Последнее дело L

Настоящее время. Продолжение       В задрипаном номере задрипаного мотеля, находящегося в таком же задрипаном городке на среднем западе, лежал на кровати худой, обритый наголо человек. О том, в какой цвет были когда-то окрашены стены этого «люкса», он мог только догадываться. К моменту его появления они приобрели оттенок зеленой рвоты. Напольное покрытие в принципе не поддавалось идентификации ни по цвету, ни по материалу, ни по фактуре. Пара кресел с потертой обивкой — кое-где местами проглядывал помойного цвета поролон; шатающийся, «подвыпивший» столик и пара изрядно пострадавших от времени и предыдущих постояльцев прикроватных тумб завершали обстановку. Но настоящей вишенкой на этом торте был «винтажный» телевизор времен известного пикантного эпизода с Моникой Левински, единственный источник новостей — по словам некоего Бобби, кинувшего L ключи от номера, Wi-Fi слетел три дня назад и, во всяком случае, по сведениям, которыми он (Бобби) располагал, в ближайшее время «прилетать» обратно не собирался.       Какой контраст по сравнению с тем, к чему привык детектив! L всегда окружали простые с виду, но высококачественные и добротные вещи; он любил яркую игру оттенков красного дерева, звонкую прозрачность итальянской березы и немного тяжеловесное благородство мореного дуба… Кровать King size, покрытую простынями из черного шелка или тончайшего египетского льна…       Лайт со своей персиковой кожей смотрелся и на черном, и на белом невероятно привлекательно.       Стоп! С Лайтом у него все кончено. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.       L понял, что должен взять паузу, чтобы собраться с мыслями, попытаться разобраться в собственных, непонятных ему чувствах. Сейчас, он наконец, решил быть честным с самим собой, четко все проанализовать и собрать, наконец, головоломку.       А еще он ждал звонка.       Что он чувствовал к Лайту? Что чувствовал Лайт к нему? Но главным вопросом, который интересовал детектива, был следующий: — Откуда взялись эти чудовищные нервные срывы? Ведь тогда это произошло далеко не в первый раз. Но почему-то не оставляли, не давали покоя, мучали, сжирали мозг мысли о его золотом мальчике…       Все началось, когда он, выпустив Лайта из камеры, приковал его к себе наручниками. Конечно, подросток не был восторге от подобной ситуации, но сознавая необходимость этой меры, согласился. Даже вместе ходить в душ, даже спать на одной кровати, размеры которой позволяли ложиться максимально далеко друг от друга. Но, по какой-то непонятной причине, это расстояние постепенно сокращалось. Однажды, детектив проснулся первым и обнаружил, что накрыл ладонь подростка своей. Тогда он почувствовал, что кожа Лайта на ощупь напоминает дорогой шелк. Днем, когда все были заняты расследованием, возникали странные ситуации, происходили непонятные, разумеется, не относящиеся к делу, забавные эпизоды. Так однажды Ягами-младший, всегда отличавшийся отменной ловкостью, вдруг споткнулся на ровном месте, пал прямиком в объятия детектива и, лукаво посмотрев ему в глаза, шепнул: «Ты пахнешь вишней». Они незаметно, но очень быстро сближались. Беседы становились все более непринужденными. У них даже появилась своеобразная игра под названием «Как отмазаться от Мисы». Так называемую «свою девушку» подросток выносил с плохо скрываемым мучением. А как-то утром L проснулся и понял, что Лайт тихонько сопит в его объятиях, положив голову на грудь, хотя жилистое тело детектива — кости да мышцы — вряд ли являлось достойной альтернативой мягкой подушке.       — Доброе утро, Рюдзаки, — румяные от смущения щеки, в светло-карих глазах озорные искорки.       — Доброе, Лайт-кун, — детектив понимающе улыбнулся одними глазами.       