После Бала

      Вампирологическая наука утверждает, что вампиры недолюбливают огонь. Свет и тепло, исходящие от огня, прямо противоположны сырости, холоду и мраку склепов и подземелий, чья атмосфера так по нраву не-мёртвым (едва ли какой из настоящих специалистов обмолвится, что по душе). Кроме того, одни теории утверждают, что вампира можно сжечь, другие – что его животная сущность заставляет его бояться огня, третьи предполагают, что любой свет может раскрыть пакостную природу нежити, и поэтому вся она держится от огня в стороне…       Честное слово, за месяц, проведённый в беседах с профессором, граф фон Кролок узнал о себе гораздо больше, чем, возможно, за последние двести лет. И, что особенно ценно, так много он уже давно не смеялся.       В настоящий момент он расположился в кресле у огня, задумчиво подбрасывая и ловя свинцовый шарик. Холод и гладкость свинца, тяжесть и округлая форма шарика странно успокаивали. В кабинете было почти жарко, поэтому его сиятельство не надел ни своего доломана, в котором прошлой ночью встречал Альфреда, ни тяжёлого, украшенного драгоценной вышивкой кафтана, а остался в чернильно-синем, цвета ночного неба, камзоле без рукавов, обшитом серебристой тесьмой. Рубашка под камзолом была белая; и на фоне снежной белизны шёлка и пышного жабо из кружев волосы графа казались чернее самой непроглядной тьмы, что царила под стенами замка.       А выражение лица у его сиятельства было такое, словно накануне кто-то подбросил ему в гроб дохлую лягушку. Причём лягушка эта, даром что дохлая, оказалась настолько упорной, что, минуя любые препятствия, лезла обратно в гроб, и поэтому пришлось выкидывать её, выкидывать, выкидывать…       И так до самого последнего луча солнца.       Когда профессор Абронзиус пришёл ради ещё одной беседы и ещё одной партии в шахматы, его ждал очередной неожиданный факт: у вампиров бывает бессонница! Точнее, недооцепенение, когда тело остаётся неподвижным, но разум никак не желает засыпать. Это само по себе неприятное состояние, но оно становится ещё хуже, когда тело начинает охватывать могильный холод.       – Это мало напоминает тот лёгкий морозец, с которым вы можете столкнуться на поверхности, поверьте мне, профессор.       – Лёгкий морозец?!       – Со временем вы привыкнете, не сомневайтесь… О, как опрометчиво! Извините, но вашего ферзя я съем.       – Ах, какая досада!       Граф оставил его думать над ходом, а сам подошёл к окну и, отодвинув край тяжёлой шторы, посмотрел на замковый двор. Ночь выдалась тихой – даже снег не шёл, – и его сиятельство понимал, что такой погодой грех не воспользоваться. Поэтому он улыбнулся, увидев, что двор не пуст.       Куколь отпирал ворота. Делал он это не по своему хотению, а по воле Герберта, который ожидал чуть поодаль, со скучающим видом, будто ему ни чуточки не хотелось покинуть замок. Рядом нервничал Альфред. Что нервничал, сомневаться не приходилось: он никак не мог спокойно стоять на месте и очень напоминал жеребёнка, который так и норовит ускакать – кажется, даже сам не знает, когда его длинные тонкие ноги помчат его прочь. Правда, несмотря на всё своё волнение, жался Альфред не поближе к воротам, а всё-таки к Герберту, и тот, наконец, взял его за руку, успокаивая. Их пальцы переплелись, и Альфред присмирел. Не интересуясь тем, как Куколь поднимает решётку, он взглянул точно на окна кабинета...       Граф опустил штору.       Он уже видел то, что ему хотелось – нашедшую общий язык пару, – и этого было вполне достаточно. За Герберта можно было не беспокоиться, а Альфред... ну что ж, он сделал свой выбор искренне и осознанно. То есть он вполне отдавал себе отчёт, что на выбранном пути ему встретятся не только розы, но и шипы, – которые, чтобы впиться, выбирают места почувствительнее. Такова неизбежность; и для каждого здесь остаётся только один вопрос: что же ты будешь с ними делать? Обламывать их, причиняя любимому, как ты смеешь утверждать, существу мучительную боль, или... Как ты поступишь?       – Вам мат в два хода, ваше сиятельство, – прозвучал у него за спиной голос профессора Абронзиуса. Учёный был немного растерян. Должно быть, он не ожидал, что партия закончится так быстро.       – Так ставьте. – Граф отошёл от окна и вернулся в своё кресло. – Боюсь, профессор, игрок я сегодня неважный.       – Какая жалость... Но понимаю, понимаю. Знаете, вам определённо следует поберечь себя от всяких внешних раздражителей. Что вызывает у вас наибольшее беспокойство?       – Хм. – Его сиятельство откинулся в кресле и соединил перед собой кончики пальцев. – Боюсь, это не в моей власти, профессор.       Его взгляд устремился куда-то вдаль, минуя и шахматную доску, и самого профессора, и вообще любое обозримое пространство. Замок наполнился шорохами, тревожными, неразличимыми возгласами; под сводчатыми потолками раздавались отголоски смеха, клубились обрывки обвинений и угроз. Но ничего из этого не мог различить никакой слух. Ничего ещё не было...       А потом в этой суматохе он столкнулся с самим собой – и вздрогнул.       – Знаете, ваше сиятельство, вчера, когда вы так неожиданно ушли, я обнаружил в библиотеке ваше фамильное древо...       – О. – Граф опустил руку в карман, ища платок. – Что ж, скоро вы познакомитесь с некоторыми его представителями ближе, чем вам бы хотелось.       Он промокнул платком выступившую на лбу испарину и убрал его обратно в карман.       – Гм, – сказал профессор. – Не сочтите за бестактность, но я хотел бы спросить... предрасположенность к вампиризму передаётся по наследству?       – Почему вы так решили?       – О, это всего лишь скромная догадка, – профессор пожал плечами. – Как известно, вампирами в большей степени становятся сравнительно молодые люди, чьи жизненные силы, если можно так выразиться, находятся ещё на подъёме, то есть наиболее верный способ стать вампиром – сравнительно рано умереть. По датам, которые я видел, складывается довольно недвусмысленная картина...       Граф вздохнул.       – Необязательно рассуждать именно в таком ключе, профессор, – сказал он. – Самый верный способ стать вампиром – понравиться ему, дабы у него возникло намерение вас обратить. Этого достаточно. Что же касается предрасположенности... смотря что считать ею. Если речь о наличии родового кладбища, где имеет удовольствие покоиться хотя бы один вампир, то да, оно наследуется.       – Хотя бы один? Погодите, вы имеете в виду, что все ваши гости на Балу – обращённые вампиры? Все до единого?!       Голос профессора сорвался на фальцет. Граф, которого такие перепады забавляли, усмехнулся.       – Да, – сказал он, – все, за исключением одной. Высокая брюнетка с большими серыми глазами. Вы даже немного танцевали с ней, помните?       – Припоминаю, да-да-да, – пробормотал профессор, рассеянно оглядываясь по сторонам. – Но позвольте, как же склеп, гробы и...       – Ха-ха-ха! Что вы! Боюсь, вы меня переоценили, профессор. Чтобы восстать после смерти, нужно слишком много натворить при жизни. – Граф улыбался. – Нет, если вы подумывали спросить, в каком же году состоялись мои похороны, то их не было. Я сделал выбор избежать их, и сделал его осознанно. Скажите, если бы у вас был сын, вы бы оставили его в одиночестве среди беспринципных алчных чудовищ, готовых разорвать его на части?       – И вы решили, что лучше присоединиться к ним?       Граф усмехнулся.       – К кому? – спросил он. – К моим соседям? Нет, профессор, увольте! Я выбрал вампиров. Я знал, что даже если буду очень болен, но юридически жив и смогу вести дела, Герберт будет в безопасности. Нужно было продержаться всего лишь несколько лет...       Он помолчал, глядя в сторону зашторенных окон, за которыми сегодня было безветренно и тихо. Не то что прошлой ночью. Безветрие и безмолвие...       – К сожалению, – негромко добавил он, – у нас их не было.

