Непривычно было Яромилу в большом городище. Шумно до невозможности и чуждо всё. Однако страх свой и неуверенность спрятал он поглубже от посторонних глаз: стыдно такому детине бояться. Да и чего, собственно, сделается ему здесь? Кто обидеть посмеет? Коли среди зверья он за себя постоять может, среди духов лесных, болотных, так и здесь сдюжит с чем угодно. Вон и лук у него за спиной, и топор за поясом, и нож охотничий… Был бы недруг, а мало ему не покажется…
Немного попривыкнув, Яромил стал исподволь* присматриваться к окружающим, как делал это и раньше, оценивать. В основном по пути ему попадались люди славянского происхождения, сбитые, крепкие, с открытыми лицами, русыми, соломенными или пшеничными волосами и светлыми глазами. Расхаживали меж рядов гончарных, обжорных и каких других бояре в высоких сапогах из красного сафьяна, в рубахах из заморских шелков, в портах из тонкого сукна, с гривной* на шее, литого из червонного золота. Блистали тяжёлым ожерельем из дорогих камней их спутницы, жены и дочки, наряженные в шелка и платья атласные, с височными кольцами, до плеч спадающими и в очельях серебряных. Проходили важно с обоюдоострыми мечами на поясе княжеские гридни.
Было и много гостей – заморских купцов и торговцев с товарами чудными, с ликами дивными и стрижками особыми, в драгоценных каменьях, шитых золотом и серебром одеждах. Запомнился Яромилу один здоровяк с замысловатой причёской. Череп его был гладко брит по бокам, а оставшиеся светлые волосы собраны на затылке в длинную хитросплетённую косицу. Густая борода его тоже делилась на несколько коротких косичек и, казалось, смягчала жестковатые черты лица детины. Шёл он в компании таких же, как и он, бородатых, воинственных мужиков, вооруженных до зубов, с плетёнными космами.
Помимо них на торге было полно и другого люда – ремесленников, бедняков с предгорья, детишек и простых баб, дворовых чернавок и бедных холопов. Последним даже просто прийти на торг, глянуть на богатство и изобилие товаров, – уже забава.
Протиснулись Млада и Яромил мимо компании щебечущих девиц, замерших у прилавков с рассыпанными на них обручами для шеи и рук, драгоценными ожерельями, бусами жемчужными, сверкающими на солнце, миновали ряд мехов соболиных, горностаевых, лисьих. Остро запахло в воздухе специями, вином, ладаном – промелькнули перед путниками греческие лавки.
Звенел, покрикивал, похвалялся торг, ни на минуту не умолкая. Выбрались Млада и Яромил к гончарному ряду, что площадью широкой заканчивался, приостановились дух перевести. Площадь тоже была народом запружена, и, словно речной туман, повис над городищем гул голосов.
Внезапно со стороны киевских ворот поднялся ропот, зашумел народ, словно растревоженный пчелиный улей. Не походил он больше на шум бойкой торговли, а скорее напоминал рокот накатывающих на берег волн. Оживились и насторожились люди, зашумели, как стая перелётных уток. Выглядывал Яромил поверх затылков взволнованных баб и мужиков, усмотреть хотел, чего же происходит и на что все так пялятся. Рядом с Яромилом разбился глиняный горшок. У бабки неподалеку с лотка посыпались булки, и Млада, ахнув, кинулась помогать ей собирать их. Где-то заблеяла жалобно коза, заквохтали курицы. Побросали люди дела свои, повыскакивали из-за прилавков на улицу, стали подбираться поближе к площади, и тут и там поползли шепотки. А после шарахнулись первые ряды глазеющих от нескольких вооружённых вершников*, которые своим появлением расщепили надвое людской поток. Попридержали они своих коней и принялись глотки драть:
- Встречайте, люди, князя киевского! Князь Святослав едет!
Послышался частый топот копыт. Раздвинулась толпа, отхлынула, вжалась в лавки и постройки, образуя широкую брешь, уступая дорогу конникам, княжеским гридням, мужам нарочитым, воеводам. А после и сам князь показался со стороны торга с малой боевой дружиной. Тихо стало вокруг. Придержал Святослав коня, оглядел притихшую толпу, прогудел зычным голосом:
- Здравствуй, народ киевский!
- Здрав будь и ты, княже! – ответствовали люди со всех сторон, кланяясь до земли. – Слава киевскому князю Святославу! Слава великому воину! – подхватывали то с одного, то с другого угла площади.
Млада последнюю сдобу бабе вручила, выпрямилась, голову подняла. Оглушённая шумом и криками толпы, хотела было к Яромилу придвинуться, в руку его крепкую вцепиться – защиту и покой ощутить, только не оказалось рядом ведьминого сына, чужие лица её окружали, всё высматривали кого-то на площади. Девки и бабы перестали языками чесать, за мужские спины поглядывали. Кинула взгляд и Млада, приметила, на кого так глазели люди…
Слегка сжимая сапогами крутые бока боевого коня, выпрямившись в твердом седле, ехал неспешно князь Святослав. В отличие от своих гридней, что поблескивали кольчугами, ехал он в одной белой рубахе, перепоясанной красным ремешком, в красных сапогах без каблуков. Из оружия ни доспехов, ни шелома, только меч на поясе с дорогой узорчатой рукоятью. Ни роскоши, ни пышности, ни бахвальства. Несмотря на скромное одеяние, делающее князя равным остальной дружине, от него веяло неприкрытым величием и статностью. Широченные плечи, сильная грудь, пронизывающий до самой утробы взгляд голубых глаз… Сколько власти плескалось в их глубине, сколько силы и уверенности!
Затаила Млада дыхание, рассматривая князя. Привлекли её внимание и длинные светлые усы, и обритая голова, с макушки которой спускался русый локон, говорящий о знатности и благородстве рода. В правом ухе Святослава красовалась золотая серьга с двумя жемчужинами и рубином.
Боевой конь, будучи под стать наезднику, поравнялся с девушкой, и стоящий рядом дед с ворчанием «Кланяйся, дуреха! Не видишь – князь перед тобою! А то головушку бедовую отсекут!» пригнул её голову вниз. Млада оробела: ни разу в жизни не доводилось ей видеть князей. Голову опасливо приподняла, поглядела в очи яркие, светлые, да вновь поклонилась до пояса – уже по своей воле.
