***
Пыхал огнём масленичный рассвет. Выставил Хорс крутой блинный бок, осветил небо и землю сиянием своим. Умытое давеча небо было прозрачным и ясным. Ни облачка, ни тучки не омрачили его величественную глубину. Зырян подскочил раньше всех, ещё не успели первые петухи прокукарекать. У печи копошиться стал, чугун на жар ставить, а как Яромил сон глубокий от себя прогнал, попросил его дровишек нарубить. Молча охотник во двор вышел, умылся водой дождевой из бочки, перетянутой ржавыми ободами, рушником, что из избы прихватил, обтёрся. Оглядел подворье стариковское, не богатое, но и не бедное: и куры у него имелись, и лошадёнка гнедая в сарае стояла, порося тихонько повизгивала в хлеву. Казалось, и изба, и сарай, и другие постройки жили своей жизнью, дышали вместе с хозяевами, просыпались и засыпали, когда приходило время. Всё здесь имело свою неповторимую душу. Яромил взгляд повыше поднял: красота кругом расписная стояла. Утренняя дымка над травами курилась. Дышать было легко. Вдыхал он влажную прохладу, которая тянулась из остывшего за ночь лохматого леса, что небо собой подпирал. Долго стоял, смотрел вдаль, в сизую дымку под голубой кромкой, где мерцала в солнечном свете сочная зелень берёз, колыхались потревоженные ветром дубовые листочки. Водяные капли повисли, словно серьги на листве деревьев, и Хорс наливал их золотистым теплом. Первые птицы звонко плескались в бездонном небе, а справа и слева вился тоненький дымок – топили печи просыпающиеся селяне. После только топор он нашёл у поленницы, подхватил, попробовал, как в руку ляжет, к длине приноровился, да и за дело принялся. Младу разбудил стук топора и шум раскалывающихся поленьев. Поднялась она, овечью шкуру откинула, оглядела избу: Яромила в ней не было, а дед у печки суетился. Диву она далась: давненько так долго залёживаться не доводилось. А ну как за лентяйку её примут? Поправила она сбившийся платок на голове, соскочила споро. - Утречка доброго, дедушка! - Доброго, молодушка, - откликнулся Зырян, ухватом вынимая из печи горшок. - Давайте подсоблю… - Поздно, девонька. Готова-то кашка, токмо сальца закинуть осталось. Ты покуда спутника свово кликни, снедать пора. - Хорошо, дедушка! Шмыгнула Млада из избы во двор. Некоторое время взирала с крыльца на охотника. А тот и не заметил её появления, заносил топор над очередным поленом сильными жилистыми руками – хр-рясь! – и перерубал, словно сливки ложкой снимал. А за тем поленом очереди другое дожидалось – только и успевали свежие чурочки отлетать. - Яромил! – позвала Млада. – Идём к столу. Каша в горшке стынет! Хр-рясь! – отозвался топор, пустив по полену длинную изогнутую трещину. Обернулся неспешно ведьмин сын, кивнул молча, принялся нарубленное в поленницу укладывать. Млада ждала, не уходила, а потом посторонилась, пропуская его вперёд, в избу. Сама следом шмыгнула, помогла хозяину стол накрыть, хлеба наломала, пока он в чашки каши накладывал сытной да густой. За едой никто и слова не проронил – не до того было, а после, откинувшись на лавку, Яромил о разговоре с Буслаем деду поведал да о просьбе сына упомянуть не забыл. Обрадовался Зырян такому соседству, глаза засветились, улыбка заиграла в седой бороде. - Вот и славно! Доставлю вас в городище. Мне муки надобно прикупить, резные фигурки на торг свезти. А ты, молодец, покараулишь, добро довести поможешь. А сказы Младушки сделают путь веселей и короче! - Как же… неужто поедешь? Не верится… - Млада от услышанного едва дара речи не лишилась. Глаза большие серые устремила на парня. - Чего не верится, дурёха? – усмехнулся Яромил. - А то не верится, что в городище вместе поедем. Думала я, не захочешь далече от дома уходить, по чужим краям плутать. - Успею ещё в лесу насидеться, - буркнул уже без усмешки охотник, на деда глянул, который сидел с таким довольным и таинственным видом, будто знал наперёд, колдун старый, о чём он со спутницей своей речь поведёт. А Млада не сдержала улыбки радостной, по-детски счастливой. - Ну чего зубы скалишь? Чай не ради тебя в такую даль прусь. Подарок матери хочу сделать. Бают люди, торжище в Киеве знатное, товаров видимо-невидимо. Выторгую мелочёвку, стекляшку какую заморскую, пусть потешится. - Добро, - кивнула девчушка, а улыбаться, несмотря на его тон резкий, неприветливый, всё-таки не перестала. Хорошо ей было при Яромиле. И неважно, какой интерес его рядом держит. Без него она бы не дошла до тепла, до людей. Без него ей будет плохо и одиноко. Наверное, он сам знает об этом получше её…***