Этим вечером, впервые за почти месяц «совместного проживания» Лайту не пришлось тащить детектива силком в спальню. Оба просто взглянули друг на друга и поняли, что произойдет сегодня ночью. Когда, примерно в половине первого усталая команда расследования, зевая, расползлась по домам, L лениво слез со стула и, со свойственным ему, непередаваемым выражением лица, начал наматывать на руку цепь, та тихонько позвякивала. Подросток, как бы нехотя, последовал за ненавистными оковами.       — Идем… спать? — легкий взмах темно-каштановых ресниц, глаза цвета карамели глядят в глаза цвета грозовых туч.       — Идем, Лайт-кун, — детектив обнял его свободной рукой за плечи и ласково скользнул губами по виску. Тогда этот жест получился легким и невероятно естественным, как будто подросток не оставался по-прежнему главным подозреваемым в деле Киры, а был долгожданным, желанным возлюбленным, единственной сбывшейся мечтой, которая была забыта и похоронена много лет назад. До спальни они дошли молча. Слова не нужны, когда холодные пальцы переплетены с теплыми. Так ведь?       Когда L запер на задвижку дверь, он достал ключ, быстро отстегнул наручники и зашвырнул их подальше. Уже в ванной детектив с мягкой настойчивостью, прижав Лайта к стенке начал расстегивать пуговицы на его рубашке. Кажется, их слишком много. И сорванная рубашка летит в сторону. Растянутая кофта самого детектива — в другую. Звякание пряжек, шорох ткани, чуть не рвущейся от резких движений, руки гладят, скользят исследуют все ложбинки и выпуклости быстро распаляющихся тел. «Рюдзаки…»: журчащий быстрый шепот одного. «Лайт-кун…»: сдавленный хриплый шепот другого. Когда дело доходит до нижнего белья, смущается уже сам детектив. Он не может поступить с этим прекрасным существом как с купленными мальчиками, которых, по мере надобности поставляет ему Ватари. Не может просто быстренько сдернуть с подростка боксеры, нагнуть и, слегка растянув, вставить член. Поэтому, плюнув по умолчанию, на последние детали одежды L подталкивает своего драгоценного к душевой кабине - мол, Lady first. Сверху льются теплые струи воды, клубится пар. Морская губка кажется детективу слишком жесткой для шелковой кожи и он, вылив на руки гель, начинает легкими массирующими движениями вспениваеть его на красиво вылепленных грудных мышцах потенциального Киры. А тот смотрит на него доверчиво, чуть смущенно, капельку иронично и, вдруг, зарывшись рукой в мокрую черную шевелюру, целует порывисто, горячо, неловко. Губы у Лайта вкусные, они пахнут жасминовым чаем и способны совратить святого. L не святой, он мгновенно опускается вниз и сдирает с возбужденных чресел подростка проклятую намокшую тряпку. Его гибкие пальцы жадно, вцепляются в тугую ягодицу, стискивают, мнут, скользят по ложбинке. Другая рука обхватывает налитую плоть, гладит, полностью открывает головку; чувственные губы — даже не целуют — просто трогают ее. Упруго, шелковисто, вкусно. L обводит темно-розовую плоть языком, слизывает подтекающую смазку. Становится вкуснее, нежнее, слаще. И, наконец, одним тягуче-плавным движением вбирает налитую плоть почти целиком. «Ой!..»: доносится сверху. По телу подростка проносится волна крупной дрожи. Детектив поднимает взгляд: Лайт слегка покачивается, глаза полуприкрытые длинными каштановыми ресницами возбужденно поблескивают, коралловые губы судорожно хватают воздух, руки мечутся по торсу, взбивают пену вокруг торчащих покрасневших сосков. Неужели так хорошо? Ты ласкаешь себя передо мной, драгоценный мой, ты забыл сейчас обо всем. И правильно! К черту лучшего студента Японии, в Ад главного подозреваемого по делу Киры и великого детектива — туда же! Есть только два распаленных желанием тела, омытых струями воды, два колотящихся сердца. И пусть