- Дурёха! – шикнул на неё дед, не разгибая спины.
Встретилась Млада со взглядом князя и по усмешке суровых, плотно сжатых губ поняла, что не озлился он на невежество её. Задержал на ней Святослав недолгий взгляд да голову прямо поворотил, дёрнул поводья – жеребец послушно дальше двинулся, в сторону детинца*. С уважением и трепетом глядели на своего князя люди киевские. За ним по обе стороны двигались гридни, воеводы, тысяцкие и иные сопровождающие. Воздух налился запахом конской шерсти, железа, кострищ, пропитался духом сладкой нелёгкой победы, что хвостом увивалась за князем в каждом его походе. Загалдел народ, провожая воинов.
- Хвала великому князю Святославу! Слава соколу победоносному! Слава боевой дружине! Слава! - прокатилось по толпе.
Млада раскрыла рот, стояла, не смея отвести взгляда от проезжающих мимо вершников, сильных, могутных, бородатых, с коими князь Святослав славу добывает для земли-матушки.
- С добром ли приехал княже? – насупился настырный дед в линялой серой рубашке, глядя тому во след.
- Мать, княгиню Ольгу, проведать, поди. Бают люди, захворала она шибко, немощь её проняла, - негромко откликнулась дородная баба с булками.
- Старая ужо матушка-княгиня наша, почитай, с моё прожила. – Дед крякнул, пожевал губы задумчиво. - Что же, князь опосля опять в свою Булгарию ускачет?
- А кто его знает. Нонче людишек на новый поход сбирает воитель, а куды – время покажет.
- Прошлом годе токмо печенежский дух над Киевом развеял по полю Дикому и опять пускается в походы дальние!
- Сына князь свово привёз, Ярополка. Не видали разве? - вмешался кряжистый мужик с пухлым, красным от пота лицом. – Знать, посадит его над нами властвовать. Олега, слыхали, в древлянские земли отправил, старшого, робичича* Владимира, - в Новгород… А Ярополк, как и бабка евоная, к другой вере примкнул, отринул наших богов, на заветы предков плюет, покон отцов нарушает…
Баба хмыкнула:
- А ну как лучше под таким князем ходить, нежели под робичичем безродным…
Девушка заслушалась и не заметила, как сзади подошёл Яромил.
- Вот ты где! Ускакала, лань пугливая, еле выискал!
- Яромил, ты князя видел? – с восхищением спросила Млада.
- Видел. Идём, неча тут стоять, князей разглядывать. О делах подумать надо.
Проехала дружина во главе с князем киевским - по новой заголосило торжище, зашумело, засуетилось. С другого края площади народ собрался в кольцо, о чём-то голосил, смеялся. А потом и гусли зазвенели, полилась весёлая мелодия по городищу.
- Что там, Яромил? – Млада остановилась, чуть в сторонку подалась, пропуская мимо мужика с мешком на плечах. – Глянем пойдём хоть одним глазком? Страсть как хочется песни послушать, былины. А опосля и деду своему расскажу, удивлю…
Стоял ведьмин сын в ожидании, раздумывал. Мрачное выражение на лице его застыло. Да разве можно отказать девичьей просьбе, ежели смотрит она с надеждой и мольбой? Да и когда ей ещё такой случай выпадет?
- Добро, - наконец молвил он.
И не успел моргнуть, как перед ним замелькала Младина светлая макушка. Приблизились они к толпе, подобралась поближе к гусляру. Оказался им жилистый, подтянутый старик с длинной бородой и белокурыми волосами, которые придерживало узорчатое очелье. По всему видно, слеп он был: взгляд его застыл в недвижности, а в глазах словно бы туман предрассветный разлился. Просили его люди спеть да сыграть. Прижимал кощунник звонкие струны тонкой рукой, качал головой да вздыхал:
- Сыграть могу, а песней – увы! – не порадую. Голоса нынче лишился – надорвал… Вы уж не серчайте, люди добрые.
- А может, найдутся среди нас певуньи – народ потешить? – спросил зычным голосом бойкий конопатый парень, пытливо оглядывая толпу. – Не откажешься, старинушка, коли подпоет тебе какая птица голосистая?
Улыбнулся в бороду гусляр.
- Кто же от такого откажется? Да найдётся ли такая?
Услышала Млада разговор, встрепенулась, на спутника своего поглядела глазами поблёскивающими, спросила тихо:
- Яромил, можно мне пойти?
- Что ж ты у меня разрешения спрашиваешь? Отец я тебе иль жених? – пробасил охотник сухим, бесцветным голосом, будто и дела ему совсем не было до её прихотей, а после добавил уже поласковее, когда хмурость в глазах девушки разглядел: - Спой, коли душа требует, чай не побьют, ежели не понравишься.
Одарила его девушка улыбкой ясной и выскочила бойко в серёдку, к гусляру подошла.
- Долгого здоровья тебе, дедушка. Я спою, можно?
Посветлел лицом старик, повёл ухом в сторону девушки, потёр в предвкушении ладони.
- Голосок у тебя приятный, девица, сладкий, аки мёд. То-то песня зазвучит!
Яромила заслонила теснившаяся вокруг толпа, однако он смог видеть, с каким интересом принял Младу народ, как подошла она и о чём-то беседу тихую завела. А после обернулась к слушателям, смущение прогнала, вздохнула глубоко. Старик струн коснулся, полилась мелодия, а вослед к ней присоединился и голос. О воине она запела, который с малолетства привык к лишениям, а став отроком, ушел в поход и голову сложил за свою землю. Слушали люди песню красивую о воине славном, который погиб в бою с мечом, а не умер от старческой немощи. И после смерти своей не знал он покоя от звона мечей… Слушали и заслушивались. Душевно пела Млада, голос её слегка звенел от волнения, зачаровывал, окутывал, заставлял задерживать дыхание. Смотрела она очами ясными на множество лиц, а Яромилу чудилось, будто к нему всё внимание её обращено. И как в первый раз, когда услышал он пение своей спутницы, так и сейчас захватывало у него дух и мурашки пробегали по коже от зрелища сего.