Не стал Зырян до обеда тянуть - посидел чуток, отдохнул, а после отправился запрягать в тугую упряжь крутобокую пегую кобылку, к дороге готовиться. Изба его стояла одной из последних, практически на отшибе, только выйдешь за ворота, и можно вовсю любоваться видом: засеянными пашнями, полями, что ковром стелились пёстрым, лугами, редкими островками высоких деревьев. Прежде чем вывести подводу на широкую дорогу, путникам пришлось немного подождать: мимо, мыча на разные голоса, быстрым ходом прошло стадо коров. Гнали их пастухи на выпас. Кобылка по кличке Зорька мотала головой, фыркала, стукнула копытом: не терпелось ей пуститься в дальний путь. Младе тоже не терпелось, и, когда телега выползла за ворота, она ощутила понятное только животинке воодушевление. Усыпанная подсыхающими коровьими лепёшками дорога мягко вывернула через соседскую городьбу на заезженную колею. Уже через несколько минут остались позади и бурёнки, и насекомые, что провожали их до пустоши, и просыпающееся, окутанное сизой дымкой селище. Обоз с девушкой, парнем и стариком во главе плёлся в гордом одиночестве, месил поскрипывающими колёсами влажную землю. Дорога оказалась неровной, телегу сильно трясло на ухабах и колдобинах, а Млада будто совсем не замечала тряски, всё скользила взглядом по расползающимся от дороги полям. Красива земля русская, лепо* глядеть на неё, любоваться просторами. Впереди по правую и левую сторону громоздился лес. Небеса, необъятные, высокие, сливались с ним за горизонтом, и только ленивый полёт птиц оживлял тихий утренний пейзаж. Яромил сидел ближе к краю, растянув длинные ноги на всю длину старых сосновых досок. Лицо его, в отличие от Младиного, выражало бесстрастность и задумчивость. Взгляд его хоть и блуждал по местным окрестностям, да не замечал ничего, а будто вглубь себя направленным казался. Было ему о чём поразмыслить во время пути. Не оставляли его мысли о том, что поведал давеча старый Зырян об оборотне, о заике Радее, о нём самом. О последнем думалось с затаённой досадой и растерянностью. Одна обрывочная мысль тянула за собой другую, томила, жгла, терялась в ненужных, нежданных воспоминаниях и угасала, так и не явив собой ничего осознанного, стоящего, как хотелось Яромилу. Он шумно втянул воздуха, поджал губы. Поглядывала украдкой на него Млада, и трудно ей было разгадать, где мысли его витали в тот момент. Привлёк их обоих чуть хрипловатый встревоженный голос Зыряна: - Ребятушки, надолго ли в Киев едете? - Теперя и не знаю, - откликнулся через время охотник, - как свезёт. Не стал он спутнице своей рассказывать о седом охотнике, которого помышлял в городище выискать. Слышал он, как мать велела Младе в Киев-град податься, выведать у тамошних людей о человеке с отрубленным мизинцем и купить свечку у местной старухи-знахарки. Чтобы колдуна в человеке признать, надобно было, по наущению Зарины, свечку эту при нём зажечь. Сквозь огонь тень колдуна вверх ногами покажется. Ведала девушка и ещё об одной особенности нелюдя – рогов на голове, кои прячет он за охабнем* вместе со взглядом волчьим, от которого утроба стынет. Расспрашивать и выискивать колдуна можно долго и вовек не сыскать его, свечек не хватит – перед каждым беспалым палить, кто в подозрение попадёт. А коли правду баял Зырян об охотнике Радее, так стоило перво-наперво его найти, попытать о селище зачарованном, авось колдун, что беды на них насылает, и Младиным злодеем-душегубцем окажется. - А много у вас на дорогах татей разбойничают? – поинтересовался Яромил, решив отвлечься от дум своих нелёгких. - Зело* никто не обижает, - сказал Зырян. – Я, почитай, всю жизнь свою туды-сюды