***
С утреца Младу разбудил сердитый окрик Врана: - Где тебя носит? Весь терем поднял, пока докричался! Наливки ягодной неси мне и дружине моей славной! - Несу, уже несу! Чего орать-то? – послышался спокойный, чуть уставший голос Златы. За дверью забегали. Млада оделась, волосы прибрала, однако выходить из своей горницы не спешила, знала, что в тереме полно посторонних – дружинников сотника, что вчера вместе с ним пир-братчину устраивали, а сейчас, поди, по лавкам лежат, отсыпаются. Как оклемаются чуток от хмеля, так наново пить начнут… Что ещё ратникам делать в городище, без княжеских походов – бражничать, кутить да девок за задок лапать. Подсела Млада к оконцу слюдяному, Хорсом-солнцем приголубленному, задумалась. Не гадала, что такая доля выпадет и полюбится она самому княжьему сотнику! Всё понять она не могла, прикидывала, на что польстился Вран, на худобу её, на юность или голос приятный, ласковый? Да неужто получше невесту он себе не сыщет, помудрее да поопытнее в делах любовных? Вспомнила девушка, сколько добра за два денёчка сделал для неё сотник. И подарками задарил, и цветами полевыми засыпал, и вниманием не обделил… Наблюдать она стала за ухажером своим потиху, пока не видит тот. Над чем смеётся, как с людьми беседы ведёт, какими хлопотами заняты голова и руки. Заметила она за собой одну странность: нахмурится Вран – и ей невесело становится, а как улыбнётся иль расхохочется над чем-нибудь, так и у неё на душе светлее делается. Однако смущаться его общества девушка всё же не перестала. И лишнего ему не позволяла. Скольких баб он любил на веку своём, скольких приголубил и бросил… Не хотелось Младе быть для него покладистой девкой, с которой можно разок-другой потешиться, поиграться, да и выкинуть, как отслужившую вещь. А ежели не за этим приветил её Вран, тогда зачем? Да и вообще, дела у неё есть поважнее, чем любовь крутить с кем ни попадя – колдуна сыскать и наказать за злодейство его! Пока думы думала девчушка, за окном шум раздался, полились из терема во двор молодецкие зычные голоса, все как на подбор громкие, веселые, полные здоровья. Знать, гости сотника – ближайшие соратники, побратимы – восвояси засобирались. Слушала Млада приглушённые разговоры, смех и вспоминала, как любят и почитают своего старшого дружинники. И он в ответ относился к ним с уважением, слова грубого никому не скажет, однако за обиду наказать может по всей строгости. Дождалась Млада, пока крики и суета стихнут, вышла в сени и во двор направилась, на Черныша поглядеть, Яромила поискать, ведь, скорее всего, уже где-то ходит, не сидит сиднем в тереме, как она. Стараясь остаться незамеченной, двигалась девушка осторожно, украдкой. Тихо было вокруг до поры до времени. Проходила она мимо светлицы, в которой пировали давеча дружинники, внезапно остановилась у приоткрытой двери, расслышав голоса Врана и Златы. Они жарко спорили о чём-то. Хотела было девушка прошмыгнуть мимо – и так бы и сделала, если бы не услышала своего имени в разговоре. - Добром прошу – отступись от неё! Ну зачем тебе эта Млада? Чем я хуже? – причитала обиженным голосом Злата. Отвечал Вран сдержанно: - Не люба ты мне, как не поймёшь простых вещей? - А она, эта чужачка – люба? Ты знаком с ней всего ничего! Околдовала она тебя, токмо чем – не разумею. А может, ведьма она? - Не лезь свои бабьим умом не в свои дела! – прикрикнул на неё сотник. Почуяла Млада в голосе его нетерпение и злость, затаилась ещё пуще. И идти бы ей своей дорогой, пока не приметили, а она, наоборот, шагнула ближе, к щели дверной приникла, слыша, как часто-часто забилось в груди сердечко, отдаваясь звоном в ушах. Увидела она через прореху угол стола, покрытый скатертью, убранные на нём миски и чарки, рядом со столом – Злату с вымученным лицом, широкую спину Врана. - Как же, как же не лезть, ежели на других баб засматриваешься! Сирая моя доля, горькая… Чем не люба я тебе, ответь? Что во мне не так? – допытывалась девушка, едва не рыдая. - Ты – не она, вот и весь сказ! Сладко и тревожно стало в груди у Млады при этих словах. И тотчас сладость сменилась горечью, когда услышала она протяжный девичий плач, увидела в щель, как бросилась Злата к Врану, обхватила белыми руками загорелую шею, голову на грудь ему опустила. - Нет, не пущу тебя к ней! Хоть убей – не пущу! Не будешь ты с нею счастливым, чужачка она! Думаешь, из походов будет ждать тебя, детишек растить, за хозяйством присматривать, покудова ты ратишься*? Токмо ты за порог - хвостом вильнёт и найдёт себе другого полюбовника… Злата не договорила. Оттолкнул её Вран, замахнулся и ударил. От звука хлёсткой пощечины Млада вздрогнула, раскрыла рот в невольном внезапном всхлипе и тут же прикрыла его ладошкой. - Да за такие слова поганые я тебя плетью выпорю, стерва*! Как смеешь ты указывать, кого любить, а кого нет? Что возомнила ты о себе? Ворота рядом – не посмотрю, что у матери моей под крылом ходила, выгоню на все четыре стороны! - Бей меня, бей, - беспомощно пролепетала Злата, прикрывая след пощёчины на розовеющей щеке. – Я тебя ещё сильнее любить стану! - Не люблю я тебя, постылая! Не ходи за мной, не майся попусту! Петлей ты мне горло сдавливаешь, дышать мешаешь! – едва ли не прорычал сотник, вцепляясь себе в шею. Залилась Злата румянцем и как с цепи сорвалась, бросилась на Врана дикой кошкой, в лицо ему целясь. Тот