- Талант у пигалицы, - одобрил какой-то мужик из толпы с коробом за спиной.
- Ладно поёт, - поддержал сосед.
В какой-то момент расступилась толпа, открыла проход нескольким воям, дружинникам княжьим. Один из них – молодой, темноволосый, с неутихающим пылом в глазах на живом, подвижном лице, даже сделал полшага вперёд, выдавая ненароком свой интерес. Взгляд его был прикован к девушке всё то время, пока она пела, и даже после окончания песни он нет-нет да и глянет на неё с неприкрытым вниманием.
Дыхание Млада перевела и тут же услышала одобрение толпы и просьбы спеть ещё что-нибудь.
- Благодарствую, - смущённо кивала она, получая очередную похвалу.
Коснулся её руки старик-кощунник, нащупал ладошку и вложил в неё маленькую серебряную дирхему*.
- Что вы! – ахнула Млада, возвратить хотела было, да гусляр не позволил:
- Твоё – заслужила! А будет у тебя, птица певчая, желание купно* со стариком люд добрый потешить, приходи, завсегда рад тебе буду.
Не успела ответить девушка - ощутила, как чьи-то пальцы скользнули по её плечу. Обернулась она и замерла, рот приоткрыв. Стоял перед ней тот самый княжеский дружинник. Молодой, плечистый, стройный, с загаром на довольно симпатичном, с резкими чертами лице. Лоб высокий, бородка окладистая, коротко стриженная; слегка изогнутые тёмные брови, как у птицы крылья, подчёркивали зелёную глубину его глаз, опушённых чёрными ресницами. Смотрел он на Младу без отрыва, губы мягкие в улыбку сложив. Во взгляде его, движениях, выправке - во всём виделись уверенность и удаль молодецкая.
- А для меня споёшь ли, девица? Потешишь бывалого воя Врана песнями славными?
Девушка взгляд потупила, зарделась зарницей, сказать ничего не в силах.
- Пошто молчишь, голубка светлоокая? Чаго испужалась? Пойдёшь со мной? – допытывал незнакомец, взглядом милуя. – По нраву мне пришлись песни твои и сама ты как лебедь белая, любо-дорого глянуть. Чья ты и откуда такая?
- Благодарствую за слова ласковые, но не могу я с вами пойти, - тихо выдохнула Млада.
- Что же мешает? Аль не по чести тебе возиться с таким? Разожгла ты в душе огонь нешуточный, теперя не затухнуть ему вовек. Пойдёшь со мной – не пожалеешь. Милостью своей одарю, ни словом, ни делом не обижу. В хоромах будешь жить, в дорогих шелках ходить, из серебряной посуды есть.
- Так уж и из серебряной? – улыбнулась девушка бахвальству его.
- Не веришь? Мне не веришь? Пойдём, сама убедишься!
Говоря это, дружинник по плечу её погладил, вниз скользнул, тонкую ладошку рукой широкой обнял.
- Нет, - негромко вымолвила девушка, тотчас высвободила руку из его пальцев горячих, цепких. – Не могу.
- Пошто это? Сказывай – не отстану ведь, покуда в тереме своём тебя не увижу, красу ненаглядную, - улыбался Вран, не прекращая попыток за собой увлечь.
Голову девушка подняла - заметался испуганный взгляд по лицам довольных зевак. Отыскала она Яромила, умоляюще брови вскинула. А охотник и без того народ расталкивал – к ней торопился. Вошёл в круг, дорогу Врану перегородил, по-хозяйски отодвинул девушку за своё плечо, спиной широкой закрыл.
- Никуда она не пойдёт. И ответ ты её слышал. Ищи себе другую птицу певчую, - строго произнес он.
Метнул в него Вран холодный взгляд, острый, точно нож кидальный.
- А ты нянька ей, что ль? – спросил с нахрапом. Голос его, низкий, тягучий, походил на звон калёного железа.
- Кто я ей – дело десятое и тебя никак не касается. Иди, куда шёл, вой, подобру-поздорову, - ответил сдержанно ведьмин сын.
Усмехнулся дружинник, ехидство промелькнуло на лице его загорелом.
- Ты кто такой?
- А ты? - не удержался от вопроса Яромил и, только задав его, заметил на незнакомце богатую одежду, и пояс с варяжскими подвесками, и драгоценную бляху.
Шепотки и вздохи удивления послышались вокруг. Отделился от людской массы второй дружинник, сделал пару шагов в сторону охотника.
- За языком следи, пока не оттяпали. Не со смердом толкуешь, сучий пёс! – зло выплюнул он и одарил улыбкой, которая совсем не походила на дружескую.
Хоть был он на голову меньше ростом Яромила, в силе он не уступил бы даже медведю: кряжистый, широкий, шея толстая, косая сажень в плечах, а руки – точно стволы дубовые. За ним охотник разглядел ещё двоих воев, таких же грозных, статных, оружных. Нахмурился он невольно: начнётся распря* – дадут ему на орехи сполна. Ещё на семечки останется!
- Мстиша, не лезь, - остановил его Вран, - позволь мне самому растолковать этому щенку подзаборному, на кого он рот раскрыть посмел.
Яромил поставил ноги шире, руки тяжелые на груди сложил.
- Кто бы ты ни был, мил человек, а свободную девку неволить не позволю. Чести сие никому не делает.
- Уйди с дороги. Ты не воин, значит, не ровня мне.
- Не ровня, - легко согласился парень. – Да за слабых завсегда вступлюсь, коли не по чести дело затевается.
- Ты мне будешь о чести говорить?! – вспыхнул Вран, набычился, процедил сквозь жёсткую усмешку: - Куда мне, княжьему сотнику, до чести! Токмо и умею, что землю от ворогов защищать да кровь за таких, как ты, проливать! Пока вы тут вина распиваете да меда нюхаете, я нюхаю кровь и жжёное человечье мясо!
От услышанного в голове у Млады зашумело от страха, застучало сердце тяжело, громко, во рту пересохло. За дерзость княжьим мужам и побить могут!
