Альфа Кассиопеи и другие хлопоты

Его свет совсем не дает уснуть, Не дает себя оправдать ни в чем. Но зато он целится прямо в суть Кареглазым своим лучом. (Почти что Вера Полозкова) Была ночь. Нимнул метался из угла в угол, и его большая всклокоченная тень носилась за ним по стеклянным граням кабинета-фонаря, то исчезая в потоках воды, струящейся по стеклянным стенам снаружи, то вновь отчетливо проступая при свете лампы. Его кабинет, обустроенный на крыше гигантского здания лаборатории, возвышался над всей округой, над ночью и непогодой, как последний оплот цивилизации. Снаружи бушевало ненастье, и такое же ненастье бушевало в душе Нимнула. Когда вспыхивали молнии, когда грохотал гром, ему становилось чуть легче: этот грохот и эти вспышки глушили его тоску; но когда между ними наступало затишье, перед профессором с невыносимой ясностью возникала эта картина: ее щека – у его груди, его подбородок – над ее макушкой; одна его рука мягко и надежно обнимает ее за плечи, другая бережно лежит у нее на затылке, и она доверчиво и спокойно спит в теплом тесном пространстве его объятий, прижав к его сердцу раскрытую ладонь. Они спят так безмятежно, словно их охраняет само Мироздание, а не убогая пещера и горстка жалких полулюдей. Вновь вспыхнула молния, насквозь пронизав кабинет страшным раскаленным светом, и темнота, воцарившаяся вслед за этим, зажгла в сознании Нимнула похожую полузабытую картину. Темная спальня в большом доме. На широкой постели сплелись в объятиях два красивых здоровых тела. Она разметала по подушке темные, как сама ночь, волосы, прильнула к нему; он обнимает ее одной рукой – его голова ровно лежит на подушке, и когда глаза привыкают к темноте, можно разглядеть его профиль – правильный красивый профиль великана блондина. А рядом, у кровати, застыл в немом восхищении некрасивый головастый мальчик – рядом со спящими он кажется уродливой пародией на человека. Мальчик стоит, как зачарованный. Не может быть, что эти совершенные существа – его родители. Кто он? Несчастный уродец, правда, умный и изобретательный, но кому нужен его ум, если на коротышку и смотреть-то противно? По крайней мере, так держат себя с ним и отец, и мать, и брат с сестрой. Он – досадное недоразумение в этой семье, словно сошедшей с рекламной картинки. Куда ему до них?.. Но посмотерть-то, посмотреть-то можно? Полюбоваться теми, кто днем снисходительно-холоден, неприступен… Как они хороши сейчас, в таинственной полутьме! Сейчас он беспрепятственно, с благоговением может смотреть на них. Днем, поймав на себе его взгляд, они непременно скажут: «Ну, что смотришь? Давай, давай, в школу пора (или: «Доедай быстрее»), не возись, только всех задерживаешь...». Но сейчас… Осмелев, мальчик сделал осторожный шаг вперед, чтобы получше рассмотреть прекрасное лицо матери, и… О ужас – предательский скрип паркета… Малыш весь сжался, втянул голову в плечи… Но было поздно. Отец проснулся. - Ники… ты что? – сонно пробормотал гигант, приподнимая голову. Вслед за ним проснулась и мать. - Что?.. Кто здесь?.. И она села в постели, нащупывая шнур от светильника… Свет луны упал на нее, и малыш со странным чувством понял, что мать обнажена. И она, забывшись со сна, теперь поняла это, порывисто натянула одеяло до самого подбородка и сухо сказала: - Иди к себе. Но малыш хлопал глазами, все еще не оправившись от незнакомого сладкого чувства, так прекрасна была на миг открывшаяся ему нагота женщины, которую он, казалось бы, знал как нельзя лучше. Здесь происходило какое-то таинство, к которому его, бедного уродца, не допускали. Но даже он почувствовал всю его запретность и красоту. - Ну, что встал? – неожиданно зло спросил отец. Он почему-то не отбросил одеяло, не поднялся с постели, и мальчик вдруг понял, что ему неловко, что и он обнажен. Понял и вспыхнул в темноте почище фонаря. - Убирайся, ну! – крикнул мужчина. Ники отвернулся и пошел прочь, глотая горькие слезы. Он – изгой, уродец, позор семьи. Не для него, не для его глаз это чудесное зрелище, эта роскошь человеческой красоты. Нимнул почувствовал, что по щекам его и сейчас текут те самые горькие слезы. Еще одна вспышка – и вновь глухая, беспросветная тьма… И вновь перед ним – сладкое, терзающее видение: Урри и Люси. Урри с