езжу, а на худой люд редко натыкался. Да и чего тут красть? Красть нечего, токмо ежели меня самого, - усмехнулся в бороду старик. – А кому старики нынче нужны? - А коли животинка кому приглянется? – кивнул на Зорьку парень. - Старая она, кто на такую позарится? - Найдутся желающие – что тады? – не унимался охотник. К нему вдруг пришло осознание, что Буслаю и не требовалась шибко его помощь, просто таким образом мужчина решил подсобить им с Младой в пути до города. Умно. Ведь сейчас он, вроде как, отдаёт долг за гостеприимство, а не влезает в новый… - А ничего, - сурово проговорил старик, поправил заправленный за пояс ножик. – У меня с душегубами разговор короткий. За себя ужо постоять сумею. За себя и за Зорьку. Вместе мы жили, вместе и умрём. Я её никакому татю не отдам! - А с виду безобидный, - усмехнулся Яромил. - Это только с виду, - с лукавой улыбкой ответил Зырян и, стегнув по крупу лошади, погнал телегу быстрее. Хорс щедро золотил края облаков, припекал изрядно спины. С каждой проезжей верстой воздух становился все гуще, нагревался, начинал дрожать, словно холодец. Яро пахло сочной травой, сеном и конским потом. Повсюду гудели шмели, пчёлы, перепархивали с цветка на цветок бабочки да жуки. К обеду путники сделали остановку – съехали с дороги под покров густого леса, что от жара излишнего охранял, сами отдохнули, поели и Зорьке дали сил набраться. Одуряющий дух шёл от распалившейся, набравшей солнечную силу травы, клонило ко сну. Вокруг простирались поля и луга, на несколько вёрст ни единого человека. Пока Млада и Зырян, набив животы, о чём-то тихую неспешную беседу вели, Яромил зашёл в тень редких деревьев, нужду справил, а после, прислушиваясь к птичьим песням, обратно побрёл. Только успел шагнуть на тропку между лесом и цветущим полем ржи, как почуял чьё-то присутствие. Поднял он голову: прямо к нему, в ворохе лучей полуденного солнца, шла через поле молодая девушка, одетая в полупрозрачное платье. Стекала воздушная ткань по нежной гладкой коже плеч, высокой литой груди с двумя тёмными сосками, стройной талии, складками собиралась меж длинных ног, волнами спадала до самых пят, раздувалась позади, подобно парусу. Пшеничные ниспадающие волосы игриво плескались на ветру, одинокие завитки обрамляли удивительно красивое лицо. На светлой макушке девушки красовался богатый венок из полевых цветов. У Яромила захватило дух. Никогда ещё не видел он подобной красоты. Смотрел и глаз не мог отвести от незнакомки. А та, не доходя до него шагов десяти, остановилась, очами ясными васильковыми стрельнула в его сторону. - Каков сокол в наши края залетел - залюбуешься, - заулыбалась она, голову набок склонила, открывая на обозрение молочную длинную шею. Что-то хмельное, таинственное послышалось в её спокойном грудном голосе. - Что же ты тут делаешь, девица-красавица? – спросил Яромил, не понимая, отчего тело стало лёгким как пёрышко, а ноги сами сделали шаг навстречу незнакомке. - Бабка нагадала – коли выйду сегодня во поле, так и суженого встречу. - Суженого? – Почувствовал ведьмин сын, как закружилась голова, а в глазах – словно вино влили - пелена дурманная повисла. – Суженого встретишь… Так сладко и желанно было повторять её слова, будто не слова это были вовсе, а липовый мёд на устах. - Суженого. Не обманула бабка. - Девушка губы румяные разомкнула, зубами сахарными, ровными сверкнула, руки, оголённые до плеч, протянула парню, к себе подзывая. – Иди ко мне, милый. Судьба моя ясноглазая. Ну же! И головой встряхнула светлокудрой, отдаваясь солнцу, ветру, засмеялась звонко, раскатисто. Рассыпался вокруг смех её тихий, пронзительный, словно градинки, и растаял под нещадно палящими лучами. Одуревшие от жары кузнечики стрекотали всё громче, всё шибче, и стрекот их отдавался глухим давлением в ушах Яромила. - Пойдем же со мной, молодец, - одарю тебя любовью своей, слышишь? Опою ключевой водицей, жар с головы сниму да тягость с сердца… - уговаривала незнакомка. Медленно вошла она в густую рожь, повела плечами заманчиво, глаз васильковых задорных с него не