ловко ладонь её перехватил, назад, будто пушинку отбросил. Обессилела девушка враз, осела, да так и осталась сидеть, горько рыдая. - Не угомонишься, тебе же хуже будет, - пригрозил он и прочь из светлицы направился. Млада ощутила, как по телу прокатился жар – даже уши вспыхнули малиновым огнём. Бросилась она во двор без оглядки, желая лишь, чтобы Вран не заметил её и не окликнул. Бесшумно вошёл Яромил во двор сотника. Дворовый пес, задремавший у ворот, лениво гавкнул и спрятался в конуру от палящего солнца. Последовал было охотник к терему, да заметил краем глаза Злату, что шмыгнула тихой мышкой к стене овина*, пряча что-то за пазухой. - Неужто худое затевает, горемычная? – спросил он сам себя, её угрозы тотчас всплыли в памяти гнилой деревяшкой. И дураку понятно: девка с таким норовом не отступится от своего, упряма больно, как и сотник, в которого она, видать, по уши влюблена. Яромил вздохнул: знал бы Вран, какую змею на груди пригрел, да жаловаться на бабу – не по-мужски. А он из-за неё будто голову потерял, набросился, словно оголодавший волк на лань длинноногую, терзал и никак не мог насытиться… И то, что после отнеслась пренебрежительно – не охладило его пыла. Тряхнув головой и преодолевая волнение, невесть откуда взявшееся, тронулся охотник за девушкой вослед. Тенью навис над ним угол старого овина, поросшего крапивой. Заглянул ведьмин сын внутрь: тихо было в овинной темноте, лишь шуршал где-то в глубине, степенно пережёвывая сено, хозяйский конь. Он пригляделся. В белой рубахе и длинной синей поневе, спиной к нему, на тюке соломы сидела Злата. Сидела, не шевелясь, словно раздумывала о чём-то и только носом хлюпала, как больная. - Злата? – позвал он негромко, бесшумно приближаясь. Вздрогнула девушка, обернулась, посмотрела на парня с удивлением и страхом. Яромил остановился в двух шагах, заглянул ей в лицо, надеясь увидеть слёзы, но их не было. И все же худо выглядела девушка, тяжёлый, лихорадочный взгляд и резкая бледность делала её похожей на мертвеца, и казалось, ей стоило больших усилий, чтобы не расплакаться. Он и сам чувствовал себя не совсем здоровым – томилось что-то в груди, мучило, - но не находил объяснения этому явлению. - Чего тебе? - спросила она глухо и отвернулась, торопливо сворачивая что-то в полотно, край которого охотник заприметил у её бедра, обтянутого тканью поневы. - Пришёл сказать – сделаю, о чём просишь. Исполню прихоть твою. Хороша уплата была, сладки объятья, жарки поцелуи… - произнёс Яромил натянутым голосом и, только сказав, почуял остро, как страстно ему хотелось обнять девушку, прижать к себе, приголубить. - Замолчи! – грубо оборвала его Злата, стыдясь, видимо, собственного поступка и разглядев в словах собеседника укор. - Сделаю, - повторил чуть громче и увереннее охотник, - токмо скажу тебе напоследок: не будет тебе с ним счастья! Гордости в тебе ни грамма. Вешаешься ему на шею, а он и знать тебя не желает, ослепла ты, что ли, от любови своей? - И чтоб смягчить последние слова, присовокупил почти с нежностью: - А и цены ты себе не знаешь. - Ты больно знаешь! – закричала она, взвилась, подскочила, лицо багрянцем налилось, в глазах ярость застыла, что без ножа резать была готова. От злости и стыда запылали щёки. – Чего пришёл? Чего ты хочешь? Жалеть меня вздумал? Меня?.. Она вдруг осеклась, бессильно упала вниз лицом и залилась, захлебнулся тихим злорадным смехом. А после заплакала горько, зарыдала. В душу Яромила закралась неприятная пустота. Он медленно подсел к ней, желая облегчить её страдания, но не знал, каким образом. Попало на глаза откинутое белое полотно, из которого торчала костяная рукоять длинного кинжала. Что она хотела с ним сделать – над этим Яромил даже не стал задумываться, просто схватил кинжал, как в тумане, и заткнул себе за ремень. Злата увидела это, напряглась. - Отдай! – неожиданно требовательно воскликнула она и подалась вперёд, потянувшись рукой за ускользнувшим оружием. – Отдай! Не твоё! - Изувечишься ещё, дурёха! И сам не понял Яромил, что на него нашло. Обхватил он девушку резко и неожиданно, к себе прижал. Ослабев от испуга, Злата беззвучно замерла в его руках, ощущая на спине большие горячие ладони. Крепки были объятья, так крепки, что чуял он девичье бьющееся сердце под тонкой рубахой и жар, который от неё исходил. Горячее дыхание на шее, теплая влага губ, запах мягких, как пух, волос – и тело невольно начало изнывать от древнего зова плоти. Захотелось опуститься с ней на солому, лечь рядом, приласкать, утешить… Злата уткнулась в его плечо, тяжело дышала загнанной ланью, но уже не плакала. Он знал: она чувствует в нём силу и спокойствие, которых не хватает ей сейчас и которыми напитался он от родного леса, будто глуздырь – материнским молоком. Чего же городские такие заполошные? Что ж у них за жизнь такая – в постоянной суете? Яромил прикрыл глаза, с трудом сдерживаясь, чтобы не поцеловать её темноволосую макушку. Он не знал, сколь долго они так просидели, отвлёк их шум, доносившийся со двора. - Мы уйдём сегодня же, Злата, токмо не лей горьких слёз понапрасну, - проговорил ведьмин сын успокаивающе, погладил её по волосам и всё-таки не сдержал себя, коснулся губами макушки. Девушка не шевельнулась, не подняла на него взгляд, просто отвернула зарёванное лицо, вытерла ползущую по щеке слезу, когда он со вздохом разжал