его коротким носом, с полуазиатскими глазами, с этой оттопыренной верхней губой вовсе не так хорош, как чеканный профиль отца, но зато сколько в нем жизни, сколько радостной силы, сколько мальчишеского очарования! Пухленькая Люси не так красива, как мать, но… но зато она – сама мягкость, сама женственность, сама радость. Для всех, кроме него. Нет, куда там, ей нужен – очаровательный, хищный, дерзкий. Любить его – все равно что слизывать шоколадный крем с остро отточенного ножа, все равно что танцевать на носу корабля в бурю. Любить ее – все равно что укутаться в теплый плед перед горящим камином в непогоду, зажмуриться и слушать сказки, как в детсве. В детстве, которого у него не было. Нимнул вытер мокрые глаза, снял очки и трясущими пальцами протер стекла. Что ж, если на то пошло, то у Урри детство украли тоже. Да только хитрый гангстер и тут обставил его. Да Урри был похищен и продан, но зато кому – блестящему, богатому, всесильному Стампу. Говорят, шеф школил его, как норовистого жеребца со своей конюшни, говорят, бывал к нему жесток – не позволял видеться с отцом, любой бунт подавлял своей безжалостной логикой, домашним арестом и снотворным, а потом, когда Урри вырос, иногда и в аренду сдавал, если видел прямую для себя выгоду. Однако и заботился о воспитаннике, и баловал, и защищал, и платил щедро. Что и говорить, из Урри вышел профессионал-виртуоз, но ему хотелось другого, и он ушел от шефа, да так, что Стамп еще снабдил его подъемными и взял на себя заботу о безопасности тогда еще неокрепшего бизнеса Урри. Стало быть, любил. Жестоко, эгоистично, но любил. Шантажист, бандит, рабовладелец – любил чужого ребенка. А его, его родители, родные, кровные отец и мать… Еще одна вспышка – темнота. Нимнулу снова десять лет. И снова он в спальне родителей. Он принес матери букет фиалок в надежде, что она обрадуется. Мать как раз собирается в гости, а он видел, как в прошлый раз она приколола к своему платью маленький букетик живых цветов. Мальчик стоит у нее за спиной, затаив дыхание. Мать, сидя перед туалетным столиком и завидев в зеркале его нескладную фигуру, свысока спрашивает: - Что тебе, Ники? Он держит букет за спиной, молчит, не в силах отвести глаз от затылка с высоким пышным валиком темных волос, от точеной смуглой шеи, от гладкой спины в разрезе черного атласного платья. И вдруг, неожиданно для самого себя, целует эту прекрасную спину слишком длинным от волнения поцелуем. Мать вскрикивает, словно к ней прикоснулась жаба: - Ники! Ты меня напугал, противный мальчишка! А потом… потом была закрытая школа. Строгие преподаватели, такая же строгая дисциплина. Насмешки и побои со стороны однокашников. Полные слез ночи в постели за перегородкой. На Рождество вся семья уехала в Швейцарию, но его с собой не взяли. Он-де обнаружил необыкновенные способности к точным наукам, и родители решили заплатить профессору, чтобы тот позанимался с мальчиком на каникулах. Ники прекрасно понимал, что все это обман, что от него избавились. Но молчал. С той поры он потерял надежду когда-нибудь снискать любовь родных, замкнулся в себе, стал желчным и высокомерным. Именно тогда он понял, что умнее большинства мальчишек, и перестал добиваться их дружбы. Профессор прижался лбом к прохладному стеклу, чтобы злые горькие слезы смешались с потоками воды, чтобы забыть… все забыть… В дверь постучали. Нимнул вздрогнул, отнимая лицо и ладони от стеклянной стены. - Войдите, - глухо сказал он. Беззащитное, почти детское выражение его лица сменилось обычной желчной гримасой. Уж этим-то искусством он овладел в совершенстве. - Доброй ночи, коллега, - негромко поприветствовал его профессор Клуш. – Вам тоже не спится? - Как видите, - проскрипел Нимнул. Меньше всего ему хотелось сейчас вступать в праздные разговоры. Но Клуш, похоже, не заметил или сделал вид, что не заметил настроения коллеги. - Тяжелый был сегодня день, - покачал головой Клуш, удобно устраиваясь в кресле. – Да, задали нам наши друзья задачку… К тому же, теперь к ним пришло подкрепление. - Это подкрепление самое большее через неделю будет сидеть в креслах энергогенераторов, - прошипел Нинул. - Как знать, как знать… - задумчиво протянул Клуш. – Мне кажется, они сильные противники… - Кучка