Последнее дело L

Настоящее время. Продолжение.       Рейс Ягами Лайта приземлился в аэропорту Ханеда точно по расписанию, и он, взяв такси, отправился в офис адвоката семьи Исикава. Там так же не возникло никаких проблем, поэтому, получив ключи и быстренько подписав договор об аренде, юноша отправился в Бункё.       Улицы родного города не вызывали у него абсолютно никаких радостных эмоций — все та же муравьиная суета, где каждый с иллюзорным чувством важности и целеустремленности торопится по своим маленьким делам. Люди, добровольно ставшие чьими-то пешками, винтиками в системе, мало того, гордящиеся этим своим положением, вызывали у Лайта чувство презрения, смешанное со скукой и жалостью.       Ты дома, Ягами Лайт!       Ты доволен?..       Расплатившись с таксистом, юноша, наконец, поднялся на нужный этаж и вошел в квартиру. Две смежные комнатки площадью в шесть и четыре татами*, крохотная кухонька, ванная — что ж, могло быть и хуже. Все ценные и памятные вещи, видимо, были вывезены Исикавой-старшим, и теперь здесь осталась только давно вышедшая из моды мебель да нехитрое кухонное оборудование. Правда посреди всего этого технического антиквариата красовалась невероятно стильная кофеварка Bugatti Espresso Machin DIVA Red, оставленная, видимо, потому, что наследники просто не поняли назначения этого аппарата из-за его крайне концептуального дизайна**.       В штаб-квартире L… Рюдзаки в Токио была точно такая же…       Стоп!       Забыть даже думать о нем!       До начала занятий всего два дня, у тебя дел по горло — вот и займись ими!!!       Лайт встряхнулся и принялся распаковывать чемодан. Дел действительно было предостаточно: нужно купить все необходимые бытовые мелочи; сходить в деканат; и, наконец, навестить маму.       Утром второго дня, выйдя из Тодай, Лайт набрал номер сестры:       — Здравствуй, Саю.       Уже через час он увидел на пороге когда-то родного дома свою имото-тян. Саю нервно терзала край розового домашнего топика, она, вероятно, все это время проторчала на крыльце, смотря в ожидании брата на дорогу. За два прошедших года девушка вытянулась и похорошела. «Ну что ж, отец, еще несколько лет, и твоя любимая дочурка выйдет замуж за хорошего человека и нарожает тебе охапку внуков. Надеюсь, это сделает тебя счастливым».       Увидев брата, Саю отпустила растянувшийся край несчастного топика и, потеряв по дороге обе балетки, повисла у него на шее:       — Ты как?.. Откуда?.. Почему не приехал, когда мама попала в больницу?! Тебя не отпускали с этой твоей секретной работы? И почему отпустили сейчас? Расскажи, объясни хоть что-нибудь! — она, рыдая, вцепилась в рубашку юноши.       — Прекрати реветь, сестренка, я восстановился в универе, живу в Бункё и буду навещать, по возможности, тебя и маму. А с секретной работой покончено навсегда, — Лайт чмокнул сестру в макушку и посмотрел на дом. Казалось, у него сердце должно было выпрыгивать из груди — ведь он так ждал встречи с матерью, но нет — ничего… — Ну что., — он достал из кармана легкой куртки белоснежный платок и аккуратно вытер смотрящее на него заплаканное личико. — Проводишь меня к маме?       Саю крепко ухватила брата за руку и, продолжая хлюпать носом, потащила в дом. Потерянные балетки так и остались валяться на ступеньках.       — Мама в гостиной. Лайт, ты понимаешь, мы даже не уверены, узнает она нас или нет. В «хорошие» дни она даже пытается общаться, что-то сказать, и тогда, мне думается, понимает кто я. Тебе повезло — у нее сегодня «хороший» день! — Саю посмотрела своего нии-тян и как-то невероятно трогательно улыбнулась глазами сквозь сверкающие на солнце слезинки.       Инвалидное кресло, в котором сидела Сатико, стояло у окна. На ней была какого-то невнятного цвета блузка, ноги укрыты старым клетчатым пледом, отросшие волосы собраны в хвост. Вопреки всем опасениям Лайта, ее взгляд был не отрешенным и пустым, а спокойно-умиротворенным, кажется, он действительно приехал в «удачный» день.       В самолете Лайт был уверен, что увидев маму, тут же обнимет ее, уткнется лицом в ее руки, расцелует ее родное лицо, возможно, расплачется… Но теперь он стоял как каменный и не мог даже подойти ближе. «Зачем ты приехал сюда? Ты надеялся найти у этой, живущей в своем неведомом мире, женщины столь необходимые тебе тепло и утешение?!» С трудом пересилив себя, юноша приблизился к креслу и опустился перед ним на колени:       — Мама… Здравствуй, это я, Лайт.       