inside

У Квансока руки жесткие, теплые, Рэхван любит большим пальцем массировать выступающие костяшки. В квансоковой ладони его рука умещается идеально, разве что, пальцы тоньше, длиннее, с аккуратным бесцветным маникюром на ровных ногтях. Квансок постоянно подкалывает, что руки у него больно девчачьи, и сам он весь, в принципе, ведет себя как баба, с этими кремами-масочками, завалившими раковину в ванной общежития, и нездоровой тягой к каверам на женские песни. Рэхван не обижается, Рэхван продолжает смотреть безумно влюбленным взглядом из-под отросшей светло-каштановой челки и смущенно улыбаться, на ощупь находя квансокову руку, когда он рядом, плечом к плечу. Квансок слишком часто творит неведомую херню, типа печенья, запиханного в ноздрю, и с этой самодовольной рожей на камеру кажется очень недалеким человеком. Но Квансок куда глубже, Рэхван знает, потому что раз за разом все сильнее утопает во внутреннем мире этого парня. Квансок знает и понимает куда больше, чем говорит. Квансок знает, кому посвящен каждый рэхванов кавер об очередной сопливой лав-стори, Квансок всегда на эту тему подъебывает, но продолжает позволять брать себя за руку. Рэхвану и целого мира не надо, лишь бы только одного Квансока касаться, трогать за пальцы, волосы, разминать затекшие плечи и собственной кожей чувствовать чужие прикосновения. Квансок в Рэхване уже где-то на уровне инстинктов, Квансок растворяется в его крови стремительно, словно наркотик, Рэхван узнает запах его кожи из тысячи, и тепло его рук тоже ни с чьим больше не спутает. Он знает, какие Квансок слушает песни на ночь и сколько ложек сахара кладет в утренний кофе. Квансок все это о Рэхване знает тоже, хоть виду и не показывает. Квансок любит так, как способен только он, и Рэхвана, если честно, это вполне себе устраивает, пока Квансок продолжает греть его замерзшие руки в своих карманах.