- Эвано как, - приподнял одну бровь ведьмин сын, ни капельки не смутившись. – Кому – с мечом в походах ратствовать, кому – травки у печи перебирать, а кому – землю пахать, всякому своё боги пресветлые дали. Может, мне теперя за долю твою ножки тебе целовать? И ей тоже? – кивнул он на притихшую Младу.
- А что, не дурно придумал, - улыбнулся приветливо сотник. Вызов в его глазах блеснул. – Склонись предо мной, и я, так и быть, отпущу тебя с миром. А девка всё равно пойдёт со мной.
Яромил и глазом не моргнул. Держался он вровень с дружинником, ни тревоги, ни испуга не было во взгляде прямом.
- Тебе бы вежливости поучиться, вояка.
- Ты, что ли, учить собрался?
- И без меня найдутся охочие, а мне недосуг.
- Ежели ты этой девке не брат, не сват, тады хвост свой прижми и сиди тихо, пока пинком под зад отсюдова не погнали, как пса шелудивого, - предупредил Вран сурово и двинулся в сторону Млады.
Встал поперёк дороги ведьмин сын, вгляделся в соперника и выдал с лицом каменным:
- Зубы у тебя, видать, хорошие.
Сотник вскинулся:
- А чего тебе до моих зубов?
- Плохими такую ряху не отожрёшь.
Среди народа прошёлся ропот, то там, то здесь послышались смешки, гомон, восклицания. Весело, удивительно было мирному люду глядеть на препирания смелого пришлого и дерзкого сотника княжеской дружины. Заслышав спор, грозящий перейти в кулачные бои, из ближайших ремесленных лавок повысовывались подмастерья, шедшие мимо бабы и мужики забрасывали дела свои и присоединялись к любопытной толпе соглядатаев.
Усмешка Яромила не прошла бесследно. Заплескался гнев в зелёных глазах Врана, широкие брови сошлись у переносицы. Положил он руку на рукоять меча. Притворная приветливость рокочущим басом сменилась.
- Я тебе сейчас этими самыми зубами глотку перегрызу, змеиный выползок, - ощерился сотник, придвинулся ближе и продолжил: - Ежели слов простых не разумеешь.
Изо рта его пахнуло медовым, сладким пивом.
- Смотри, как бы не обломать их, - заявил Яромил.
- Ребятушки, чаго вы не поделили? – вмешался старик-гусляр, белёсыми недвижимыми глазами перед собой глядя. – Распетушились пред друг дружкой. Удалью мериться в бою надобно, храбрость и силу ворогу кажить.
- А ты, старый, помалкивай, пока навозу в шапку накидать не велел, - взвился Вран и на Яромила попёр: - Решай, пока первая кровь меж нами не пролилась. Шанс тебе даю голову бедовую сберечь. Одна она у тебя, другой не будет.
- Мне твои подачки без надобности, - отмахнулся охотник. – Коли желание есть спор решить по-мужски, чистою силою – за мной дело не станет. Иль ты токмо на стариков лаяться горазд да перед девками похваляться?
Окаменел Вран лицом, губы в жёсткую линию сложил. Тёмен стал взгляд его, а в глубине плескалось что-то мрачное, страшное, что требовало выхода наружу. Снял он перевязь с мечом булатным, бросил, не глядя, коренастому рыжебородому Мстише, покидал другое оружие, руки в стороны развёл, показывая свою готовность к поединку. Яромил последовал его примеру - лук охотничий, стрелы, нож и топорик в сторону отложил, кивнул молча Младе, чтобы приглядывала за добром. А девушки сердце заныло. Руки она к груди прижала, стояла ни жива ни мертва. Знала она не понаслышке, чем стычки подобные заканчивались. Остановил бы их кто… Да разве послушают? И у кого помощи сыскать? Глядит народ, любуется, рожи корчит, подзадоривает спорщиков – им только повод дай, охочие они до подобных потех. А те уже и за своё принялись. Пошёл Вран посолонь противника обхаживать, а охотник стоял спокойно, почти расслабленно, наблюдая только. Оба медлили, следили друг за дружкой во все глаза, примерялись. Сотник не выдержал первым, выпад сделал – напугать хотел, да сам под горячую руку попался. Огрел его Яромил по голове, тот затряс ею, пошатнулся, зубы стиснул да рванул вперёд, сгрёб охотника в медвежьи объятья. Силу Вран вложил немереную, будто хотел гору с места сдвинуть. Не устоял ведьмин сын под напором – оба рухнули наземь, сцепились клубком змеиным, борясь, заламывая друг другу руки.
Оробевшая Млада в сторонку отпрыгнула, наткнулась спиной на гусляра. Старик в руку её тотчас вцепился, наказал:
- Беги-ка ты, девица, к воеводе, покудова поздно не стало!
Послушалась девушка, протиснулась мимо потных галдящих людей и тотчас налетела на Мстишу. Навис он над ней коршуном, руки к бокам приладил, выговорил строго:
- Куды побежала, мышка? А ну! – и схватил за тонкое запястье так плотно, будто птицу окольцевал. – Неча по воеводам бегать! Сами разберутся, чай не маленькие!
- Пусти! Пусти! – закричала с отчаяньем Млада. Раскраснелась она от натуги, глаза горели негодованием. Брыкалась она дикой кобылицей, вырывалась из живых оков с яростью загнанной охотниками ласки, била со злости вредного дружинника, а ему её удары точно укусы комариные – стоял, лыбился в рыжие усы, приговаривал:
- Но-но, заполошенная, не убейся об меня токмо. Вран мне энтого ни за какие коврижки с рук не спустит.
А поединок продолжался. Слышала Млада сквозь грохот в ушах, как взвыл от боли сотник, как взревел с натугой ведьмин сын. Видела, как люди единым потоком отхлынули, заохали, зашептались, а какая-то баба заголосила:
- Разнимите их, во имя всех богов!
