Вторая жизнь

11 февраля 1964 года, вторник. На кухне ничего готового не было, мясной пирог на плите оказался сильно пересоленным и потому малосъедобным. Я разожгла плиту, поставила на неё кастрюлю с водой, почистила и порезала туда картошки, лука, морковки, один помидор и налила тыквенного масла. А потом пошла за Северусом, который по-прежнему торчал в полутёмной детской, но уже не играл с котлом, а сидел на кровати, прижимал к себе плюшевого мишку и смотрел в окно на возвышающиеся вдалеке фабричные трубы. И такими тоской и одиночеством веяло от него… - Сынок, - позвала я, невольно заменяя официальное «Северус» на ласковое «сынок», - ты кушать хочешь? Он серьёзно кивнул, забрал своего плюшевого мишку и пошёл на кухню. Какие у Эйлин были отношения с сыном? Нормальный ребёнок не будет полдня играть один, если есть мать. Он будет за ней бегать, разговаривать, пытаться помогать с домашними делами, просить поиграть. Да, дети есть разные: кто-то более самостоятелен и самодостаточен, кто-то менее, кто-то требует больше внимания, кто-то меньше, но ни один нормальный ребёнок не будет вести себя так, словно он один в доме. Или Эйлин его специально приучала, чтобы он не мешал ей? Суп готов ещё не был. Ребёнок деловито заглянул в кастрюлю, затем полез в холодильник за колбасой. Я забрала её. - Подожди, - я обхватила его за плечи и присела перед ним на корточки. – Суп скоро сварится. Пойдём помоем руки, а потом… хочешь поиграем в домино? Во время обыска дома я нашла коробку с потёртым засаленным домино. Немного его почистить, трансфигурировать точки в котиков-собачек – и четырёхлетнему ребёнку самое то. Мой братишка трёх с половиной лет стучит костяшками только так. Северус посмотрел на меня с недоумением, удивлением, потом протянул руку и потрогал мой синяк на виске. - И-у-и? - Не болит, - ответила я. – Скоро пройдёт. Так ты хочешь поиграть в домино? Он нечленораздельно промычал, увидел, что я не понимаю, и с недоверием настороженно кивнул. Мы вымыли с ним руки, потом забрали из шкафа в гостиной коробку с домино и вернулись с ней на кухню. Несколько пассов руками – и засаленность пропала. Пятнами, правда, всё же потоки магии в этом теле другие, к ним сразу не привыкнешь, да и не сильна Эйлин в беспалочковой магии. В Хогвартсе, похоже, к такой особо не приучали. Вообще, да, вспомнилось мне, англичане никогда не расстаются с волшебными палочками. Это у нас выпускник университета швыряется секо голыми руками, а здесь даже матёрые авроры прячут палочки в рукавах или на поясе. Помнится, вскоре после войны был скандал: русский маг, приехавший в Лондон на какую-то встречу, напился, и ему показалось, что один из английских магов его оскорбил. Он по-простому врезал ему в челюсть. Англичанин обиделся и выхватил палочку, русский, будучи совершенно безоружным и в одних подштанниках, экспеллиармусом отобрал у него палочку, выкинул её в окно, скрутил мага верёвкой, трансфигурированной тут же из чайника, и подвесил его на люстру, предварительно намертво приклеенную к потолку. На зов о помощи прибежали ещё четверо авроров, и в считанные минуты под потолком висели и они. Охрана отеля решила, что это напали приспешники Гриндевальда, вызвали сразу боевой десяток авроров. Троих из этого десятка русский повязал, на остальных посмотрел, понял, что их многовато для него одного и, загнанный в угол, но не побеждённый, аппарировал. Наплевав на антиаппарационный барьер. Англичане направили в советское магическое посольство ноту протеста. Посол, вникнув в суть дела, развёл руками и заявил, что не обижаться нужно, а своих магов нормально учить. Раз один русский маг голыми руками обезвредил восьмерых английских авроров, то он, советский посол, на их месте сделал бы себе от стыда сэппуку. После этого англичане действительно в своих магических вузах стали больше внимания уделять беспалочковой магии, хотя в средних школах палочки остались, насколько мне известно, повсеместно. Тем не менее с третьей попытки свести жир и грязь с доминошек у меня получилось. Северус внимательно и с интересом наблюдал за моими действиями и даже попытался помочь, в