Сад на краю

Если бы не данное маме обещание, этим утром Азалия бы не встала. После вчерашнего побаливала голова, ощущалась слабость в теле, а веки всё стремились сомкнуться обратно, чтобы поспать ещё пять раз по пять минуточек, плавно переходящие в пару часов. «Вообще не помню как легла», – подумала, нащупывая на тумбочке очки. После размышлений о других мирах голова стала совсем мутная, и оставшиеся действия выполнялись на автопилоте. Удивительно, как сильно некоторые вещи вошли в нашу жизнь, раз даже телефон оказался поставлен на зарядку. Небось и стирка с таймером запущена была – как раз и вещей накопилось, и штаны грязными оставлять не хотелось. Азалия немного взбодрилась, пока разбиралась с рутиной: развешивала одежду, готовила завтрак, собиралась. Бытовые дела не позволяли ленно валяться, тем самым не давая от безделья хандрить, оправдывая всё неважным самочувствием, и тонуть в мрачных мыслях, раздувая мух до размеров слона. «В конце концов, вчера всё обошлось, – подумала, запирая входную дверь. – Серина отписалась по возвращении. Рон в порядке. Но если бы меня не проводил тогда Люмьер… Неужели спасти Рона было настолько важно, что Аламея решила не оставаться в стороне?» Очень уж хорошо отложилось в памяти: ей нет дела до жизней незнакомцев, и заставить шевелиться могут только собственные интересы или удержание мира от окончательного падения в бездну. Конечно, новость о смерти друга сильно подорвала бы моральное состояние Азалии, но… Чутьё говорило: есть и другая причина. «Она предсказывала, что мы ещё встретимся. Тогда смогу спросить напрямую, а не гадать». Всю дорогу хотелось слушать музыку и бездумно листать ленту в социальной сети в поисках смешных картинок, иногда поглядывая в окно. Сегодня Азалия принадлежит своей семье, а значит мысли о мире и ответственности перед ним нужно оставить за порогом. В последний раз маму и братьев она видела на папином дне рождения – почти месяц прошёл! Слукавит, если скажет, что не соскучилась. Особенно по маме. Сколько раз хотелось уткнуться ей в грудь и спрятаться ото всех невзгод. Кто ж знал, что во взрослой жизни всплывут такие трудности? Дома она не была ещё дольше, чем в кругу семьи. Кажется… Со времени новогодних праздников? В кого-то спокойные окраины вселяли уныние, другие находили радость в скучной стабильности, где знаешь, чего ждать от нового дня. И кого. К последним и относилась Азалия – без раздумий выбрала бы жизнь, в которой ничего не происходит, но и беспокоиться не о чем. Видеть одни и те же лица, гулять по одним и тем же улицам среди похожих домов. В детстве поездка в центр города становилась событием, но сидеть в своём районе, редко выходя за калитку, совсем не напрягало. Несмотря на наличие ключей, Азалия нажала на звонок, оповещая о прибытии. Ведущую к дому дорожку как всегда украшали всевозможные зимние фигурки, недалеко от входа стояли санки, козырёк над дверью украшала гирлянда, а саму дверь – венок. Просто еловый, не относящийся к приближающемуся празднику. – Ты пришла! – Мама выскочила на улицу, не дав времени подойти и дотянуться до ручки, схватила за руку и утянула в дом. – И тебе привет, – рассмеялась, на ходу отряхивая с шапки снег. Разуваясь и вешая одежду, Азалия ощущала на себе пристальный, встревоженный взгляд. Не стоило и надеяться, что мама не заметит плохое самочувствие. Даже после рождения близнецов она не переставала беспокоиться о дочери: та выросла, но в глазах родителей всегда будет ребёнком, о чьём здоровье невозможно не беспокоиться. – Аззи, как ты себя чувствуешь? – спросила Альбина, трогая лоб. – Если тебе