Мстиша отвлёкся, вытянул голову - глянуть, что же произошло, и Младе удалось высвободиться. Хотела она было броситься звать воеводу, однако ноги понесли её в самую гущу народа. Жгла в груди тревога Сварожьим огнём. Продралась она меж сомкнутых спин, выбралась к поединщикам и замерла. Яромил лежал на животе, в пыли, двое дружинников уже не ожидали в сторонке – скручивали тугой верёвкой его руки, не давая подняться. Горящие гневом глаза его заливал пот. Тяжко вздымались сильные плечи, грудь ходила ходуном. Вран стоял чуть поодаль и ругался на чём свет стоит, сетовал на лишнее встревание своих соратников, прижимал к себе левую руку, повисшую плетью, бережно баюкая другой. Носом у него сочилась кровь, капала на разодранный ворот дорогой одежды.
Кто-то толкнул Младу в плечо – сбоку показался рыжебородый дружинник. Да не к девушке он заторопился - к побратиму своему.
- Вран! Воевода идёт. Вот шуму-то будет! – заговорил он предостерегающе.
- Храбр, Боеслав, в поруб* его! - отдал приказ сотник и кинул столпившемуся гудящему народу:
- Чего рты пораззявили?! Расходитесь, неча тут боле высматривать!
Перебрасываясь словами, люди разбредались каждый своей дорогой. Только Млада не могла двинуться с места, так и стояла обессиленная, онемевшая, точно дерево, в землю корнями вросшее.
- Яромил, - прошептала она одними губами, видя, как его уводят, и слёзы в её застывших глазах скопились.
Не заметила она, как сотник к ней приблизился. Посмотрел он без злобы, с раздражением и нетерпением пробасил:
- Ты, девка, со мной пойдёшь, ежели не хочешь, чтоб я твоему защитнику велел таких плетей задать, чтоб кожа от спины отходила. Поняла?
Страх за Яромила сжал горло девушке, ни слова она вымолвить не смогла. Сердечко стучало в груди наливающейся тревогой, будто у птенца малого, над гнездом которого ворон крылья свои расправил.
- Чаго же ты, хоробр, людей понапрасну обижаешь? - покачал головой старик-кощунник.
- Знай своё место, гусляр! А не то вослед в поруб отправишься, и не посмотрю, што седина на висках! – рыкнул сотник в его сторону, за плечо схватил перепуганную вусмерть* Младу и потащил за собой.
***
Едва ли девушка могла припомнить, по каким дорогам и улочкам вёл её сотник. Шёл он ходко, Млада отставала на полшага, плелась покорно, словно несмышленый телок на закланье*, не замечая любопытных взглядов прохожих и зелёного надменного прищура самого дружинника.
Двор сотника стоял чуть поодаль от торжища. Деревянный высокий терем величественно смотрел на вошедших во двор слюдяными оконцами, зазывал широким, резным крыльцом. Как только достигли они дворища, огороженного тыном, вошли внутрь, Вран отпустил её, снова занялся увеченной рукой. Подворье у сотника оказалось немаленьким, но девушка сильно и не приглядывалась: муть стояла в глазах от всего происходящего. Страх и горечь охватили помыслы, грызла тревога девичье сердце за себя и за спутника своего, который в порубе по вине её оказался.
Прошли они хозяйственные постройки, а у крылечка расписного застыла Млада в нерешительности. Приобнял её сотник за хрупкие плечи, сказал успокаивающе:
- Входи, не чурайся. Подождёшь меня здесь. А покуда ждать будешь, по моему велению накормят тебя и напоят.
Проглотив ком в горле, поднялась она наверх вместе с Враном. В полумрачных сенях остановился дружинник, в одну из клетей заглянул, покликал:
- Злата! Бросай тряпьё, дело к тебе есть.
На зов показалась молодая девка, черноокая, с густыми, темнющими волосами до пояса. Она была красива: белая, как молоко, кожа, приятный румянец во все щёки, заметная родинка у левого уголка губ, грудь высокая, полная – не чета Младиной, а чарующая пышность крутых бёдер в сочетании с тонкой талией могла околдовать любого. Заулыбалась она при виде сотника, заблестели глаза светом ясным. А как разглядела вид потрёпанный, ссадину кровавую на лице, ахнула с испуга, но ни слова не сказала, хоть, видать, и много их вертелось на языке.
- Какое такое дело? - спросила только голосом севшим.
- А вот, - кивнул Вран в сторону Млады, - гостью привёл. В тепло девицу посади, накорми досыта, нужда в чём будет – утоли. Самоху ко мне пришли, да пущай снадобья свои травяные захватит.
- Поняла, - кивнула Злата и, дождавшись, пока он скроется во мраке сеней, покосилась на Младу, спросила: - Стряслось чего, ведаешь?
Молчала Млада, будто языка совсем не имела, даже голову не подняла на девку. Ей хотелось плакать, хотелось кричать, а потом развернуться и умчаться прочь со двора ужасного человека, заточившего Яромила ни за что ни про что. В груди горело, и только мысль о том, что, быть может, она единственная, кто способен ему помочь, останавливала и приносила мимолётное облегчение.
- Ты что, глухонемая? – Злата дёрнула её за руку, но никакого ответа не получила. – Чего молчишь? Оробела, что ль? Звать тебя как?
- Млада.
- Млада… А меня слыхала – Златой величают. Не больно ты разговорчива, как я погляжу… Ну да ладно, что велели – сделаю. За мной ступай.
Минуя клети с подклетями, прошли девушки в горницу светлую, просторную. Пол в ней был чисто выметен, помыт, на полках вдоль стен утварь кухонная расставлена, пестрели яркой вышивкой полавочники на лавках. Никогда ещё не бывала Млада в таком богатом тереме. Находились внутри две девки-чернавки, одна возилась у печи, другая накрывала на стол, застеленный скатертью. Видать, готовили званый ужин.
Лёгким ветерком пролетела Млада к лавке, что на глаза попала, села, замерла. Тихая и незаметная, сидела она, словно блазень. С трудом ей давалось ожидание. Злата, ни слова не сказав, занялась делами. Бывало, проходила мимо, скалила зубы в приветливой улыбке, да только глаза холодом блестели. По хозяйству хлопочет, а иной раз возьмёт и взглянет пристально на гостью, не скрывая, что мучается вопросом: зачем она здесь? Сама Млада думала над этим, гадала – пошто напела себе неприятности? Понимала она, зачем сотнику понадобилась, глаз у него на неё загорелся, только слепой не заметит. Да ведь в тереме его девки – одна краше другой, даром что чернавки, воли своей не имеют. А чем она лучше? Всё же не боярская дочка!