весь мир… Ну, вы поняли. L в бешеном темпе скользит губами по налитому стволу, в такт сжимает рукой его основание. Другая рука поглаживает нежную ложбинку, скользкий палец надавливает, подразнивает пульсирующий вход. Лайт снова вздрагивает, издавая протяжный стон. Да, мой золотой мальчик, стони громче, смелее толкайся мне в рот. Не бойся, тебя никто не услышит. Нам не помешает ничто. Внезапно подросток резко дергается, начинает быстрее толкаться в ласкающие губы, L наращивает темп до почти запредельного, впуская, заглатывая, вбирая до самого каштанового лобка. Давай, драгоценный мой, все что ты хочешь, все как ты хочешь, все будет так, как ты захочешь! И Лайт, наконец, взрывается густой горячей жидкостью, изливая ее прямо в глотку L. Тонкие сильные пальцы впиваются в намокшие пряди, Лайт, продолжая вздрагивать, опускается на пол рядом с возлюбленным, прижимаясь к нему горячим телом. Тому невыносимо тяжело. Стиснутая намокшим бельем, возбужденная плоть мучает, изнывает, рвется наружу, поэтому он легонько отталкивает от себя подростка.       — Лайт-кун, иди. Я не могу, я не хочу… — еще немного, он сорвется, и все закончится грубым насилием. Этого нельзя допустить. И вдруг на ухо ласковый игривый шепот теплых губ,       — Я пойду. В постель. Ты тоже не задерживайся, Рюдзаки. — Такой юный и соблазнительный, Лайт быстро выскальзывает прочь.       Что? L сдирает с себя измучившую его тряпку и, забыв выключить душ, кое-как обтеревшись, вылетает из ванной.       Рядом с кроватью валяется мокрое полотенце. Его драгоценный лежит раскинувшись на египетских простынях и ласкает себя внизу, золотые искорки в светло-карих глазах, чуть влажная кожа цвета персика сияет в приглушенном свете прикроватных ламп.       — Я не брошу тебя в таком состоянии, — Лайт понимающе-насмешливо глядит на гордо стоящий член детектива.       От подобных слов L впивается зубами в собственное запястье. Боль ненадолго помогает. Так, смазки нет. Глаза лихорадочно мечутся по комнате. Торт с тяжелым масляным кремом стоит на прикроватной тумбочке — ночной перекус детектива. Но сегодня его используют по другому. Во всяком случае, крем. L склоняется к Лайту, запускает руку в каштановые волосы, розовые губы раздвигают коралловые, языки начинают тонкую чувственную игру. Широко расставив колени, изогнувшись дугой, детектив прижимает его рукой к кровати, не давая пошевелиться, другая рука на затылке мертвой хваткой вцепилась в волосы. Ты сам позвал меня, Лайт-кун, и теперь я не смогу тебя отпустить. Подросток извивается, задыхается под ним то ли от страсти, то ли от недостатка воздуха. Наконец, L, растянувшись в немыслимом движении, продолжая прижимать к кровати своего драгоценного, дотягивается до торта. Для тебя, сладкий — сладкая смазка.       — Будет больно, — этот тихий; скорее не вопрос, а утверждение, отрезвляет вконец разгоряченного детектива лучше всякого укуса. До него вдруг доходит, что под ним лежит смущенный, смертельно перепуганный мальчишка, который, несмотря ни на что, доверяет ему свое девственное тело.       — Ты хочешь меня, Лайт-кун?       — Да… — подросток мучительно краснеет, глаза лихорадочно блестят от дикого желания, стройные бедра инстинктивно раздвигаются. И вот колени согнуты, Лайт полностью открыт. Давай, скорее! Масляный крем оказывается идеальной смазкой, тугое колечко быстро становится податливым, и скоро длинные пальцы трогают внутри «приятное местечко», вызывая по всему телу сладостные судороги, срывая протяжные стоны с влажных коралловых губ.       — Ты примешь меня, Лайт-кун?       — Да-а-ах…       L быстро подается вперед, его жаркий рот покрывает поцелуями-укусами шею, ключицы, напрягшиеся соски. Наконец, скользнув языком между грудных мышц, он окутывает своей горячей влажностью коралловые губы Лайта. Ну все, драгоценный мой… Принимай. L медленно, раздвигая тонкие стенки погружается в желанное, затягивающее нутро.       