объятья, поднялся и вышел из овина. Врана долго искать не пришлось. Проводив кого-то за ворота, он возвращался в терем. Яромил настиг его у крыльца. - Вран, побалакать надобно. - Ну давай побалакаем, коли просишь, - посмотрел на него с прищуром сотник. Оба прошли в терем. Уже в светлице Вран присел на лавку у края стола, указал Яромилу на место с другого края. И когда тот занял его, кивнул: - Сказывай, о чём речь со мной поведёшь. Не зная, с чего начать, сложил охотник руки на стол, покосился на сотника, нахмурился. - Загостились мы с Младой, пора и честь знать. Дорога не ждёт. Дела сами не делаются, - сказал он, думая лишь о рыдающей в овине девушке. – Благодарствую за хлеб-соль, за ночлег… - Постой, - растерянно прервал его Вран, заморгал припухшими веками, огорошенный весьма неприятной новостью. – Я же вас никуда не гоню, гостите сколь душе угодно. Ежели обидел кто словом али делом, скажи, такую баню задам окаянному! - Говорю же – дела не ждут. Не за тем мы с Младой в чужие края отправились, сквозь леса дремучие, болота топкие пробирались, чтобы сиднем просиживать да бока растить. - С Младой говорил о том? - Не говорил покуда, но собираюсь сегодня же… Дело решенное. Повернул голову Вран, взгляд просящий вперил в собеседника: - Оставь её мне, Яромил, что толку от неё в твоих делах? Токмо мешаться будет да под ногами путаться. За ней глаз да глаз нужен. А у меня она под приглядом, как-никак, а я уж об этой птичке певчей позабочусь, ни в чём нужды ей не будет, уверяю тебя. - Неужто и впрямь девка в сердце запала? – усмехнулся охотник. – Вона вокруг тебя сколько красавиц вьётся, да посговорчивее моей спутницы. - На Злату намекаешь? – догадался Вран. – Ну вьётся, что с того? Она свободная девка, кого хочет, того и любит. В прислужницах ходит по доброй воле, по своему изъявлению. Приютила её ещё девочкой матушка моя, нарекла сестрой. Мы с ней вместе росли, до поры до времени. А после я к князю служить пошёл, а она за домом приглядывать осталась. Три солнцеворота не виделись. Вымахала, кобылица, теперя завидной невестой стала. Да женихи ей не милы, на меня глаз положила и уразуметь не хочет, что не люба мне. Красивая, ладная, хозяйственная, да вот не лежит душа, и всё тут! Токмо как сестру принять могу. Яромил почувствовал лёгкое облегчение от его признания. Значит, не было между ним и Златой ничегошеньки, значит, никакой несправедливости он ей не учинял, не играл её чувствами. Значит, и обиды на него держать не за что. - Понимаю, - коротко бросил он. - Вот и она ещё бы понимала, - махнул рукой Вран, вздохнув, словно обречённый на смерть. – Устал уже с упрямством ейным бороться. А Млада, не скрою, приглянулась мне шибко. Чую, такая верной женой будет, послушной, ласковой. А что ещё нам, мужикам, надобно? – подытожил сотник, губы в улыбке растянул, покачал темноволосой головой. – Ох, намаялся я с этими бабами в свою пору, ох, натерпелся! Ни одной проходу не давал, охмурял умело и с душой, правда, никого не обманывал и замуж не звал. Всё выбирал себе самую-самую. - А Младу небось позовёшь? – спросил осторожно и пытливо Яромил. - Позову, коли заслужит. – Замолчал ненадолго Вран, а после, точно вспомнив что-то весёлое, рассмеялся, откинув голову и сверкнув крупными ровными зубами. - Хошь, расскажу кое-чего, потешишься… Задал мне князь задачку нелёгкую – сыновей велел народить, потомство за собой оставить, покуда жив, чтобы род мой не прервался. Отец мой помер давно, братья родные – трое их у меня было – на чужой сторонке полегли все как один. Семя своё бросить не успели. А я вот самый младший, самый живучий. Князь так и сказал, мол, покуда приплод твой не увижу, о походах и сражениях позабудь. Плохо, если род таких смелых и отважных воинов прервётся. Руси богатыри завсегда нужны. – Вран кашлянул, схватил со стола глиняный кувшин, отпил с шумом кваску – горло просушил. – Пожалование землёй обещался дать, тысяцким сделать опосля, как женюсь, - продолжил он, обтерев мокрые усы. – А было у меня по молодости дело. Хмель в голову ударил, посватался к одной боярской дочке… Красивая она была, важная, вся такая из себя королевишна. О чём токмо думал – в толк не возьму. Крутили мы с ней любовь всё лето. Не успели свадебку отыграть, по осени велено было в поход далёкий сбираться. Эх, жаркая была ночка прощальная, столько обещаний, столько клятв надавала мне краса-девица. Ждать обещалась, никого к себе не подпускать… В общем, не дождалась она, за другого вышла. Под стать себе сыскала. А я, как узнал о том, чуть не пришиб её оглоблей. Даром что непраздная оказалась, а так бы не сносить ей головы, волочайке* боярской. - Стерва, - пробасил Яромил, больше всего осуждающий в людях неверность. - Ещё какая, - с ухмылкой согласился Вран. Помолчали. Сотник отпил ещё кваску, отставил кувшин и повернулся к собеседнику. - Так что же надумал насчёт Млады? - А ничего не надумал, - откликнулся Яромил. – Ваше энто дело, вот вы и разбирайтесь. Не успел он слово последнее договорить, как послышались за спиной торопливые шаги. Оба вскинули головы. Вошёл в светлицу какой-то мальчишка пятнадцати вёсен от силы. Отыскал он глазами сотника, стянул с головы шапку, чуть поклонился: - Простите за дерзость, дело есть для вас, Вран Добиславич. Воевода Свенельд прислал с поручением. - Ладно, разберёмся утречком. Утро вечера, говорят, мудренее, - кинул ратник ведьминому сыну с лёгкой улыбкой и удалился для беседы с мальчишкой-гонцом.***