На другой половине терема, за стенкой, послышались приглушенные мужские голоса, суетня женщин, веселый смех ребятни.
Млада голову поворотила, прислушиваться стала. Заметила Злата её интерес, пояснила:
- Там сестра Вранова живет с мужем своим и дитями. – И глаза пытливо сузила, спросить решилась: - А ты, девка, по какому такому делу к нему пожаловала?
- Спутника мово в порубе по слову его бросили. Выручать пришла.
- Ах, вот оно что, - чуть подобрела девица, - так то за дело, поди, мается. А ежели попусту, печалиться не стоит. Гневлив Вран, да отходчив.
На её слова Млада не ответила. Хмурая, с потемневшим лицом, уставилась она в пол и вздохнула.
Пришло время, поднесла ей Злата пироги золотистые с морковью, грибами, киселя налила. А Младе кусок в горло не лез. Покрутила она чашку со сдобой в руках да отложила, в сторонку отодвинула и напиток.
- Ешь покуда, а опосля Вран приказал привести тебя к нему, - сухо произнесла Злата, руки на груди сложила, ждать стала.
Млада медлила, чуяла – съест хоть немного, не примет нутро ни капельки, вернёт обратно, а у той от нетерпения лицо красивое каменным сделалось, неживым вовсе.
- Ешь, говорю, - сурово вымолвила девушка. – С меня спросится за сытость твою. Что отвечу?
- Скажи, что отведала я угощения и довольна осталась, - глухо обронила Млада.
Злата недовольно обошла вокруг притихшей гостьи, взметнула голубым подолом понёвы.
- Как знаешь. Тоже мне - барыня сыскалась… - хмыкнула она, резво подхватила снедь и унесла. А после вернулась, взглядом пренебрежительным смерила Младу, что с того момента не шелохнулась, сказала: - Пойдем тады, девка! Ждут тебя ужо.
Повела её Злата сенями, мимо клетей и кладовых. Гулко гремели их шаги по деревянному настилу. Млада готова была провалиться сквозь землю, нежели идти во след незнакомой девицы к ещё более незнакомому хозяину терема. Камнем сдавило грудь: что он ей скажет? Что потребует взамен её просьбы отпустить Яромила? Упрекала она себя, кусая губы, что народилась на свет такой неспокойной, любознательной. Все беды на неё от этого и сыпятся! Что Вихорко, пение её услышав, когда на речке она бельё полоскала, посвататься тотчас решил, что Вран… Суровый, властный дружинник с неприятной усмешкой в глазах, от которой мурашки по коже… Такой возьмёт – не спросит, за добро – не поблагодарит, за зло – в стократ ответит.
От страшного напряжения заломило голову, и Млада, отдаваясь на волю судьбе, заставила себя собраться и ни о чём плохом более не думать.
Дорога в светлицу сотника осталась для девушки секретом. Шла она подобно тени и, кажется, очнулась будто ото сна тяжелого только тогда, когда голос Златы услышала, что на лавку её усадила:
- Сиди, дожидайся!
Ушла Злата, гордо подолом махнув, а Млада, сложив покорно руки на тонких коленках, стала ждать.
Вран пришёл довольно быстро. Как ступил за порог, огляделся и удивился. Думал, что его гостья в угол забилась, молча слёзы глотает, ан нет – сидит на лавке, его дожидается, спину прямо держит, голову - высоко.
Услыхала девушка, что вошёл кто-то, голову поворотила, хозяина терема взглядом косым, выжидающим исподлобья одарила. Вран застыл, раздумывая, с чего бы разговор начать. В том раздумье к ней направился, замер у лавки. И рта не успел раскрыть, как Млада поднялась степенно, сжав полные губы, обернулась к нему и, не поднимая глаз, опустилась на колени.
- Позволь слово молвить, хоробр… Прощения хочу выпросить у тебя за путника мово. Ради всех богов, не неволь его в порубе, не повинен он ни в чём… Ежели хочешь наказать кого, накажи меня…
- Встань, дурёха! Чего ещё удумала, - проворчал Вран недовольно. Нежданная её покорность сбила его с толку. Блеснула в глазах растерянность. – Ну, подымайся, неча полы подолом мести.
Поднялась девушка, дважды просить себя не заставила. Присел Вран на край скамьи, рукой махнул, в объятья свои поманил:
- Подойди.
Затрепетала Млада. И так их всего шажок разделял, куда уж ближе? Боязно было, но она пересилила свой страх, шагнула к нему. Тотчас руки крепкие, литые на стане своем ощутила. Меж ног своих раздвинутых Вран её примостил, глядел на неё безотрывно, наглядеться не мог.
- Ладная ты какая, девица. Сколько годков от роду?
- Пятнадцать будет.
- Всего? А красоте цветущей позавидовала бы любая баба. И голосу, что без мёда пьянит.
Руки крепкие поползли вниз, на бёдра. Окутала Младу невольная дрожь. Разглядела она во взгляде напротив вожделение похотливого Уда*, всхлипнула, сжалась, дыхание затаила. Заметил это сотник, досадливо дёрнул щекой, одну руку убрал, другой подхватил девичий подбородок. Чуть прищурился, в глаза ей глядя.
- Сказывай, кто такая, какого роду.
- Из Медвежьего становища мы, - с трудом выговорила она.
- Не киевляне, значится. А энтот… жених твой?
Покачала девушка головой:
- Охранитель.
- С чем в городище пожаловали, куды путь держите?
- В леса северные, дремучие. Ищем колдуна, который проклятье на род мой наслал.
Вран помолчал, раздумывая, принимать слова её за правду или нет.
- Родичи в Киеве имеются? – спросил наконец.
- Нет.
Вздохнул сотник шумно, будто готовился к чему-то важному, а потом попросил негромко:
- Очи свои прикрой, Младушка. На мгновенье токмо.
