D-moll

Солнечный луч, прорвавшись сквозь толщу мутного стекла, осветил лицо спящего композитора. Моцарт недовольно поморщился, пытаясь спрятаться от режущего глаза света. Однако навязчивое солнце не желало уходить, продолжая радостно оповещать о наступлении нового дня. Вздохнув, Вольфганг наконец оторвал тяжёлую голову от подушки и потянулся, сгоняя сон. Оглядевшись, композитор обнаружил себя лежащим среди груды бумаг: до поздней ночи он трудился над написанием своей оперы и, лишь вконец обессилев, заставил себя прерваться на сон. Амадей удовлетворённо улыбнулся, пробежав глазами по нотным страницам: работа шла как по маслу, звуки складывались сами собой в воображении музыканта, и тому нужно было только успевать записывать. Юноша вскочил с постели, не выпуская листы с пометками из рук, и, напевая себе под нос написанную этой ночью арию, подошёл к зеркалу. Взглянув на своё отражение, Моцарт усмехнулся: теперь это стекло отражало не былого неудачника, не несчастную посредственность, которой композитор привык себя видеть. С холодной поверхности на него бесстрастно взирал гений, и Амадею нравилось встречаться с ним взглядом. Заключённая сделка казалась едва ли не лучшим решением в жизни музыканта, хотя страх перед расплатой и терзал его тёмными бессонными ночами. Вольфганг встряхнул головой, прогоняя мрачные мысли: у него ещё будет время об этом подумать, а сейчас... — Месье Моцарт, вы уже проснулись? — раздался нежный голосок за дверью. — Я принесла вам завтрак. Амадей оторвался от размышлений и, поспешив впустить Констанс, ловко забрал у неё поднос. Пока мадемуазель Вебер расставляла посуду на деревянном столе, композитор, приобняв девушку сзади, небрежно поцеловал её в затылок. Констанс поспешно отстранилась, смущённо взглянув на постояльца через плечо. — Вы опоздаете на репетицию… И не забывайте, матушка не дремлет. Как будто подтверждая слова девушки, снизу раздался грубоватый голос госпожи Вебер, звавшей дочь на кухню, и Констанс поторопилась оставить музыканта в одиночестве, наградив кокетливой улыбкой. Вольфганг вздохнул, глядя ей вслед; за последнее время эти двое очень сблизились: девушка была его самой преданной поклонницей и всегда поддерживала. Она раскладывала разбросанные по всей комнате нотные страницы в надлежащем порядке, подпевала, когда Моцарт хотел исполнить двухголосные арии. Когда же сам австрийский император Иосиф II выбрал Амадея для написания оперы «Похищение из Сераля» на немецком языке, Констанс уговорила скупую до денег мадам Вебер организовать для их талантливого постояльца небольшое торжество. Девушка прелестно пела и играла, хоть её голосу и не хватало утончённости и кристальной чистоты тембра Алоизии, и с такой искренней нежностью и обожанием относилась к Вольфгангу, что тот не мог не привязаться к ней в ответ, к немалому неудовольствию её ворчливой матери. После завтрака довольный собой и жизнью композитор вышел из дома и направился на репетицию. Но лишь стоило ему пройтись по безлюдной улице, на него вновь накатила тревога и страх: после заключения сделки Моцарт испытывал странное чувство незащищённости, как будто за ним постоянно кто-то наблюдал. Лишь погружаясь в творчество или находясь рядом с кем-то, он мог отвлечься от этого давящего ощущения. Проходя мимо старого ломбарда, Амадей невольно загляделся на выставленные в витрине обручальные кольца: его уже не раз посещали мысли жениться на Констанс. Едва ли он смог бы когда-нибудь действительно полюбить её всем сердцем, как некогда её старшую сестру, но девушка была мила и нравилась музыканту; её компания привлекала его больше, чем одиночество, которое портило практически идеальную жизнь признанного гения и пугало его. Задержавшись на пару секунд возле витрины, Вольфганг решительно прошёл дальше: над всем этим стоило серьёзно подумать; композитор не был уверен в правильности подобного решения, к тому же принятого под влиянием страха одиночества. Месье Штефани, либреттист, с которым Моцарт работал над оперой, встретил его на входе в состоянии, близком к истерике: как композитор понял из сбивчивых объяснений, репетицию