Научиться дышать заново

Возвращение в родную галактику далось мне тяжелее, чем можно было предположить. Конечно, Ким и Сева тоже долгое время не могли адаптироваться к шуму и когда-то привычным для нас скоростям, но никого из них не ломало так, как меня. Ким ловил отголоски моих эмоций, недоумевал, но вопросов не задавал, а я старательно давил в себе неистовое желание запрыгнуть в корабль и на всех скоростях мчаться обратно к Вратам, пока они еще не исчезли или не закрылись, пока свежа в памяти дорога, пока еще можно вернуться. Я не чувствовал, что прилетел домой, нет. Мой дом будто остался там, за мертвым пространством войда, за немыслимым расстоянием, в далекой и практически незнакомой мне галактике. Это трудно было объяснить даже самому себе, но в душе словно поднималась какая-то древняя вековая память, бунтующая против нахождения здесь, требующая, чтобы я отправлялся назад. Словно невидимая нить, незримая, но неразрывная, тянула меня... куда? На Балан? Я вспоминал заповедную планету и понимал, что нет, не туда. Быть может, мне просто хотелось домой, на родной Фикс? Воскрешал в памяти любимое сочетание белого, зеленого и золотого цветов, которые царствовали на моей Родине и с некоторым страхом осознавал, что и родная планета теперь не кажется мне домом. Нет, было еще какое-то место, куда так тянула эта нить, до боли врезаясь где-то под ребрами. Я закрывал глаза и пытался увидеть это место, хотя бы что-то, что помогло бы понять и разобраться, но неизменно видел лишь бескрайнее зеркало океана под куполом неба и реющих в вышине чаек. И неясно, было ли это ответом, или я просто отвлекался на нашу с Кимом связь и видел внутреннюю суть своего партнера. За спиной раздались шаги, и на стол, сбоку от кресла, с тихим стуком опустилась чашка. Запах кофе, мгновенно наполнивший комнату, сразу же выдал подошедшего еще до попадания его в поле зрения. Эмпатическая волна, вызванная созданием связи, до сих пор не улеглась полностью, поэтому я все еще не мог отсекать от себя эмоции Кима и постоянно ощущал его так, будто он неизменно стоял за плечом. И тихо завидовал всем знакомым семьям, в которых партнеры могли точно сказать, где находится их половинка, чем она занята, о чем беспокоится. Нам же, с нашим постоянным шквалом эмоций, пока приходилось лишь мечтать о таком комфорте и стараться по возможности не доводить друг друга до эмпатического и нервного истощения. Порой меня посещали подозрения, что эта волна никогда и не уляжется, ведь мы были первым случаем межрасовой связи, да еще и созданной искусственно. И кто знает, какие трудности могут подстерегать образовавшуюся таким путем семью? Но я не жалел, ни секунды. Несмотря на постоянный эмоциональный надрыв, это ощущение постоянного присутствия Второго было спасением, когда по ночам подсознание воскрешало то, что я не хотел помнить, и просыпаясь с вылетающим сердцем, я больше не терялся в лабиринтах собственных страхов, мгновенно вспоминая, где я и что со мной произошло. Ким в такие минуты тоже всегда просыпался и смотрел на меня с соседней кровати мутными после сна глазами, еще не соображая, что происходит и почему его разбудили, но уже подсознательно наполняя пространство готовностью защищать близких от любой опасности. И это действовало лучше любого успокоительного. — Опять накатило? — сказал Второй, садясь в соседнее кресло. — Что происходит? Я уже несколько дней чувствую, что ты постоянно о чем-то беспокоишься, но как-то смутно все время, словно... закрываешься от меня, что ли. И хотя он усмехнулся, эмофон его плеснул обидой. Я поднял на него глаза. — Очень обижает? — прямо спросил я, и в эмоциях Кима явственно проступила неловкость. — Не то чтобы обижает... — замялся он. — Просто я думал, после создания связи никаких секретов не останется. С моей стороны их и не осталось — я в первое время и вовсе чувствовал себя так, будто меня голым положили на операционный стол под свет ярких ламп. Сейчас-то уже привык, конечно. Но то, что ты постоянно пытаешься смазать какие-то мысли, чтобы я не почувствовал их... Знаешь, это нечестно. Как я смогу помочь тебе, если не буду знать, что происходит? Я почувствовал стыд. Прав Ким. Во всем прав. А я опять веду себя как последний эгоист, заботясь лишь о сохранении собственных тайн. — Прости, — я со вздохом сжал виски ладонями, стараясь унять скачущие туда-сюда мысли. — Просто... причина настолько странная, что кажется нелепым