Два неистовых гибких тела сплетались, расплетались и соединялись вновь, содрогались от толчков, ребра расширялись и опадали от рваных вздохов, губы терзали губы. Резкие звонкие крики и утробный тихий рык создавали мелодию, звонкие шлепки кожи о кожу задавали ритм самого древнего на земле танца — танца упоения двух тел друг другом.       А потом было утро. «Тебе хорошо со мной, Лайт-кун?» Это была первая из трех ночей перед арестом Хигути.       Той ночью они не просто трахались или утоляли похоть. Детектив шарахнул кулаком по обшарпанной стене. Они занимались любовью! Он замер. Это была любовь. L осознал это только сейчас. Но когда же все начало рушиться? Когда все пошло не туда?       Впервые увидев Ягами Лайта, он испытал какое-то странное чувство. Подросток был отстраненно-вежлив, спокоен, холоден и недосягаемо красив. Еще он был невероятно умен. Главный подозреваемый по делу Киры был необыкновенно интересен как личность, так он думал тогда. После странной перемены, произошедшей с Лайтом во время заключения, детективу как будто явился новый человек — более открытый, дружелюбный, искренний. Их явно тянуло друг к другу. В то время L разрывали противоречия; с одной стороны, в нем росло какое-то незнакомое до этого времени приятное чувство; с другой — не оставляли в покое множество разрозненных фактов, косвенных улик; и неугомонная интуиция, которая постоянно твердила — в этом мальчишке таится смертельная угроза. Она постоянно давила, мучила, не давала уснуть. «Он Кира!» А сердце билось в груди и кричало: «Посмотри — перед тобой единственный родной человек! Другого просто не существует!» Если бы он тогда не заставил заткнуться этот голос; если бы понимал, что такое любовь, что такое счастье; и что значит слово «единственный».       Перед тем как все изменилось, они занимались любовью еще дважды. Уже на следующую ночь, L, не желая травмировать своего драгоценного, показал ему, как можно доставить друг другу удовольствие без проникновения. Оба уже тяжело дышали, мяли друг друга, тискали, целовали и вылизывали самые сокровенные местечки.       — Сюда сегодня нельзя, — сказал детектив и, раздвинув крепкие ягодицы, лизнул «пострадавшую» вчера ночью дырочку. Лайт дернулся от смущения в сторону.       — Не убегай, Лайт-кун, — L с удовольствием продолжал дразнить пульсирующее колечко, придерживая извивающегося подростка за талию. Вдруг раздалось громкое чихание. Детектив даже слегка «протрезвел» от изумления: «Лайт?..». Оказалось, его драгоценный просто порвал в иступлении зубами подушку и теперь все его лицо было в пуху.       — Апчхи!       Детектив с непередаваемым выражением лица осторожно собрал с покрасневшего лица пушинки.       — Ты лучше ойкай и стони. Мне нравится тебя слушать, — он губами снял с носа смертельно смущенного подростка последнюю пушинку. L легонько толкнул его на спину, и раздвинув коленями длинные ноги, удобно устроился сверху. Подросток мгновенно зарылся пальцами в спутанную шевелюру и потребовал поцелуй. Детектив счел это требование справедливым и, обведя проворным языком контур коралловых губ, скользнул в жадное тепло рта. Они целовались, доводя друг друга до иступления, до цветных кругов перед глазами от нехватки воздуха, потирались пахом о пах, возбужденная плоть каждого уже сочилась смазкой. Лайт первым разорвал поцелуй и выдохнул,       — Что будем делать, Рюдзаки? — тяжелое дыхание, глаза поблескивают золотым.       