Научиться дышать заново

— Скажи, на что ты надеешься? — сидящий напротив Крыс с любопытством разглядывал меня. Сейчас на нем была оболочка незнакомого мне пожилого человека, и смотреть в пустые глаза маски было выше моих сил. Свесив голову на грудь, я старался отключиться от происходящего, но взгляд, полный странно знакомого жадного любопытства прожигал даже сквозь пустое лицо чужой личины. Иногда я жалел, что мог видеть и ощущать жизненную энергию других существ. Это было прекрасно, когда рядом искрилось сияние Кима или Всеволода, но было жутко видеть удушающий коричневый туман, окутывающий пирата. Заскрипел стул и Крыс, встав, подошел ко мне вплотную. Ухватил костлявыми пальцами за подбородок и заставил смотреть ему в лицо. Выбитая накануне его напарником челюсть взорвалась болью, и я не смог сдержать стона. Пальцы на подбородке тут же сжались сильнее. Наклонив голову к плечу, Крыс с любопытством наблюдал за моей реакцией. Ничего. Пусть смотрит. Ему не понять, что тело и его реакции — вторичны. Буду ли я срывать себе горло криками или захлебываться кровью, это ничего не изменит. Это только оболочка, а до моего сознания им не добраться никогда, как бы ни старались. — Вы странное существо, Третий капитан, — сказал пират, убирая руку. — Вы, фиксианцы, вообще странные. Мне всегда хотелось понять — что вами движет? Вы обладаете такой технологической мощью, что давно могли бы стать правителями всего Млечного Пути. Я могу понять, почему это не интересует другие планеты — они войн в свое время нажрались под завязку. А некоторые и до сих пор продолжают. Но вы... Я изучал вашу историю. На вашей планете не было ни одной войны. Не было отдельных государств. Весь Фикс — как один огромный город. Один президент, и то, лишь для ведения переговоров с другими планетами. И такой уровень технического прогресса, до которого другим планетам расти еще сотни и сотни лет. И все это у вас было всегда. Как будто вы появились здесь уже такими — полноценно сложившейся цивилизацией, когда обитатели других миров еще в пещерах выживали. Как так? Не хотите поделиться тайной? Я молчал. Что я мог сказать? Рассказать о том, о чем мы сами лишь догадываемся? Крыс усмехнулся, глядя на меня сверху вниз. — Впрочем, это сейчас не главное. Он наклонился и положил руку мне на горло. Чуть потянул на себя, и веревки, которыми я был привязан к стулу, противно заскрипели. — Главное другое, — почти интимным шепотом выдохнул он мне в ухо. — Я в курсе вашей особенности, капитан. Единственный партнер на всю жизнь, умирает один, умирает и другой. И вот вам мой прогноз на ближайшее будущее, что случится, если до утра вы не отдадите мне формулу. Завтра утром я улетаю на Блук. Буду разбираться с проблемой вашей чересчур говорливой птички. Пока меня не будет, вами будет заниматься Весельчак, и я очень надеюсь, что вы ничего не скажете, потому что иначе мне придется убить его. Не верю я своему напарнику, понимаете ли. Так вот, если вы отдадите мне формулу сейчас, то умрете быстро и безболезненно, и никто не узнает, что вы были у нас в гостях. Ваши друзья будут думать, что вас убила болезнь. Но если нет, то по возвращению с Блука я буду вынужден стать вашим неповторимым партнером. Уж простите, капитан, ничего личного. Мне просто нужно быть уверенным, что ваши друзья не разделают меня на фарш в случае чего. Пират помолчал, а потом как-то неохотно добавил: — Хотя не могу и не признать, что редко встречал настолько привлекательных особей. Старческие пальцы оболочки Крыса скользнули по коже почти ласково, и к горлу подкатила тошнота. До чего же отвратительно! К счастью, пират вскоре убрал руку. — До утра, капитан, — напомнил он мне, уходя. Оставшись в темноте и тишине, я наконец-то понял, почему его взгляд казался мне таким знакомым. С похожими эмоциями Всеволод смотрел на какую-нибудь техническую новинку. Жадное любопытство коллекционера, который предвкушает, как будет возиться с новым экспонатом своей коллекции. Как странно, что у таких разных людей чувства выражаются одинаковым образом. Всю следующую неделю я упрямо молчал. Даже когда Весельчак по очереди ломал мне пальцы и срывал с них ногти, искренне радуясь, что их у меня не "всего десять", а тридцать. Я надрывал горло, потому