Недоверчиво покосилась на него девушка, однако сделала, что велел. Почувствовала, как на шею легла приятная тяжесть, глаза лихо распахнула, вниз глянула и ахнула: красовалось на груди ожерелье с каменьями крупными, яркими, словно гроздья рябиновые. В жизни у неё такой красоты не бывало, точно из княжьих закромов взятой.
- Дарю, - оповестил Вран.
Отвернула Млада лицо – не порадовала её обнова.
- Что, не по душе пришелся дар? - насторожился сотник и ту же добавил: - Из-за спутника свово нос воротишь?
Девчушка вскинула глаза – забилась в них тревога серыми птицами - и тут же опустила, потемнела ликом.
- Неужто всякий спор дракой решать надобно? – спросила дерзко, будто камнем в лицо кинула.
- Я не желал его крови. Да и глянь, кто кому кровь-то пустил, - усмехнулся Вран, на нос указав, слегка распухший. – Кабы дал он мне поговорить с тобою, а то вступился, словно в энтом нужда имелась, будто я тать какой. Иль тебе я таким показался?
Млада скрывать не стала, отважилась ответить:
- Показался… уж больно нахрапист…
- Покладистые поболе привлекают? – Уголки губ сотника приподнялись. Притянул он её ближе, уткнулся подбородком в девичий живот, посмотрел ласково снизу вверх, как преданная собака на любимого хозяина. – Ежели так, хошь, зверем для тебя ручным оборочусь? Токмо не серчай понапрасну, не держи на меня обиду, вниманием своим не обделяй.
- Сколько бы ручным ни был зверь, он и на привязи зверем останется, - сурово изрекла Млада.
Засмеялся Вран невольно, отстранился от неё, головой покачал, удивляясь рассудительности гостьи своей. Обидеться бы Младе, да смех его не показался ей издёвкой. А когда затих сотник, слова слетели с его уст:
- Чую, такую птицу певчую сребром и златом не заманишь. Сколько же гордости в таком воробышке? Ничего, я к трудностям в боях попривык, закалился, меня девичьим норовом не испужаешь.
Мягкая улыбка не сошла с его лица, и именно она придала девушке уверенности. Вскинула она голову, обожгла взглядом, точно огнём:
- Речи со мной ласковые ведёшь, а не ведаешь, что сосватана я за другого. Жених у меня есть!
Нисколько не покоробила дружинника эта новость.
- И где же он, жених твой? Пошто не с тобой? Пошто с чужим отправил в края далёкие?
Молчала Млада, вызревала тоска в её глазах тёмных отблеском. Что сказать ему, что ответить? Как ни скажи, всё кривда* выйдет. И не суженый ей вовсе сын кузнеца Вихорко, и не пошёл колдуну суд чинить по совести, потому как она звать его с собой не пожелала. А не пожелала, потому что видела: любовь его только и проявляется, когда хвастает он ею перед другими. Лишний раз и не спросит – сыта ли, довольна, в тепле ли?
- Не говоришь – и не надо, - пожал плечами сотник. - Сам всё разузнаю. А хошь, отпущу охранителя твово, без плетей, без виры, токмо помается пущай до вечера, спеси поубавит.
Девушка не поверила ушам своим, аж рот от удивления раскрыла. Улыбнулся Вран, на губы алые уставился, сдержался едва, чтобы не попробовать их вкуса сахарного, продолжил речь:
- Токмо и ты добром за добро отплатить должна. – Притянул он Младу, к себе на колено силком усадил, в глаза настороженные взглянул. Задрожала девчушка листом на ветру промозглом, спину выпрямила, как будто копьё воинское проглотила. – Не пужайся, ничего дурного не попрошу, - понял сотник её тревогу, - погостите у меня чуток, коли не имеется у вас родичей других. Путь впереди долог, силы наберётесь, а я вам опосля чем надобно – помогу. Твоё дело – спутника свово уговорить, меня он чай не послушает.
- Не указ я ему… - слабо проговорила девушка.
- Ой, лукавишь, девка. Неужто он без тебя в путь-дорогу снарядится? - возразил Вран.
Вздохнула Млада, смолчала.
- То-то же. Знамо – указ. Сделаешь, как велел?
- Попробую. Токмо не разумею, чем обязаны мы такой честью, что ответить Яромилу, коли спросит.
- Не тебе о том измышлять, - отрезал сотник властно, однако смягчился тут же, поспешил добавить:
- А коли спросит, ответь, что вину свою пред вами загладить хочу. Вижу, люди вы не злобивые, с миром пришли. А я сдуру на рожон полез, привык силой брать то, что нравится… - Замолк он, задумался крепко, на Младу глядя, а после с колен её поднял, отстранил, встал с лавки. – И меня не бойся, девица. Худого не сделаю. Отдыхай покуда, а как стемнеет, пойдём заступника твово из поруба доставать…
***
Зябко было в порубе, влажно, несмотря на тепло ясного дня. Под ногами стелилась голая земля, под спиной – сырая бревенчатая стена. Привалившись к ней, Яромил вперил взгляд в тёмный неровный зев над своей головой, рассматривал небо – единственную радость, которую ему оставили. В воздухе витал неприятный, тяжкий дух подгнившего дерева и испражнений, дравший горло. В бок тыкались острые соломинки из грязной вонючей подстилки, и он с тоской подумал о густом колючем подшерстке хвойного леса, о свежести парной земли и сладких запахов разнотравья. Яромил ощущал себя кузнечиком, попавшим в любопытные мальчишеские ладошки. Что теперь жалеть – за правду пострадать не стыдно. Стыдно в сторонке остаться, будто не при делах вовсе. Да и страдания его плёвые. Поваляли друг дружку в пыли, помяли, потешили народ киевский. Долго бы ещё забавили, если бы он сотнику руку не прижал всем своим весом. Взвыл тот волком диким, хоть и терпел боль, не сдавался, но тут други верные подлетели – разняли. Догадался Яромил, что рука его ещё раньше в сече какой порезана была и не зажила толком - кровью одёжка пропиталась моментально. И чего с такой раной в свару* полез? Что кому доказать хотел? Видать, в дружину князя таких с руками и ногами берут – норовистых, отчаянных, бесстрашных перед лицом ворога. Такие и честь себе добудут, и князю – славу… Да токмо здесь мир, не война, чтоб оружие обнажать пред своим же народом и вести себя хуже вражины!