Я покажу тебе, драгоценный мой, вот, протяни сюда свою руку, так, собери тягучие капли и теперь осторожно размазывай своими ласковыми пальчиками сверху вниз. Смотри, я делаю тоже самое, моя рука скользит по тебе, оттягивает нежную кожицу. Я говорил тебе, Лайт-кун, как меня возбуждает твой каштановый пах? Как мне нравится чувствовать в своей руке твою пульсирующую плоть? Как идеальный темно-розовый цвет ее головки сводит меня с ума? А теперь, давай прижмемся друг к другу и соединим наши руки — твою теплую и мою холодную вокруг обоих стволов. Резче, грубее, не бойся, сжимай, крепче переплети свои пальцы с моими. Давай отправимся с тобой вместе за горизонт, за предел доступных остальным желаний.       Когда они оба потные, измотанные, забрызганные спермой почти до горла, лежали обнявшись и пытались перевести дух, Лайт вдруг спросил,       — Что с нами происходит, Рюдзаки?       Тогда L не знал ответа на этот вопрос.       А потом было утро. «Тебе хорошо со мной, Рюдзаки?». Это была вторая ночь перед арестом Хигути.       Но когда, когда этот любящий, радостно отдающийся подросток превратился в элитную шлюху, ублажающую дорогого клиента? Да ведь сам L сделал его таким. Заглушив в себе все тепло, всю нежность, всю страсть, и заменив ее холодным собственничеством и похотью. Тогда же ласковые, милые непристойности, которые он говорил Лайту во время занятий любовью, превратились в издевательство и пошлость.       Поздним вечером накануне операции по задержанию Хигути, L сам потащил подростка в спальню пораньше. Детектив действительно хотел верить, что на этом все закончится, и он перестанет мучиться бесконечными подозрениями насчет Лайта. Хигути осудят и казнят. А L и Ягами-младший смогут решить, наконец-то накопившиеся личные проблемы. Например: как избавиться от Мисы. Теперь, когда стало ясно, что Лайт предпочитает иметь в заднице член, а не занозу, он вздрагивал при одном упоминании имени Амане-сан. Также у них за спинами постоянно маячила грозная фигура Ягами-старшего, который с самого начала подозревал, что дело нечисто.       Зайдя в спальню, детектив уже привычным жестом избавил их обоих от наручников, Лайт тут же повис у него на шее, отодвинул жесткие пряди и, облизав ушко застенчиво прошептал:       — Я хочу попробовать… Какой ты на вкус, Рюдзаки.       — Только при полном освещении, Лайт-кун. — детектив решил смутить своего драгоценного еще больше.       — Не-е-ет, — подросток попытался отстраниться, но две широкие ладони цепко обхватили его ягодицы.       — Хорошо, тогда в душе, там свет не такой яркий. Пойдет? — детектив продолжал дразниться.       — Если не хочешь, могу вообще ничего не делать, — надулся Лайт.       — Только если эта часть тела, — L еще крепче сжал Лайтову задницу — готова к новым постельным подвигам. — Что скажешь? — Теперь уже в глазах цвета грозовых туч мелькали лукавые искорки.       — Ни за что! Ты тогда так основательно потрудился, до сих пор все болит, — Лайт смотрел на него с легким вызовом.       — Ну, тогда в душ. И я обещаю уделить максимум внимания твоей многострадальной… — детектив медленно провел языком по губам. Всего за две ночи жадного, настойчивого изучения они отыскали друг у друга все эрогенные зоны, все чувствительные местечки, все приятные точки. Лайт знал, что если погладить детектива по ребрам, ближе к подмышкам, у того начнут закатываться от удовольствия глаза. Что касается самого подростка…       — Лайт-кун, проснись, — L снова сжал аппетитные ягодицы и потерся своим тяжелеющим пахом о пах своего драгоценного.       — Уговорил, — ответил Лайт, у него тоже наблюдалась активность в вышеупомянутой области.       Уже в душе под теплыми струями воды, стоявший перед своим возлюбленным на коленях Лайт был смертельно серьезен. Он рассматривал крепкий член L как коллекционер долгожданный раритет, боясь прикоснуться. У самого детектива это вызывало легкую улыбку и какую-то разрывающую сердце нежность. Он взъерошил мокрую каштановую макушку:       — Ла-а-айт: ты же знаешь: он не кусается.       