Яромилу казалось, что после случившегося он всю ночь не сомкнёт глаз, размышляя о пережитом. Не сомневался он в том, что завтра покинет это место, отправится на поиски деревни и неуловимого колдуна, который мучает весь род Млады. Уйдёт ли девушка за ним, охотник не ведал – отчего-то он стал сомневаться во всём: в ней, в себе, в жизни, которая окружала его доселе*. С некоторых пор беда девчушки стала и его бедой, а желание расправиться с недругом – его желанием. Несмотря на недоброе отношение ко всему её роду, Яромил думал, что поступает как мужчина, потому что мать, растившая его одна, без опоры и поддержки родичей, ждала, наверняка ждала и верила, что он сделает именно так – не бросит, как когда-то бросил их его несостоявшийся отец. Старые обиды нелегко простить, да и никто не требует спускать вины виноватым: забытая обида чести молодцу не прибавит. Требовать кровь за кровь – вот каков закон. Только спросить за поломанную жизнь своей матери он ещё успеет, было бы с кого. Думал Яромил и о Вране, с которым он странным образом легко сошёлся, несмотря на то, что, по обычаю, очень непросто сходится с людьми. Что вчера, что ранее открывал ему сотник свою душу, как старому приятелю, проверенному временем и делом побратиму. Вспоминал он, с каким недоумением хмыкали ратники, наблюдая за своим старшим и, видать, не узнавая его. Не оставил охотник без внимания и приглашение Врана вступить в княжескую дружину. Представлял себя всеоружным, на добром боевом коне, в окружении таких же рослых, сильных побратимов. Красивые, сладкие были думы эти до той поры, пока не воображал он жаркую сечу, кровь на своих руках и трупы убитых ворогов. Знал он, что на войне нет жалости ни к кому: ни к противнику, ни к его семье, ни к его родным, женам и детям. Рубят там, колют, секут, режут любого, чтобы самому остаться в живых. И ежели случится так – возникнет на его пути молодая девка или отрок безусый, или старик плешивый, не дрогнет ли сердце его? Не подведёт ли рука? Пора отрываться от мамкиной юбки, искать себя, вот только война не воодушевляла его нисколько. Не его это путь. А каков же всё-таки его? Мысли текли плавной рекой, и, казалось, ничего не смогло бы их остановить до самой зари. Душно ли было в горнице, или жгли его изнутри чувства, только томиться стала душа, сердце билось в груди неспокойно. Отчего – и сам Яромил понять не мог, да в памяти всё одно всплывало – яркий, незатухающий образ тёмноволосой Златы, девицы, с которой и робость потерял, и покой. Кровь тяжёлыми ударами застучала в висках, плоть хищно напряглась, отзываясь на невольное, неподвластное ему желание. Странная, щемяще-сладкая истома укутала в свои объятия покрывшееся мурашками тело. И тотчас рассердился на себя Яромил, принялся досадовать: что он в ней нашёл, в этой постыдной девке, которая о стыдливости и целомудрии слыхом не слыхивала?! Вешается на шею одному, а отдаёт себя другому… Видан ли где подобный срам? Понятное дело, не все девки честь смолоду берегут, некоторые, выходя замуж, уже имеют по одному-два приплода. Таких многие мужики берут замуж охотнее, ведь сразу видать – здорова баба, скольких детишек ещё нарожать может. И не грех бабе провести ночку с сильным, знатным витязем*, понести от него дитя, будучи не замужем. Так ведь он – не богатырь! А Злата – девка в самом соку, ей, как и любой, замуж хочется, детишек… И что он удумал брякнуть в пылу горячей страсти – с собой её позвать? Спятил он, что ли? А если бы она согласилась? Насилу сумел Яромил выкинуть из головы навязчивые, путанные мысли о ней. Но долго ещё после этого не мог уснуть, ворочался с боку на бок, пялил широко раскрытые глаза в ночную мглу…***
Разбудила его Злата поутру, пригласила за стол. Держалась она отстранённо, была молчалива и сдержанна. Яромил чувствовал: она ждёт, когда он исполнит обещанное – уберётся вместе с Младой куда подальше, ждёт, не желая понять, что вёрсты и расстояние не помогут ей удержать любимого при себе. Цепями к сердцу не прикуёшь. Насильно мил не будешь… Ведьмин сын всё чаще хмурился в присутствии девушки, её близость волновала его и злила одновременно. Не терпелось ему откушать и поскорее покинуть светлицу, и, когда снедание закончилось и со стола убрали посуду, он с облегчением выдохнул. Вран на протяжении этого времени был собран и непривычно молчалив, на Младу, как казалось со стороны, почти и внимания не обращал, спрятал молодецкую буйность и порывистость за показной степенностью. А Млада поглядывала на него со своего места и губы кусала – переживала, отчего не ласков Вран, как раньше, и откуда хмурость Яромилова взялась. Напряжённое ожидание рассеял сам хозяин избы, начав разговор: - Итак, Яромил-охотник, пришло время решать, остаётесь вы с Младой али в путь-дорогу снаряжаетесь. - Снаряжаемся, - без промедления откликнулся ведьмин сын. - И ты с ним уходишь? – обратился сотник к притихшей девушке. Та коротко, несмело кивнула. - Ухожу. - Ну что же, раз не передумали, - в задорном голосе Врана скользнула грусть и тут же исчезла, не оставив от неё и следа, - пойду распоряжусь седлать коней. Млада, верхом-то держаться смогёшь? Девушка раскрыла рот, а Яромил нахмурился, ощущая сродное с ней недоумение. - Вран, ни к чему энто, мы