что терпеть такую боль было невыносимо, но о формуле молчал. Верил, что друзья успеют. Спасут, не смотря ни на что. Мы же всегда справлялись, всегда находили выход, и они не бросят меня здесь. Ведь не бросят? И когда вернувшийся Крыс швырнул меня лицом на пыточный стол, попутно скрутив изуродованные кисти веревкой, я просто не мог поверить в происходящее. В голове только и вертелось: "Как же так? Почему не помогли? Почему бросили?..." Эти мысли настолько занимали сознание, что даже пронзительную боль я воспринял как сквозь вату. И лишь когда та часть меня, что всегда ощущала связь с планетой, внезапно оглохла, ослепла и онемела, и на месте привычного теплого света распахнулась уродливая черная дыра, в которую рухнуло мое сознание, я впервые в жизни закричал. От ужаса. Подорвавшись на постели, я некоторое время дезориентировано озирался. Где я? В подземелье не было таких чистых комнат. Взгляд упал на иллюминатор, за которым мерцали звезды, и мозаика воспоминаний стала выстраиваться в правильном порядке. Осторожно потрогал шею — ошейника не было, и следы от многочисленных удавок тоже почти сошли. Все-таки успели, спасли... Нет, не успели. Осознание бездонного колодца на месте теплого присутствия родной планеты догнало через минуту после пробуждения, и захотелось разбить себе голову обо что-нибудь, лишь бы не ощущать тот ужас, что теперь был частью меня. Я рухнул обратно на подушку, закрыв лицо ладонями. Почему, ну почему? Почему все не обошлось только пытками, которые я смог бы выдержать? Откуда Крыс узнал то, о чем мы не рассказываем никому из чужаков? Я даже друзьям не посмел раскрыть эту тайну. Рассказал лишь тогда, когда она уже перестала иметь хоть какое-то значение. Перевернувшись на живот и уткнувшись носом в подушку, я попытался вновь провалиться в сон. Это единственное, что спасало меня в последние две недели. Во сне, пусть даже он был наполнен воспоминаниями о подземелье, я не ощущал себя заклейменным и недостойным находиться здесь. В периоды бодрствования же все время казалось, что вместе со мной на борт "Чайки" проникло что-то вроде космической чумы — невидимое, но злое и направленное только на разрушение всего вокруг. Ощущение душевной грязи ненадолго отступало лишь когда приходил Ким, чтоб обработать раны. В его присутствии удавалось ненадолго забыться, и иногда получалось даже спокойно проспать потом целую ночь. Почему — я не знал. Но беззастенчиво этим пользовался, каждый раз ожидая прихода друга как спасения. «Если когда-нибудь ты встретишь такого человека, то это будет огромным счастьем». Вот, снова. Это детское воспоминание неизменно всплывало каждый раз, когда я пытался понять, почему присутствие именно Второго ненадолго дарит мне покой. Память о том далеком дне, когда мама еще была жива, и отец не ушел вслед за ней, буквально преследовала меня в последнее время. Что подсознание пытается донести до меня? Я не понимал, но легко мог, закрыв глаза, воскресить в памяти то далекое утро. Мне шесть лет, и родители впервые взяли меня на Кладбище. Несмотря на устрашающее название, это очень красивое и мирное место, где нашли последнее пристанище около сотни огромных космических кораблей. Белое пятно нашей истории — мы до сих пор не знаем, когда и кому они принадлежали. Их возраст настолько огромен, что некоторые фиксианцы считают их наследием цивилизации, населявшей Фикс до нас, и погибшей или исчезнувшей по неизвестным причинам. Другие предполагают, что именно на этих кораблях наша раса когда-то прилетела на эту планету из глубокого космоса. В любом случае, мы стараемся не распространяться насчет Кладбища вне круга соотечественников, но любим здесь бывать. Это особое место. Здесь кажется, будто ты соприкасаешься с Вечностью. Отец держит меня на руках, и мы медленно идем вдоль застывших громадин. Некоторые корабли напоминают зеленые холмы — до того они уже заросли зеленью. Некоторые выглядят как скелеты, а некоторые почти целые. На одном из кораблей я вижу хорошо сохранившееся изображение людей, судя по внешности, жителей Солнечной системы. — Кто это? — спрашиваю я у мамы, и она улыбается с долей хитринки. — Мы не знаем, но… — они с отцом обмениваются понимающими взглядами, — если когда-нибудь ты встретишь такого