нехорошо, стоит отлежаться. – Всё в порядке, мамуль. Легла поздновато: над книгой засиделась. Ничего такого. И я ведь обещала, что помогу. – Я очень ценю твою ответственность, но Марк и Ник мои дети. Как и ты. Я не должна нагружать тебя заботой о них, если позаботиться надо и о тебе тоже. На хмуро сведённые брови Азалия ответила улыбкой и обняла маму. Закрыла глаза, вдыхая такой родной запах цветов, и чувствуя, как ласково гладят по спине тёплые руки. Мама. Любимая. Родная. Рядом с ней не так сильно давил груз ответственности. И становилось яснее, ради чего стоит приложить усилия, выстоять: чтобы спокойно проводить время с близкими и отплатить им за заботу. Бороться ради мира – благородно, но слишком альтруистично. Мир не оценит в полной мере потраченные на него силы. Близкие – куда более реальная причина. Искренняя. И с ощутимой отдачей. – Да, я понимаю. И всё равно мне стоило прийти. Я соскучилась по вас. – Мы тоже скучаем по тебе. – Давно папа уехал? И куда? Как ты справляешься одна? – поинтересовалась, нехотя отпуская. – Во вторник. В Небелфлен. Сказал, по работе. А справляюсь не так хорошо, как хотелось бы. Думала, больше за неделю успею по работе сделать, но мальчикам совсем не хватало внимания. «В тот же день, что и Роза», – заметила Азалия. Совпадение? Каспер – один из владельцев сети баров, хорошо известной в Фогенриве. Ему нередко приходилось ездить по делам, но именно сейчас… Стоит спросить у сестры, не встретились ли они. И как с этим связаны обстоятельства смерти Линнеи. – Постараюсь хоть немного разгрузить тебя сегодня. Братья сейчас в детской? – Да. Мы недавно погуляли, так что они набегались и пока что отдыхают. Но ты долго на спокойствие не надейся, – подмигнула мама, направляясь в рабочую комнату. – У Марка голубая футболка, а у Ника зелёная. – Прекрасно помню, какие они бесята. Ник и Марк на радость всем росли крепкими и здоровыми. Поначалу были опасения, что близнецы окажутся слабыми, как Азалия. Оказалось напротив: они быстро научились ходить – теперь днями напролёт носились, искали приключений, познавали мир – и почти не болели. Да и внешностью явно пошли в отца: обычные светло-русые волосы и голубые глаза. Красиво, чудесно, но не так примечательно. Тихонько заглянув в детскую, Азалия застала братьев за сбором конструктора. Марк больше говорил обо всём, что видел, а Ник внимательнее соединял детали и быстрее находил нужные. Если бы не мамина подсказка, только по подобным деталям, потратив некоторое время на наблюдение, можно определить, где кто. Дети растут быстро. Особенно когда редко их видишь. Азалия бы с радостью проводила с братьями больше времени, наблюдая за первыми шагами, ловя первые слова, помогала маме найти время на себя. Но… Даже здесь она оказалась бесполезной: учёба в университете и без того отнимала много сил, а недосыпая из-за детского плача, Азалия быстрее бы оказалась в больнице, чем на первой сессии. «Не будь я такой слабой…» – Аззи! – воскликнул Марк, заметив её. Ник встрепенулся. Дети наперегонки устремились к ней. Радостные крики, в которых не разобрать слов, тут же с ноги выбили из головы уничижительные мысли. Азалию схватили за рукава и потащили к конструктору, наперебой рассказывая, какой большой-большой дом скоро построят. Во-от такой ширины, во-от такой вышины, а ночью туда обязательно заглянет фея сна, поэтому они лягут пораньше, но будут очень внимательно следить. – Как же фея сна придёт, если вы спать не будете? – поинтересовалась Азалия, усаживаясь рядом на ковре. – Мы пвитвовимся. Очень-очень хорошо притворимся. – Только маме не говори, – попросил