сводя. - Постой! Как имя твоё?.. - кинулся во след парень, раздвигая руками длинные колосья. – Стой! Не уходи! Куда же ты? Бросилась бежать бесстыдница, смеясь, куражась, дразня раскрытыми губами, оголённым плечом – замелькали перед очами пшеничные волосы, да заплескала по ветру прозрачная белая ткань. Испугавшись, что ускользнёт видение чудное, светом неземным овеянное, Яромил не отставал – подгоняла лихая кровь, стремительной жаркой горячестью пружинили ноги. - Постой! – вырвался крик вместе с душой. Замер на месте охотник, не смея вздохнуть. Сердце бешено стучало в горле. Девица остановилась, обернулась медленно, явила ему улыбку робкую; синие глаза смотрели внимательно, нежно, манили влажной небесной глубиной. Подошла она неслышно, прохладными ладонями лица его коснулась, скул заросших. - Суженый мой… судьба моя… ступай за мной. Потянулся к ней ведьмин сын и вздрогнул тут же от криков, что за спиной раздались, как гром средь неба ясного: - Яромил!!! Повернул он голову, разглядел в знойном мареве, как сквозь траву густую мчится к нему Млада, испуганная, с широко раскрытыми глазищами, сбившимся набок платком. Мчится не разбирая пути и сухим, как песок, голосом взывает: - Не ходи за ней! Не верь! Вернись! Вернись! Сморгнул охотник и вдруг учуял, как чьи-то ладони холодные на шее его смыкаются, дышать не дают, тяжёлым камнем к земле тянут… Махнул он рукой, будто отталкивал от себя кого-то – ноги тотчас подкосились, как у куклы тряпичной, - осел он в рожь, глаза прикрыл, а солнце под веками кругами красными, кровавыми запестрело. - Яромил! – взволнованно зазвенело над самым ухом. Как лошадь загнанная, дышала Млада хрипло, тяжело, с натугой. – Живой? Успела! Слава Макоши, успела! Поднял парень хмурый взгляд, безучастно поглядел на девушку. Та руку ему протягивала, помогала встать. - Ты? - Заплескались в его глазах удивление и растерянность. С трудом поднялся он на ноги, озираться принялся. – Где мы? Что случилось? Кругом поле ржаное стояло, вились к небу колоски, головы по ветру клонили. - Полуденница* погубить тебя вздумала… - Девушка слегка запыхалась от бега, оттого говорила сбивчиво. – Зырян за тобой послал, а я глянула в поле - вижу, ты сам не свой бредёшь, а рядом - она. Испугалась, что русалка полевая к себе тебя заманит да изживёт со свету. Едва докричалась. Млада бережно коснулась его горячего лба прохладной ладонью. - Скорее, в тенёк тебе надобно, не захворал покуда. - Ладно, будет, - отмахнулся от её заботы Яромил, степенно зашагал в сторону обоза. – Идём, дед, поди, заждался… Вышли они на тропку да направились мимо лесистого островка. Пот с парня тёк в три ручья. Слабость пытаясь прогнать непрошенную, обернулся невольно охотник, и показалось ему, будто белая тонкая фигура быстро мелькнула во ржи, а вослед услышал он в спину эхо лёгкого хохота. Так и звенел этот хохот россыпью звёзд, пока до телеги не добрели и в дорогу не тронулись…***
Телега катилась под горку. Широкое, бесконечное поле расстилалось перед ними. Безучастно глядел Яромил на дорогу, думал о произошедшем. То ли привиделось ему, то ли и впрямь полуденница к нему наведалась… Много ли ей надо ума – голову человеку заморочить, а чего пуще – угробить? - Как же ты полуденницу не распознал, Яромил? Бабу ладную углядел да без раздумья за ней поволочился, аки щенок на привязи, - потешался Зырян, поглядывая на хмурое лицо ведьминого сына. – Понимаю, дело молодое, видать, что-то ценное посулила, токмо с духами шутки плохи, до добра забавы с ними не доведут, правда, Младушка? Девушка бойко кивнула, улыбаясь краешком губ. - А ну вас! – отмахнулся охотник, отвернулся, откинулся на дедовские пожитки, сложил на груди руки. – Баба как баба! Кто их распознает, полуденниц энтих! - Говорил он, и сам не верил, что случилось такое с ним на самом деле, что разума едва не лишился из-за девки, пусть и неживой. - Как кто? Перво-наперво надобно было на тень ейную глянуть, ежели нету её, значится, дух это. А ты куда глядел-заглядывался, голубчик? Видать, красою лепа была полуденница та, мигом голову вскружила! - Никуда