почтили своим присутствием две крайне важных персоны, а маэстро — как назло! — так некстати задержался. Нервическое состояние австрийца невольно передалось и музыканту, что тот привычно скрыл за юношеской бравадой. Амадей вальяжно зашёл в зал, целиком и полностью игнорируя стоявших возле сцены господ, и, приблизившись к оркестру, отдал им нотные партитуры. Первым не выдержал комичной наружности человечек, известный под титулом графа Орсини-Розенберга. Держа в вытянутой руке тросточку, он с нарочитой церемониальностью обратился к Вольфгангу: — Месье Моцарт, вы всё-таки соблаговолили почтить нас своим присутствием? — Композитор с усмешкой откланялся, позволяя графу продолжить. — Месье Антонио Сальери и я ждём вас уже несколько часов. — Неужели? — с наигранным удивлением отозвался Амадей. — Именно так, месье. Мы здесь по требованию императора, чтобы судить о вашей работе. Как я вижу, он сильно обеспокоен результатом, — ответил придворный композитор. Повернувшись к нему, Моцарт невольно вздрогнул и отвёл глаза: взор Сальери мог напугать кого угодно, если он желал этого. Безразлично-презрительное выражение карих глаз оказывало на людей поразительный эффект: те внезапно начинали казаться себе столь ничтожными и жалкими, что не могли не то чтобы возразить властному музыканту, но даже подумать что-либо, противоречащее ему. Даже величайшие из власть имеющих: короли, императоры, кардиналы — сжимались и замолкали под этим взором. — Но… — усилием воли Амадей заставил себя посмотреть Сальери в глаза, — но как вы можете судить о работе, не услышав ни единой ноты? — Ох, ноты-ноты-ноты! — поспешно перебил юношу граф. — Слишком. Много. Нот. — Каждое своё слово он сопроводил гулким ударом тросточки по каменному полу. Вызывающе посмотрев на Моцарта, граф глумливо осмеял его музыку, отпустив немало нелестных комментариев, и вышел из зала, призвав своего спутника пройти следом. Глухо рассмеявшись, Антонио направился было за графом, но возмущённый Вольфганг не мог оставить всё просто так. — Сальери, подождите! — воскликнул он вслед уходящим. — Вы ведь музыкант! Я вас прошу… — заметно дрожащей рукой Амадей протянул ему листы с партитурой. Композитор развернулся к оркестру, и по мановению виртуозной палочки дирижёра полилась музыка. Торжественная, величественная, невыносимо манящая гармония звуков заполнила комнату, проникая в уши всех присутствующих. После первых трёх тактов из карих глаз исчезло безразличие, к десятому куда-то испарилось презрение — лицо высокомерного придворного композитора застыло в ошеломлении; будто не доверяя своим органам чувств, он, словно под гипнозом, наблюдал за движениями Моцарта. Хоть Антео и до этого следил за своим подопечным, он делал это нехотя, лишь проверяя, чтобы тот не натворил чего-то, что может помешать планам демона. А потому, впервые услышав отрывок из нового произведения, Сальери был искренне поражён его великолепием. Когда же оркестр стих, он молча встал, возвращая композитору партитуры, и серьёзно взглянул на него. — Моцарт, прислушайтесь к моему совету: оставайтесь на своём месте, и между нами всё будет хорошо. Амадей нервно захихикал, не в силах выдержать эмоциональное напряжение. Стоило лишь Сальери покинуть помещение, Вольфганг буквально обрушился на стоящий возле него стул: его колени предательски дрожали при одном только воспоминании о суровом взгляде карих глаз. Юноша понятия не имел, что подразумевал под своими словами Антонио, но скрытая угроза от придворного композитора австрийского двора не могла не пугать. Возвращаясь в тот день домой, Моцарт всё же переступил порог ломбарда: правильно подобное решение или нет, но оставаться в одиночестве внезапно стало невыносимо. Не в силах даже думать о ещё хоть одной тёмной одинокой ночи, музыкант решился: в тот же вечер Вольфганг Амадей Моцарт предложил Констанс вступить с ним в законный брак, на что она без колебаний ответила согласием. Кто же знал, что ночи молодого композитора уже давно перестали быть одинокими, и в этот самый момент за счастливой парой незримо наблюдал один чертовски удивлённый и заинтригованный демон?