D-moll

— Что же я буду делать без вас, Констанс? — полушутливо вопросил лежащий на постели Моцарт, пока его жена поспешно собирала вещи в дорожный сундук. — Ну, например, можете поработать, — в тон ему пропела супруга. — Месье граф де Пейроль уже месяц ждёт заказанную сонату. Вольфганг недовольно нахмурился, услышав напоминание о работе, к которой давно потерял интерес: заказчики редко давали возможность творить, ограничивая полёт фантазии композитора своими подчас довольно примитивными пожеланиями и требованиями. Однако именно благодаря этим заказам молодая семья могла себе позволить крышу над головой, так что на данный момент отказать напыщенным аристократам, воображавшим себя эстетами и знатоками музыки, Амадей не мог. Поэтому, удручённо вздохнув, он подошёл к маленькому фортепиано и нехотя откинул деревянную крышку инструмента. Констанс ободряюще улыбнулась, приобняв мужа за плечи: — Не отчаивайтесь, Вольфганг, когда-нибудь нам тоже повезёт. — Мне уже повезло, — благодарно улыбнулся он в ответ. Молодая женщина вернулась к сбору вещей в дорогу, а композитор занялся незаконченной сонатой. Констанс направлялась в Мангейм, чтобы навестить Алоизию и посетить крестины своего новорождённого племянника. Она планировала задержаться там на месяц. Обе сестры всеми силами старались преодолеть неловкость ситуации, хотя, пожалуй, их отношения всё ещё оставались несколько напряжёнными: Констанс не могла забыть, что горячо любимый ею супруг изначально предпочёл ей Алоизию, да и сейчас порой мадам Моцарт казалось, что далеко не о своей законной жене он мечтает, задумчиво уставившись вдаль. Спустя полчаса торопливых сборов Констанс наконец покинула небогатую квартирку, предварительно робко поцеловав погружённого в работу композитора. Наёмный экипаж повёз её в направлении Мангейма, оставив Вольфганга в одиночестве, располагающем к спокойным раздумьям. Говоря, что ему повезло с женой, Амадей не врал ей. Он действительно понимал, что едва ли возможно найти более любящее и верное существо, и был благодарен супруге за поддержку и привязанность, которой она его безвозмездно одаривала. Но на этом всё. Моцарт по-настоящему не любил Констанс. Чувствуя вину, он позволял ей боготворить себя, испытывая в ответ лишь благодарность и симпатию. И хотя образ Алоизии уже давно потерял в сознании Вольфганга былую значимость, композитор с благоговейным восторгом вспоминал то чувство, которое смогла пробудить в нём старшая из сестёр. Он до сих пор не мог понять, как могла она — взбалмошная и капризная красотка — зацепить его так, как это не удалось не раз доказывавшей свою искренность и преданность Констанс. Сёстры были настолько разными, что их практически невозможно было даже попытаться сравнить: улыбка Алоизии была кокетливой и манерной, младшая же мадемуазель Вебер, напротив, улыбалась робко и нежно; старшая двигалась плавно и величаво, будто танцуя каждым сантиметром своего тела, а Констанс — дёргано, пугливо вжимая голову в плечи. Жена Моцарта была ангелом, а у свояченицы в глазах резвились бесенята… Композитор усмехнулся подобной иронии: «Так меня, выходит, в пучину уже давно тянет». Хотя благодаря присутствию Констанс Вольфганг действительно немного успокоился и снова смог спать по ночам, он ни на минуту не забывал о заключённой сделке. Не то чтобы музыкант пытался найти лазейки в договоре, позволяющие ему избежать ужасной участи, — напротив, видя всеобщее восхищение своим талантом, композитор несколько смирился с последствиями сделанного выбора. Оно того стоило. Ну, или, во всяком случае, ему сейчас так казалось. Но от этого перспективы провести вечность в адском пламени более радостными не становились. И до сих пор Моцарт то и дело просыпался в холодном поту, приходя в себя после мучивших его кошмаров. Отъезда жены Амадей опасался: только рядом с ней он ощущал хоть малую толику спокойствия. Констанс усмиряла его страхи своим светлым присутствием, а сейчас она уехала на целый месяц, оставляя супруга в темноте. «Впрочем, месяц — это не так уж и долго, да