и пехом доберёмся. - Непорядок, вы пехом, а мы на конях, - усмехнулся ратник, вставая с лавки. – Тады и нам придётся пешую прогулку устроить, а путь всё же не близкий. - Я не понимаю тебя, - признался ведьмин сын, поднимаясь следом. - А понять меня проще простого, - важно начал Вран, натянул плутоватую улыбку, зелёные глаза хитро прищурились. - Дело мне воевода поручил… Не нахлебалась ещё моя дружина праздной жизни, да токмо беда лихая в родных краях делается, не позволяет преспокойно чаи гонять. Завелись в киевских землях супостаты, насилие и злодеяние вершат за спиной у князя, промышляют разбоем, воровством, на законы плюют, наказания не боятся. Сыскать надобно татей энтих да приструнить. Мстиша поведал мне о месте вашего пребывания, захудалой деревушке, в которой якобы невидаль творится. Так вот нам в одну сторонку ехать. Нынче же и отправимся в путь. Идём-ка, девица, - взял он под руку Младу, у которой глаза горели ярче солнечного света. Обрадовалась, видать, новости, что не одни в дорогу едут. - Подберём тебе, красавица, одёжу поприличнее. Все же нелёгкий поход предстоит… Только Яромила эта новость не шибко порадовала. Прознает Злата о том, рассердится, бед натворит немалых. Глупые бабы создания, а влюблённые – и вовсе безголовые! Как же это всё удачно у Врана сошлось! Сборы в дорогу начались с той же минуты, времени тосковать и раздумывать не оставалось. Вран и вправду решил одарить его и Младу лошадьми, привёл нескольких ко двору, на выбор. Яромил присмотрел себе длинноногого пегого красавца с шелковистой гривой по кличке Крепыш. Некоторое время понадобилось ему, чтобы приручить животное. Хоть конь и был объезженный, новому хозяину он тотчас воспротивился и, как только парень набросил на его голову уздечку и, держась за гриву, забрался на спину, заржал, высоко поднимая копыта и взбрыкивая. Яромилу потребовалось немало усилий, чтобы удержаться в седле и дать привыкнуть к себе. Благо их единению никто не мешал. Дожидавшиеся на широком дворе дружинники занимались своими делами: поили из корыта своих скакунов, готовили припасы, упражнялись с оружием и чистили его. А больше переговаривались друг с другом о предстоящем походе. Рядом крутился, виляя хвостом, Черныш, бегали пугливые куры, проносились в заботах девки-чернавки. Только Злату было не видать. При мысли о ней у Яромила сжималось что-то в груди, вызывая тянущее неприятное чувство досады. Прогоняя её, непрошенную, он думал лишь о том, чтобы как можно скорее отправиться в дорогу, быть может, тогда непонятное томление и тоска оставят его в покое. Охотник скармливал очередное угощение Крепышу – сырую морковь. Тот осторожно брал её с ладони тёплыми губами, жевал с охотой, просил ещё. В это время из терема показался сотник, а за ним и Млада. Яромил поначалу даже не узнал её – думал, опять к Врану гонца с поручением прислали, и лишь приглядевшись, заметил, что у паренька девичий тонкий стан с едва заметными бугорками грудей, полные Младины губы, похожие на спелую землянику, и её же открытые серые глаза. Переодели девицу в отрока – видать, чтобы вопросов лишних не вызывала, и ей самой удобней было верхом разъезжать. Вран окликнул дружинников, приказав им заканчивать сборы. В путь намеревались отправиться не многие: рыжебородый Мстиша, высокий длинноусый Гремислав, молчаливый Храбр – самый молодой из них, и Боеслав, матёрый воин с тёмным родимым пятном на гладко выбритом черепе. Ратники чувствовали себя уверенно, даже расслабленно, точно не разбойников выискивать собирались, а на пир княжеский. Что и говорить: дружина князя Святослава привычная к подобной жизни, к труднейшим походам и внезапным боевым сражениям. Сердца у них закалённые, крепкие. Никто, кроме своих же побратимов, не пришёл их провожать, видать, не успели обзавестись они семьями или любимыми. Оставив Младу рядом с Мстишей, Вран направился к колодцу, у которого стоял Яромил. Кивнув парню приветливо и, видимо убедившись, что тот готов отправляться в дорогу, он набрал в ведро водицы, зачерпнул её в ладони, сложенные ковшиком, и с жадностью стал пить. Побежала вода тонкими прозрачными струями по тёмной короткой бороде. - Вы готовы, братья? – спросил сотник, напившись и смахнув с рук остатки воды. - Готовы! – оповестил за всех Мстиша. - Трогаемся в путь! Перун нам в помощь! - Перун нам в помощь! – откликнулись разноголосым хором дружинники и стали взбираться в сёдла. - Стойте! – послышался в гомоне спокойный, сильный голос Златы. На окрик обернулись практически все. Стояла девушка на крыльце, величаво вскинув голову на высокой тонкой шее. Тяжёлая пышная коса лежала на груди, несколько тёмных волос выбились и лёгкими завитками легли на виски, обрамляя красивое строгое лицо. При её появлении будто замерло всё, затихло. Спустилась она с крыльца, стала пробираться между столпившимися дружинниками к колодцу, где стояли Яромил и Вран. Ратники уступали ей дорогу, провожая взглядами. Застучало сердце ведьминого сына, забухало так, что в горле от волнения враз пересохло. Хотел было отвернуться он, ведь догадался, зачем так спешила девка – с Враном проститься, пожелать удачи, сказать, что ждать будет, однако догадки его рассеялись в один миг. Шла Злата прямехонько к сотнику, а на последних шагах будто сила какая оттолкнула её с пути и бросила в сторону охотника. Внезапно замерев около