***

      – Кажется, я видел твоего отца, – сообщил Альфред, когда они вышли за ворота замка.       Ночь и вправду была хороша. Снег, лёгкий и белый, искрился в лунном сиянии алмазной россыпью, и от него кругом становилось как будто светлее. Невдалеке, словно вырезанный из плотной бархатной бумаги и наклеенный на светлом фоне неба, чернел лес. Дорога от замка вела как раз в его сторону, и Альфред очень удивился, обнаружив, что она расчищена. Наверное, подумал он, Куколь постарался. Не может же быть, чтобы её совсем не замело?       – В окне? – поинтересовался Герберт.       Он оделся так, словно хотел раствориться во тьме: его плащ, высокие сапоги, штаны в обтяжку, фрак, но не бальный, а более простого кроя, жилет и даже рубашка были чёрного цвета. Только лиловая подкладка плаща и серебристые блёстки на жилетной ткани оживляли этот наряд, который, признаться, озадачивал Альфреда. Он не думал, что Герберт любит чёрное. Но, похоже, причиной этой внезапно проснувшейся любви стало мрачное настроение, овладевшее виконтом ни с того ни с сего. С тех самых пор, как он зашёл за Альфредом, чтобы наконец-то идти гулять, он почти ни разу не улыбнулся и почти ничего не сказал. Только, выразительно вздохнув, завязал своему chéri галстук:       – Никак не слушается, да? Твоё пальто в соседней комнате; иди, я подожду тебя.       Пальто Альфред нашёл вычищенным, и даже пуговица, которая раньше держалась слабовато, была крепко пришита. Пальто висело на вешалке, на дверце шкафа, а на застеленной кровати Альфред обнаружил свой шарф, пару хороших перчаток-митенок из травянисто-зелёной шерсти, взамен потерянных, и чемодан, который уже не чаял увидеть, ведь тот остался в трактире. Хорошо; значит, у него есть хотя бы смена белья и ещё один костюм... и письма Лотты, и дополненное издание Ван Хельсинга, подаренное ему профессором на последний в жизни день рождения. Интересно, а вампиры отмечают дни рождения? Или дни обращения... или хоть что-нибудь?       В любом случае, ясно одно: Рождество и Пасху ему больше не праздновать.       Он закончил одеваться и вышел к Герберту. Тот сидел в кресле, аккуратно расположив складки плаща, и задумчиво рассматривал свои ногти.       – А, это ты... Ну что, готов?       И всё. С тех самых пор они ещё словом не перемолвились. Правда, во дворе замка Герберт взял его за руку, и так, об руку, они вышли за ворота. Значит, Альфред мог обнадёживать себя тем, что настроение ему испортил кто-то другой. Или что-то другое. Или, зная его переменчивый нрав, вполне можно было предположить, что оно взяло да и испортилось само, без всяких видимых причин. Другое дело, что молчание, воцарившееся между ними, тревожило... Наконец, Альфред решился заговорить.       И теперь, получив ответ, воспрянул духом.       – Да, – сказал он. – Ты тоже его видел?       – Нет, но я знаю, как он обычно делает. Похоже, он не хочет вмешиваться. И понимает, что сейчас нам нужно побыть наедине. – Герберт вздохнул. – Кстати, как он вчера тебя встретил?       Альфред вздрогнул. Неужели он что-то заподозрил, и потому... Но нет: Герберт смотрел по сторонам. Вопрос был задан из любопытства, и только.       – Хорошо, – ответил юный вампир, стараясь, чтобы голос звучал как можно твёрже. – Кстати, никогда не думал, что вы пользуетесь нашатырём...       Герберт остановился.       – Нашатырём? – спросил он. – Зачем нашатырь?       – Ну... вчера ведь была метель, – пожал плечами Альфред, – и, наверное, я не очень хорошо летаю... В общем, я приземлился головой в сугроб. (Виконт ахнул.) Нашатырь был очень кстати...       – О, мой бедный! – Герберт порывисто обнял его. – Ты прямо как я. Отцу заново пришлось стеклить окно в кабинете, когда я вернулся домой... И немного чинить мебель. К счастью, тогда у нас не было проблем с прислугой... Ну ничего, – вздохнул он. – Я научу тебя летать.       – Сейчас? – с ужасом спросил Альфред.       – На обратном пути. Кто знает, вдруг опять... Пойдём!       Он взял Альфреда за руку и увёл в сторону от дороги, на тропу, уходящую в самый лес. И хотя ночь была лунной, тропа – достаточно широкой, чтобы идти по ней вдвоём, а лес никак не походил на непролазную чащу, Альфред заволновался:       – Куда мы?       – Подальше от замка, – отвечал Герберт. – Мы не заблудимся, не волнуйся. А домой вернёмся на крыльях... ну же, chéri, ты весь дрожишь! – Он нежно обнял Альфреда за плечи. – Успокойся. Всё хорошо. Лучше послушай, как здесь тихо!       