человека, то это будет огромным счастьем. Я недоверчиво хмыкаю. Не хочу я никого встречать. Я вполне себе счастлив с мамой и папой. Тем более, что через полгода у меня появится младшая сестренка... Вздохнув, я вновь перевернулся на спину и уставился в потолок. Что мама хотела мне сказать тогда? Если бы я был постарше, то настоял бы на ответе. А так... В том возрасте меня волновало совсем другое. А потом стало поздно — через три года после рождения Тэтты мамин корабль бесследно исчез на просторах космоса. Отец впал в кому, и не приходя в себя, умер через пять дней. Мы так и не узнали, что же с ней случилось. Чем должны были быть наполнены эти пять дней, чтобы сознание отца не выдержало? Кто это сделал? Тогда я мало думал об этом. Детских домов на Фиксе не существует, и воспитание сестры легло на мои плечи. Конечно, за нами приглядывали несколько близких нам семей, но хозяйство мы вели почти самостоятельно. И было не до горя и размышлений. Но теперь, когда я сам побывал в роли без вести пропавшего, я не мог не думать об этом. А что, если и мама тогда… Нет, лучше не знать. Лучше думать, как и раньше, что это был просто несчастный случай. Такие размышления очень утомляли. Поэтому, терзаясь сомнениями, я сам не заметил, как вновь провалился в сон. Очнулся лишь когда кто-то потряс меня за плечо. Дернувшись от испуга, я привычно ожидал увидеть кого-нибудь из пиратов, но взгляд наткнулся лишь на Кима. Мысленно переведя дух, я для порядка уточнил: — Пора обрабатывать раны? Второй молча кивнул. Сонно потирая слипающиеся глаза, я сел на постели и стянул футболку. Не ежиться при этом было очень сложно — каждый шрам был напоминанием о том, что я предпочел бы не демонстрировать никому. Особенно те две раны, с которыми я уже свыкся за годы плена, и которые Ким каждый раз с недоумением зашивал. Следы позора. Он не мог понять, почему все его усилия пропадают впустую, а я не мог заставить себя признаться, что это из-за меня. Из-за того, что причина их появления слишком глубоко въелась мне в сознание. Вечные раны иногда встречались на Фиксе, и их причина всегда крылась в психологической травме. Исчезала она — заживали и раны. Так что моим, видимо, не суждено было затянуться. И сказать об этом Киму рано или поздно все равно придется. Кровать слегка прогнулась под весом друга, и я внутренне сжался под его хмурым взглядом. Только бы не спросил... — Не пойму, что за мистика, — в который раз за эти две недели пробурчал Второй, осторожно обрабатывая раны, которые сегодня утром вновь вскрылись. А потом все же прозвучал вопрос, которого я так боялся. Не так уж трудно оказалось произнести эти несколько фраз. Гораздо труднее было заставить себя взглянуть после этого в лицо Киму, и я все оттягивал момент, пока позади меня что-то не треснуло, и я встревоженно обернулся. На лицо Второго было страшно смотреть. Такое выражение мы изредка видели у него на боевых операциях, когда находили массово изувеченных и убитых гражданских. "Белое лицо", так мы с Севой за глаза окрестили это выражение, когда светло-голубые глаза выцветали до серых, с кожи сходил малейший румянец, и тонкие губы тоже оставались без кровинки. В обрамлении черных волос это смотрелось поистине жутко. Я перевел взгляд на сжатые кулаки Кима. Треск, который я услышал, издал флакон с лечебным гелем, от которого теперь остались лишь пластиковые осколки, воткнувшиеся Второму в ладонь. На постель лениво капали ядовито-синие капли геля, пополам с кровью из поврежденной руки, и, торопливо извинившись, я достал из аптечки, которую Ким принес с собой, все необходимое для перевязки. В какой-то мере я был даже рад небольшому происшествию. Благодаря перевязке разговор удалось перевести в безопасное и чуть шутливое русло. Фиксианские руки и глаза стали притчей во языцех у многих народов, а людей наш внешний вид почему-то поражает больше всего. Впрочем, это впечатление полностью взаимно. Фиксианцам из-за недостатка, по нашим меркам, конечностей люди кажутся очень изящными, но при этом сильными. И своеобразно красивыми. Когда Ким ушел, я наконец-то смог спокойно уснуть. Присутствие друга на время словно заполнило тот бездонный колодец, что выпивал из меня силы, и я мог надеяться, что до утра воспоминания не вернутся.