Через некоторое время он вышел из дома. Наконец-то переставшая реветь Саю провожала брата до ворот. Сатико то ли не узнала сына, то ли не захотела узнавать…       — Сестренка, я заказал для мамы корзину ее любимых Каменных роз. Их привезут завтра. Ты помнишь — она любит именно эти цветы?! А не хризантемы, которые покупал ей отец!       — Да конечно, — Саю снова заплакала. — Но папа всегда считал, что она любит желтые хризантемы… Когда ты снова придешь к нам? — мокрые глаза с тихой надеждой смотрели на брата.       — Я позвоню тебе, — Лайт вышел на улицу. — До свидания, Саю.       В гостиной, сидящая в инвалидном кресле женщина, издала странный звук, похожий на крик…       Сайонара, sweet home!       Ты видел мать, Ягами Лайт!       Ты получил, что хотел?..       На следующее утро Лайт, нацепив на лицо, отстраненную вежливость явился на занятия. На вопросы своих якобы друзей: «Где был?»; отвечал: «Где был — там нет уже!». Ничего, скоро им это надоест, лента событий студенческой жизни запестреет новейшими новостями, и его оставят в покое. Некоторый интерес у него возник только когда в столовке, подошла и вежливо поздоровалась Такада Киёми. Первой умнице и красавице Тодай он уделил аж целых семь минут своего времени, но сесть за один столик отказался — ничего, обойдется-перебьется. Сначала он должен решить, нужна ли она ему? А там, кто знает?.. По крайней мере, в отличие от Амане Мисы, Такада не вызывала у него отвращения.        Первый день в универе прошел лучше, чем можно было ожидать. В целом.       Дома, если, конечно, съемную квартиру можно назвать домом, Лайт долго стоял под душем. Пусто в душе, пусто в сердце, в голове липкая серая жижа недодуманных мыслей. Он выключил воду, высушил волосы и, переодевшись, поволок себя на кухню — надо что-то съесть. Сразу же алой вспышкой бросилась в глаза проклятая кофеварка! Да как она вообще могла появиться в квартире пожилой женщины?! Неужели покойная бабуля Исикавы обожала эспрессо и была поклонницей бытовой техники класса люкс?!       Та, другая красная Bugatti стояла на специальном столике в спальне L… Рюдзаки. Вот кто действительно был лютым кофеманом! Утром он, не сходив в душ, первым делом тащился к этому дизайнерскому выкидышу, что бы припасть к заветному источнику кофеина. Сковывающая их трехметровая цепь при этом натягивалась, нещадно сдергивая сонного Ягами с кровати.       Это были очень странные тридцать дней и ночей. Детектив сковал их руки этой мерзкой как сколопендра цепью, для того чтобы главный подозреваемый, и, при этом, главный помощник в деле Киры находился под наблюдением круглые сутки. В какой по счету из этих дней, Лайт почувствовал, что это странное существо вызывает в нем странные чувства.       — «А может это был не день, а ночь, Лайт-кун?..»       Пресловутый первый раз случился невероятно естественно, как будто вся предыдущая жизнь вела их обоих друг к другу. Правда, когда Рюдзаки выскочил из ванной голый, взлохмаченный больше обычного, с глазами бешеной панды и диким стояком, у Лайта пропал к шинигами весь кураж. Как могла мать-природа оснастить эту тощую нелепицу таким здоровенным прибором?! Да он в боевой готовности составлял изрядную часть от общего веса детектива! И, хотя подросток не подавал вида, он был абсолютно уверен — ЭТО нельзя запихнуть ни в одну живую задницу, не порвав ее в лоскуты! А потом все было неожиданно нежно. Его любимый ласковыми плавными движениями раскрывал упрямую мышцу, медленно и аккуратно смазанные кремом от торта пальцы проникали все дальше в глубину. И вдруг они задели внутри некую точку… У Лайта от этого прикосновения словно звон прошел по всему телу, из головы тайфуном унесло остатки мыслей. И плевать на то, что он лежит распахнутый перед тем, кто подозревает его в массовых убийствах! Всего этого сейчас не существует! Есть только глаза цвета грозовых туч, они приковывают крепче любой цепи и тянут за собой то ли в Райские сады, то ли в Адские бездны… И есть шалый от предвкушения, горячий шепот: «Принимай…». Разнеженные лаской стеночки податливо раздвигаются под напором крепкой плоти, и жгучее наслаждение быстро подавляет жгучую боль, как лесной пожар тушат встречным пламенем. И остается только искрящиеся всеми гранями алмазно-чистое счастье. Дикое, глупое счастье любить и отдаваться любимому… У них было еще две ночи перед арестом Хигути…       — «Ты помнишь, Лайт-кун?..»       — Сгинь!!!       