Тишина и вправду стояла завораживающая. Только если очень хорошо прислушаться, можно было разобрать шум ветра, задремавшего в верхушках сосен. Снег ритмично поскрипывал под ногами, когда они снова тронулись в путь, и Альфред действительно начал успокаиваться. Всё и вправду было хорошо. Он не чувствовал холода или усталости, не испытывал физических страданий... и Герберт был рядом, участливый и очень ласковый, как будто между ними никогда не возникало ни малейших разногласий. Разве ещё что-нибудь нужно?       Но как же всё-таки здесь тихо...       И безлюдно.       – Люди, – вдруг сказал Альфред. – Здесь совсем нет людей...       – Естественно, – Герберт поглядел на него с тревогой, словно опасался за его здоровье. – Ночь, лес, полнолуние. Никто не хочет стать быстрым ужином...       – Нет, ты не понимаешь! Дело не в этом! – Альфред тряхнул кудрями. – Я вырос в городе, понимаешь? Я привык, что вокруг много людей. Приносят молоко, продают газеты, просто ходят по улицам... а здесь и улиц-то нет. Как будто произошёл апокалипсис – и только мы выжили! Понимаешь?       Герберт вздохнул. И посмотрел на луну.       – Как будто мы разорены, слуги разбежались, а замок вот-вот рухнет до основания, – медленно проговорил он. – Прекрасно понимаю, chéri. Ты мог их не замечать, даже ненавидеть их, но где-то в глубине души понимал, что они рядом... а теперь ты нежить, и даже если очень захочешь, никогда не станешь одним из них. Поздравляю! Придётся с этим не-жить.       – Я тебя обидел? – спросил Альфред.       – Обидел? О, нет! – засмеялся Герберт. – Допустим, ты только что наступил всем вампирам на любимую мозоль, только-то и всего. И себе тоже. Так что не грусти. – Он снова обнял Альфреда. – Видишь ли, все люди, особенно в юности, любят воображать себя особенными. Избранными. Не такими, как все остальные. Это было даже в большой моде сто лет назад... Но суть в том, что избранным можно быть только среди других. Чтобы они это видели. А иначе ты не избранный. Ты просто один. Совсем один... Вот так, chéri. Нам всем нужны зрители. Наверное, только одному твоему профессору хорошо в библиотеке с книгами. Люди ему и раньше были постольку-поскольку...       – Раньше? – растерянно переспросил Альфред. – Как это раньше? Вы что... вы что, тоже его обратили?!       Герберт посмотрел ему в глаза: голубые-голубые. Наивные-наивные. Широко-широко раскрытые, и эмоции через края... Тревожно вытянувшись, Альфред даже казался выше ростом: эмоции переполняли его буквально.       – Ох, – сказал Герберт. – А papa тебе разве ещё не говорил? Я слышал, они проводят вместе много времени... (Альфред пошатнулся.) Chéri, что с тобой?       – Кошмар... – простонал юноша. – Вампиролог-вампир... и я его ассистент, пожизненно! То есть, понежизненно... Поверь, я не хочу знать, что со мной будет, если меня проткнуть осиновым колом! Или утопить в реке...       – Ну, для начала ты промокнешь... – рассудительно сказал Герберт.       – Ха-ха. Очень смешно...       – ... потом тебя пошвыряет по камням. Наверное, будет больно, если вовремя не зацепишься за что-нибудь. А поскольку от роду тебе только месяц, то если ты сильно переохладишься, то простынешь. И вот если ты только чихнёшь, – виконт зловеще улыбнулся, – я клянусь, этот старый дурак пожалеет о том, что вообще появился на свет. Ты – мой любовник, а не мальчишка для услуг! Пф! – Он перевёл дух. – Ну что, пойдём? – взглянул он на Альфреда, который так и замер с открытым ртом. – Я хочу вернуться в замок к полуночи.       – Э-э-э... да. Хорошо, – Альфред усиленно кивнул. – Послушай, так, значит, я твой...       У него в голове не укладывалось, что Герберт, даже всего лишь улыбаясь, может выглядеть настолько убедительным. Вот граф... нет, граф другое дело. Ему было достаточно усмехнуться и просто посмотреть на собеседника, чтобы тот почувствовал себя нижней ступенькой на социальной лестнице, или низшим звеном в пищевой цепочке... или даже слабеньким цыплёнком перед громадным чёрным котом с горящими во мраке зелёными глазами. Вот так, сразу и образно. Но, честное слово, лучше быть прихлопнутым лапой, чем покромсанным в фарш с помощью пилочки для ногтей или хорошо прожаренным с помощью щипцов для завивки. Или и то и другое. Что-то в улыбке Герберта подсказывало, что он знает, как получить максимум удовольствия от такой утомительно долгой процедуры.       – Любовник. А что такое? – Виконт засмеялся. – Я же сказал: дружить мы не можем. Papa, конечно, тебе пообещал... но ты пойми, он не мог заявить прямо, что в один прекрасный вечер мы с тобой проснёмся в одной постели! Даже если он уже это знал.       – Знал?       – Не сомневаюсь. У него дар... Ты сказал, он вышел встречать тебя с нашатырём? Ну так вот, скорее всего, он знал, где ты упадёшь. Он заказал тебе костюм, халат и всё остальное? Ну так он знал, что ты задержишься. А за фраком для Бала мы с тобой сами поедем. Тётушка Фредерика прекрасно шьёт... у неё ателье в городе. Самое лучшее! Я всё равно собираюсь к ней весной; поедем вместе.       – Тётушка Фредерика?..       – Она – незаконное дитя младшей дочери одного из владельцев замка, – пояснил Герберт. – Моего прадеда в... шестом или в седьмом поколении? Всё время забываю! Зато точно помню, что он тёзка отца.       – И тоже вампир? – спросил Альфред, сбитый с толку обрушившейся на него информацией.       – Ну нет! Скажу тебе больше: среди тех, кого ты видел на Балу, прежних владельцев замка нет вовсе. Братья, кузены, золовки, чьи-то дети... Некоторые даже не фон Кролоки! Можешь опознать их по особенно безумному виду. Видел девицу, которая играла на клавесине? Она ещё похожа на варёную селёдку? Это Эммелина, кузина – послушай только! – жены младшего брата моего прапрадеда. Странная особа... Она как-то приехала погостить, да так и гостит до сих пор. Есть Конрад фон Кролок, дядя тётушки Фредерики. Мог бы стать законным владельцем замка, если бы пережил своего отца, но, к счастью, был обращён раньше, чем это случилось и чем оказался по уши в долгах. Абсолютно бесталанный тип. Как хорошо, что мне не пришлось думать, как защитить от него тебя!       – Почему?       – Он одержим страданиями. Любит причинять их своим жертвам. Подозреваю, именно поэтому тётушка Лоренца не убила, а обратила его. Первое, что сделал papa, – строго-настрого запретил ему отлучаться из замка – пообещал упокоить. Иначе никак. Мы, конечно, если и ангелы, то только падшие, но всё-таки... Слышал, как Влад Цепеш, правитель Валахии, поступил со своей любовницей, когда та сказала ему, что ждёт от него ребёнка?       – Посадил на кол? – предположил Альфред. Профессор рассказывал ему об этом человеке. Или, если верить слухам, не-человеке. Ван Хельсинг якобы сталкивался с преступлениями, совершенными им, но доказательств у него не было.       – Вспорол ей живот, ножом. Конрад ещё при жизни поступал так со всеми своими любовницами – чтобы не плодить ублюдков и хранить чистоту крови, как он говорит. Его отец замучился брать в замок новых служанок... chéri, тебе нехорошо? Можем остановиться.       – Да нет, всё в порядке! – возразил Альфред. – Я просто...       – Уже тошнит от моей семьи? – улыбнулся Герберт. Альфред уставился на него. – Ох, да всё нормально! – смеясь, отмахнулся виконт. – Я люблю их не больше твоего... Но раз в году приходится быть вежливым. Долг велит... – Он вздохнул. – К счастью, обстоятельства сложились так, что он не велит мне ничего больше.       – Как это?       – Ох, как же тебе объяснить... – Герберт задумался. – Ещё три с половиной столетия назад наша семья разделилась на две части – живых и не-мёртвых. Были, конечно, ещё и по-настоящему мёртвые, но их, сам понимаешь, не стоит иметь в виду... Началось всё с тётушки Лоренцы, я уже упоминал её. Ты должен был её видеть: она такая высокая брюнетка, в тёмно-красном платье с длинными разрезными рукавами... ну же, вспоминай!       Альфред задумался.       – У неё ещё корона на голове? – спросил он. – И она... похожа на твоего отца?       – Ну, во-первых, не корона, а венец, – поправил его Герберт, – а во-вторых, да, это она. Правда, это отец похож на неё – так сильно, как только прямой потомок может быть похож на свою прародительницу, – но ты прав, у них очевидное сходство. Трудно не заметить... Она современница Макиавелли*, но не удивляйся, что мы зовём её тётушкой: таково её желание. Отец, правда, называет её синьорой...       – Она итальянка?       – Она родом из Флоренции. Мой предок в одиннадцатом поколении, Бела фон Кролок**, увёз её из Пьемонта, где её обвиняли как ведьму и отравительницу. Он знал, что её совесть нечиста, что обвинения не напрасны, что честной девушкой её тоже не назовёшь, но что поделать? Он влюбился. Богатого приданого, конечно, он за ней взять не мог, но, как сказал некий хронист, который описывал в то время придворную жизнь, её красота была дороже золота... Ты же видел её – до сих пор хороша, правда?       – Правда, – согласился Альфред. Тогда, на Балу, при взгляде на эту женщину он почему-то вспомнил злую королеву, которая отравила Белоснежку. Чёрные волосы, белая кожа, красные губы и острые длинные ногти. Особенно хищные ногти. Такими, должно быть, очень удобно выцарапывать глаза, смеясь от удовольствия. Нет, можно было понять того мужчину, что спас её от костра – должно быть, он без памяти влюбился в такую гипнотическую, роковую, пугающую красоту, – но вот лично Альфред держался бы от неё подальше. Даже граф, похожий на неё, скорее, не как далёкий потомок, а как родной брат, пугал его меньше. В его чертах проглядывала жестокость, но она была более... человеческой. Впрочем, если он унаследовал её от этой женщины, значит... значит, и Герберт тоже? И глупо надеяться, что в нём действительно может быть что-нибудь хорошее?       «Нет, – подумал Альфред, – вздор. Не верю».       – Она щедро отблагодарила своего мужа за спасение, – рассказывал Герберт. – Прежде всего она родила ему сына. У него, правда, уже был один, от первой жены, но, как сказала ему тётушка Лоренца, младшие дети в семье – благословение. Да и мало ли, что может случиться со старшими? Кстати, о старших братьях: Бела фон Кролок был третьим сыном в семье, и оба его старших брата со своими жёнами жили и здравствовали на тот момент. Самый старший успел прижить наследника – прелестного мальчика, которому тогда было только пять, – и жена среднего брата ждала ребёнка. Здравствовал и глава семейства, старый граф Феликс, один из немногих долгожителей в нашем роду. После его смерти замок и все владения должны были отойти самому старшему из сыновей или его ребёнку – у нас, видишь ли, действует майорат... Бела фон Кролок остался бы ни с чем, но это совсем не устраивало тётушку Лоренцу. Не для того она выходила замуж за графского сына, чтобы прозябать как бедная родственница! И едва она оправилась от родов, как число здравствующих фон Кролоков начало стремительно уменьшаться. Сначала умер средний брат – его нашли мёртвым в собственной постели, с широко раскрытыми глазами. Должно быть, из-за этого ужасного события у его жёны начались преждевременные роды; ребёнок не выжил, и она сама тоже умерла от родильной горячки. Потом заболела жена старшего брата, которая ухаживала за ней, и сама тётушка Лоренца. Она была очень больна, потеряла свои роскошные волосы – даже на портрете изображена ещё с фальшивыми косами, – но не умерла. Зато умерла жена старшего брата, и его ребёнок сгорел в лихорадке, а его самого, несколько дней спустя, разорвали волки, прямо по дороге к замку. Получилось очень печально: лошадь испугалась, выбросила его из седла, и прежде чем подоспели слуги, уже некого было спасать. Чудесная история, правда?       – Да уж, – пробормотал Альфред.       – Тела всех умерших обследовали, искали следы яда или колдовства. Даже вампиров искали, но у нас их ещё не было тогда. Они опередили события на целых восемнадцать лет, представляешь? – Герберт улыбнулся. – Потому что спустя именно столько времени Бела фон Кролок, вернувшись домой одним прекрасным осенним утром, застал в постели изумительное трио: свою жену, её юную воспитанницу, которая доводилась свояченицей одному из погибших братьев, и служанку... как понимаешь, они там вовсе не псалмы пели. Неизвестно, что могло бы произойти в других обстоятельствах, но на свояченицу покойного брата мой предок сам положил глаз – что называется, бес в ребро, – а она ему не уступала, да и на что ей был женатый мужчина, которому под пятьдесят? Что с таким делать молоденькой девушке? Как грелку использовать? Зато тётушка Лоренца