я не заглядывался, - буркнул Яромил. – А про тень чуток подзабыл, с кем не бывает… - Плохо, когда не знаешь, да ещё и забудешь. - Смейтесь, смейтесь, - проворчал парень, раздвинув губы в подобии улыбки. – Мне не жалко. Смех, говорят, жизнь продлевает. - Продлевает жизнь отсутствие болячек, а вот отсутствие ума её укорачивает! - важно заметил старик, забавляясь над парнем. Тот смолчал, вздохнул коротко и на дорогу уставился. - Ладно, не серчай на меня, паря. Не со зла тебя учу, бестолкового. - А то и видно. Сидела Млада, посмеивалась над ними потиху, а потом подскочила на телеге, будто подкинул кто, заволновалась, вдаль уставясь: - Гляньте, идёт кто-то. И Яромил, и Зырян - все как один проследили за её взглядом. И впрямь, в ближайшей полосе густого березняка показались две светлые рубашки, а вскоре и их хозяева – молодой мужчина и отрок, по-видимому, его сын. На плече и того и другого висел вещевой мешок. Путники тоже заметили подъезжающий обоз и заспешили подняться по склону на дорогу. Старик, присматриваясь, попридержал Зорьку, и та заковыляла вровень с незнакомцами, а когда они подошли совсем близко, спросил: - Куды путь держите, молодцы? Не по пути ли? - В Киев, дед, - охотно откликнулся мужчина, широко и небрежно шагая, и кивком поприветствовал Яромила и Младу. – С сынком к князю Святославу идём. Горделивое утомлённое лицо его казалось строгим, озабоченным, однако взгляд зелёных глаз был открытым и располагающим. Одет он был легко: просторная рубаха, порты и высокие потрёпанные сапоги, покрытые дорожной пылью. Сильные плечи, жилистые мускулистые руки говорили о том, что занимался человек тяжёлым трудом, и скорее всего, кузнечным ремеслом. Фигурой сын под стать отцу вышел – одежда на нём едва ли по швам не трещала. - А чего вам дело до княже нашего? – выспрашивал любопытный Зырян. - Давеча прибыл он к нам из Переяславца с особым указом. За нами дело малое – прийти да отметиться, а там уж как князь решит, брать нас в дружину али не брать. Я-то ужо стар, поди, чтобы ратствовать, а сынок мой – зелёный совсем, а и ему, чую, меч на пояс повесят. - Никак воевать собрались? – уточнил старик. Млада от его слов ахнула, рот ладошкой прикрыла, а Яромил брови свёл, прислушиваться к беседе стал. - Княже с воеводами брань замышляют. Не слыхали ли, по всей Руси древоделы лодии строгают. Крикнули клич по земле-матушке – на рать супротив ромеев* сбираться. Эти волки купцов наших побивают, распоясались совсем. Хотят ярмо на Русь повесить, дань брать, аки с холопов подневольных. А вы, - мужчина помедлил, оглянулся через плечо на Яромила, - не по тому ли поводу в путь снарядились? - Повод у нас у каждого свой, - уклончиво протянул Зырян, - да дорога одна. Садитесь, подбросим с ветерком. Уговаривать путников не пришлось. Оба лихо взобрались в телегу – благо места в ней на всех хватало. Тот, что был помоложе, подсел со стороны Млады, а прежде охотно ответил широкой скромной улыбкой на робкий девичий взгляд. Тот же час все друг с другом перезнакомились. Круглолицего русоволосого юношу звали Ерохой, а отца его – Тихомиром. Шли они из соседней деревни, несколько вёрст за спиной оставили, подустали, поэтому поспешили поблагодарить старого Зыряна за отзывчивость. - Что же на свете белом деется, - задумчиво покачал головой старик, - то печенегам поганым во Поле Диком спокойно не живётся, то энтим заморским лиходеям. В степи печенежские орды, токмо отбить успели в прошлом годе Киев-град. Кабы не воевода Претич и мальчишка-смельчак, што по-печенежски баять умел, некуда бы было Святославу возвращаться. - Византия, поговаривают, и насылает их, - заметил степенно Тихомир. - Вот же саранча проклятая степняки энти! Аки звери лютые живут, и честь им не видана. Не так ли давно Игорь заключал с ними мир? Объяснил мечом булатным, што Русь – не легкая добыча. Пасть вонючую разинут, все зубы об нас обломают! - Энтот народ разбойный токмо силу и признаёт, - подхватил мужчина, от солнца жмурясь. - А печенегам энтим… своей земли, что ли, мало, коли на чужую позарились? - пробасил Яромил. Слышал