Ягами Лайт с искореженным от ярости и боли лицом швыряет ни в чем неповинную кофеварку о кафельный пол:       — Ты просто воображение!       — Тебя!       — Здесь!!!       — НЕТ!!!       Злополучное изделие взрывается, будто оно начинено тротилом, по кухоньке, ударяясь о стены, разлетаются осколки металла, пластика и стекла. Один из них сшибает забытую на столе кружку, та со звоном разбивается. Другой, попадает в светильник на потолке — тот вместе с лампочкой разлетается на осколки, увеличивая хаос. Во всей квартире гаснет свет. В этой наступившей темноте где-то жалобно позвякивают обломки, постепенно успокаиваясь на своих местах.       Патрон кухонного светильника, к счастью, уцелел. Лайт, вкрутив запасную лампочку и включив рубильник, стал разбираться с другими последствиями своего безумства. Собрав в пластиковый мешок результаты произведенного им разгрома, юноша устало оглядел кухню — есть уже не хотелось; он пошел в спальню и сел на кровать, но спать не хотелось тоже.       Почему он слышит голос своего бывшего… любовника? мучителя? хозяина? Злая шутка подсознания? Что чувствовал к нему L? И кем являлся на самом деле лучший ученик, а затем и лучший студент Японии Ягами Лайт? Вихрь несвязанных друг с другом вопросов грозил разнести мозг на кусочки, как сам юноша недавно разнес несчастную Bugatti Red.       Наконец начали появляться более-менее внятные мысли: да, факты, приведенные в свое время L, действительно доказывали, что он был массовым убийцей, пусть даже его жертвами становились преступники, которые были отправлены в мир иной с помощью Тетради Смерти; но сам Лайт ничего об этом не помнил — это тоже бесспорно. Всем известно — незнание законов не освобождает от ответственности. А если человек просто забыл, что совершал противозаконные действия — должен ли он нести за них ответственность, неважно какую: юридическую, моральную… Или все же нет? А если нет, то почему L, после подтверждения того, что Ягами-младший действительно был Кирой, так резко изменил свое отношение к нему? Из заботливого, чуткого возлюбленного он превратился в жестокого хозяина, державшего его при себе в качестве эффективного партнера по расследованиям — днем; и секс-игрушки — ночью! Получается, что детектив наказывал Ягами Лайта за чудовищные деяния Киры!       Но если предположить, что с точки зрения L, даже потерявший память юноша должен был принять на себя весь груз грехов, то почему детектив просто не отправил его на казнь? Зачем предложил эту непонятную уродливую сделку?! Неужели Лайт был так ему необходим в виде своеобразной прислуги-на-все?!       А еще эти жуткие нервные срывы, возникающие буквально ниоткуда…       Окончательно запутавшись в несоответствиях и противоречиях, юноша решил вернуться на кухню и заварить чай. О том, что здесь когда-то была красная кофеварка, напоминал лишь валяющийся в углу черный пакет с мусором…       Противоречия… Они возникали из самой личности детектива.       Лайт работал с ним, спал с ним целых два года, но что он знал об этом мужчине? Да он гений и, одновременно, абсолютно беспомощное в быту недоразумение. У него обостренное чувство справедливости и, при этом, он совершает чудовищные, с моральной точки зрения, поступки. Девизом L  могло бы стать выражение: «Цель — оправдывает средства». Огромное властолюбие соседствовало в нем с ненавистью к лести. Будучи мультимиллионером, он занашивал до дыр свои дурацкие белые кофты! Список парадоксов характера детектива можно продолжать бесконечно…       Но он был прерван свистком закипевшего чайника.       Лайт медленно цедил из тонкой фарфоровой чашки горячий жасминовый чай. Безоблачная ночь давно накрыла Токио черным бархатным покрывалом, разбросав по нему шаловливой рукой сияющие фигуры созвездий. Легкий ветерок, залетевший в приоткрытое окно, успокаивающе взъерошил каштановую макушку — пора ложится спать.       — «Не закрывай окна, позволь ветру спеть тебе колыбельную, Лайт-кун…»       В засыпающем разуме юноши промелькнула последняя мысль: «Если хочешь во всем разобраться, начни с приюта Вамми». * * *       Мэтт сидел на подоконнике своей импровизированной спальни и, греясь на калифорнийском солнышке, курил первую, самую сладкую утреннюю сигарету, когда в кармане джинсов запищал пейджер. «Вот ебический пиздец! Админ-сцуко, обломщик!»: мысленно выругался он. Но взглянув на экран, приподнял от изумления гогглы — его вызывали в кабинет доктора Исикавы.