него, девушка протянула руки ладонями вверх. На них лежал, деревянный оберег на шнурке. Яромил узнал его сразу – это был знак Репейника*, символа удачи, самого живучего растения. - Надень, этот оберег будет помогать тебе во всём, - проговорила девушка и смутилась под растерянным и чуть напряжённым взглядом охотника. Лицо её было совсем близко, сосредоточенное, строгое, глаза смотрели пытливо, настойчиво, но было в них что-то растерянное. На Яромила нахлынула робость. - Пошто – мне? – сглотнув застрявший в горле комок, спросил он тихо, не веря в её искренность. – Не ошиблась ли ты, часом, девица? - Не ошиблась, - откликнулась Злата уверенно и так же тихо подцепила пальцами шнурок, потянулась к нему. Насилу овладел собой ведьмин сын, склонил голову, позволяя девушке сделать то, зачем она пришла. Руки её, ласковые и мягкие, коснулись его шеи, поправили лёгший на грудь оберег. - Береги себя, Яромил. Ничего более не сказала Злата, ни на кого не взглянула – пошла обратно, как по воде поплыла, только коса метнулась по облаченной в зелёный сарафан спине. Вран невольно присвистнул, с недоумением глядя на необычную картину. А парень коснулся деревянного, ещё тёплого от рук девушки оберега и испытал негаданную радость в душе, такую сильную, что почувствовал, как перед глазами встала густая белая пелена, в ушах загудело, а на тело навалилась страшная слабость. Очнулся он от топота копыт – дружинники, оседлав лошадей, двинулись к воротам. Почувствовал охотник на себе чей-то взгляд, обернулся. Стоял в сторонке Мстиша, сморщив лицо, щурил на него глаза. Взгляд его был острым, как меч булатный, и одновременно тяжёлым, холодным. И что-то ещё было в нём – тёмное, неспокойное, гаденькое… Но раздумывать над этим Яромил не стал – не было времени. Маленький отряд, озарённый лучами яркого Хорса, неторопливо проследовал по улицам к воротам Киев-града. Вскоре копыта загремели по мосту, то и дело обгоняя возы и простой люд, поспешно уступающий дорогу конникам. Мягкая пыль длинным хвостом потянулась вослед, когда отряд поскакал по широкой изъезженной дороге, ведущей из городища в объятья просторных, безбрежных полей, лугов и рощ. Облака, похожие на пух, плыли высоко в небе. Птицы летали над головой, купаясь в дышащем жаром воздухе. Дорога сужалась, временами прерывалась густыми кустарниками, мимо которых с трудом можно было проехать, не поранив лицо хлёсткими ветками. Яромил украдкой поглядывал на скакуна Мстиши, круп которого удерживал, кроме полноправного хозяина, маленькую гостью в мальчишеском наряде, волновался, чтобы не упала с непривычки. Но, судя по тому, насколько близко держался к ним Вран, волновался за Младу не он один. Зато девчушку совсем ничего не беспокоило. Ехала она смирно, крепко держась в седле, придерживаемая с обеих сторон сильными руками рыжебородого ратника. На лице её отображалось полное довольство своим положением. Яромил понимал её чувства. Сам он, управляя Крепышом, наслаждался открывшейся широтой, необъятным простором матушки-земли. Плечи его были расправлены, точно крылья у свободной птицы. Всей грудью он вдыхал пряные запахи трав и лугов, приносимые встречным ветровеем – Стрибогом*, жадно вбирал в себя вкусные ароматы цветущего леса. До того сладким был воздух – надышаться невозможно! И тотчас понял Яромил, как плохо ему было среди огромного скопления людей в Киев-граде. Городище придавило его, точно тяжёлый камень – зелёный хрупкий росток, внесло сумятицу в его привыкшую к спокойствию и тишине душу. А сейчас она будто бы распустилась по новой, и дышать стало легче. Крепыш оказался толковым конём и лишь изредка проявлял себя – то вдруг сбавлял ход и неожиданно останавливался, чтобы пощипать свежую траву, то, отстав от остальных, норовил свернуть в другом направлении. На помощь приходил Вран, подсказывал, подбадривал, давал советы, двигаясь с Яромилом стремя в стремя. Как только стены городища остались далеко позади, Вран поравнялся со скакуном Мстиши, обратился к его спутнице: - Млада, айда ко мне. Хорош к Мстише ластиться, а то, гляди, едет довольный и ничего ему не надо боле, окромя как такую красоту-девицу задарма потискать. Рыжебородый усмехнулся в усы, а Млада и бровью не повела, ответила задорно: - Ежели погонят, тады пойду. - Так значит. Договоришься у меня – и впрямь пойдёшь… пешочком. Девушка заулыбалась: - А чего же мне пехом идти? Мне и ехать неплохо. Сотник, явно не ожидавший от неё таких слов, посуровел взглядом, поубавил веселости. - Так, я что велел? Ты слушаться меня должна! - Пошто энто? – лукаво покосилась на него Млада. - Как – пошто? – искренне удивился Вран и едва успел пригнуться, чтобы длинная толстая ветка, свисающая на пути, не выбила его из седла. - А так. Ты не муж мне, я тебе не жена… Дружиной верховодить можешь, а я сама себе хозяйка. Та самая дружина, слушая их разговор, принялась похихикивать, потешаться над своим старшим. - Э, Вран, бабу-то не переспоришь! Вона какую строптивицу выискал – и на хромой козе к ней не подъедешь! – гоготнул Боеслав, подъехав к сотнику. – Смотри, кабы у неё прыти не хватило над нами возвыситься, - добавил весело и Младе подмигнул. Та смутилась, но улыбку всё же не спрятала. - А вот я сейчас возьму энту упрямую бабу и выпорю как следует, спеси-то поубавлю! А ну – слезай! – не на шутку рассердился Вран. - Тады тем более