оказалась достаточно страстной женщиной и быстро продемонстрировала ей, как можно обходиться и без мужчин. То есть не просто изменила мужу, но и обставила его! Естественно, он не мог ей этого простить и недолго думая приказал удавить её, изобразив, будто она скончалась от болезни. Не знаю, о чём он думал... Распутницу-служанку он сжёг как ведьму, а вожделенную девицу – хотя сложно сказать, насколько девицей она была – склонил к браку. После такой истории ему было нетрудно это сделать; да и положение хозяйки замка не так уж плохо. Вот только стать полноправной хозяйкой девица так и не успела: брачная ночь не получилась. Официально считается, что на замок напал вражеский отряд, – но ты же понимаешь, что на самом деле случилось.       – Убитая жена восстала из могилы?       – О да! Убила вероломного мужа, его новую жену, его старшего сына от первой жены… в общем, развлеклась на славу. Если верить преданию, вся парадная лестница была залита кровью так, что её отмывали несколько дней, но это, должно быть, выдумки: кому понадобилось выбирать такой путь для отступления? Боковые лестницы к спальням ближе! – Герберт вздохнул. – Ну это неважно. Важно то, что она не собиралась щадить и собственного сына, который не предотвратил её убийство, но потом остановилась. Замку нужен был хозяин. Кто-то должен не допустить того, чтобы чужаки разорили родовое кладбище, кто-то должен плодить детей, чтобы род не прервался, кто-то должен обеспечивать замок хорошенькими молоденькими служанками с горячей и вкусной кровью. И тогда тётушка Лоренца изрекла пророчество о последнем графе, который останется вечным хозяином замка. Он будет самым сильным, сказала она, и приведёт не-мёртвых из рода фон Кролоков к процветанию – и к тому, что весь мир склонится перед их властью. Не знаю, правда, кому она его изрекла, если в замке живых осталось раз, два и обчёлся, а другие не-мёртвые появились гораздо позже, но... не мне же спорить с семейной историей! Скажу только одно: со своим дурацким пророчеством мои дражайшие родственники чуть не лишили себя всего. Они так ждали именно последнего, что стали сбрасывать со счетов всех владельцев замка, у кого были дети. Болваны! Как будто они не знали, что в один прекрасный момент дети могут и не выжить! Мне, например, было не суждено... А они... знаешь что? – Герберт бросил на Альфреда мимолётный взгляд. – Они же знали, что отец умирает, чувствовали всё – и просто ждали... Ненавижу эту свору! – вдруг отчётливо прошептал он. – Никогда не прощу!       Он резко остановился. Его руки сжались в кулаки. Потом он зажмурился и, кажется, стал считать про себя, неподвижно замерев на месте. Альфред удивился. Нет, он знал, что можно успокоиться, если остановиться и посчитать до десяти, он и сам прибегал к такому способу (даже примерным мальчикам иногда хочется взять булыжник побольше и что есть силы запустить его в какое-нибудь стекло), но от Герберта он подобного не ожидал... Вдруг его внимание привлёк отдалённый шум. Сначала он подумал, что это ветер, но нет – это была вода.       Может, родник в лесу? Он огляделся: по левую руку от них было открытое пространство, правда, оно как-то слишком быстро заканчивалось... обрывистая скала? Оставив Герберта успокаиваться, Альфред, влекомый любопытством, которое сгубило не одно юное и не в меру пытливое существо, и не только из семейства кошачьих, направился прямо к краю и оттуда посмотрел вниз.       У него захватило дух. Скала обрывалась стеной, отвесной и гладкой, как будто от неё отхватили кусок большим ножом для торта. Внизу виднелась река – быстрая, потому и не замёрзшая в зиму, она шумела, переливаясь в лунном свете. На другом берегу, неожиданно пологом, чернел лес.       – Красиво, да?       Голос Герберта прозвучал прямо над ухом – Альфред чуть не подскочил! Он повернул голову и увидел, что виконт стоит рядом и тоже с любопытством смотрит вниз. И улыбается при этом. И при одном только взгляде на эту улыбку у Альфреда возникло стойкое подозрение: что-то он задумал.       – Да, красиво, – ответил он настороженно.       – Держу пари, ты никогда не видел ничего подобного, да?       – Да. – Альфред посмотрел вниз.       – Река выглядит такой холодной.       – Да...       – Дух захватывает, – продолжал Герберт, обнимая его за плечи и притягивая к себе.       – Да.       – Хочешь вниз?       – Да... Что?!       – Поздно! – расхохотался Герберт и сорвался со скалы, крепко прижимая его к себе. Плащ с шумом взметнулся у них над головами.       – Мы разобьёмся! – вскрикнул Альфред и зажмурился, обхватив виконта обеими руками. Воздух свистнул в ушах, ветер обжёг щёки, в голове взболтнуло – и вдруг...       Где же земля?       Альфред приоткрыл один глаз.       Он лежал на Герберте. Но это ещё ничего! Герберт, заложив руку под голову, висел в воздухе – или, правильнее сказать, лежал, – в полуметре над землёй. Увидев потрясение и ужас, написанные на лице Альфреда, он улыбнулся и помахал ему рукой.       – А-ах... – вздохнул он затем, медленно принимая вертикальное положение. Каблуки его сапог, а за ними и подошвы башмаков Альфреда, коснулись земли. Герберт с удовольствием потянулся и наклонил голову, разминая шею, – вправо, влево.       – Не смотри на меня так, – сказал он Альфреду. – Это первое, чему я научился, став вампиром. Видел, на какой высоте от земли находится окно моей спальни? Что, по-твоему, со мной случилось, когда я выпрыгнул из него?       – Я думал, ты п-превратился, – запнулся Альфред. Он дрожал, не в силах отойти от пережитого. Герберт вздохнул и нежно укутал его полой плаща.       – В лепёшку? – спросил он. – Ну ничего, у меня были все шансы. Наверное, я бы долго-долго потом сращивал кости... где-то пару недель в гробу и полный покой. Держу пари, я бы сделался предметом вечных насмешек со стороны моей драгоценной родни. Я им и так-то поперёк горла...       – Почему?       Герберт улыбнулся невиннейшей улыбкой:       – Возможно, потому что отец упокоит любого, кто хотя бы косо посмотрит в мою сторону? Из меня получилась бы отличная персона нон грата, но papa любит меня больше, чем всех их вместе взятых, и они это знают, и потому втайне ненавидят меня. Любой из них мог бы скрашивать отцу одиночество, но моего присутствия ему вполне достаточно. Хотя теперь он беседует с твоим профессором; это о многом говорит. Ну а ещё...       Он вздохнул и посмотрел на луну.       – Я спутал им все карты, – вздохнул он. – Да. Совершенно точно! Но они сами виноваты. Они так привыкли подчиняться, что даже разучились думать... хотя, возможно, не все. Если честно, сам не знаю, почему всё так случилось...       Герберт замолчал. Казалось, он вслушивается в шум реки.       – Что случилось? – спросил Альфред. Ему хотелось слышать ещё: он любил слушать. Голос виконта странным образом его успокаивал, а что говорит он без умолку – ну что ж, всё лучше, чем поддерживать беседу самому. Или неловко смотреть в пол (в данном случае, в снег), ожидая, пока заговорят с ним.       А ещё делятся чем-то обычно с теми, кому доверяют. И Альфреду хотелось, чтобы Герберт ему доверял. Не считал его чужим или чем-то вроде кроссворда, за который берёшься со скуки. Или соседа по вагону, о котором забываешь, когда сходишь с поезда.       «Наверное, я слишком многого хочу, – подумал он, вслушиваясь в молчание. – Ну что ж, ладно. В конце концов, я не могу жаловаться, что за эту ночь между нами ну совсем ничего не случилось...»       – Посмотри вон туда! – неожиданно сказал Герберт и махнул рукой в сторону скалы. – Видишь что-нибудь?       – В основном, снег... – Альфред присмотрелся. – И камни у... у входа? Это пещера?       – Скорее, грот. Но ты молодец, – Герберт взял его за руку и потянул за собой. – Пойдём.       – Туда?! – Альфред уже был не очень рад собственной зоркости.       – Туда, туда! – Герберт потянул его ещё решительнее. – О, не бойся! – засмеялся он, оглянувшись на Альфреда и посмотрев ему в лицо. – Я вовсе не собираюсь прижать тебя к стене и надругаться над тобой. У меня вполне хватит сил не торопиться с этим и продлить век твоей невинности. Ты же скажешь мне «да», рано или поздно? И мы уж точно найдём чем заняться до этого момента. Нам уже не скучно вместе, а?       Со смехом он скрылся в гроте, увлекая за собой Альфреда.