Ник. – Ни словечка, – пообещала она. – Но тогда вы должны хорошо себя вести. А будете капризничать, я заколдую домик, и вместо феи придёт Кошмарикус! – Кто он? Он страшный? – Это злой-злой дух, который приходит к капризным деткам и подменяет хорошие сны на плохие, – с самым серьёзным видом заявила Азалия. Марк с жалостливым видом пообещал быть послушным, а вот Ник задумался, смотря на конструктор. Покачал головой, решительно водружая на место ещё один блок, и потянулся за следующим. – Пусть приходит. – Зачем тебе плохие сны? – удивился Марк. – Их не будет. Мы дадим Кошмарикусу красивый домик! Он будет рад. И не будет делать зло. Зачем делать зло, если тебе хорошо? Его не любят, не ждут и обижают. Вот он и вредный. – А с нами станет хорошим? – Да. Будет приходить в домик. И с нами ночью играть. – А если он не захочет с вами играть? – Мы… – Ник снова задумался, перебирая детали. – Покажем ему все игрушки. Что-то обязатено понравится. – Значит, вы не сдадитесь, даже если сразу не получится? – Не сдадимся! – Марк поднял палец с надетым на него окном. – Задира Вик тоже не хотел с нами дружить. Его много обвыз… Обзвыва… Обзывали за уши. Они такие… Бабочками! – Он изобразил ладошками оттопыренные уши. – Вик в стороне сидел. Мы подходили и подходили. Он задивався. Мама тогда сказала – это он боится. Мы продолжили подходить. И Вик согласился! На самом деле он тоже хотел играть не один. А других задирал… Это он не знал, как ещё общаться. – Теперь Вик не задира. Он хорошо лепит и умеет пускать самолётики. Мы их вместе ловим. На душе становилось теплее от рассуждений братьев. Насколько бы лучше стал мир, если бы люди придерживались подобных взглядов. Особенно взрослые. Старались понять и помочь, не опускали быстро руки и помнили: у всякого зла есть истоки. Одной любовью не спасти и не исправить. Но и ненависть никому не делала лучше. «Если бы Реда приняли, не поверив россказням, он бы не сбился с пути? Он же не Миру навредить хотел, а получить признание. Если бы он был со всеми… То жил бы сейчас в красивом доме и не творил зла». Победив конструктор, братья уговорили Азалию поиграть в «горячо-холодно», побесились на гимнастической стенке, спустились пообедать, снова заставили участвовать в играх, а спать улеглись только после того, как она согласилась рассказать сказку. Обязательно свою – не из книжки. Там, понимаете ли, всё уже знакомое. «Наконец успокоились», – выдохнула Азалия, поправляя одеяла. Самым сложным испытанием оказался обед: Марк не хотел есть суп, Ник отказывался верить, что морковка вкусная. Оба уговаривали дать сначала конфеты. Хотя бы одну. Можно даже вон ту малюсенькую мармеладку. Не выдержав умоляющих взглядов, сердце отдало бразды правления мозгу и ушло восстанавливаться от переизбытка умиления, так что сладкое дети получили только в конце – с кружками тёплого молока. Теперь выдалось немного свободного времени. Попозже нужно помочь маме с ужином, а пока можно заглянуть в свою комнату. Такую вот явно девчачью, в сиреневых тонах, с бабочками на стенах и над кроватью, мягкими игрушками на покрывале, милыми фигурками на полках, запрятанными тут и там симпатичными тетрадями и блокнотами. В стакане на столе стояли ручки, большая часть уже не писала, но рука не поднималась выкинуть такую красоту. Присев, Азалия достала из нижнего ящика стола потрёпанную тетрадь – первую «книгу», написанную от скуки в больнице. Пребывая в идейном тупике, она захотела вспомнить, с чего начался писательский путь. Проба пера пестрела классическими ошибками новичка: логические дыры, бедный язык, проблемы с оформлением, неживые