Подросток выдохнул и, решительно обхватив рукой выдающееся достоинство детектива, дернул на себя. «Ох! Оторвешь!» Лайт попытался все и сразу, вобрать глубоко в рот, поперхнулся, закашлялся, колени на скользком полу разъехались, и он завалился на бок, продолжая держаться за член детектива. L, увидев от боли небо в алмазах, последовал за ним:       — Еще немного, и минет мне бы уже не понадобился. Никогда.       Оба сидели на полу под шумящими струями воды и старались не смотреть друг на друга. Лайт решился первым и повернулся к детективу, у того подрагивали плечи. Подросток схватил его, развернул к себе и застыл в изумлении — его любимый смеялся. Возможно, впервые в жизни.       А дальше все было прекрасно. Теплая влажная рука, горячий коралловый рот, осторожно скользящие по возбужденной плоти, пусть неритмично, пусть неловко, но это были самые желанные, самые драгоценные ласки. L млел и таял, струи воды, облака пара, растрепанная каштановая макушка. Остановись мгновенье… Ну, вы поняли.       А потом было утро. «Тебе хорошо со мной, Лайт?» Это была последняя ночь перед арестом Хигути. Далее была головокружительная операция, затем сам арест. Перехваченная у Лайта Тетрадь Смерти — он так и не успел прикоснуться к ней. Жесткий разговор наедине с Рем. И не менее жесткий, даже жестокий, разговор с Лайтом. Детектив, утративший разом все сомнения и иллюзии, был страшен. Подросток сначала пытался привести с свою защиту какие-то аргументы, но потом, сдавшись под лавиной неоспоримых фактов, как-то съежился и замолчал. L, закрыв его в комнате для допросов, отослал команду расследования прочь, оставив только Ягами-старшего. Он в ультимативной форме изложил безмерно уставшему Соитиро все факты, а также свои планы насчет его сына. За спиной детектива маячила громадная фигура Рем.       L и сам был раздавлен. Он привязался к массовому убийце, к чудовищу. L — справедливость, он не может испытывать к Кире никаких чувств, кроме ненависти. Но… он может держать его при себе в качестве пленника, в качестве игрушки, и может его просто иметь. Той же ночью он впервые принудил Лайта к сексу. После этого подросток никогда больше не называл его «Рюдзаки» — только L.       Детектив поднялся с кровати и прошелся по комнате. Надо что-то съесть. На столе стоял неразобранный пакет с продуктами из ближайшего супермаркета. L запустил в него руку, достал бутылку воды и маленькую упаковку непонятно чего. Непонятно что оказалось сыром. Плевать. Детектив механически пережевывал пищу, запивая ее водой.       Эти три дня и три ночи перед арестом Хигути. Были ли они вообще? Или это игра его больного воображения? «Ты долго воспитывал меня как пассива» — так сказал ему в больнице Лайт. Но если они все-таки были… Нет! Это ложные воспоминания. У него парамнезия или нет, скорее всего, это конфабуляция. Надо было остаться в МедЦентре и, как советовал Исикава, обратиться к доктору Ларсену. Впрочем, какая теперь разница.       Вдруг запищал мобильник.       Ровно через неделю из задрипаного номера, задрипаного мотеля, находящегося в таком же задрипаном городке на среднем Западе, вышел Леит* Маккормик, шотландец, уроженец Глазго, привезенный родителями-иммигрантами в 19…г в США.       Жизнь как чашка вишен. Только чашка разбита. Вишен тоже нет — не сезон. Люби! ** Когда на сердце тяжело — Люби! Не разделяй добро и зло, Люби! Как жизнь из времени реки Вернуть? Ее поток Забвеньем нареки, И в путь. Тупым ножом терзает боль — Не жди. Не плачь. Ты не расплатишься судьбой — Она — палач. Люби! Во тьме над бездною пустой — Люби. Мечта мелькнет кометой золотой — Лети!