даже озвучивать ее. Ким внимательно посмотрел на меня. — Ну, давай я озвучу, — сказал он. — Ты не чувствуешь, что вернулся домой, верно? — Откуда ты знаешь? — я вскинул глаза на друга, чувствуя, как голова идет кругом. Переводить столь сложные эмоции в мысли, "считывать" их, даже среди фиксианцев могли лишь те, кто много лет состоял в паре и научился полностью чувствовать своего партнера. Я уже не говорю про способности к эмпатии, которые для таких трюков должны быть развиты очень и очень сильно. А Ким в этом деле по нашим меркам был совсем новичком. — Тоже мне, тайна, — махнул рукой Второй, и на мои еще больше округлившиеся глаза рассмеялся. — У тебя на лбу все мысли написаны, так что прекрати смотреть на меня так, будто я две дополнительные пары рук отрастил. — Я же вижу, что ты места себе не находишь и по ночам в небо без конца смотришь. Знакомая ведь картина, только раньше я наблюдал такое у тех, кто впервые надолго улетел с родной планеты. Да что говорить, сам таким был когда-то. И ты не солнце родного Фикса там ищешь, я прав? Я кивнул, больше мне ничего не оставалось. Ким взял чашку и отпил из нее обжигающий глоток, какой только он мог выдержать, больше никто. — У меня такое же ощущение, — признался он и его эмоции наполнились нетипичной ему беззащитностью. — Невыносимо хочется обратно, словно не домой вернулся, а наоборот — навсегда дом покинул. Он замолчал, откинулся на спинку кресла и задумался о чем-то. В его эмоциях проскользнула тоска. — Знаешь, — тихо сказал он, глядя в потолок. — Я ведь только на Балане и почувствовал, как прошло это вечное чувство неправильности. Я тебе не рассказывал о нем? Ким мельком взглянул на меня, и я отрицательно качнул головой. Хотя подсознательно уже догадывался, что он имеет в виду, и следующие слова друга полностью подтвердили мою догадку. — У меня это с детства, — Второй вновь уставился в потолок, задумчиво изучая завитушки люстры у себя над головой. — С самых первых воспоминаний. Как только увидел однообразные панорамы Марса, так внутри прочно засело ощущение, что наша планета не должна быть такой. Не знаю, какой именно, но не такой. Не сухой и пустынной. По мере взросления эти ощущения слегка притупились, но появились другие. Звезды казались не теми, словно я привык совсем к другим созвездиям, да и... вы тоже воспринялись странно. Ким запнулся и сконфуженно замолчал. Я недоумевающе моргнул, не понимая, с чего его вдруг затопило стыдом. — Ты имеешь в виду нашу внешность? — осторожно уточнил я, пытаясь разобраться в том клубке эмоций, что бурлил у него внутри. — Да... Нет... Не совсем, — Ким досадливо мотнул головой, сердясь, судя по эмоциям — на самого себя. — Ты помнишь, как пришел к нам в Академию инструктором по пилотированию? Память мгновенно подбросила совершенно нежелательное воспоминание о тяжести чужого тела сверху и обманчиво-родных глазах напротив. Мне пришлось приложить титанические усилия, чтобы придать лицу более-менее безразличное выражение и не заскрипеть зубами от вспыхнувшей злости. — Помню, конечно, — кивнул я, стараясь подавить истинные эмоции и выдать их просто за неприятные воспоминания о первых днях работы. — Это когда ты был так доволен моим стилем преподавания, что предпочел на второе занятие не явиться? Второй усмехнулся. — Ну да, версия была именно такая. На самом деле я был в медчасти, лечил сломанные ребра. — А что случилось? — удивился я. Ким неуютно повел плечами. Очевидно, воспоминание было ему неприятным. — Случился обычный дурацкий разговор в казарме. Ты не думай, пожалуйста, что дал повод или еще что-то вроде того. Наоборот, после сухих теорий этих кабинетных стручков получить в преподаватели кого-то, кто только что сошел с корабля, было чудом. Ты у всех был на слуху. И как всегда, нашлись пошляки, которые в первый же день с жаром принялись обсуждать не только твою внешность. Ким поднял голову и прямо взглянул на меня. — Подрался за тебя, получил несколько переломов. Но и до сих пор считаю, что был прав. Одного только не могу понять, почему я так среагировал на хамство именно в твой адрес. А если быть точным, то в адрес всей вашей расы. Мы же часто… ну, то есть сам понимаешь, подростковые ухарские разговоры после отбоя — норма, я и сам… Но тут как будто пелена кровавая на глаза наползла, связно думать вообще не мог. Такое ощущение, словно на святое... Хотя что я, фиксианцев до того не видел? Сто раз видел, но вот будто