inside

Шиёна ломает не по-детски. Он ежится, судорожно натягивая рукава безразмерной толстовки на пальцы, и сильнее вжимается в кресло. Сердце в груди бьётся тяжело, лениво, пропуская через удар, кровь по венам не циркулирует совсем, застывая тягучей темной жижей. Шиён рассыпается на кусочки. Это, наверное, какой-то вирус, думает Шиён, неизведанный еще, названия ему нет, и лекарства пока не придумали тоже. Этот вирус сжирает изнутри, разъедает вены, отдается в голове тупой болью так, что до мутных кругов перед глазами. Взгляд сфокусировать не удается, все плывет, растворяется, время вокруг замедляется будто. Среди всего этого размытого пятна Шиён выцепляет силуэт Хончоля, привалившегося плечом к окну. У Хончоля плечи напряжены, он медленно курит, стеклянным взглядом пялясь в потолок на то, как сизый дым поднимается вверх, ударяясь о поверхность, и рассеивается. Шиён тянет дрожащие руки в его сторону и хрипит севшим голосом тихое «спаси», но Хончоль даже не двигается. Шиён медленно проваливается в темноту, безвольно опуская руки на подлокотники. Хончоль подходит, когда Шиён уже где-то на границе, когда перед глазами стойкая черная пелена и крупный озноб пробивает все тело. Хончоль болезненно нежно проводит рукой по лицу, убирает со лба взмокшую челку. Его голос звучит как-то тускло, словно эхо, словно он тут не рядом, а за десятки метров от него. Его голос въедается в оголенные нервы, смешивается с кровью, заставляя ее загустеть еще сильнее. Хончоль говорит – догорай теперь сам. Хончоль говорит – я устал в сотый раз наступать на те же грабли. Он невесомо прижимается губами к виску, и это похоже на клеймо, на жирную точку в их и без того донельзя поломанных отношениях. Хончоль оставляет ключи на столике и уходит, бесшумно прикрывая за собой дверь. Шиён не злится, Шиёну в принципе сейчас не до этого. У Хончоля самого пальцы все почерневшие, опаленные, Хончоль вытягивал из огня столько раз, что сейчас ему все-все простительно. Шиён осыпается пеплом на пол, пачкая обивку кожаного кресла.