результате чего с одной из костяшек жир исчез вместе с точками. Потом мы взялись трансформировать точки в картинки. Сначала я хотела взять животных, но в процессе трансфигурации поняла, что способностей этого тела без палочки на такое не хватает, поэтому пришлось довольствоваться простыми фигурками: одна точка – чашка, две точки – кубик, три точки – мячик. Мы честно запутались, в результате у нас оказалось ажно три доминошки кукла-машинка, и ни одной мячик-мячик, зато ребёнка процесс увлёк. Он тоже тыкал пальцами в получившиеся картинки, те от его стихийного потока магии начинали плыть, мне приходилось их спасать, а ребёнок нечленораздельно, но эмоционально у-укал и м-мыкал и даже несколько раз невнятно улыбнулся. К тому времени, как мы закончили трансфигурацию, я вспомнила, что суп давно переварился, а лапшу в него я так и не забросила. Я бросилась к плите, выключила газ, попробовала суп. Да, это был уже суп-пюре, но на вкус нормальный, так что оставим лапшу на следующий раз. Я нашла ложки и глубокие тарелки, налила себе и Северусу. Мальчик переводил непонимающий взгляд с меня на суп и обратно, что я задалась мыслью, готовила ли ему Эйлин или кормила, чем попало? Или в Англии не едят супы? - Это суп, - я подложила ему под попу сложенное в несколько раз одеяльце, чтобы ему было выше. – Кушай. Он опустил ложку в суп, попробовал, потом опять попробовал. Судя по его виду, энтузиазма блюдо у него не вызвало, но он был голодным, поэтому признал его съедобным и принялся есть. Я нарезала не первой свежести белый хлеб – увы, с чёрным в странах Запада тяжело – и дала ему ломоть. И он впился зубами в батон, забыв про суп. - Северус, - я отобрала у него батон, - хлеб кушают вместе с супом. Смотри, вот так, - я откусила кусочек от своего ломтя, а потом отправила в рот ложку супа, прожевала. Он внимательно наблюдал за мной, но послушно повторил. Судя по его виду, так ему понравилось больше, чем голый суп или голый батон. Я тоже ела и попутно наблюдала за мальчиком. Движения рук у него были хорошими, развитыми. Он правильно держал ложку, не елозил ею по тарелке, не промахивался мимо рта. Нет, точно не дегенерат – был бы дегенератом, и моторика у него была бы куцей. Из питья было только молоко, да и то прокисшее, зато нашлись два сморщенных яблока и такая же груша, так что, пока Северус доедал суп, я помыла их, нашинковала, залила кипятком и поставила на плиту вариться. К тому времени, как он отставил пустую тарелку, я откинула компот на дуршлаг, подсластила его, налила в кружку, охладила и дала ребёнку. И увидела такой же недоумённый взгляд, каким он пятнадцатью минутами ранее смотрел на суп. - Это… - начала я и замолчала. А как по-английски «компот»? Тело Эйлин этого слова не знало. - Пей, - вместо этого предложила я. – Это вкусно. Он попробовал, скривился, пошёл за водой из-под крана, но я перехватила его и посоветовала выпить хотя бы полкружки. Пусть привыкает. Он выпил, сложил грязную посуду в раковину, что-то мымыкнул и пошёл. Я быстро вымыла посуду – холодной водой, горячая здесь не водилась – и пошла инспектировать ванную. Там я тоже убедилась, что в кране имеется только холодная, и мысленно задала своему телу вопрос, где взять горячей. Тело повело меня на кухню к плите. Ясно, кипятим. Кстати, а где Северус? В доме же везде темно. Он обнаружился в детской, где сам включил свет и теперь, сидя на кровати, раздевался, собираясь ложиться спать. Слишком самостоятельный ребёнок. Это плохо и говорит о том, что мать им не занималась. - Подожди ложиться, сынок, - я подошла к нему и, повинуясь странному порыву, взяла его на руки, - мы ещё пойдём помоемся. - Аиуимуммм… Легилиментить не хочется – таким маленьким детям это может нанести вред мозгу, а без легилименции его хрен поймёшь. Кстати, я же хотела… Я отнесла его на кухню. Он не пытался вырваться, но и не прижимался ко мне, не пытался обнимать за шею. Эмпат из Эйлин также был никудышный, но недоумение мальчика я ощущала даже без эмпатических способностей. Видимо, я вела себя совершенно не так, как Эйлин. На кухне вода ещё не закипела. Я поставила Северуса на табуретку, поближе