что-то перемкнуло тогда, и до сих пор не отпустило, если уж быть полностью честным. Так и жил с тремя странными ощущениями: неправильной природы родной планеты, неправильного неба и непонятного самому себе отношения к вам. Все поиски чего-то, что сможет развеять первые два ощущения, были безуспешными, пока мы не попали на Балан. Только там этот подкожный зуд наконец прошел. Словно я всю жизнь подсознательно искал именно эти пейзажи, и именно это небо. А еще рассказ Нирхеи в храме... И теперь меня преследует дикое желание сесть в "Чайку" и мчаться скорее обратно, пока еще есть шанс вернуться. И тебя с собой забрать. А озвучить догадку, почему это так, я просто боюсь. Даже в мыслях это звучит настолько странно и сказочно, что я чувствую себя последним идиотом. Как и всю свою жизнь, потому что ведусь не на логику и здравый смысл, а на интуицию и ощущения, природы которых даже понять не могу. Странно, что я вообще жив с такими заморочками, обычно космос таких дураков перемалывает сразу. Он поставил пустую чашку назад и уткнулся лбом в ладонь. Глаза его были закрыты, а в эмоциях смешались усталость от самого себя, неловкость за собственную откровенность и огромное облегчение, что решился все рассказать. Я почувствовал, как меня затапливает острой жалостью к другу. Я понимал его, понимал, как никто, ведь сам всю жизнь рвался в космос не в последнюю очередь из-за того, что не чувствовал себя на родной планете полностью дома. Но у меня была поддержка моих соотечественников, связь со всей планетой, были догадки и домыслы о нашем происхождении, которые хотя бы частично давали ответы на непонятные вопросы, бередившие душу. А что было у Кима? Ощущение одиночества в этом коконе из собственных неясных мыслей и ощущений, которые никто не смог бы объяснить логически? Бесконечная гонка самосовершенствования, в которой он пытался доказать в первую очередь самому себе, что достоин носить звание капитана и героя космоса, что у него есть опыт и знания, а не только лишь непонятные интуитивные догадки? Что-то подтолкнуло меня встать и положить одну из ладоней на склоненную черноволосую голову. Пальцы тут же утонули в непослушных шелковистых волосах. Вообще Ким не очень жаловал любой физический контакт, и уж тем более не любил, когда его жалели, но ощущение, что так надо, было сильнее меня. Второй замер. В его эмоциях не было протеста или недовольства, лишь тихое удовольствие, и, осмелев, я принялся тихонько перебирать черные, как ночь пряди. — На Фиксе есть одно особое место... Мы не рассказываем о нем никому, но ты не чужой... да никогда им и не был, и я очень хочу тебе его показать. Тем более что проблема у нас, кажется, схожая. Быть может, вдвоем мы сумеем вспомнить там.. что-нибудь. — Что за место? — хриплым голосом отозвался Ким. — У нас его называют Кладбищем. На самом деле там нет могил... во всяком случае, могил живых существ. — А чьи есть? — Кораблей. Там лежат около сотни исполинских космических кораблей, о которых мы до сих пор почти ничего не знаем. Они настолько древние, что не упоминаются ни в одной летописи. Некоторые уже почти разрушены, некоторые еще почти целы. Мы любим там бывать. Кладбище — это такое место, где кажется, будто грань реальности истончается, и ты прикасаешься к чему-то вечному. А еще среди фиксианцев очень распространена теория, что именно на этих кораблях мы когда-то прилетели сюда из далекого космоса. И на борту нескольких из них есть изображения людей. В точности таких, какие живут на Земле и Марсе. Ким вздрогнул и вскинул голову, посмотрел на меня пронзительным взглядом. Я лишь вымученно улыбнулся. Раз уж так сложилось, то почему бы не доверить другу все тайны до последней? Никогда бы не подумал, что это будет так приятно. Словно с плеч раз за разом снимают части тяжелейшего груза. — Ничего себе, — пробормотал Ким. — Это интересно. Я кивнул. — Тогда по прибытию на Фикс в первую очередь посетим это Кладбище, — заявил он и снова замер, не желая спугнуть мою руку, а мне на секунду показалось, что в происходящем есть что-то странно правильное и глубоко сокровенное, и Ким тоже это чувствует. Что бы это ни было, оно успокаивало вечное чувство беспокойства у него внутри, наполняло уверенностью в себе. Мне даже показалось, что я уже видел эту сцену, только вокруг были другие стены, и помещение было несоизмеримо большим, а на плечах у друга были странные сверкающие эполеты. Видение мелькнуло