отсюдова не слезу, поберегусь гнева твоего, - отозвалась Млада бойко, прячась за плечо Мстиши. - Ну, хорошо, - рыкнул Вран – хотя ничего хорошего его слова не предвещали, пришпорил коня и ускакал вперёд. - Чего ж ты с ним так неприветлива? – поинтересовался Яромил, поравнявшись с ними. - А ничего, - помрачнела девушка, вздохнула глубоко. – Пошто он сразу меня к себе не взял? Чего испужался? Стыдится меня? Охотник не ответил, несмотря на то, что ответ для него был очевиден. Не хотел он показываться со своей ладой на глаза Златы, ждал, пока за город не выберутся. Правда, Младе о том знать не обязательно. - Не переживай, от девки не убудет, коли со мной покатается, - осклабился Мстиша и пустил коня рысцой вослед за предводителем. Ехали они долго, с остановками на отдых и еду, во время которого сотник с остальной дружиной сверяли по карте пройденный путь, осматривались, выведывали о делах у встречного проезжающего люда, торопящегося в городище или куда ещё. Несколько раз на пути попадались небольшие деревеньки в десять-двенадцать дворов, но чаще дорога была безлюдной, глухой. После обеда отряд углубился в лес. Был он приветлив и ласков с чужаками, ни буреломов, ни оврагов, ни опасного зверья по дороге не попадалось. Густые травы сменялись лишайниками и мхами. Тихо было вокруг, только напевали привычные трели крылатые жители этих земель. На одной из стоянок Яромил отпустил Крепыша пастись и отдыхать от долгой скачки, а сам отошёл в сторонку ото всех, улёгся на сочную траву, которая так и манила прилечь, прикрыл глаза и стал прислушиваться к звукам леса. Высоко над головой теплый ветер колыхал листву, шепталась о чём-то трава, полная кузнечиков и пчёл. Кажется, задремал Яромил, не стало ему слышно ни птиц, ни зверей, ни людей, несмотря на то, что последние ходили где-то совсем близко. Внезапно почувствовал охотник легкий тревожный гул, точно из-под земли идущий. Распахнул он глаза, замер, но сколько ни вглядывался, сколько ни прислушивался, так и не обнаружил источник странного гула. Успокоившись и подумав было, что почудилось сие явление, ведьмин сын вновь лёг в траву. И только голова земли коснулась, резко хлестнул по ушам тонкий девичий визг. Подскочил Яромил как ужаленный, бросился к отряду. Первым на пути возник Боеслав. - Слыхал, кричал кто-то? – обратился к нему охотник. - Не слыхал, - покачал головой воин, однако насторожился, задрал голову, вслушиваясь в шорохи леса. - Девка какая-то верещала. - Девка? – тотчас усмехнулся подошедший Мстиша. – А ты у Врана поспрашивай. Он девок за версту чует! Боеслав одобрительно крякнул, но Яромил так и остался серьёзным. - Не до шуток мне, кажись, стряслось чего-то. Оставил их ведьмин сын, направился к сотнику, который у костра возился с дичью. - Вран, кричал кто-то там, в лесу. Сходить надобно проверить. Вран отложил в сторону походный котёл, поднялся на ноги. - Я ничего не слышал, - вильнул он бровью, переглянулся со своими дружинниками – те лишь пожали плечами. - Может, птица какая была? - Что я, по-вашему, птицу от человека отличить не могу? - дёрнулся было Яромил. – Не хотите – один пойду. Некогда мне с вами лясы точить… - А ну цыть, - остановил его сотник и кинул оставшимся воинам: - Храбр, Гремислав, останьтесь с Младой, мы скоро, - и повелительно махнул охотнику рукой. – Ну, веди, коли не шутишь… Лес поражал застывшей тишиной, и поначалу Яромила пробрали сомнения: а вдруг и в самом деле показалось? Мало ли чего в полудрёме причудится. Однако сердце чуяло иначе, подсказывало направление, вело сквозь разросшиеся кусты, под тёмные ели и сосны. Вран шагал рядом, Мстиша оторвался и пошёл вперёд, разведывая дорогу. Боеслав же предпочёл держаться чуть позади, неслышно скользя за их спинами. Все четверо двигались практически бесшумно. Лес поглотил их, растворил среди ветвей и листвы. Они прошли довольно долго, и охотник, мучимый терзаниями, решил было признать, что напрасно всех взбаламутил, как издалека, из-за пригорка, вместе с ветром донёсся пронзительный бабий вой. Дружинника все как один переглянулись и, без слов поняв друг дружку, ринулись на крик. Лес оборвался внезапно, открывая помрачневшим в момент ратникам небольшую поляну. На глаза Яромила попал разбитый воз с отлетевшим колесом, доверху набитый мешками, глиняными горшками и ещё каким-то тряпьём и рухлядью, которые делили между собой четверо разбойников. Рядом с возом разгорелась жаркая схватка: невысокий молодой паренёк размахивал топором, обороняясь от двух нападавших с ножами и, по всей видимости, пытаясь пробраться к родным на помощь. Правда, дела у него шли плохо, было видно, что ему уже досталось – бледный, с дрожащими руками, он едва держался на ногах, с разбитого лба стекала густая кровь, заливала левый глаз. - Не подходи! Зарублю! Зарублю тварей! – срывающимся хриплым голосом орал парнишка перекошенным ртом. Прерывистые стоны и исполошные крики доносились с другого конца поляны, где ещё несколько разбойников мучили двух девок. Та, что выглядела однолеткой Млады, была простоволоса, с зарёванным красным лицом, в драной поневе, измаранной в земле. Скользя голыми локтями по траве, она пыталась отползти в сторонку от двух нависших над ней мужиков, жилистых, высоких, с загорелыми обветренными лицами и одинаково похотливым на них выражением. Из-под рваной рубахи виднелась молочная кожа