персонажи и диалоги, куча заместительных, слишком подробные описания в одних местах и полное отсутствие в других, сумбурная мешанина из действий… А также пробелы в знаниях языка, материальной части и общая наивность истории – не намеренная, а как следствие недостатка жизненного опыта. Тогда Азалия ещё близко общалась с Роном, он стал её первым читателем и поддержал, несмотря на откровенно слабый результат и личные предпочтения, среди которых не числились настолько «розовые и сахарные» истории. Если бы тогда она получила от него отрицательный отклик, едва бы решилась в будущем выставлять работы на всеобщее обозрение. «Но всё-таки хорошо, что тогда я не понесла это в интернет», – улыбнулась Азалия, перелистывая страницы. Осторожный стук по дверному косяку отвлёк от чтения. В комнату заглянула мама. Пора спускаться. Сегодня по случаю прибытия дочери Альбина предложила слепить вареники, не желая слушать возражения, мол, не для того ж пришла время освободить, чтобы она себе дел прибавила. «Как это не для того? – удивилась тогда мама. – Я ведь потому и хочу с работой побыстрее управиться, чтобы не выбирать между ней и вами. И если у меня появилось время, я хочу использовать его вам на радость. И себе. Мне отрадно от ваших улыбок». Сегодня готовили с творогом и картошкой, а в памяти всплыло, как раньше они собирались в августе все вместе: и с Розой, и с Роном, и с бабушкой, и с Линнеей, – и лепили вареники с ягодами, собранными в саду. У Розы плохо получался край, Рон любил положить много начинки, из-за чего тесто часто рвалось, а сама Азалия незаметно подкладывала цветочные лепестки, соцветия лаванды, листики мяты, чабреца. «Если подумать, в моей жизни постоянно были цветы. Сад, дом и… Я сама?» – Мама, а почему меня так назвали? – поинтересовалась, беря новый кругляш теста. Имя Азалии хоть и не самое распространённое в этой местности, но и необычным не являлось. К тому же, в семье имелись и другие цветочные примеры: Роза и Линнея. Однако именно в своём случае виделся некий подтекст. – Я всегда очень любила возиться с растениями, и как только увидела тебя, тут же подумал о растущей дома азалии. – Только об одной? – с усмешкой уточнила Азалия: сколько себя помнила, горшков с любимыми мамиными цветами дома стояло много. – Да. О самой любимой: белой со светло-сиреневой сердцевиной. Хотелось спросить у мамы, разве не насторожила её не совсем обычная внешность у ребёнка, но ведь и сама она такая же. А почему так вышло? От бабушки и дедушки с маминой стороны почти ничего не осталось, наследственность отследить сложно. Но даже так: отличительным чертам должно быть объяснение. Насколько «нормальным» оно окажется? – Говоря о растениях… – взгляд Альбины стал отрешённым, направленным в прошлое. – Когда-то давно я видела один повторяющийся сон. Там был сад. Очень красивый и необычный: нигде и никогда не доводилось видеть столько различных растений в одном месте. Я часто заглядывала туда, но не осмеливалась зайти. А ещё там был юноша… – Она сделала паузу. – Я уже забыла его внешность: сны прекратились с тех пор, как ты родилась. Но помню глаза. Ярко-зелёные. Как молодая трава. Он всегда был один и с большим старанием ухаживал за тем местом. Иногда я… Жалею, что так и не подошла к нему. Азалия сглотнула. Поверхностное описание сада напоминало видения, посетившие в Мире, а юноша… Появилось ощущение, будто речь шла о Реде. И сама сцена: как она в первый раз заглянула в сад на краю. Пришло время признать ещё одну правду, от которой Азалия отворачивалась долгие годы: мамина аура всегда отличалась от человеческой.

