токсинов, действие болезней — надо же было проверять устойчивость нового организма к любым неблагоприятным факторам, а не только к физическому воздействию.       Сейчас наш выезд был оформлен официально, поэтому садимся не в такси, а в посольскую машину, ожидающую нас на стоянке. Ехать в комплекс нет смысла, все провожающие прибудут к «Протону» незадолго до отлёта, так что командую отправляться сразу на космодром. Скорее бы свалить из этого мира вечного дня. Я не люблю синее и лиловое небо. Моё небо должно быть бирюзовым. Бирюзовое небо под оранжевым солнцем.       Закрываю глаза и погружаюсь в воспоминание, пока машина мчится вдоль скучных и чужеродных улиц.       …Транспортная платформа, возвращающаяся с орбиты. Помимо груза, на ней я и двое сопровождающих солдат. Реабилитация после ссылки на флот, возвращение на старое рабочее место. Как давно я тебя не видела, Дом.       Платформа медленно погружается в тропосферу. Проходим тонкий разреженный слой утренних облаков, и взору открывается широкая долина с ухабами меловых скал, вылезающих из грунта, как оголившиеся хребты неведомых гигантских тварей. Не в силах удержаться от соблазна, отключаю все фильтры и наблюдаю за разворачивающимся пейзажем в полихроме. Солнце светит в спину, половина неба розовая, остальная — зеленовато-бирюзовая. Сиреневые облака горят оранжевой каймой, ярко-ярко. Желто-серый пересохший грунт, перебитый белыми пятнами известняка — эпоха лета. Для кого-то прозвучит странно, но любой житель любой системы звезды-гиганта подтвердит — длительность оборота планеты вокруг светила такая, что сезон обыкновенно превышает продолжительность жизни отдельно взятого индивида*. Мы отсчитываем время не по обороту планеты вокруг солнца, а по спутникам и их прохождению через звёзды. Кстати, вон, над холмами виден прозрачно-белый серп Фалькуса. Как я тосковала по этой полоске, воюя среди чужих звёзд и планет!       Поверхность плавно приближается, от этого захватывает дух. Я, широко раскрыв глаз, стараюсь впитать каждую деталь. Вон в узкой щели между холмами промелькнула загруженная лента трассы, потом другая, потом третья, перехлёстывающая их обе. Вон блеснуло ртутной гладью, подёрнутой по краям ржавыми пятнами, озеро. Город уже близко. Мы снижаемся до двухсот леров, и вдруг из-за очередного кряжа выныривает одна, вторая, третья белая башня… Автоматика ловит посадочный луч маяка. Белое кружево зданий, блестящее металлическими вставками антенн, сканеров и энергонакопителей, перевитое трёхмерной сетью эстакад, словно растворяется в тумане, тянущемся по земле со стороны болот — таком же золотисто-розово-бирюзовом, как и сам рассвет. Мир плавится и дрожит в утренней дымке. Даже башни кажутся рыжеватыми от лучей встающего солнца, и сияют на металле ослепительные искры, такие яркие, что сердце колотится от нештатного восторга.       Мой город, в котором я впервые включила фоторецептор, и в который возвращаюсь. Мой родной Альтак…       Как же я тоскую по родине.       — Что с тобой? — тихо спрашивает над ухом голос медика.       Наверное, слишком поддалась эмоциям. Вместо ответа перекидываю Бете воспоминание, ведь он почти наверняка не видел подобных пейзажей. Такие мелочи не имеют значения для центрального информатория, но, по-моему, их было бы неплохо сохранять хотя бы во второстепенных архивах. Одно дело, получить какие-то данные о своей планете из официальных гипноинформеров, а совсем другое — увидеть Скаро глазом сородича, жившего в ту эпоху, когда планета ещё не задохнулась окончательно, ввергнутая в экологическую смерть Великой Войной Времени. Просто чтобы понимать, за что следует сражаться.       — Это… — тихо выдыхает врач, стягивая очки и глядя на меня расширившимися глазами.       — Скаро, — заканчиваю я. — Скаро моего времени. Вид на столичный пригород Альтак и главный ЦУП планеты, два скарэла после восхода.       Называть термины уже не боюсь, мы давно убедились в отсутствии прослушки.       Бета какое-то время молчит, глядя на меня всё с тем же выражением. Потом отворачивается и надевает очки обратно.       — Глупо как-то получилось, все твои мозги когда-то перерыл, а такое пропустил. Но теперь я лучше тебя понимаю, — говорит.       — Всё, что произошло с планетой, было необходимо, — отвечаю. — Но сейчас у нас есть возможность, время и ресурсы восстановить её такой, какой она была. И быть может, даже лучше. Император-то помнит её всю, от Тысячелетней войны до Войны Времени, все её взлёты и падения, всю её славу и величие, и наверняка задаст курс на максимально благополучное воссоздание.       — Что ж я не эколог… — вырывается у Беты.       — Тебя не обделят, — хмыкаю. — Надо будет реконструировать биосферу, иначе планета не сможет самоподдерживаться. Думаю, вас всех припашут.       — Гм, но разве мы не собираемся просто отмотать время назад?       — «Просто» ничего не бывает, — отвечаю. — Поговорил бы с инженерами, пока сидели без дела. Даже я понимаю, что полноценная отмотка времени — это встреча с самими собой, парадокс, темпоральная авария. Поэтому всё, что мы можем вытащить — это мёртвый булыжник со сдутой атмосферой, уже после последнего сброса звёздной оболочки, перед окончательным коллапсом. И вот это придётся восстанавливать с нуля. Про полезные ископаемые вообще забудь, но если верить Императору, реконструкция внешнего облика планеты нам по силам. Ты — веришь?       — У нас нет причин сомневаться в словах правителя, — тихо отзывается Бета. — Если он сказал, что это возможно, значит, это возможно. А то, что ты показала — это… прекрасно.       — Это — наша прародина, и я хочу её видеть хотя бы такой, — отвечаю немного резковато и думаю, что уничтожу каждого, кто попробует меня остановить на пути к цели.       Машина притормаживает, заезжая в ворота космодрома.       — Я могу поделиться твоим воспоминанием с остальными? — спрашивает Бета.       — Если считаешь нужным. Оно не засекречено.       — Нужно… Необходимо! — бухает он.       — Что, неведомая тоска по незнакомой родине обуяла? — саркастично интересуюсь в ответ.       — Суприм, ты такая умная, а такая дура…       — О! — радостно воплю я вместо того, чтобы обидеться. — Ты научился фразам, внешне противоречащим прямой логике!       Ещё бы не радоваться, мне для этого когда-то год потребовался.       Пауза. Бета взвешивает мои слова.       — Точно. Заразился. Ну ничего, вернёмся на базу, гипноз отключится, и наши мозги будут обязаны встать на положенное место.       Я надеюсь. Мне-то мозговыправление, похоже, не светит, но вам бы не помешало, всем четверым. Вы от природы нормальные далеки, а не психи вроде меня. Особенно тревожно за Дельту. Она изначально попала в проект не по своей доброй воле, поэтому оказалась настроена на сокрытие личных чувств, которые в данном конкретном эксперименте не менее важны, чем умение подчиняться приказам. На неё можно было бы влиять через Гамму, но он останется на Зосме-9, так что наш моллюск опять замкнётся и будет молчать, пока не спрашивают. Мне сдаётся, что даже в отчётах она много чего опускает, но это можно вытащить лишь в серьёзной лаборатории под психоскопом. И это неправильно. А самое неправильное в том, в чём она всё же призналась во вчерашнем отчёте.       Из отчёта Прототипа Дельты.       «Когда я была далеком, до изменения, я точно знала — каждый из нас является частью целого. Раньше я сравнивала далеков с винтиками, но сейчас нашла более точную аналогию: гораздо больше мы похожи на клетки живого организма. Они тоже должны функционировать на общее благо, у них нет противоречий друг с другом, у них нет вражды, у них нет недопонимания, у них нет тайн, у них нет страха друг перед другом. Организм существует лишь потому, что каждая клетка, добросовестно выполняя свою работу, может полностью доверять всем остальным. Больные клетки, которым нельзя доверять, должны быть ликвидированы, иначе они погубят всё существо. С ними справляется или иммунитет, или хирургия.       Так вот, раньше я была нормально функционирующей клеткой. А сейчас всё изменилось. Рядом с Гаммой мне кажется, что всё идёт как надо. Но стоит лишь остаться с остальными прототипами, как я чувствую страх. И ещё страшнее мне от мысли вернуться. Я боюсь… других. Я чувствую, что становлюсь не такой. Возможно, это просто тревожность, спровоцированная моим нестандартным биологическим режимом: далеки не размножаются естественным путём, и запуск программы размножения в обновлённом теле повлиял на сознание через изменение гормонального фона. Но я ничего не могу поделать с ощущением, что я больна. Я больна, и я что-то разрушаю своим существованием. Как раковая клетка. Клеткам проще — они не могут мыслить. Они не чувствуют своей угрозы. А я чувствую, что чем-то отличаюсь от остальных. Во мне что-то меняется, медленно и чудовищно. Я не понимаю, что со мной происходит. Просто не понимаю. И это заставляет меня чувствовать страх. Возможно, спокойствие рядом с Гаммой проистекает из того, что мы с ним одинаково изменившиеся, что в нём тоже тлеет какая-то болезнь, что мы оба, как метастазы. А может, просто от того, что мне необходимо хоть кому-то доверять. Но он не чувствует страха, я вижу. И потому боюсь заговорить даже с ним. Не потому, что боюсь за себя — я боюсь за него.       