и я вполне в состоянии прожить некоторое время из без неё», — заключил Вольфганг, возвращаясь к работе. К вечеру соната была наконец завершена. Как и большинство заказанных великому Моцарту произведений, она была в равной степени прекрасной и скучной: написанные по необходимости работы никак не отзывались в душе композитора, но и халтурить в музыке он не мог. Расправившись с неинтересной обязанностью, музыкант смог приступить к более занимательному делу — к концерту, который он уже давно планировал написать, но до которого гениальные руки пианиста всё никак не доходили. Амадей с головой погрузился в творческий процесс – ноты моментально сложились в мелодическую линию, но ощущалась какая-то неправильность. Композитор в недоумении переигрывал вступление раз за разом, представляя, как будет это звучать в исполнении фортепиано с оркестром, но не в силах был определить, что же его смущает, какую деталь он пропустил… — Попробуйте в «d-moll», — низким шипением раздалось за спиной композитора – и тот резко отскочил в сторону, задев плечом крышку инструмента. — Антео? Что вы здесь делаете? — Ох, Моцарт, если вы будете и дальше так реагировать на каждую нашу встречу — рано или поздно вы себе что-нибудь сломаете! — с ироничной ухмылкой отметил демон, в упор глядя на потирающего ушибленное место композитора. — Вы бы аккуратнее, что ли, а то ведь грош цена безрукому музыканту, даже самому одарённому. — Зачем вы здесь? Ещё не время… — запинаясь, пробормотал Амадей. — Не может быть, чтобы… — Ну что вы, не нервничайте так, я пришёл не по вашу душу. — Тогда зачем? — Я что же, не могу вас навестить просто так? — наигранно улыбаясь, спросил Антео. — Узнать, как вам с вашим новым талантом. На самом деле демон и сам не понимал, зачем вдруг решил появиться в комнате Моцарта. Он уже давно практически неотрывно наблюдал за композитором. И хотя сам для себя бес оправдывал это необходимостью следить за сохранностью жизни Вольфганга ввиду каверзного условия в их договоре, было в этом что-то, чего Антео не мог понять: ему это нравилось. Нравилось наблюдать за этим человечком. Он с тайным удовольствием смотрел на то, как молодой музыкант терпеливо сидит за фортепиано, перебирая аккорды и поспешно записывая их в нотную тетрадь, ему нравилось слушать, как видоизменяется изначальная мелодия, пока создатель оттачивает её до совершенства… Было в этом нечто такое притягательно-величественное, что совершенно не вязалось с отношением демона ко всем людям без исключений. Возможно, дело было во врождённой гениальности Амадея — да, Антео был в этом почти уверен — столь редкий дар не мог не вызвать некоего подобия восхищения у беса, втайне считавшего себя тонким эстетом и ценителем прекрасного. Но менее нелепым подобное внимание к персоне жалкого смертного от этого не становилось. — О, вот как... — Музыкант с заметным облегчением выдохнул и растянул губы в кривой улыбке. — Что же, всё прекрасно. Мне не на что жаловаться и не в чем вас упрекнуть: свою часть сделки вы, безусловно, выполнили. — Моцарт, казалось, всего лишь хотел быть любезным, но от этой фразы, сказанной с искренней благодарностью, многовековому демону почему-то вдруг стало немного неловко. — Так что же насчёт ре минора? — решительно ушёл от темы окончательно сбитый с толку бес. — Ах да! — Вольфганг вдруг легко улыбнулся, как будто разговаривал со старым знакомцем, а не со зловещим демоном, который вскоре обречёт его на вечные мучения; этим он вновь вызвал у Антео незнакомое смущающее чувство. — Сейчас попробую. Гению хватило пары минут, чтобы перестроить написанное в другую тональность, и вскоре он уже играл, наслаждаясь идеально сложенной мелодией. Тонкие пальцы с поражающей воображение скоростью летали по клавишам; одну из рук разрезала линия шрама. Их договор был физически запечатлён на коже композитора. Демон смотрел на этого восторженного легкомысленного парнишку, обладавшего поистине божественным даром, и отказывался понимать, что же с ним происходит и почему ему так не по себе от всего этого.