к свету, вооружилась ложкой и попросила: - Открой, пожалуйста, ротик. Миндалины увеличены, почти перекрывают горло, с ними нужно будет что-то делать, но это потом, сейчас меня интересовало другое. - Подними, пожалуйста, язычок вверх. Уздечка короткая, но не настолько, чтобы мешать нормально говорить. У моего братишки она ещё короче, но говорит он вполне внятно. Подрезать её Северусу, конечно, можно, но точно не сейчас, а когда я буду уверена, что смогу ювелирно проделать такую работу в непривычном теле и не нанести вреда собственному теперь сыну. Да и без подрезания ясно, что не в уздечке дело. Она может усугублять плохую речь, но не являться причиной того, что четырёхлетний ребёнок умеет только мычать. Я отложила ложку и попыталась магически прощупать состояние его голосовых связок, хотя слабо представляла, какими они должны быть в норме. Не лор я всё-таки, и не учитель-дефектолог. Я проверила голосовые связки на себе, запомнила их состояние, затем на Северусе, сравнила и не нашла особой разницы. Значит, и не они всему виной. К этому времени закипела вода на плите, я отвела ребёнка в ванную, налила в таз кипятка, разбавила холодной водой, потрогала. Вроде, не горячо. Однако на всякий случай уточнила: - Потрогай водичку – не горячо? Северус с подозрением сунул в неё руку и тут же с шипением одёрнул. - Горячая? – удивилась я, но подлила ещё холодной, и вода в тазу, по моему мнению, стала в меру тёплой. Ребёнку, однако, не понравился и этот результат, он разделся – теперь я воочию убедилась, что это действительно мальчик – залез в ванную, включил кран и без тени недовольства залез под струю холодной воды. Нда, в нашей Сибири он точно будет как дома. Я не стала возмущаться помывкой в холодной воде – не будем пока ломать все его привычки – намылила его, однако убедила его мыло смывать тёплой водой. Тёплой же водой промыла ему волосы. Северус что-то нечленораздельно, но возмущённо мычал, я его уговаривала потерпеть, потом вытерла жёстким махровым полотенцем, закутала в него же и отнесла в детскую. Там переодела в пижаму, явно сшитую из остатков взрослой пижамы, и уложила в кровать, поймав себя на том, что мне нравится вот так с ним возиться. Братишка-то таких эмоций не вызывал. Нет, я играла с Ёжиком, купала его, укладывала, и не без удовольствия, но вот чего-то такого, когда вдруг хочется схватить его и тискать, не было. Проявлять свои эмоции я, однако, поостереглась, судя по всему, Эйлин ласками сына не баловала, поэтому я просто уложила его в кровать и поискала глазами детские книги. Таких нашлись две. «Пособие для начинающего зельевара» - с картинками, крупными буквами и примитивными рецептами, и «Питер Пэн» без картинок, издания начала этого века. Я мысленно спросила у себя, где детские книги, реакции не дождалась и поняла, что в этом доме с этим плохо. Поэтому подоткнула Северусу одеяльце и, подумав, рассказала ему первое, что мне пришло в голову – сказку про Колобка. Слово «колобок» я заменила на «булочка», амбар с его сусеками – на «кухня». Песенку колобка пришлось рассказывать своими словами, потому что сходу сообразить на английском хоть какое подобие рифмы или ритма у меня не получилось, но в целом вышло сносно. Северус слушал меня, не спуская глаз и открыв рот, а когда сказка закончилась, лежал и смотрел в пространство, словно бы ещё видел, как по лесу бежит колобок. Ночника в детской не было, поэтому я зажгла магический светлячок, выключила верхний свет, чмокнула ребёнка в лобик и вышла, оставив дверь чуть приоткрытой. Северус по-прежнему, как завороженный, смотрел в никуда. Я прошла на кухню и только сейчас почувствовала, как устала за сегодня. День выдался насыщенным, и мне хотелось наконец-то в тишине и покое посидеть и обдумать, что мне с моим теперешним положением делать. Но едва я поставила на плиту жестяной чайник, как из-за стены раздался стон, а затем шуршание, грохот и проклятия. Я вздохнула, потушила огонь под чайником, убедилась, что в одном кармане передника у меня лежит веронал, а в другом – снотворное зелье, сунула заодно в карман кухонный нож и пошла на свидание с супругом.