грудей, сверкали под задранным подолом упругие икры. Другая, чуть помладше, с остервенением отбивалась сразу от трёх, окруживших её и играющих с ней, как с собачкой. Гогоча и потешаясь, они, растопырив руки, не давали ей проходу, лапали, щипали и приходили в воодушевление, когда она отчаянно покрикивала от боли, страха и унижения. - А вот и они, голубчики, - довольно произнёс Вран, скользя сосредоточенным взглядом по поляне. - Они, поганые, - сплюнул сквозь зубы Мстиша, хватаясь за меч. – Зададим им трёпку, Вран! - Погодь. - Чего годить? Не успеем… - подал голос Боеслав. - Погодь, сказал! Вона туды гляньте, торопыги, - кивнул сотник на тянущуюся вдоль поляны кромку леса. Все повернули головы. Средь стволов деревьев можно было различить несколько мужских силуэтов. За спинами их высились луки и перистые стрелы. – Лучники караул держат. - Я ими займусь, - с весёлым оскалом бросил Мстиша, отделился от остальных и затерялся в лесу, точно и не было его. - Чего вы возитесь с энтим недоноском?! Вдарьте ему как следует! - рявкнул на двоих, сцепившихся с отроком, худосочный, невысокий мужик, по всей видимости, главный среди остальных. Сам же широким шагом направился к веселящейся троице. - А ну, брысь отсюдова, охальники*! Разгалделись мне тут! – Оттеснив стоящего на дороге детину, он ловко подхватил девчонку с земли и взвалил себе на плечо, точно куль с зерном. Та с отчаянием забилась, заверещала. Мужик не донёс её и двух шагов, сбросил в траву, схватил за волосы, намотал на кулак и поволок так… Глядя на происходящее, почувствовал Яромил, как от самого нутра поднимается к горлу лютая злоба и во рту становится горько. - Порвать их… на лоскуты! - едва сдерживая кипящую кровь, проговорил Боеслав. - Погодь… - степенно протянул Вран, пытливый взор его горел незатухающим огнём предстоящей схватки. Со стороны разбойники походили на стаю хищных волков, треплющих беспомощное стадо овец. Вооружены они были неплохо, у каждого имелся нож, у троих – мечи, скорее всего добытые в разбое, ещё у двоих палицы*, топоры. Яромил замер в нетерпении. Там, куда не отрываясь смотрел сотник, уже угасал короткий бой: Мстиша, орудуя ножом, прирезал двоих, а третьего, судя по всему, решил взять живым и связывал, подавая рукой сигнал, что у него всё в порядке. - Вот теперь, ребятки, зададим им жару! - воодушевлённо воскликнул Вран, вынимая меч и твердея лицом, и как только ведьмин сын собрался ринуться за ними сквозь кусты, схватил его за руку, попридержал: – Нет, Яромил, ты оставайся в засаде. Бери лук, спины наши прикрывай! Охотник застыл как вкопанный и только кивнул на требовательный взгляд сотника. Что происходило дальше, он наблюдал точно во сне. Выскочил Вран к разбойникам, выпрямился, расправил плечи и неспешно, будто прогуливаясь по берегу реки, двинулся в их сторону. - Эй, душегубы! Не помешаем мы вам? – крикнул нарочито громко и уверенно. Возня и суматоха тотчас прекратилась, даже крики пленённых девок утихли. На дружинников со всех концов поляны уставились горящие злобой взгляды, перекошенные лица. - Кто такие, чего надо? – послышалось глухое и резкое со стороны разграбленного воза. Вран остановился, оглядел учиненный погром – полуголых растрёпанных девок, утирающих горючие слёзы, паренька, замершего в траве ничком, до которого всё-таки успела дотянуться разбойничья дубина; краем глаза заметил у воза тучного мужчину, избитого, в порванной рубахе, со вздутой щекой, окровавленными слипшимися волосами на груди. Глаза его были прикрыты - не понять, то ли без сознания, то ли мёртвый. - Не по Прави* живете, голубчики. Поучить вас надобно, сволочей, - без обиняков начал сотник. – А то ведь токмо и знаете, что беспредел творить и непотребщину, над слабыми измываться. - А ты поучи, поучи, рискни здоровьем, мил человек, - с кривой улыбочкой на бледных, сухих губах издевательски прогудел коренастый детина в серой холщовой рубахе, резво соскакивая с воза. Вслед за ним соскочили и остальные трое, похватали оружие. – Токмо смотри, языком чесать замучаешься, а коли не по нраву придётся учение сие, так и отрежем его вовсе. - Не боись, у нас, княжеских воев, с падлами вроде тебя разговор короткий: калёным железом и волкам на поживу! Так вот ежели имеются среди вашего брата желающие целёхонькими остаться, милости прошу – оружие на землю, сами на колени. - Чего восхотел, - приветливо ухмыльнулся детина. - Зубам, что ль, тесно во рту стало? Улыбнулся Вран широко, молвил снисходительно, медленно вынимая меч: - Да что ж вам всем от моих зубов-то надобно? Чай не конь дарёный, а всё не уймётесь… Ну, давай, похвастай удалью, чего зенки пучишь? – сменив притворно ласковый тон на гортанный рык, бросил он собеседнику. Детина оскалился, лезвие меча вынырнуло из ножен на боку. - Побратуешься с моим мечом – узнаешь! Боеслав молча повертел плечами для разминки и выхватил кистень* с окованной серебром рукоятью. Блеснуло, отражая солнечный свет, металлическое шипастое било. Остальные разбойники, ухмыляясь и кривя страшенные обветренные лица в предвкушении новой кровавой расправы, подались ближе, встали напротив дружинников полукругом. Яромил стёр со лба капли пота, встал наизготовку. Не зная, как утихомирить нарастающую тревогу в груди и толчками бухающее сердце, достал из чехла лук, натянул тугую тетиву и замер, выискивая себе подходящую цель…