он о печенегах, невысоких, узколицых степняках с маленькими глазками. Прекрасные наездники, с малолетства на лошадях, из лука стреляют метко, на саблях кривых рубятся, а в остальном страшный, дикий народ, не приучен ни землю пахать, ни сеять. Только и кормятся, что набегами да войнами, мчатся тучами по степи, грабят мирные народы. И впрямь – саранча. - А нет у них ничего своего, - ответил Тихомир, поглядев на парня. – Одно на уме – пожечь, разграбить да в полон увести девок и отроков. Тем и живут. Плавно катилась вперёд повозка, стучали копыта по высохшей земле. Молчали путники, только слышно было пение птиц да фырканье Зорьки, что гривой мотала, насекомых отгоняя. - Откуда слух сей, Тихомир, - наконец подал голос Зырян. Выглядел он озабоченным и задумчивым, - што Русь войну с ромеями затеяла? Ужель зазря княгиня наша мудрая Ольга на поклон к ним ездила с богатствами несметными? Веру их дурную в распятого бога приняла, за мир хлопотала, да не выхлопотала. Олег и Игорь до того войной ходили на них, видать, мало супостатам. - Ничего, отведают они наших мечей булатных. Хазарам угощенье русичей поперёк горла встало, до сих пор отрыгивается, - зло усмехнулся Тихомир. – Пока мы такого князя имеем, ни одна гадина степная аль заморская гордые выи* сынов наших не склонит. Так было и при Игоре, так будет и при Святославе. Вздохнул старик с затаённой грустью. - Одно худо: теперя наш князь сынов, внучат, братьев потребует в своё войско отдать. Много князюшка воюет супротив ворогов, славу добывает, богатство. - Он прервался, а после продолжил рассуждать, плечами худыми, костлявыми пожимая: - Оно и верно: чтобы от ворогов отбиваться, надобны люди, припасы. Как казну пополнять? На что укрепления и города строить? Жалованье ратным людям платить? - Не из-за богатства и славы князь с ворогами воюет, - послышался тихий, но твёрдый голос Ерохи. Насупился он, кулаки сжал, укоризну в словах Зыряна учуяв. - А ну-ка скажи, за что, по твоему разумению? – кивнул старик, любопытным взглядом одарил. - О благе он всеобщем радеет. Границы земли отцовской бережёт и множит. Немало трудов надобно, чтобы сохранять мир и покой на великой земле предков. Кровью и потом, железом кипящим они за Русь заплатили. Чем мы хуже? Неужто спать спокойно будем, кады он с дружиною своей нас, наших матерей, сестёр, детишек защищает? Неужто не подсобим? Все мы смертны, и князь тоже, а вот дело его, слава – завсегда за ним останется! Пошто раньше человек с человеком воевал, одно славянское племя на другое кидалось, а теперича в дружине княжеской плечом к плечу встали и новгородцы, и кривичи, и вятичи, и мы, поляне. Встали да и стоим крепко, чтобы ни одна тварь не покусилась на святое – на Русь! Зырян в бороду усмехнулся, спросил: - А по своей ли милости ты, Ероха, на зов откликнулся? - По своей, - ткнул себя в грудь отрок, плечи расправив. – Вона у батьки спросите, коли не верите. Поговаривают, в дружине Святослава люди бывалые, проверенные, богатыри сильные духом и телом, в боях закалённые – любо-дорого глянуть. Дружина – это сила. Князь с ней священной клятвой связан – крепче, чем братья родные. За предательство не люди покарают – сам Перун! И я хочу воином стать. Хочу бить поганых лиходеев, покуда сила в кулаке имеется и сердце ретивое жаром пылает! - Прервал свою горячую речь Ероха, набрал в грудь воздуха, нахмурился: – Ведаю, не все возвращаются с поля брани, так было всегда, ни князь, ни боги не в силах этого изменить. И всё же большой почёт – под стягом нашего князя ходить! – выпалил он, и хмурость его сменилась воодушевлением. – Прост он и ласков с дружиной своей, дядька мой сказывал об энтом много. Справедлив Святослав, величествен, как и подобает князю, а с простым людом и с купцами заморскими держится едино. Одевается, как простой дружинник, не выделяется ничем, из одного дружинного котла ест. А сколько боевых шрамов на теле – не счесть! - Добро сыне! – похвалил его отец. - Как сказал! - Мудр наш князь и храбр не по годам, - согласился Зырян, одобрительно глядя на смущённого отрока. – Батькина