***

Белая не знала, как выглядит местность вокруг сада Создателя. Она всегда попадала сюда при помощи перемещения и таким же образом уходила, потому что и без того много времени теряла впустую, продолжая посещать разные точки мира – ничего там не менялось. В лучшую сторону. В бесчисленном количестве других миров уже было пройдено бесчисленное количество путей развития. И ни одного полностью мирного. Все воевали. По религиозным причинам тоже. Белой претило насилие, но с ним – неотъемлемой частью жизни – оставалось только смириться. И терзаться противоречивыми чувствами. В каждом мире можно найти что-то красивое. Этот – не исключение. Если отойти от пропахших кровью святых мест, можно увидеть, как ювелиры, кузнецы, архитекторы, художники, скульпторы, музыканты и все прочие творцы, не зная нужды, полностью отдавали себя процессу и создавали прекрасные произведения искусства. Или уединиться с природой, от которой воистину захватывало дух, словно Создатель с особой любовью прорисовывал каждую деталь. В такие моменты становилось понятнее, почему он не решался оставить мир. Без Создателя потускнеет всё: и подпитываемая отобранными у него силами тьма, и созданный им свет. Среди пышных душистых пионов хотелось лечь и забыть обо всём плохом. Белая гладила цветы, а перед глазами стояла картина покинутого поля битвы. Чем благословеннее была земля, тем чаще проливалась на ней кровь. Народы поняли: если молитв и артефактов перестало хватать, нужно просто отобрать чужие. Чтобы вновь стать лучшим, достаточно сделать хуже другим. Так проще и зачастую быстрее. – Когда-то я спрашивала тебя, почему ты не покинул мир, – тихо начала Белая, переводя взгляд на Безымянного. – Но почему ты… Не выходишь к миру, а всегда находишься в саду? Разве не хочешь сам узнать, что в нём происходит? Может, тогда… Ты бы смог решить, как будет лучше для детей? Ведь однажды придётся принимать какое-то решение. Двойственность могла растерзать мир сильнее, чем уход Создателя, ведь тот означал не гибель, а угасание, потерю прежнего уровня. Без благословения жизнь не заканчивается. Но сейчас с ним народы творили худшее в погоне за лучшим. – Я не могу увидеть свой мир. – Он качнул головой. – Только почувствовать. И дело не только в данной детям свободе. – Тогда в чём? – спросила Белая, внутри похолодело от нехорошего предчувствия. Безымянный поджал губы, отвёл взгляд. Нервно сжал тогу и очень медленно, нерешительно приподнял, обнажая скованные кандалами лодыжки. – Они зачарованы. Я не могу выйти за ограду. Как и снять их. – Тяжело сглотнув, он отпустил ткань. – Чтобы мои дети не чувствовали себя гостями в мире, я отказался от всемогущества и способен только посылать благословения. Конечно, из сада есть выход, но… Поманив за собой, Безымянный направился в противоположную от входа сторону. Ошарашенная Белая последовала за ним. Бог в кандалах. Всякое повидать довелось, но не такое. И сад уже не казался столь же прекрасным, как раньше, ведь на деле являлся не убежищем, способом скрыться от жестокости, грязи, последствий собственного выбора, а тюрьмой. Красивой, просторной, но всё-таки клеткой. Лишь сейчас Белая уловила слабое позвякивание цепи. И осознала: Безымянный всегда следил, чтобы тога не задралась. Очень осторожно двигался, если становилось слишком тихо. И никогда не доводил до границ сада, под любым предлогом меняя маршрут. – Вот мой выход, – горестно объявил он, указывая на край утёса. – В некотором смысле я могу покинуть сад, но тогда покину и мир. Снизу доносился шум волн, разбивающихся о камень. Белая в смятении посмотрела вниз. Высоко. Без особых сил падение не пережить. У Создателя был шанс даже без всемогущества, но не тогда, когда из него постоянно вытягивают благословения. – Да что же… Как же ты оказался в этой точке? – пробормотала Белая, отшатнувшись от края и обняв Безымянного. Прижалась крепко, будто боялась, что кто-то из них сделает шаг с утёса. – Кто сделал это с тобой? И почему ты с этим смирился? – Больше всех в моём заточении виноват я сам. Когда придёшь в следующий раз… – Он прижался щекой к виску Белой. – Я расскажу тебе кое-что об истории мира.