короткой вспышкой и пропало, и я не стал говорить о нем Киму. В конце концов, могу я хотя бы эту маленькую тайну оставить себе? *** Трудно сказать, когда именно произошел переломный момент во всей этой истории. Было много важных вех, которые словно отсекали от меня прошлое, с каждым разом все больше ослабляя невидимую петлю вокруг шеи: решение друзей не возвращаться домой, пока мы не найдем способ помочь мне, прибытие на Балан, операция, постепенное раскрытие всех тайн, которое далось нам с Кимом не так уж и легко. Зато я точно могу сказать, какое именно событие стало тем, что поставило точку и окончательно сдернуло с моей шеи удавку воспоминаний. Вид беспомощного Крыса, лежащего на больничной койке и его бессмысленный взгляд, устремленный в потолок. До сих пор не могу толком определить, что именно я тогда почувствовал. В палате было стерильно и пахло лекарствами, а мне упорно казалось, что я стою у кромки векового леса и смотрю на женскую версию Кима, стоящую напротив. И на вопрос, что будет теперь с моим бывшим партнером, Трэя кривит тонкие губы в презрительной усмешке и мстительно отвечает: "Ничего хорошего. Получит то, что заслужил". И мне совершенно не хочется уточнять, что именно, потому что эта жестокая улыбка на совсем молодом и красивом лице до боли напоминает "белое лицо" Кима, когда он готов разрывать врагов на части. И именно тогда я окончательно понимаю, что между баланцами и марсианами куда больше связи, чем только лишь внешнее сходство, и мне почему-то становится холодно, словно я заглянул куда-то в бездну, откуда веет бесконечной древностью, которую трудно даже представить и охватить умом. Я лишь успеваю попросить девушку, чтобы она никому не рассказывала о том, что случилось. Не нужно нам ворошить прошлое, которое далеко не всегда было светлым и чистым, если верить услышанному в древнем храме. "Получит то, что заслужил". Не думал я тогда, что эти слова скрывают в себе буквальный смысл. Но, глядя на запертого в собственной оболочке пирата, не мог не признать, что это так. Крыс держал меня в заточении четыре года, а теперь сам оказался в положении пленника, в самом страшном его варианте. Осознает ли он то, что с ним произошло? Сохранились ли остатки его личности где-то там, в глубине сознания? Только лишь взглянув на его неподвижное тело, я понял, что, скорее всего, он не поправится никогда. Трэя знала, что делала, она не стала бы оставлять ему шанса. Или же это и вовсе было сделано не ею, просто разрыв связи так ударил? Я не знал ответа, но против воли чувствовал, как в душе поднимается сочувствие, потому что прекрасно помнил и понимал, как это — быть беспомощным пленником. До возвращения с Балана я часто думал, что будет, если мы с Крысом вдруг столкнемся. Буду ли я ненавидеть его? Бояться? Я так устал от иссушающей душу ненависти за годы, проведенные в подземелье, что все, чего мне действительно хотелось — не видеть пирата больше никогда. Не знать, что с ним, не слышать о нем, не пересекаться ни на одной космической трассе. И когда Рил сказал, что по умозаключениям врачей Крыс стал оболочкой без мыслей и памяти, без намека на прошлую личность, я понял, что ненависть и страх больше не вернутся. Некого стало ненавидеть, некого бояться. Крыс исчез, стертый из истории мироздания жуткой баланской местью, а на больничной койке лежала лишь пустая, но еще мучительно живая оболочка крокрыса, которая никогда и никому уже больше не причинит вреда. И было больно понимать, что именно я стал причиной чьей-то изломанной жизни. Из палаты мы тогда вышли в странном опустошении. Даже Ким, который дико ненавидел Крыса, проецировал что-то сродни сочувствию. И, наверное, именно в тот день прошлое для меня все закончилось, окончательно перешло в плоскость воспоминаний. Пустые глаза Крыса, стерильность его палаты, наполненная тиканьем часов и запахами лекарств, стали последней страницей одной длинной и страшной главы моей жизни. Тишина и спокойствие маленькой больницы, встреча с другом детства, искренний восторг ребенка, познакомившегося со своими героями, теплый летний дождь и радуга, прочертившая после него небо, стали первой страницей новой. Той, в которой я мог дышать в полную силу и больше не бояться, что удавка из прошлого сомкнутся на моей шее. Я все-таки написал ее, историю "Как научиться дышать заново". Написал собственной жизнью, и, наверное, мне есть чем гордиться. Я все-таки выжил. Я победил.