и мамкина кровь в нём течёт. Сила Киева держится на дружине его. Будет ему на кого опираться в походах, покуда такие хоробры к нему в дружину идут. Токмо всё больше с чужой сторонки правит Святослав, тянет его куда-то от земли родной. Руси нужен не добытчик земель, а тот, что энти оберегать будет. - Княжье ли это дело – сиднем просиживать! Наш удел – князя славить, а он сам ведает, как для народа евоного лучше будет. На то он и князь! – в который раз вступился за правителя запальчивый Ероха. - То-то и оно. Князя на цепь не посадишь, - усмехнулся дед. – Ветер разве приручишь? - и вожжами тряхнул, ходу прибавил, да так, что в ушах засвистело. Полпути прошло незаметно за разговорами да беседами. Млада задремала, слушая, а Яромил думал о том, какой у них на земле славный, храбрый правитель, сколько он делает для них и как тяжко ему, наверное, справляться с таким огромным и беспокойным хозяйством. Великая сила нужна, великое терпение. Сильная рука, горячее сердце и холодный разум – ничем боги его не обидели. Особенно дивился он тому, что сказал Ероха о воинском правиле Святослава – упреждать ворогов о походе на них. Зачем? К чему давать им драгоценное время собрать рать, укрепиться, подготовиться? Али не по чести ему исподтишка нападать, внезапно, наскоком? Неужто видит он в этом воинскую доблесть, мудрость, милость? Воевать со слабым врагом не пристало Святославу… Много ли чести? А вот сильного к ногам своим склонить, ровню – не в этом ли зрит князь киевский истинное величие храброго могущественного воина и правителя? Подумал Яромил и о Горюте. Возможно, он тоже ходил в походы под стягом Святослава, воевал с ним плечом к плечу и был ему верным товарищем. Но кто теперь помнит о нём, простом русиче, храбром вое, кроме него да матери? Кто словом добрым помянет? Запыленное, разомлевшее солнце незаметно перекатилось на другую сторону неба, когда путники достигли пределов Киев-града. Предградье Киева было засеяно деревянными избами, хижинами, землянками мастерскими. Жили в них и работали киевские мастера: ремесленники, чеботари*, гончары, кузнецы, скудельники*. Сам город раскинулся чуть дальше, на высоком зелёном холме. Возвышался он крепкими стенами, башнями, рвами и острым частоколом. На башнях развевались знамёна. На заборолах* во всеоружии стояли гридни, в кованых медных шлемах, со щитами и обоюдоострыми мечами и копьями. Ворота городища были открыты, а мост опущен. Проезжая по мосту вместе с другими обозами, Яромил невольно засмотрелся на раскинувшуюся по правую руку речную гладь. Лёгкий ветерок рябил прозрачные воды Днепра. Под самыми берегами его колыхались сотни лодей, стругов, челнов, рыбацких деревянных лодок. Никогда ещё Яромил не видел столько воды и столько кораблей, и это живое трепещущее зрелище поразило его до глубины души. На самом же берегу Днепра стоял гомон. Людно было и шумно. Четыре дружинника купали в реке своих лошадей. Несколько холопов сгружали на возы товары, привезённые заморскими купцами – ткани, одежду, меха, лари с драгоценностями, а возы, в свою очередь, степенно ползли к воротам Киева. Среди них затесалась и повозка Зыряна. Впереди ехало ещё несколько телег, нагруженных добром: мешками, бочками, топорами, ножами, ободами, полукруглыми коваными щитами, разной кузнью*. Многие люди шли пехом, кто с котомками, кто налегке, кто с детьми малыми, отроками взрослыми. Ближе к воротам ведьмин сын разглядел княжеских гридней*, что ехали на скакунах стремя в стремя, а рядом – мужей нарочитых* в дорогом одеянии, с золотыми и серебряными гривнами* на шее. Топот лошадей раздавался по настилу моста то там, то здесь, спешили в город купцы, ремесленники, простой люд. Пахло рыбой, мясом, кожей, хлебом, конским потом. Яромил ощущал беспокойство и старательно пытался задавить его в своей душе. Он не любил многолюдные места. Привыкший жить среди безмолвных тенистых деревьев – с трудом переносил людскую суету, склоки, споры, шум весёлой гульбы. В тот момент он решил было не идти в Киев, туда, где шума и сумятицы с лихвой хватает, однако невольный