тинэйджеров? – нервно хмыкнул Нимнул. - Оставьте, профессор. Они не просто тинэйджеры, и вы это прекрасно знаете. Уже одно то, что они не выдали вам Урри… Тут уж Нимнул не выдержал: - Урри… Ч-черт… Этот зубастый кому угодно запудрит мозги. Самозванец! - Ах, вот как, «самозванец», - хмыкнул теперь уже Клуш. – А как же тот факт, что мы сами насильно приволокли его сюда? Нимнул едва зубами не скрипнул. - Вы беретесь защищать этого бандита? - Нет, просто, мне кажется, он имеет полное право бороться за жизнь и свободу. Мы с вами – не судьи и не смотрители каторжной тюрьмы, чтобы он нам подчинялся. И потом… Он не один. С ним женщина, которую он любит. Нимнул почувствовал тупой укол в сердце. Люси… Мягкость и белизна; ласковая игривость; живой ум без злобы и высокомерия. Да что такое, в самом деле, знает этот Урри, если Люси рядом с ним? - Что с вами, коллега? – изумился Клуш. – А, я давно подозревал, что вас сразила наповал эта пышечка, подружка Урри. А что, пикантная барышня. И не стерва, насколько я могу судить. - Никакая пышечка меня не сразила! – зло огрызнулся Нимнул. - Пойдемте, я вам кое-что покажу, - буркнул он, чтобы прервать разговор на щекотливую тему, и сделал Клушу знак следовать за ним. Через небольшую дверь в углу кабинета они вышли на узкую лсетницу и спустились ярусом ниже. Нимнул зазвенел ключами, отпирая другую дверь – обитую железом. За ней оказался просторный зал, озарившийся, когда Нимнул повернул выключатель, резким электрическим светом. В центре возвышалось странное устройство – нечто напоминающее высокую и широкую скамью увенчанную стеклянной сферой. Подойдя ближе, Клуш разглядел, что поверхность «скамьи» буквально испещрена узкими и длинными поперечными отверстиями, а сбоку находится панель с какими-то кнопками, рычажками, шкалами и узким монитором. - Что это? – недоуменно спросил Клуш, оборачиваясь к Нимнулу. - Это то, что должно прийти на смену нашим пока очень несовершенным энергогенераторам. - А, так вот над чем вы работали ночи напролет. И как же действует этот… гм… агрегат? - Отвечу с радостью. По моим расчетам, человек, подвергаемый известной процедуре, примерно раз в два дня, не протянет дольше года, да и то к концу этого срока он ни на что не будет годен. И знаете, почему? Энергогенераторы действуют грубо, высасывая всю жизненную силу за раз, а восстановить ее не так просто. Вы видели, как быстро откинулся Урри? А он ведь не из слабых. - Ага, значит, теперь вы решили растянуть удовольствие? – хохотнул Клуш. - При чем тут удовольствие? – надулся Нимнул. – Я стремлюсь усовершенствовать процесс, только и всего. Этот энергогенератор позволит использовать донора дольше и менее травматично. Каким образом? Видите эти разъемы? Я задаю параметры донора – рост, вес, объем груди и так далее, и вот отсюда выдвигаются миниатюрные скобы. Они практически полностью обездвиживают донора, он не может пошевелиться, то есть не расходует энергию понапрасну, как в случае с грубыми ремнями, когда он дергается и вертится. А сама процедура ощущается им не как мгновенная дурнота и потеря сознания, а как медленное погружение в сон. - Но ведь это… это в чем-то еще мучительнее… - тихо вымолвил Клуш. - Да, если донор слишком подвижен, - жестоко сверкнул очками Нимнул. Тогда он как минимум несколько часов будет чувствовать себя так, словно его заварили в бронзовую статую, - Нимнул выдержал паузу, ухмыляясь и многозначительно поглядывая на собеседника. – Ну что, испытаем агрегат? - Пожалуй, - вздохнул Клуш. Нимнул нажал красную кнопку на боковой панели и быстро выставил параметры – на мониторе тут же высветился ряд цифр. Спустя мгновение из разъемов на «скамье» выскочили полукруглые скобы, зажав пустоту, где должен был лежать несчастный донор. - Так-так-так… - протянул Клуш. – Ваш донор невысок, ну, по крайней мере, не намного выше среднего роста, тонок в талии, широкоплеч…Нетрудно догадаться, кто это. Только вот заполучить его теперь будет нелегко. - А это мы еще посмотрим, - с вызовом сказал Нимнул. - И как же вы собираетесь это сделать? Нимнул снисходительно ухмыльнулся: - Разве вы не слышали отчет исполнителя, вернувшегося от них? - Разумеется, слышал. - Так вот, зацепка есть. - И что же это? - Не «что», а «кто». Робот по имени Касси.