Заныло жалостливо отбитое при падении нутро. Яромил усмехнулся себе: давненько он так не дрался. А тут на тебе – угораздило! И повода искать не надо было, сам сыскался.
Мысли роились в голове, беспокойство не оставляло. Никогда бы не подумал он, что придётся в заступников играться, отстаивать честь той, которую он невзлюбил с первого взгляда. И даже больше: ненавистна стала ему приблудившаяся гостья, когда узнал, из какого становища она оказалась… Медвежий Коготь. Обитают в нём его кровные родичи, Заринин отец, брат и другая родня, обрекшая мать на сиротство, тягостные скитания и полуголодное существование. Нет, её не выгнали с позором - она сбежала сама, как только узнала, какую участь приготовили волхвы рода её неродившимся сыновьям… И по сей день не знают они, поди, об их существовании, думают – хилый росточек от родового корня был, так и высох без тепла и защиты…
Воспоминание о единоутробном брате вызвало у Яромила острую боль. Пусть им так и не довелось вместе расти, охотиться, влюбляться, похваляться во хмелю перед друг дружкой лёгкой рукой и вострым глазом – ощущение потери преследовало его всю жизнь, с самого, казалось, рождения. Он похоронил пустоту под презрением и холодностью и даже матери никогда не выказывал чувств своих, берёг её сердце от новых неизлечимых ран.
Стараясь больше не размышлять о том, Яромил мотнул головой. Перемешались мысли, слились днепровскими волнами в единый поток и перетекли в другое русло, смывая горечь, заполняя собою привычную душе пустоту. Что теперь будет с ним? Долго ли сидеть ему в сыром, затхлом месте, пропахшем незасыхающей человеческой кровью? Что удумает этот спесивый сучий сын, княжий сотник, за оскорбление с него взыскать? Голодом поморить денька три-четыре? Голод и холод его не пугали. Не единожды приходилось переживать ему и то и другое. Плетью отходить? Пущай. И боль его не сильно-то страшила. Одно обидно: за какую вину он попал в эту затхлую яму? За то, что за девку вступился? Такие, видать, порядки в городище: одним дозволено всё, а другим – ничего. Одни девок младых тискают без спросу, а другие за это получают. Что ж, у каждого своя правда. Может, и этот Вран, охочий до ласки женской, посчитал отказ Млады оскорблением. И поделом ему. Мнит себя птицей высокого полёта, с петушиными-то крыльями! Воротился с сечи, силушку и удаль молодецкую теперя некуда растрачивать, вот и мается дурью.
Время шло, плыли вдали пуховые облака. Сидя без движения меж сырыми стенами, Яромил закрывал глаза, раздумывал, и все ему казалось, что наблюдает за ним кто-то. Быть может, следили за ним зоркие караульные, а быть может, кто ещё - в подступающей мгле и не разберёшь. Ждать с каждым часом становилось сложнее, однако ему не привыкать – умел он ждать, как и любой добрый охотник. Порой приходилось сидеть в засаде от зарницы до вечорки недвижимо и тихо, потому как каждое неловкое движение могло спугнуть зверя, обречь на неудачу и голод.
Небо над головой стремительно темнело, сгущались сумерки, а положение дел не менялось. Пламенело ещё багровое зарево, когда, насидевшись, Яромил в который раз стал прохаживаться по узкому затхлому узилищу – тринадцать локтей от стенки до стенки, разминая отёкшее тело. Внезапно лопнула глухая тишина, послышался сверху неясный шум, голоса караульных, стук сапог. Остановился охотник, к стене прижался, голову задрал. В зеве поруба замелькал неровный, колеблющийся свет факела. А в этом свете глядела на него с высоты довольная рожа сотника.
- Эй, не окочурился тама? По нраву ли тебе харчи киевские?
Яромил брови сдвинул, губы в жёсткую линию сложил. Спускали ему, когда свет ещё не погас, глиняную корчажку с водой, чтобы он жаждой не мучился – тёплой, как моча коровья, так вылил он её, как и похлёбку – холодную противную жижу с обрезками овощей, коей положено скотину кормить.
- Сыт я по горло вашими харчами! – спокойным голосом проговорил он, сдерживая гнев.
- Вот как, - усмехнулся Вран. – А я мыслил на денек-другой удовольствие тебе продлить. Но раз такое дело… придётся освобождать.
Не поверил Яромил словам сотника и удивился, когда на самое дно поруба опустилась лестница.
- Вылезай!
Дважды просить он себя не заставил – вылез. В грудь и лицо ударил свежий прохладный воздух отнятой свободы. Продвигаясь вперёд, чуть сощурился охотник от колеблющегося света факела, что глаза слепил. Рядом стояли караульные - совсем ещё молодые, едва оперившиеся цыплята, сотник в сторонке держался. Заметил Яромил в его руках оружие своё охотничье – нож, стрелы с колчаном, потеснил караульных плечом, зашагал к Врану. Тот едва заметно улыбался, как сытый довольный кот, не спуская глаз с бывшего пленника.
Внезапный резкий окрик мужчины привлёк внимание и воев, и ведьминого сына.
- Держите! Сорвался! Сорвался, паршивец! – вопил кто-то во всю глотку.
Все обернулись и уставились на дорогу между подворьями. Вран невольно присвистнул, завидев необычную картину: со стороны подворий к ним, гремя обрывком цепи на шее, лёгким шагом приближался медведь. За ним, размахивая руками и спотыкаясь на ровном месте, нёсся бородатый мужик. Недостаток света всё же позволял разглядеть бурую с рыжа шерсть грозного животного, разинутую в оскале пасть с острыми клыками. Сунувшись было к кому-то во двор, зверь услышал лай собаки и тотчас отпрянул, заревел, вскинув голову, а после… глухо зарычал и, завидев замерших неподалёку людей, лихо ринулся к ним…