жест спутницы, которая от избытка впечатлений и суеты схватила его за рукав, ища поддержки и опоры, заставил его передумать и взять себя в руки. Будучи практически у самых ворот, путники разминулись: Тихомир и Ероха, поблагодарив радушного деда, пошли пехом, когда завидели среди толпы, как им показалось, киевского воеводу Свенельда. А Яромила с насиженного места стянула Млада: не терпелось ей постоять на мосту и поглядеть на воду, на великие просторы предградья. Бескрайняя глубина небес сливалась где-то на горизонте с голубой речной далью. Лёгкий ветерок трепал русые волосы Яромила, колыхал льняные завитки у девичьих висков. Стоял ведьмин сын рядом, и чудилось ему, будто слышит он, как колотится под тонкой тканью юное сердечко. Столько у Млады было впечатлений – словами не передать. Усмехнулся охотник мысленно: не привык он давать волю чувствам, будь то страх перед опасностью иль нежность к матери. А сейчас будто что-то надломилось в нём, треснуло льдом весенним. А может, усталость сказалась? Ответственность, поделённая теперь на двоих. Стоять долго не получилось – подхваченные людским потоком, путники медленно устремились в город. По незнакомым улицам шёл охотник степенно, неспешно, а Младу вперёд ноги несли, всё казалось ей странным, дивным. Шла она и улыбалась, в широко раскрытых глазах сиял огонёк неподдельной радости. Словно и забот не было у неё, зато у Яромила заметно прибавилось: Радея скорёхонько отыскать надобно, знахарку, у которой Млада свечку бы купила, да и мерковать где-то надо. Интересовался дед Зырян, есть ли у них кто в Киеве из знакомых, а он не подумавши брякнул, что есть. Яромил понимал интерес спутницы и в какой-то мере разделял его. Сам он редко выбирался на торжище, которое находилось в одном дне пути от его леса. Да и там торг вели между своими племенами, на одном языке говорящими. Древляне привозили кади с мёдом, шкуры, поляне приторговывали пшеницей, просом, кругами жёлтого воска, а вместе с ними свои товары выставляли и любечи, тиверцы, кривичи… Однако Киев служил пристанищем и для других народов. Рассыпались они повсюду, точно большой слаженный муравейник. Варяги, хазары, византийцы перекликались на разные голоса и наречия, зазывали к своим товарам. Чего только не продавали на ярмарочной площади! Греки манили кувшинами с вином, коврами, амфорами с благовоньями, новгородцы – шкурками собольими и горностаевыми; аравийцы тешили народ мечами, из самого Багдада привезёнными, приправами чудными, корицей, перцем, а византийцы славили свои каменья драгоценные, яхонты и жемчуга. Повсюду сновали люди, и чем дальше продвигались путники, тем больше становилось вокруг живых душ. Яромил всё больше ощущал, как скапливается в груди тугое напряжение, в голове, словно обручем медным стянутой, бухало, подобно волнам Днепра о корму лодии, а перед взором все краски сливались в единое пятно. Охотник стискивал зубы, старался прогнать слабость, сосредоточиться на Младе, что была на полшага впереди. В такой толкучке и потеряться не долго – сыщи потом друг дружку! - Экое диво… чудо чудное, - лепетала девчушка, охватывая жадным взором красочные терема нарочитых людей, подмастерья, заваленные товаром, богатые наряды проплывающих мимо девушек. Забежала она было вперёд, но Яромил бойко ухватил её за руку. - А ну, понеслась, аки рысёнок несмышлёный! Ходу-то сбавь, разбежалась, что не угнаться, - ворчал он, в бессилии сжимая кулаки. Злился, но не на неё – на себя, за то, что не одолевала его подобная девичей радость, что ощущал он себя ещё более отшельником, изгоем среди загорелых, бородатых, широких лиц, праздных улыбок, любопытных, оценивающих взглядов. Таким растерянным и незащищённым не чувствовал он себя уже давно. В который раз острым пчелиным жалом укололо желание уйти, оставить всё как есть. Не его ведь это дело. Слово своё сдержал, а дальше… дальше приходило разумение, что не один он ныне – рядом Млада, отрочица, совсем ещё дитя, которое нужно беречь. И от мысли этой разливалась по душе лечебным снадобьем сила и уверенность. И ему становилось легче.