Страх, который постоянно рядом.       Я боюсь… далеков».       А, каково — такое сказать? И что там в голове под двумя хвостиками варится, что подобная пена выплёскивается?! Бета всё сваливает на биологию, но я бы не была такой уверенной. Впрочем, может, это и впрямь Дельтина гормональная перестройка на почве беременности и моя паранойя. Очень хочется на это надеяться. Но отчёт я отправляла, скрипя зубами — а то прямо ложноручки чесались его стереть или хотя бы вырезать особо крамольные кусочки, чтобы прикрыть эту дурёху. Но нельзя. Учёные должны знать о нас всё, иначе не было смысла затевать эксперимент. Долг приоритетнее личных чувств.       Машина наконец тормозит у самого трапа. Молча высаживаемся и идём на борт. Бета, видимо, загрузился полученным воспоминанием, а я не могу выкинуть сервов из головы. Впрочем, на корабле нет времени на мозговые перегрузки, поэтому хлопаю по первому попавшемуся ВПС и сообщаю:       — Капитан и врач на борту. Отчёт о состоянии корабля?       — Все системы в норме, следов Древних не обнаружено, темпоральных искажений ТАРДИС также не обнаружено, — отчитывается Альфа.       ТАРДИС-то тут что сегодня забыла? Но спасибо, что позаботился отследить.       Поднимаемся в рубку, оба. Бете на обратном пути предстоит штурманить, кроме того, что нам придётся поделить обязанности связиста. Дельта никак не может оставить двигатели, тем более во время манёвров. А Найро если куда и можно пристроить, чтоб балду не пинал, так только на радар. С остальными системами ему не справиться просто потому, что сложное управление под посторонних не рассчитано, он может только наблюдать за циферками и сообщать, где что поменялось. Мы уже разработали механизм перевода, специально для него — всё равно пришлось настроить бортовой компьютер так, чтобы он отслеживал перемещения тала и не впускал его в запрещённые отсеки, вот заодно на всех мониторах, мимо которых проходит Найро, надписи выводятся на интергалакто, если не засекречены. Ну, и одну консоль под него Гамма на коленке смастерил, чтобы тот мог со своими связываться — на самом деле, обычный портативный компьютер местного производства, переходник-шифратор и пара кабелей. Но консолька позволяет только использовать корабль как средство выхода в сеть, не более того, и расширенный доступ никто давать Найро не станет. Я не позволю.       Входим в рубку.       — Капитан на мостике, — сообщаю, опираясь на своё кресло. — Экипаж, доложить о готовности ко взлёту.       — Глубокая проверка компьютерных и навигационных систем корабля не выявила сбоев, — отчитывается Альфа. — Курс до промежуточной базы проложен.       — Системы связи, слежения и защиты в норме и к полёту готовы, — сообщает Гамма. — Дублирующие схемы управления переведены на пульты капитана и навигатора.       — Ходовые двигатели в норме. Форсажные двигатели в норме. Гиперпространственное устройство в норме. Ведётся проверка резервных двигателей и бортового ядерного реактора в соответствии с общим предстартовым графиком, — докладывает Дельта по ВПС.       — Где пассажир?       — Носит мне инструменты, — заявляет Дельта. Отругала бы, но даже учёный-физик не поймёт, с чем имеет дело в технических глубинах «Протона». А уж тем более бывший военнослужащий. Это наш корабль, собранный на основе последних разработок Новой Парадигмы и специально для прототипов. Планктону с ним вовек не разобраться, не те мозги. Хищник-то, может, и разобрался бы — но он не сможет управлять. Так что припахали тала, и ладушки. Пусть хоть чем-то займётся.       Кстати, надо с ним прояснить пару вопросов.       — Отпусти его на скарэл. Пусть подойдёт в кают-компанию, надо с ним поговорить.       — Есть, капитан!       Киваю ребятам — мол, продолжайте проверки, потом показываю Альфе на Бету — мол, передавай обязанности, и выхожу.       Коридор, сбойка на другую палубу, снова коридор. Я оказываюсь на месте раньше, чем повстанец, и жду его, сидя в кресле у общего стола. Как ни выдерживай фасон, а сама жажду старта не меньше, чем Бета. И представляю, как досадно тем, кто тут остаётся. Ничего, мы за ними вернёмся, вот только не знаю, будем забирать отсюда или с какой-нибудь другой планеты, битком набитой заводами или научно-исследовательскими институтами.       Задумываюсь настолько глубоко, что едва не пропускаю приближение Найро. Он слишком тихо ходит, его выдаёт только излучение мозга, вызывающее уже рефлекторное отвращение и желание убивать, которое я так же рефлекторно сдерживаю. Научилась, варги-палки. Выработала условный рефлекс, обалдеть.       — Сядь, — говорю.       Он, так и быть, послушно садится и внимательно глядит на меня своим обычным стальным взглядом, хотя на лице вроде как безмятежное выражение.       — Я по твоему поведению вижу, о чём думаешь, — говорю. — Ты считаешь, что будешь ликвидирован, как только в тебе пропадёт необходимость, а пока тебя подманивают пряником политического убежища и возможностью быстро и надёжно связываться со своими людьми. Признавайся, ждал от меня выстрела?       Он неопределённо хмыкает.       — Так вот, — продолжаю, не дождавшись твёрдого ответа. — Его не будет. Предложение об убежище ещё в силе, но если оно тебе не нравится — твоё устройство починено, необходимый минимум вещей и оборудования я тебе выдам, даже форму работника космопорта достану, дальше выкручивайся сам. Через два местных часа тут будет наплыв официальных лиц и журналистов, поэтому хочешь сматываться — сматывайся сейчас. А если летишь с нами, то доверяешься кочевникам и прекращаешь ждать подвохов.       В конце концов, захочет уйти — поступлю по совету Беты, дам по башке и уложу в сон до возвращения в Центр.       Найро ещё какое-то время сверлит меня взглядом. Ну не могу отделаться от ассоциации с дрелью… Нет, пожалуй, сейчас это уже не дрель, а целый перфоратор.       — Я не понимаю вашу мотивацию, — наконец, говорит тал.       — Ты сделал для нас много грязной работы. Сильно больше, чем мы вообще рассчитывали сделать, — говорю. — Твоя организация полезна и может быть использована ещё не единожды. В ней допустимо поставить другого лидера, но люди привыкли к тебе, и потому я замолвила за тебя слово перед Советом. Потому что ты ровно тот исполнитель, которого не хватало в моём штате.       — Ну вот, пришёл к тебе лидером Сопротивления, а ушёл мальчиком на побегушках, — хмыкает в ответ бывший генерал. И потом с ядовитым оттенком в голосе добавляет, — …Дакара.       Даже бровью не веду. Было бы из-за чего.       — Мне безразлично, насколько короток или длинен будет мой поводок к твоему ошейнику, — отвечаю.       — Я могу и оскорбиться, — говорит в ответ Найро с лёгкой улыбкой. — Мужское самолюбие, знаешь ли.       — Ты не настолько глуп, чтобы обидеться или не понимать ситуацию. Так я собираю тебе рюкзак, или ты летишь в новое интересное место с возможной перспективой роста по диверсионному направлению?       Он ещё какое-то время сверлит меня взглядом — на губах лёгкая улыбка, но в глазах железо, — и заключает:       — Лечу. Только объясни, зачем тебе самой это надо?       — А зачем ты на всё это время остался, хотя имел шанс уйти, ведь за тобой не следили и под замком не держали? — срывается у меня под странное ощущение, что я сейчас покраснею.       Смотрим друг на друга, как будто идём на таран, около полутора рэлов. Потом меня пробирает на улыбку, а Найро — на откровенный хохот.       — Встретились два одиночества, — заканчивает он, отсмеявшись. — Выложили одинаковые карты из рукавов и думают, как сохранить друг перед другом лицо. Короче, так — я лечу с вами, но доверять всё равно не буду. У меня такое правило.       — А у меня правило — никаких пассажиров на борту, а экипаж должен беспрекословно подчиняться. Так что ты зачислен в судовую роль… как это у вас называется, курсантом, и будешь молча исполнять все приказы, пока мы не прибудем на место назначения, — встаю. — И ещё, ничего личного. Личное мнение тебе подобных начинается там, где заканчивается радиус моего выстрела.       Наклоняюсь через стол к его физиономии.       — Я понятно объяснила? — говорю.       — Суровый капитан, — насмешливо отвечает этот гад, всё-таки отрывает задницу от кресла и даже соизволяет изобразить что-то, отдалённо напоминающее стойку «смирно». Но докладывается по форме. — Так точно.       — Возвращайся к Судиин, — приказываю ему и иду обратно в рубку, выдавать ребятам последние инструкции.       А как я ещё могла поступить после императорского обвинения в сочувствии низшему? Или после того, как Найро мои сигареты отдал на уничтожение? Минералку с ним весь полёт лакать и болтать о жизни? Пора прекращать работать на публику и начинать сворачивать неформальное общение. Это будет непросто, но у нас впереди — целых двенадцать суток.       — Эй, — вдруг раздаётся в спину. — Знаешь, Дакара… Я тут всё думал-думал, и вот надумал, что если бы далеки действительно существовали, то они вполне могли бы выглядеть так, как вы.       — Тебе не положено думать, — отвечаю, даже не обернувшись. — Возвращайся к работе.       Я же говорю, умный. Даже слишком. И почему он не далек?..